Мама

Ева снова не ночевала дома. Ева ходила как шальная. «Как же нелегко быть мамой такой красотки! – с горделивым ужасом глядя на дочь, думала Мария Егоровна. – Что мне с ней делать…»

На самом-то деле не такая уж и красотка была ее Ева. Хотя привлекательность и загадочная женская манкость присутствовали – на дочку везде заглядывались. Но материнский глаз усматривал и неописуемую прелесть, и вообще все мыслимые достоинства. Мария определенно была запрограммирована природой на безудержное материнство, однако родить смогла только в тридцать шесть, без всякого мужа, уверив себя, что традиционный семейный проект у нее не состоялся, а остаться без детей ни в коем случае нельзя.

Все, наверное, было бы иначе, не повстречай Мария в молодости Руслана, парня с бесовской душой, который закрутил и запетлял ее жизнь так, что в бедной девушке после этой связи даже способности влюбляться не осталось. С год тянулись мучительные отношения, причем Руслан путался также и с другими женщинами и даже не особо это скрывал, а она любила его до потери себя. Потом ни с того ни с сего, как показалось Маше, он с ней порвал. Просто покинул, ничего не объяснив. Она долго еще его преследовала, не в силах поверить в случившееся. В конце концов Руслан удостоил несчастную Машу минутным прощальным разговором, сообщив, что не любит и что устал от ее приставаний. Однако и после примерно раз в полгода-год снисходил до нее – как подачку кидал. Являлся ближе к ночи, молча ел, выпивал, потом быстрое свирепое соитие – и сразу засыпал, а очнувшись, без лишних разговоров уходил восвояси. Вот и все. А Маша жила надеждами хотя бы на такие встречи, хотя бы даже на случайные столкновения – ведь говорят, что тесен мир! – почему не для нее?.. Так и прошла основная молодость.

После тридцати стала мечтать о ребенке. Ради этого сходилась иногда с мужчинами, хотя все они были ей безразличны. И как только поняла, что забеременела, сразу порвала последнюю связь, благо отец зачатого дитяти тоже не особенно был к ней привязан и слишком большого несчастья она ему не принесла.

Имя Ева придумала заранее. Красивое. Особенное. Имя Единственной! Дочка росла милой и домашней, они были как подруги, болтали обо всем. Училась Евочка неплохо, закончила институт и последние два года работала бухгалтером в маленькой компании. Мальчики у нее случались и в школе, и после, но все как-то быстро ей надоедали. Жаловалась матери – не получается влюбиться насмерть. Как накликала!

Поначалу она еще делилась, рассказывала: с каким я, мам, прикольным парнем познакомилась! Красавчик, веселый. Сам ко мне приклеился на улице. Телефонами обменялись… Однако с каждым днем как будто дальше отстранялась, погружаясь в омут любовной зависимости. Все меньше было рассказов, все больше рассеянности и безуминки в глазах. На вопросы не отвечала, уклонялась или отмахивалась. И Мария справедливо подозревала недоброе, но не знала, что предпринять, только задумывалась да тревожно наблюдала. «А что я могу-то? – размышляла печально. – Разве вот только любить… Каждый должен пройти свой путь».

С детства Машу тянуло философствовать. Все поверхностное казалось недостаточным, всякое понимание – неокончательным. Работе это не мешало, она трудилась шеф-поваром процветающего ресторана русской кухни и по службе всегда была успешна. А по жизни ее доморощенная философия даже пользу приносила: по дороге на работу и с работы, умиротворенная мерным покачиванием электрички, Маша разговаривала с собой о наболевшем, о личном, о самом важном, – и всегда норовила подняться над суетой, посмотреть на все с другой точки. И так ей удавалось немножко приводить в порядок смятенные мысли. Она любила поезда, их привычные убаюкивающие шумы – однообразные стуки колес, нераздражающий гул и невнятицу тихих разговоров.

Дома между тем наступили нелегкие времена. Томясь в неизвестности, Мария подслушивала у дверей дочкиной комнаты.

– Ха-ха-ха, – заливалась Евочка. – Да… да… да… Ха-ха-ха… – И что-то журчала уже совсем неслышно, не прекращая хихикать.

«С ним разговаривает, – сердцем догадывалась мать. – С прохвостом». – Невольно она испытывала неприязнь, даже ненависть к незнакомому парню.

– Хорошо… хорошо… Ну Вить… – изнемогая от нежности, выдыхала ее влюбленная дурочка. – О! Нет, только не это… Ха-ха-ха…

«Голову задурил… сволочь», – сокрушалась мать.

Дочь между тем говорила с таким придыханием, которого Маша никогда у нее раньше не слышала.

– Евочка, – в конце концов решилась она постучаться. – Детка, ты ужинать идешь?

– Мам, я же разговариваю! – рявкнула Ева. И своим новым «ненатуральным» голосом опять обратилась к трубке, где в тот момент сосредоточились все ее интересы и вся вообще ее молодая жизнь. – Алло, Вить… Да-да… Да нет, это мама теребит… Как это?.. Ну нет… ну все-таки мама есть мама… М-м… Милый…

Мария Егоровна поежилась, понимая, что вражина, сбивающий с пути ее девочку, наверное, что-то там интригует и против нее самой. Должно быть, посоветовал не обращать на материнские слова внимания… Или вообще послать мать подальше. А Евка хоть и возразила, но так невнятно, что чувствовалось, не долго еще она будет хранить верность домашнему воспитанию.

Она задумалась, привалившись к дверному косяку, из-за двери по-прежнему слышалась воркотня Евочки, не знающей жизни и такой беззащитной перед мужским злом.

– До-оча, ну остынет все, – очнулась наконец. – Пойдем!

– Мам, дай поговорить! – опять рассердилась Ева. И тут же забыла о ней. – Что?.. Как?.. Прямо сейчас? – шелестела своему злодею, исходя вся восторженной нежностью. – Да меня мама ужинать зовет… Ха-ха-ха! Нет, ну так нельзя… А как это?.. В ресторан? Ой, не знаю… Ну я сейчас маму предупрежу… Нет, конечно, но предупредить-то надо… Конечно… Ха-ха-ха… Целую…

Ева выскочила в коридор и бросилась к стенному шкафу – Мария едва успела отпрянуть от двери. Шальная дочь, вытащив коробку с любимыми туфлями, мигом обулась, разбрасывая тапки.

– Мам, я ужинать не буду! – прокричала на ходу.

– Как! Куда? – кинулась вдогонку Мария.

– Все-все, я побежала, меня Витюша ждет. В ресторане поужинаем. Пока! Вернусь завтра… или… не знаю… – нежным голоском договаривала Ева уже с лестничной площадки – и, по-видимому, эта нежность не была связана с матерью, а появилась в голосе дочки при упоминании имени Вити.

Она ждала лифта, от нетерпения вертясь на месте.

– Когда ты вернешься, дочка? – волновалась мать. А лифт уже поглощал ее до одури влюбленное дитя.

– Не знаю! – счастливо прокричала дочь в ответ. – Я позвоню.

С тоской в душе Маша опустилась на пуфик в коридоре. «А может, он приличный парень, – попыталась себя уговорить. – Может, у них любовь. Большая и настоящая. Может, все по-человечески, и свадьба будет… и внуки… А со мной даже не познакомился… Сволочь он, жопой чувствую… Руслан номер два…» Она вздохнула и побрела в кухню ужинать в одиночестве. Но вдруг подхватилась, набрала номер дочери. К радости ее, Ева трубу не выключила и сразу откликнулась на звонок:

– Мам, ну что?

– Ты так быстро убежала… – залепетала Мария. – Я даже не успела тебя обнять.

– Обнимешь еще, – пообещала дочка.

– Хорошего вечера, Евочка. И вообще… Ты звони почаще…

– Ладно, – отозвалась та нехотя.

– А может, твой Витя к нам придет?

– Ну мам… Не знаю. Я ему предлагала вообще-то. Но он правильно сказал, что мы еще и сами плохо знаем друг друга. Так что пока, наверное, нет.

– Плохо знаете… Спит с моей дочкой – и плохо знает… – отозвалась мать уныло.

– Ладно, мам, я побежала, потом поговорим.

– Целую, деточка. Храни тебя господь.

– И тебя, – рассеянно отозвалась Ева, возможно подходя уже к месту встречи и, разумеется, на ходу забывая про мать.

Дочь отдалялась, и Мария страдала. «А может, он нормальный, – опять пыталась внушать себе «правильные» мысли… – Может, даже хороший. И будет свадьба… Будут внуки…» Но душа не успокаивалась. Все равно Маша чувствовала, что не хорош он, этот Евкин паршивец, что плох он и все с ним будет плохо… Или очень плохо.

Прошло еще несколько недель, Ева объявила матери, что совсем уходит жить к Виктору.

– Как? – Мария осела, где стояла. Она только начала привыкать к укоренившейся уже самостоятельности дочери, с ее уходами и приходами – и вот тебе здрасте! – Ева, так он же… Я же его еще даже и не знаю совсем…

– А при чем здесь ты? – перебила дочь. И стала собирать вещи.

Она демонстративно морщила лоб, делая вид, что не замечает растерянности матери, всматривалась в содержимое шкафа, выбрав, швыряла вещи в чемодан и большую сумку.

– Дочка, как же так? – промямлила Мария, стараясь взять себя в руки. – Это ведь не по-людски!

– Что не по-людски? – на ходу огрызнулась Ева, не прекращая судорожных сборов. – Что тебе опять не по-людски? Слушай, мам, не мешай, меня Витя ждет, я и так сосредоточиться не могу, все перезабуду.

– Ну так… давай помогу.

– Давай! – обрадовалась Евка. – Сложи мне все мое, что в ванной стоит. В пакетик какой-нибудь. А я разберусь с одеждой. Так… За теплыми потом, пока только на первое время, – бормотала она.

– Соберу… – убито откликнулась Маша. – Только как же это? А познакомиться? А свадьба когда?

– Мам, ну какая свадьба! Ты со своими старомодными замашками просто смешна.

– Ага… Это он тебе объяснил?

– Мам, какая разница! Он – не он! У меня у самой голова на плечах имеется!

– Ева! – закричала мать. – У тебя сейчас нет головы! Ты в таком состоянии, что ничего не соображаешь!

– И пусть! – прошипела дочь. – Только я это свое состояние ни на что в мире не променяю!

Мария закивала убито, вполне понимая, что чувствует влюбленная девочка, и поплелась в ванную собирать ее пожитки. «Ну что делать, что делать… – бормотала про себя. – Дочка выросла, ну пусть попробует… Что ж я буду мешать… Вот ведь сволочь какая…» – Всплывшая мысль о «зяте» сразу вызвала горючие слезы. Маша опускала флакончики в пакет и беззвучно плакала.

А Ева металась по коридору, разыскивая по углам обувь. Выхватила ветровку из стенного шкафа. Бросила в сумку зонт. И наконец загремела ключами. Маша крепилась, стараясь сдерживаться.

«Этот поганец поиграет ею и бросит!» – ударило в голову.

– Не пущу! – закричала она вне себя от отчаяния, кидаясь дочке наперерез. Раскинула крестообразно руки, заслонив дверь.

– Пустишь! – яростно выкрикнула Ева. – Никуда не денешься! Что? Позавидовала моему счастью? Позавидовала? Хочешь, чтоб и я как ты? Чтобы всю жизнь одна и ребенка за христа ради на старости лет родить?

– Дурочка ты, – горько заплакала Маша. – Он тебе душу высосет. И потом тебя выбросит, а ты сюда прибежишь раны зализывать…

– Не прибегу! – рявкнула дочь, отталкивая в сторону ослабевшую мать.

Дверь за ней захлопнулась. Мария сидела в коридоре и плакала, прокручивая в голове сцену «прощания». И ругала себя за неосторожные слова «сюда прибежишь», прозвучавшие упреком. А вместо криков сказать бы дочке, что, как бы там ни было, а она ее любит, и что у нее всегда есть дом, куда она может вернуться хоть с горем, хоть с радостью… И вот тогда бы и себе оставила надежду, и Евке поддержку дала, и поцеловала бы ее по-матерински, обняла бы, перекрестила… «А что ж я сижу! – вскочила заплаканная Маша. – Ведь не поздно и сейчас позвонить и сказать ей все это!»

Но Ева была недоступна. В последнее время у нее завелась привычка часто выключать телефон, чтобы мать не доставала. «Сама виновата, – снова всплакнула Маша, обвиняя себя. – Была бы подобрей, потерпеливее – дочь бы твоя тебя не боялась, и телефон было бы незачем отключать».

Ева поселилась у Виктора и первые дни на материны звонки отвечала неизменно, что у нее все – лучше не бывает. Только это и успевала сообщить, потому что, как ни хотелось Маше расспросить подробнее, Ева всегда спешила. Маша огорчалась немного, но в целом была довольна: вроде бы все у ребенка хорошо, вроде бы счастлива – ну и слава богу.

Через неделю решилась спросить, где живет, в каком районе. И нельзя ли ее навестить.

– Мам, да мне некогда, – радостно отвечала дочка. – Да и, честно говоря, нам с Витюшей не до гостей, – рассмеялась счастливым смехом.

– Что ж, любит он тебя? – недоверчиво поинтересовалась мать.

– Ну конечно! – воскликнула Ева. – Мы очень сильно любим друг друга!

«Ну а что, может быть, – размышляла Мария Егоровна. – Не помню, было у меня так с Русланом хоть вначале… Кажется, нет. Не помню…» При мысли о «зяте», как она про себя саркастически называла Виктора, Мария неизменно испытывала ненависть. «Вот подонок! Выбрал самую красивую – и жизнь ей поганит…» – думала с горечью, и губы сразу тряслись, сердцу становилось тесно, так что только слезы и валокордин приносили облегчение.

Она звонила дочери почти каждый день. А думала о ней чуть не каждую минуту. Ева не звонила никогда. Очень скоро к тому же мать заметила, что девочка стала постоянно раздражаться.

– Как дела, дочка? – интересовалась Маша.

– Дела – отлично! – напряженно информировала Ева. – А что ты хочешь узнать конкретно? – добавляла с вызовом.

– Ну… на работе как?

– Работа как работа, мам! Что там может быть нового!

– Я не вовремя позвонила?

– Нормально ты позвонила, – недружелюбно вздыхала дочь. – Просто эти твои вечные вопросы…

– Да как же не спрашивать, Ева, как мне не спрашивать, когда ты оказалась в таком положении?!

– Мама! В каком еще ТАКОМ положении?!

– Ты как мушка в паутину попалась! К пауку этому!

– Мама!

– Я-то мама! А Витька твой гаденыш!

– Мам, я сейчас трубку брошу! – слезливо кричала Ева.

– Ну все, все, дочка, не злись, – спохватывалась Мария. – Просто очень по тебе скучаю, – добавляла более горестно, чем сама хотела. – И очень за тебя боюсь. Может, заедешь? Хоть повидаемся.

– Мам, когда мне ездить! Ну… ну я не знаю… Приезжай сама, что ли… Когда Витюши не будет…

У матери сжалось сердце.

– И вот твоя жизнь, доча! – воскликнула она опять недобро, не в силах сдержаться. – Так я отгул возьму. Днем он на работе?

– Днем и я на работе. А отгулов у меня нет. Вечером как-нибудь.

– А он?

– У него бывают дела… – туманно откликнулась Ева.

Они договорились, что дочь сама позвонит, когда можно будет приехать. И уже на следующий день оказалось можно. Мать отпросилась в своем ресторане, набрала вкусностей и понеслась чуть не бегом.

Евочка открыла хмурая, но, увидев маму, смягчилась лицом. Да тут же и расплакалась, обняв Марию. Маша покачивала ее, как маленькую, ласково приговаривала: «Доченька моя, солнышко мое, как я соскучилась… Доченька моя золотая…» Наконец Ева плакать перестала и, сердито утерев глаза, повела Марию на кухню. Выглядела она неважно – бледная, потухшая.

Сели за стол, Маша осматривалась. Ничего, довольно опрятно. Евка дома себя хозяйством не изнуряла, а здесь, видать, старалась как могла. Или этот прибирался? – прикидывала Мария Егоровна.

– Чистенько у вас, – улыбаясь, сказала вслух. – Это он сам порядок наводит? Или ты, Евочка?

Та хмыкнула, скептически помотала головой.

– Витька у меня знаешь какой хрюша! Я тут неделю срач выгребала!

– Ай да доча, – удивилась мать. – Ну а как вообще тебе живется, Евочка? Не обижает он тебя?

Ева с подозрением прищурилась.

– Нормально живем. Не знаю, что тебе вечно мерещится.

– Избави боже! Что мне мерещится! Что тут может мерещиться… – Мария настроилась на исключительно мирный визит. – Тут не мерещится, а просто все понятно! – брякнула вдруг, досадливо отворачиваясь. – Ясно, что от такого, как твой Витька, хорошего ждать не приходится.

Дочь сразу подобралась, опять недобро сузила глаза:

– Снова-здорово! Что ты вообще о нем знаешь?!

– Ничего не знаю, вот именно, Евочка, – заюлила Мария, срочно меняя гневливый тон на жалобный. – Ничего не знаю, ты ничего не рассказываешь! Потому-то вся душа у меня о тебе изнылась… Вот и выглядишь ты утомленной. Доченька, ты хоть ешь? Спишь?

– Ну естественно, – раздраженно отвечала Ева. – Говорю же, нормально все.

– Нужно беречь здоровье, пока оно есть, – назидательно заметила Мария, – потом поздно будет. И почему в молодости этого не понимаешь? Вот и я такая же была, теперь жалею.

Ева недоверчиво покосилась на ее оплывшую фигуру, сомневаясь, что мама могла когда-то быть «такая же».

– Ты как себя чувствуешь? – не унималась Мария.

– Нормально.

– Ой, Евка, а ты не беременна?! – всколыхнулась мать.

– Нет, – поморщилась та. – Мы предохраняемся.

– Он? – уточнила Маша, мотнув головой в сторону.

– Чего? – не поняла дочь. – А-а! Нет. Он не любит. Я таблетки принимаю.

Мать покивала печально.

– Не хотите, значит, детей-то?

– Ха! Да зачем нам сейчас дети?

– А потом?

– Потом и видно будет, – оборвала Ева.

– Ой, – всполошилась Мария, – я тебе поесть привезла!

Она засеменила в прихожую, где бросила пакеты и сумку, и с ними проворно вернулась назад.

– Вот… Вот… – доставала гостинцы, раскладывая на столе. – И вот еще тебе… – добавила интимно, вытащив из потайного кармашка сумки сверток с деньгами. – Спрячь, пригодятся. Мало ли что. У тебя обязательно должны быть свои деньги.

– Спасибо, – потупилась Ева, розовея от радости. «Видать, этот-то не слишком щедрый…» – поняла Мария.

– Ну ты расскажи мне хоть что-нибудь о себе, доченька моя, – подперши щеку рукой, попросила Мария Егоровна.

– Ну что рассказывать! Все у меня нормально. Хорошо, в общем…

– Любишь его?

– Ужасно! – воскликнула Ева.

– Так, значит, счастлива ты, детка?

– Ну конечно! Ты не представляешь, как я его люблю!

– А замуж как – не зовет?

– Мам! Ну при чем тут замуж? Тебе бы только чтобы все по правилам! И вообще, сейчас не время, если хочешь знать. У Вити очень много сложностей на работе. И… его там подсиживают… разные… Знаешь, как ему все завидуют! Ты хоть понимаешь, как сейчас трудно пробиться нормальному человеку! Да еще при его способностях!

Мария понимала только, что девочка ее, словно зомби, повторяет всякое слово за этим Витькой. И что верховодит во всем он, а Евка совсем себя потеряла и слушается его как собака.

Между тем в замке входной двери явственно заворочался ключ. Мать и дочь испуганно замерли, глядя друг на друга.

– Витя не должен был… – Лицо Евы после секундной паники озарилось радостью, она бросилась в прихожую, повисла на вошедшем. Красивый парень смотрел из глубины коридора на Машу. Она встала и пошла навстречу.

– Здравствуйте, – начала с фальшивой приветливостью. – Я Евочкина мама…

– Здрасте, – хмуро кивнул Виктор и перевел удивленный взгляд на Еву.

Она же, улыбаясь совсем глупой счастливой улыбкой, пожала плечами, словно и представить не могла, откуда взялась в их квартире ее мать. Виктор снял Евины руки со своей шеи.

– Надеюсь, недолго? – спросил тихо у Евочки, но Маша, конечно, услышала. А у дочери сразу сделался испуганный вид, она мелко закивала.

– Конечно, мы давно сидим… Не ждала тебя так рано… – зачастила, словно оправдываясь. – Мама скоро уйдет…

«Несчастная», – подумала Маша и, выдавив подобие улыбки, поспешила сообщить:

– Я уже, в общем-то, собиралась.

– Да зачем же? – вскользь и не глядя на Марию возразило дочкино божество. – Сидите… раз пришли… – Не оглядываясь, он протопал в комнату.

«Ишь ты, не угодили… – с ненавистью думала Мария. – Руслан… копия, та самая порода. Бедная моя Евка…» А дочка, оторвав тоскливый взгляд от закрывшейся за возлюбленным двери, растерянно посмотрела на мать.

– Что ж, Евочка, пойду я, – со вздохом сказала Маша, начиная обуваться. – Разбери там продукты, чтоб не испортились.

– Мам, ты не обижайся, – заблеяла дочка. – Витя так устает… Ну хочешь, я сама к тебе как-нибудь приду?

– Конечно, хочу, – грустно отвечала мать. – Ты, главное, постарайся быть счастливой, дочка. Я-то что! Лишь бы тебе хорошо было.

– Спасибо, мамочка. – Ева обняла Марию и поспешила выставить ее за дверь, оставив в одиночестве дожидаться лифта. Маша потопталась секунду-другую и, махнув рукой, заковыляла вниз пешком, глотая слезы.

Ева все не ехала, и Мария совсем приуныла. «Что же делать… что делать… – бормотала по дороге на работу после бессонной, полной бесплодных раздумий ночи. В городской черте электричка шла медленно, Маша всматривалась в заоконные пейзажи, то ли ища подсказки, то ли просто пытаясь отвлечься. – Какая скотина! Счастье украл! И у меня, и у бедной Евки», – словно ходя по кругу, автоматически думала, не в силах избавиться от навязчивых мыслей. Небо на сей раз было мутным и малоинтересным. Она вяло рассматривала много раз виденное. Мимо проплыл знакомый маленький дворик, задавленный сгрудившимися с трех сторон домиками. Посредине на небольшом пьедестале стоял задержавшийся здесь с советских времен крашенный серебряной краской гипсовый Ленин, взмахом руки указывающий в сторону снующих мимо поездов. Ленин был малюсенький, но уверенно тянулся вверх на своем постаментике, энергично выбросив твердую приоткрытую ладонь, словно выкладывая какой-то новый, непобиваемый аргумент. «Что же ты этим хочешь сказать мне, разлюбленный вождь? – мрачно глядя на крошечного бодрого Ильича, силилась разгадать его знаки Маша. – Я тоже брошенная, меня всегда бросали, и у меня уже нет сил бодриться».

Ленин остался позади, озарений не приходило, и Маша погружалась в свои самые черные мысли. «Одна я, одна на старости лет, – думала с горечью. – Никто не любит, никому не нужна. Евке не нужна… Может, животину завести? Хорошо бы… Да как? Собаку хлопотно, и кошка заскучает, я целый день на работе. Может, хомяка? Или попугая?.. Только разве это мне нужно? Мне Евка нужна! В ней вся душа моя».

Звонила дочери. Спрашивала про жизнь. Старалась звучать нейтрально. Ева по-прежнему твердила, что все хорошо. Но в ее голосе матери слышались досада и нетерпение. Сама же Маша собиралась говорить дочке о своей любви и тоске по ней, но невольно скатывалась на иронию, а затем и на брань в адрес Виктора. И разговор почти всегда заканчивался взаимными обвинениями.

– Хорошо, что я от тебя ушла! – со слезами кричала Ева. – Ты невыносима!

– Оно и видно, как тебе хорошо! – ругалась Мария. – С матерью ей плохо! Еще прибежишь к матери-то!

– Да я лучше повешусь!

– Ну ладно тебе, дочка, ладно… – ужасно сразу пугалась мать. – Что говоришь-то такое! Ты не сердись. Просто переживаю за тебя, а этот твой хмырь…

– Ну хватит уже!

– Да что хватит!.. Дурочка ты у меня. А он пользуется…

Маша снова раздумывала: может, все-таки взять котенка? Маленького. Как будто еще один ребенок. Стала даже головой вертеть в переходах метро, ожидая увидеть людей, раздающих котят… А в общем, все время думала о Еве, о нескладной ее судьбе. И о своем одиночестве. Ходила как в воду опущенная. И опять звонила дочери.

– Мам, что ты все выпытываешь! – злилась Ева. – Выспрашиваешь, вынюхиваешь… Что тебе неймется? Все у меня нормально. Как живем? Хорошо живем! Мне другой жизни не надо!

Мать тушевалась, боясь окончательно рассориться. Старалась отвлечься, успокоиться, не приставать к дочери совсем. Но, вытерпев сколько-то времени, снова звонила.

– Хорошо, – сдерживая раздражение, бубнила Ева в ответ на однообразные вопросы. – Все хорошо. Я люблю его и счастлива! Да! Счастлива!

– Так и слава богу, доченька, – лепетала Мария Егоровна. – Я ж разве… Что еще матери нужно, лишь бы ребенок был счастлив.

А сама не спала ночами, проклятый Витька не шел из головы. Знала, что дочка – для него только временная блажь… Подружки на работе спрашивали, не случилось ли чего – она лишь плечами пожимала.

– Евка-то у парня живет? – допытывалась старая приятельница. Лет тридцать держались вместе, сменили не один ресторан, в этом, последнем, Маша поднялась до шеф-повара, а Татьяна работала старшим кондитером и была ей наиболее близким человеком – но и с ней Мария не откровенничала о главном. Молча кивала: живет, дескать, у парня… И все.

– А ты одна, значит?

– Одна, – разводила руками Мария.

– А кошечку не хочешь взять? – озадачила как-то Татьяна. – Есть кошка. Ищет хозяев.

– Котенок?

– Ну… не совсем…

– Так я ж маленького хочу, и то еще думаю.

– Да зачем тебе маленький? Гадить будет.

– Не будет. Я его обучу. Если возьму, конечно.

– Маленького и без тебя возьмут, – вздохнула Татьяна. – А эту хоть усыпляй. Кому нужна, шестилетка… Я бы взяла, да мои точно откажутся. А там, в семье, малыш родился с аллергией – ну и некуда девать. Она еще и страшноватенькая…

Так появилась у Маши животинка.

– Хозяева-то ее любят, – рассказывала Таня, пока ехали забирать. – Но тут ситуация: ребеночек задыхаться начал. Боятся астмы. Врачи сказали – всех животных вон. Вот и ищут добрые руки, и каждый день им теперь в страх и в тягость. А куда ее? В приют нести жалко, на улицу выгнать – тем более.

– А зовут как?

– Мухой. Хорошая кошка, ласковая. Только такая, знаешь, чумазенькая будто… Но это ведь ничего?

– Ничего…

Хозяева вывели Муху знакомиться. Кошка оказалась худой, с тощей мордочкой и длинным носом, в самом деле словно чумазая, белая с грязно-серыми, беспорядочными пятнами. Одно большое покрывало щеку и половину носа. Еще одно «вымазало» ухо наискосок. Увидев это чудо, Маша совершенно растаяла.

– Ой, милота какая! – воскликнула, всплеснув руками. – Ну что, поедем в новую жизнь?

Носатая кошка жалась к прежней хозяйке, стараясь прошмыгнуть у той между ног обратно в комнату. Хозяйка чуть не плакала, но взять Муху на руки уже не решалась.

Отдали все кошкино приданое – переноску, миски, туалет, кошачьи игрушки… Доставили до квартиры.

– Ну вот мы и дома, – возвестила Мария. – Располагайся.

Кошка опасливыми шажками продвигалась по новому жилищу, осторожно ко всему принюхиваясь.

– Будешь мне дочкой, – улыбнулась Маша, наблюдая за приемышем. Она опустилась на тахту, отдуваясь, и, с грустной улыбкой разглядывая напуганную Муху, приговаривала: – И у тебя обстоятельства – и у меня обстоятельства, и ты стала лишней – и я. Будем жить вместе. Может, все и к лучшему.

Ночью Муха плакала, кричала на весь дом. Маша утешала, звала к себе на постель.

Утром позвонила Еве.

– У меня кошка, – сообщила радостно.

– Да? – безучастно откликнулась дочь. – И зачем она тебе?

– Плохо одной, – призналась мать, в который раз опечаленная Евиным безразличием.

– А-а… Ну молодец.

– Твой-то как?

– Нормально, – сквозь зубы процедила Ева.

Довольно быстро Муха тосковать перестала и вскоре вполне освоилась в своей новой квартире, облюбовала уголки для сна. По ночам забиралась на кровать, располагалась у самой спинки. А привыкнув, стала сворачиваться в уголке хозяйкиных коленок. Потом и вовсе повадилась залезать к Маше под одеяло, так и спали, прижавшись друг к другу.

Мария считала, что животное послано ей в утешение – с появлением Мухи жизнь снова расцвела осмысленностью. Теперь она возвращалась не в пустой дом. Муха выходила навстречу, степенная после сна, важно шествовала на кухню, предвкушая ужин, на ходу потиралась о Машины ноги. Мария приветствовала кошку, громко сожалея о ее вынужденном долгом ожидании, хвалила за терпение, наполняла миску кормом, рассказывала, как прошел день, сообщала новости. Муха ела и, казалось, внимательно слушала. Когда ужинала Мария, кошка сидела рядом, тщательно себя вылизывая, и на душе у Маши было по-семейному тепло.

Работал телевизор. Она то поглядывала на экран, время от времени комментируя увиденное, то вслух принималась рассуждать по обычной своей склонности. «Знаешь, Муха, мне ведь уже пятьдесят шесть, – объявляла не без изумления, – а я по-прежнему чувствую себя девчонкой. Понимаешь, у меня такое впечатление, что взрослая рассудительная женщина я только снаружи, а внутри – совсем другая. Иногда молодая девушка, а иногда и вовсе ребенок! И неужели это у всех так? Там, внутри, я Маша. Машка. Манюша. Совсем не то, что ты видишь, Муха. Я все еще Машенька… Только глупо, если тебя называют Машенькой, когда ты весишь восемьдесят семь килограммов и выглядишь на все свои пятьдесят шесть… Снаружи-то я – Мария Егоровна, и с этим не поспоришь, но внутри… Как ты думаешь, Муха, неужели и другие чувствуют то же самое?..» Кошка щурилась, задремывая. А Мария спешила поделиться с ней и прочими соображениями. «Я вот думаю, – рассуждала она, – совсем не обязательно понимать смысл жизни, чтобы верить в то, что он существует. Можно верить, что есть смыслы, которые нам недоступны. Если хорошо это себе представить, Муха, то тоска в душе становится меньше. Как-то допускаешь, что все идет правильно, как должно идти…»

Всласть поговорив с кошкой, ободренная ее поддержкой, Мария звонила дочери. Ева язвительно откликалась на звонок – без всякого «алло!» объявляла:

– Да, мама, я все еще довольна жизнью. У меня по-прежнему все отлично. Все просто потрясающе!

– Слава богу, Евочка, слава богу, – бормотала Мария, не успев до того сказать и слова. – Ты здорова? Ешь хорошо?

– Я здорова, ем хорошо, – холодно отчитывалась дочка. – Что-то еще?

– Хотелось бы услышать подробности, – взяв себя в руки, с достоинством отзывалась мать. – Что делаешь, где бываешь, как на работе. Ты же знаешь, у меня, кроме тебя, никого нет. Вот только Муха.

– Ой, мам, ну что рассказывать? Говорю же, все нормально… Ну вчера гости были… На работе ничего нового… В общем, все по-прежнему.

– А может, нужно что? Ты скажи.

– Ничего не нужно. Неужели трудно понять, что у человека может быть все нормально и без твоих хлопот?

– Почему так получается, дочка, что ты меня вроде как за врага считаешь? Я же просто люблю тебя и просто волнуюсь.

– Но ты хочешь доказать, что ты права, а я нет, – запальчиво возражала Ева. – Ты моего Витю терпеть не можешь. Что? Скажешь, нет?

– Любить мне Витю не за что, – вздохнув, смиренно соглашалась мать. – Он дочку у меня увел, а со мной даже познакомиться не удосужился. Но тебе я желаю счастья, Ева, – хоть с Витей, хоть без Вити. И важнее этого для меня ничего нет.

Ева недоверчиво молчала. Потом говорила:

– Ну ладно, мам, все хорошо у меня. Ты там тоже держись… Не волнуйся. Ну приедем мы к тебе, приедем…

– Когда? – хваталась, как за соломинку, мать.

– Ну… Ну я не знаю, не дави… Ты же знаешь, как Витя занят…

– Ев, а откуда мне это знать? Я с ним не знакома, ты ничего не рассказываешь. А мое дело материнское. Я по дочке скучаю. Вот и все.

Дочь вздыхала.

– Ладно, мам, не переживай… Вот почему ты, как ни позвонишь, всегда настроение испортишь?

«Потому что, пока я тебе не звоню, ты стараешься не думать о своей жизни», – мысленно ответила Маша.

– Потому что ты совершенно напрасно думаешь, что я тебе враг, – проговорила вслух. – А я тебя просто люблю.

– Ну… ладно, сейчас не могу больше разговаривать, – смягчалась Ева. – Не обижайся, ма-ам…

– Я не обижаюсь, Евочка, храни тебя Бог, родная.

И однажды дочь вернулась домой.

Был выходной, она открыла дверь своим ключом, с грохотом протащила по коридору багаж. Услышав шум, Муха забилась под Машину кровать и оттуда настороженно наблюдала за обстановкой.

Мария выбежала навстречу, всплеснула руками:

– Ева!.. Боже мой, доченька…

Та кивнула, не поднимая головы.

– Вот только не надо ничего говорить, – выдохнула скороговоркой. – Я и сама все знаю. – Сказав это, она закрылась в своей комнате. А Мария так и застыла в коридоре, пытаясь собраться с мыслями. Раньше казалось, вернись только дочка – и счастье тоже вернется в дом. Оказалось – не так.

Помедлив, Мария осторожно приоткрыла дверь в Евину комнату.

– Доча, есть будешь?

– Нет.

Ева лежала на диване, уставившись в потолок.

– А может, пирог поставить? – робко предложила Мария.

Дочь отрицательно покрутила головой.

– Ну ладно. Полежи, если хочется. Я все-таки приготовлю. Надумаешь – поешь.

Вздохнув, она отправилась на кухню, мужественно решившись поменьше беспокоить Еву, как бы ни хотелось поговорить с ней, покормить, обнять… Но главное все-таки – поговорить. Выяснить, что там у них произошло с этим Витькой и насовсем или на время вернулась дочь.

Закончив со стряпней, мать отважилась снова просунуть голову в комнату Евы. Та по-прежнему лежала на диване, не переодевшись, как была, в джинсах, только на бок перевернулась.

– Поесть не надумала? – спросила Мария спокойным, даже веселым голосом.

– А что там у тебя? – вяло поинтересовалась дочка.

– Пирожочков напекла, рассольничек есть. Могу курочку быстренько, а ты пока пирожков с супчиком… Или чего тебе хочется, Евочка?

– Пироги с чем?

– С капустой, с печенкой, с яблочком, – старательно-радостно перечисляла Мария Егоровна. – Плюшек накрутила с корицей, все как ты любишь.

– Я и так толстая, – пожаловалась дочь.

– Ха! Толстая! Ты, Евочка, такая, что лучше и не надо. Пойдем, покормлю, чайку попьешь.

Ева села на диване, глядя в стену.

– Мама, прости меня. Ничего у меня не получилось. – Личико скривилось, она глотала слезы, силясь скрепиться.

– Господь с тобой, дочура! – всплеснула руками Мария. – Получится еще!

– Мам, ты на меня сердишься?

– Золото ты мое! Да за что?!

– Что не послушалась тебя. А теперь вот как вышло.

– А что вышло, доча?

– Да он… – Ева заплакала безудержно, пытаясь что-то выкрикивать между всхлипами.

Маша кинулась, обняла ее, зашептала, так и растекалась водой над огнем.

– С Витькой невозможно! – рыдая, выплескивала дочь. – Совсем озверел… орет постоянно… вчера даже замахнулся… Изменяет мне с каждой встречной… ы-ы-ы… – выла она, коверкая лицо судорожной гримасой. – Говорит, дура… достала… А чем я его достала?! Молчала, терпела… – Ей хотелось выговориться, облегчить сердце, но слезы мешали. Она давилась словами, выбрасывала их из себя по одному, по два, преодолевая взрывы плача. – Терпела всё… до последнего… Говорит: не держу… Говорит: не нравится – дверь вон там… Сколько я слез пролила, мама-а-ы-ы-ы… – Мария прижимала ее голову к себе, желая принять на себя хоть часть дочернего горя. – Ма-ам, – вскинулась вдруг Ева. – А может, он еще позвонит?

– Все может быть, – промямлила мать, всхлипывая и думая только о том, как она ненавидит этого чертова Витьку.

– Нет! Не может! – закричала Ева, вырываясь. – Он вчера девку в дом привел! При мне! Смеялся надо мной!.. Мама!

Но мама бормотала, что всякое бывает, но плохое сменяется хорошим и другую разную бессмыслицу, что плохое пройдет, и все еще будет хорошо, хорошо, хорошо…

Ева жевала пирожки и снова принималась плакать. Вдруг замирала на секунду, что-то вспомнив, и содрогалась в слезных спазмах. Мать утешала. Дочка немножко успокаивалась и снова жевала.

Поела, наплакалась, отупела от слез и еды, вздохнув, спросила:

– Мам, я дура?

– Ничего не дура! Ты моя красавица, – любуясь и ласково поправляя дочери волосы, убежденно возразила Мария.

– Да какое там… – отмахнулась Ева. – Красавицу нашла. Уродина я. И дура. Мам, ты меня презираешь?

– Что ты, Евка! – взвилась Мария. – Я тебя люблю! И ты же ни в чем не виновата! Не повезло тебе, вот и все. Но ведь это временно, Евочка, это временно, жизнь то так повернется, то эдак…

– Ты просто не представляешь, как я жила последнее время, – перебила дочь.

«Еще бы я не представляла!» – подумала Ева.

– Я сама себя презираю, – сказала дочь. – Знаешь, позови он обратно – я б вернулась. – Она опять заплакала. – Почему так? Почему я люблю его? Он же сволочь!

– Ну а что тут удивительного? – Маша тихо водила рукой по Евиным волосам и так же тихо говорила, спокойно, задумчиво, как о деле для нее совершенно ясном: – Ну как бы ты не влюбилась? Знаешь, такие мужчины имеют дьявольскую силу против девушек. Я ж тебя о том и предупреждала, но уже, видно, поздно было… А этот – красивый, глазами так и прожигает… и голос такой, что прям в душу, и речи все сладкие… Как тут не влюбиться?

Ева удивленно посмотрела на маму:

– Откуда ты знаешь?

– А-а… – отмахнулась мать. – Догадываюсь.

Но дочка уже опять была вся в своем горе.

– Почему мне так не повезло? – бубнила, обливаясь слезами.

– Не в тебе дело, Евочка, – бормотала мама. – Так жизнь устроена, не можем мы идти только прямо. И без потерь не проживешь, и без боли не получится… Наверное, во всем есть смысл. И то, что мы не всегда его видим… Ну, может, это тоже имеет какой-то смысл.

Ева всхлипывала, роняя слезы.

– Мама, ну ты все не о том говоришь. Смысл какой-то… Что мне делать? Я без него жить не могу, а он меня знать не хочет. Мама, за что он так со мной? – И опять ревела в голос, поливая слезами материнское плечо. – Он самый лучший, он единственный… Как я без него буду…

– Не для жизни он, Ева.

– А для чего? – прогундосила дочь.

– Для вспышки. Такой уж человек тебе встретился. Идет по жизни, и везде от него короткие замыкания. Вспышка – и перегорают провода. С таким жить нельзя. Да и сам, как остановится, почти сразу бесится, места себе не находит.

– Да откуда ты знаешь?

– Живу давно. Видела таких. Сама была вспышкой. Всю душу пожег вот такой же мне, как твой Витька, – вздохнула мать.

– С ним было так хорошо, – бесцветно проговорила Ева.

– Ну и хорошо, что было хорошо, – кивнула Мария.

– А теперь плохо.

– Это пройдет, доча, вот увидишь, это пройдет, – убежденно тряхнув головой, заявила мать.

– Мне так больно, мама.

– Только немножко потерпеть – и все пройдет, следа даже не оставит, – уверенным тоном врала Мария Егоровна. – Вот точно знаю, и по жизни, и по собственному опыту.

Собственный ее опыт между тем принес такие разрушения, что след от них остался на всю жизнь.

Теперь Маша вставала рано. Понимала, что пирожками горе дочки не вылечить, но что она могла еще сделать? Вернуть Еве прежнюю безмятежную душу было не в Машиной власти. И она стряпала с азартом, надеясь доставить девочке хоть каплю утешения. Но Ева только больше мрачнела, а ела совсем как птичка. И даже для матери, привыкшей во всем ее идеализировать, было очевидно, как похудела и подурнела дочь. Ева жила словно по инерции. Тянула свои дни точно приговоренная – без надежды и смысла, вечно угрюмая, вечно злая. Мало что видела вокруг, была сосредоточена на своей боли. Всё теперь либо не существовало для нее вовсе, либо раздражало. И мать раздражала. С этой своей вечной готовностью услужить, со своими однообразными приглашениями к столу.

– Ты можешь думать о чем-нибудь другом, кроме еды? – брезгливо одергивала Марию.

– Так нельзя же без еды, Евочка, – оправдывалась та. – Да и радость это, когда вкусная еда.

– Радость – когда счастливая любовь, – тускло возражала дочь. – А еда – это просто еда. И больше ничего.

– Ну поешь, детка, а то ног таскать не будешь.

– Да не хочу я! – слезливо огрызалась Ева. – Оставьте уже меня все в покое! – И с плачем скрывалась в комнате.

В самый еще первый день, увидав в квартире кошку, спросила:

– А это что за чудовище?

– Это Муха, – смутилась Мария. – Кошечка наша. Я тебе говорила.

– Что, страшнее не нашлось?

– Ну что ты, Евочка, она просто немножко стесняется… – ненаходчиво заступилась мать.

Почувствовавшая неодобрение кошка жалась к стене и выглядела еще более тощей и чумазой, чем обычно. Однако Маша, смотревшая любящими глазами, находила свою зверушку чрезвычайно милой. Ева же, задумавшись о своем, тут же забыла о кошке. И потом если замечала ее – гнала прочь и сразу снова забывала.

Иногда Мария со страхом прислушивалась, как бормочет ее депрессивная дочь, собираясь на работу. «Хоть бы вы все провалились, – бубнила тихо и угрюмо, обувным рожком помогая себе надевать туфли в прихожей. – Как же меня от вас тошнит…» Время шло, а ей становилось только хуже. Теперь уже всякое предложение матери получало в ответ злобное «отстань!». Ева плакала и злилась постоянно. Дома было плохо, Машина предупредительность лишь подстегивала не проходивший негативизм дочери, она отрывисто хамила и сразу заливалась слезами.

Мария тоже страдала, но крепилась. Убалтывала себя как могла, старалась смотреть на житейские неприятности с философской отстраненностью, норовила выскочить из круга беспросветного быта в бесконечность абстракций. Очередная электричка везла ее на работу, и, всматриваясь в облака, Маша пыталась заразиться от них покоем и самодостаточностью. «На самом деле мне только кажется, что жизнь беспросветна. На самом деле я очень счастлива, – твердила себе Мария, надеясь расслабиться и укрепиться духом. – Счастье – оно во всем. Оно в этом небе, и в этой зелени, и в этом тепле… Отними у меня радость видеть и ощущать все это – и сразу станет ясно, что счастье действительно было, просто я не замечала…»

Женщина за спиной без умолку разговаривала по телефону, мешая сосредоточиться.

– …Нет, Андрей Егорыч, накладные я вам пришлю, вы не волнуйтесь… Не волнуйтесь… Да… Да… Не волнуйтесь…

Маша ждала, что разговор вот-вот закончится и наступит короткая гармония. Но женщина все возрождала беседу, все уверяла в чем-то далекого Андрея Егорыча, и напрягавшие звуки так и стремились прямиком в измученные Машины уши. Она злилась, и злилась, что злится. Вздыхала и включала аутотренинг. «Ну хорошо, – пыталась быть терпеливой, – в этом следует разобраться. Почему безобидное жужжание совершенно посторонней дамы должно помешать мне испытывать счастье от неба и лета?.. Ну а если бы этот голос был первым, что слышишь после полной глухоты?.. Допустим, я глухая. Абсолютно никаких звуков, как в вакууме. И вдруг – о чудо! – слух возвращается! Внезапно! И первое, что слышу, – вот этот самый разговор за спиной. Разве не покажется он мне тогда лучшей музыкой? Эх, все на свете относительно…» Рассуждалки помогали мало. Что толку внушать себе, что ты счастлива, если дома тенью слоняется горемычная Евочка и помочь ей, как ни бейся, не получается.

Время шло, а дочка от своей беды не отходила и прежней не становилась. Дико ее боявшаяся кошка Муха старалась держаться подальше. «Брысь!» – бушевала Ева, едва заметив животное где-то поблизости. Муха кидалась прочь, не разбирая дороги. И однажды так неловко рванулась наперерез младшей хозяйке, спасаясь от ее гнева, что та, споткнувшись, окончательно рассвирепела.

– Да что ж за дрянная зверюга! – взвизгнула, брызгая слезами и с силой отшвыривая кошку ногой. Муха отлетела к двери, стукнулась о косяк, попыталась отползти в сторону.

– Мама! – крикнула Ева, сев на пол.

Прибежала Мария.

– Мама, – едва просипела дочь, – я Муху убила.

Ева наклонилась к кошке.

– Она жива, – сказала, как могла, спокойно.

– Что случилось?

– Я сошла с ума, – все так же сипло поведала Ева.

– Ты не в форме, Ева. Что с Мухой?

– Я ее ногой… Она побежала, я споткнулась и…

– Это случайность, – перебила Мария. – Муха, Мушенька, это нечаянно, вот мы сейчас… сейчас, моя маленькая… – Маша старалась нагнуться пониже, чтобы рассмотреть кошкины травмы, но полнота и одышка мешали. Наконец она подняла пискнувшую Муху с пола. Поднялась и Ева. – Надо в больничку, – пробормотала Маша озабоченно.

– Куда? – прошептала дочь.

– Тут недалеко. Вызови, пожалуйста, такси.

– Я с тобой, – решительно заявила Ева.

В ветеринарке диагностировали вывих и шок, поставили капельницу, вправили лапу, укололи в бедро и холку. Наконец отпустили, и они быстро добрались обратно. Ева робко улыбалась, время от времени протягивая руку, чтобы осторожно погладить сонную кошку.

Дома проснувшуюся Муху тошнило от наркоза. Зато у Евочки прорезался аппетит, и она сметала со стола все без разбора. Наконец кошка опять заснула на кухонном диванчике возле Марии, и та поглядывала с любовью то на нее, то на оттаявшую и разохотившуюся к еде свою дочку.

– Ой… объелась, – выдохнула Ева, держась за живот.

– Ничего, тебе не повредит, – улыбалась мама. – Пойди приляг, доченька, устала, наволновалась…

– Мам, – Ева поджала губы, нахмурившись, – я ведь чуть Муху не угробила, а ты меня еще жалеешь.

– Да как тебя не жалеть, доча, – тихо и грустно отозвалась Мария. – Разве я не вижу, что тебе тяжело? Ну ничего, полегчает. Все пройдет, Евочка, все пройдет, точно говорю. И останется от всего этого только полезный опыт. – «И вечный шрам на душе», – невольно подумала.

Но после этого случая Еве действительно легче стало. Во всяком случае, клубок злости и отчаяния, гудевший в ней осиным роем и руководивший ее поступками, затих. И внутренний стержень, который она совсем было утратила, живя с Виктором, снова поддерживал ее. Теперь, когда она чувствовала, что вот-вот сорвется, невольно вспоминала, как отшвырнула кошку. Тот глухой звук, с которым Муха шмякнулась о косяк. Как мать потом ничуть ее не осудила и как мучительно было чувство стыда по дороге в ветеринарку и обратно…

Потихоньку Ева становилась похожей на себя прежнюю. «Боже мой, как же непросто быть мамой такой красотки! – пугаясь и восхищаясь одновременно, сетовала Мария. – Создал же Господь этакую красоту! И подумать только – выбрал меня! Я родила эту невозможную красавицу…»

Любуясь дочерью, она начинала верить в лучшее: все плохое пройдет, и встретится хороший человек, и будет свадьба, и родятся внуки… Но не оставляли и страшные мысли: а если тому-то, Витьке-то, блажь придет или минута такая случится, что бабы под рукой не окажется, – и этот дьявол позвонит моей девочке… И та понесется колбасой, стоит ему только пальцем поманить. И будет бегать по первому зову… О! Она все это знала наизусть! И с ужасом ждала, молясь о том, чтобы изверг забыл про Евку насовсем.

В электричке, как всегда, пыталась хоть сколько-нибудь привести в порядок мысли, подчиняя свои внутренние ритмы плавному движению поезда, укачивая свою тревогу. «Совсем не факт, что Витька прицепится снова… – рассуждала, призывая спокойствие. – Руслан ведь в конце концов просто исчез навсегда!.. Правда, сколько лет еще держал на коротком поводке… А куда денешься! И будешь смотреть ему в рот, как собака… Но этот Евкин все же не Руслан? О господи, хоть бы он вообще уехал куда-нибудь, чтобы и духу его никогда здесь не было, и слуху о нем не всплывало…»

– Мама! – Торжествующая Ева во все глаза смотрела на Марию. – Мне Виктор позвонил!

Маша сглотнула комок и обреченно кивнула, подумав только: «Началось…»

– Да… – выдавила наконец.

– Представь себе, встретиться предложил!

– Ну да… А ты что? – Маша постаралась взять себя в руки, решившись до конца нести этот крест вместе с дочерью.

– Мам, – усмехнулась Ева, – я что – дура?

– Ты… – Мария подумала, что дочка нашла в себе силы не сразу закричать восторженное «да!!!» и немножко потомить своего мучителя, чтобы хоть чуточку набить себе цену.

– Послала его! – воскликнула Ева. – Мам, я как представила, что все это начнется снова, эти унижения, страх… что он опять бросит меня… и вообще… Да я больше не выдержу, мама! А с ним же по-другому не будет!

Маша присела на диван. «Евка не только красавица, – проносилось в закружившейся голове, – она умница, не мне чета! И характер… Господи! Какой характер!.. Почему я так не могла?» Она обняла дочку и на радостях даже всплакнула у той на плече. «А может, я за нее отработала, и все это засчиталось девочке моей, – подбодрила себя Мария. – А может, я Евке соломки подстелила. Может, она благодаря мне дальше пошла…»

Она тихо кивала, пока Ева досказывала подробности разговора, рассуждая о том, как важно не терять головы и как надо знать себе цену. Маша думала, что не зря живет свою жизнь. И что так нелегко ей живется – тоже не напрасно.