«Когда произошла Чернобыльская авария, меня, как и многих других резервистов, вызвали в военкомат и сказали, что нужно послужить стране, – рассказывает врач-терапевт Семён Тихонов. Мы были так воспитаны – помощь другим людям, попавшим в беду, воспринималась как дело чести. Ехали к Чернобылю, полностью отдавая себе отчёт, что кому-то из нас, возможно, суждено не вернуться оттуда или стать инвалидом, получив сильную дозу облучения. Многие догадывались, что истинные масштабы аварии и радиационная обстановка в зоне катастрофы замалчивались.

Меня прикомандировали в качестве военврача к уже сформированному полку резервистов. Рядом с нами по периметру 30-километровой зоны АЭС стояли такие же лагеря подразделений, прибывших со всей страны. Основная задача, которая стояла перед нами, это деактивация, то есть обеззараживание местности. А, соответственно, передо мной – следить за тем, чтобы личный состав не получил лишней дозы радиации и был в состоянии выполнить основную задачу.

Никто из ребят не старался спрятаться за спины других и уклониться от этой поездки. Высаживались из поезда утром, неподалёку от соснового леса. Помню, нас поразило то, что хвоя всех деревьев имела ярко-рыжий цвет. Стоял такой туман, что метрах в семи уже практически ничего не было видно. Туман этот был странный, плотный, словно облако, и, несмотря на то, что дело шло уже часам к одиннадцати, он никак не рассеивался.

Помню, проходила мимо нас какая-то бабулька, ведя за собой на верёвке слегка ошалевшую козу, и кто-то у неё спросил, что это за туман здесь такой необычный. На что она слегка сокрушённо ответила, мол, не туман это вовсе, а «радуация» летает, и нету с ней никакого сладу. Прошла ещё несколько шагов и растворилась в белой дымке.

Когда мы только прибыли в Припять, я ловил себя на ощущении, что вокруг всё происходит как во сне – пустые улицы и какая-то совершенно мёртвая тишина, будто здесь взорвали нейтронную бомбу и все люди вымерли. Чуть больше чем за сутки город перестал существовать. При этом осталось всё – дома, магазины, парикмахерские, детские площадки и игрушки. Всё, кроме людей. И где-то там, внутри этой тишины поселилась смерть.

Странной и порой жутковатой была наша работа, мы проводили дезактивацию в абсолютно обезлюдевших деревнях и посёлках. Однажды зашли во двор дома, в котором были накрыты огромные длинные свадебные столы, полные различных угощений. Стояли недопитые бутылки, тарелки, полные еды… А за домом был привязан у изгороди тощий телёнок с безумными глазами, который, видимо, к тому времени не ел и не пил уже несколько дней. Совершенно непередаваемое, жуткое зрелище! И во всём этом, и вокруг, и внутри притаилась неотвратимая погибель, радиоактивные элементы обнаруживались везде – в воде, в почве, в пыли, клубившейся над дорогами.

Здешним жителям, судя по всему, мало что объясняли, власти выполняли полученное сверху распоряжение и гнали их прочь с насиженных мест. Люди в панике бросали всё.

Наши ребята снимали асфальт, мыли улицы, срезали верхний слой почвы. При этом общий радиационный фон существенно уменьшался, приезжие комиссии с удовлетворением фиксировали все эти изменения, записывали их в толстые журналы и быстренько уезжали. Но через несколько дней всё возвращалось на круги своя – ветер менялся, принося с избытком новую порцию радиоактивной пыли и датчики вновь зашкаливали.

Труднее всего было изменить обыденное сознание тех, с кем я бок о бок нёс эту нелёгкую службу. Я вновь и вновь пытался напоминать, объяснять, что самый страшный враг невидим и здесь он подкарауливает нас везде – в воздухе, в воде, в земле. Он незаметно убивает всё, что с ним соприкасается. Многие из ребят отслужили раньше по два года в спецвойсках, но это была лишь простая учёба. Здесь всё было по-настоящему, и любая беспечность в дальнейшем могла стоить им здоровья.

В самом начале нарушения радиационной безопасности были сплошь и рядом – обработка одежды проводилась плохо, под душем, где должны были смывать радиоактивную пыль, мылись без особого энтузиазма. После этого сразу же укладывались спать. Бывали случаи, когда ребята просто падали от усталости на койки в «грязной» одежде. Один раз я показательно замерил прибором подушки и одеяла – фон был настолько сильным, что в результате их пришлось уничтожить. Эта демонстрация подействовала и проблем с безалаберностью существенно поубавилось.

Несмотря на меры индивидуальной защиты, активнее всего продолжали впитывать радиацию волосы. Единственное, что в этом отношении действительно помогало, так это радикальное решение проблемы – стрижка «ёжик».

Много происходило различных историй, когда по глупости и недосмотру наши резервисты едва не нахватались дополнительных доз излучения. Скажем, в зоне высокой радиоактивности было строжайше запрещено что-либо есть, пить, даже курить сигареты. При этом стояла совершенно нестерпимая жара. Воду привозили в бутылях, и как-то уж повелось, что бутыли эти открывали при помощи пряжки ремня. На работе ребята были в спецкостюмах химзащиты, после этого все открытые части протирались. Но когда позже ехали в машине, поднявшаяся пыль забивалась, в том числе, и под пряжку. Потом, когда такой пряжкой открывали бутыли с водой, радиоактивные частицы попадали в воду. Так что пришлось приложить определённые усилия, чтобы полностью изжить эту опасную привычку.

Я регулярно проводил медосмотры и замеры, с положенной периодичностью кормил всех огромными таблетками йодистого калия, обрабатывал раны, вскрывал абсцессы, капал в воспалённые глаза. Следил, чтобы мои ребята впитали в себя как можно меньше разлитой вокруг невидимой смерти. Печальнее всего было осознавать, насколько мало от меня зависело всё остальное».