Девятнадцатое октября, суббота

В голове стучало. Катя попыталась открыть глаза и не смогла. Слышались тихие голоса, Катя постаралась прислушаться, но разобрать слов не смогла и опять попыталась разлепить веки.

В какой-то момент это удалось, и мгла перед глазами сменилась белым фоном, потом на этом фоне вырисовалось женское лицо с белой шапочкой на голове, и только тогда Катя поняла, что это лицо Лизы. Маминой подруги Елизаветы Ивановны.

– Лежи спокойно, Катюша, – сквозь стук в голове донеслось до Кати. – Лежи, всё хорошо.

Катя хотела спросить, что с ней и где она, но не смогла, только почувствовала, что ей очень хочется пить.

Лиза поняла. Подняла Катину голову, губы коснулись края стакана с водой.

– Всё будет хорошо, Катенька. – Голова её опять оказалась на подушке. Лизино лицо исчезло и появилось снова. – Тебе повезло, что я дежурила. Мы не сообщим в полицию.

Катя не понимала. Где она? Какая полиция? Опять хотела спросить у Лизы и не смогла.

– Всё будет хорошо, – повторил голос. – Ты спи. Проснёшься, и всё покажется совсем другим.

Веки сделались тяжёлыми, Катя не могла больше держать их открытыми.

– Катюша, жизнь всегда включает трудности. – Голос становился тише, Катя изо всех сил за него цеплялась. – Трудности приходят и уходят, а жизнь остаётся. Это самое ценное, что у нас есть. Разве так можно, девочка… Люди сходятся, расходятся, печально признавать, но это норма.

На какое-то мгновение Катя сумела разлепить веки, но они снова закрылись.

– Я не знаю людей, для которых совместная жизнь была бы вечным праздником. Это потом так кажется, когда жизнь прожита. А в молодости всегда что-то мешает счастью, и в этом, кстати, тоже есть счастье. Оно не сваливается на голову, оно всегда даётся большим трудом. Надо уметь справляться с эмоциями, Катенька. Я знаю, ты никогда больше так не сделаешь, ты же нормальный умный человек. Никогда не веди себя как истеричная барышня. Ты спишь?

Катя хотела сказать, что нет, не спит, и чтобы Лиза объяснила наконец, что случилось. Не смогла.

– Ты сейчас заснёшь, Катюша. А когда проснёшься, будешь совсем здорова. Спи, девочка. Что случилось, то случилось, но больше непоправимых ошибок не совершай…

Лизин голос ещё звучал, но понимать слова Катя перестала.

Катя не позвонила, и Аркадий Львович был этому рад. Номер подруги жены остался в памяти телефона, но сам он проявлять инициативы не стал.

Утром зашла Марина, принесла кучу продуктов, принялась готовить.

– Перестань, – вяло возмутился он. – Я не инвалид, сам справлюсь.

– Справишься, конечно, – не стала возражать бывшая жена. – Но мне приятно за тобой ухаживать.

Он хотел сказать, что это неприятно ему, но сдержался, Марина не заслужила, чтобы её обижали.

Потом позвонил Саша с традиционным вопросом:

– Ты мой блог читал?

– Нет, – виновато признался Аркадий Львович.

– Пап, – обиделся сын, – тебе совсем не интересна моя жизнь?

– Интересна, – не согласился Аркадий Львович. – Ты самый дорогой для меня человек. Просто… я устал.

– Прости, пап, – сразу сказал сын. – Я не подумал.

– Так что в твоём блоге?

– Ты знаешь, какой сейчас рейтинг у президента?

– Не знаю, но догадываюсь. Высокий.

– Вот именно. Такой высокий, что делается страшно.

– Не понял, – удивился Аркадий Львович. – Что плохого в том, что народ поддерживает власть?

– Папа, я от тебя не этого ожидал! – возмутился Саша. – Когда дружно голосуют пенсионеры, это объяснимо. Но ты же думающий человек, на тебя не должна действовать пропаганда.

– Она на меня и не действует, – усмехнулся Аркадий Львович. – Хотя бы потому, что я не смотрю телевизор. Саша, морочь голову кому-нибудь ещё. Ты возмущён, потому что политика президента в целом, я подчёркиваю – в целом, вызывает одобрение населения. Недостатки можно найти всегда и у кого угодно, было бы желание. Но, насколько мне известно, никто из наших политиков ещё не предложил ничего более конструктивного, чем избранная власть. Или это не так?

– А тотальную коррупцию ты считаешь нормой?

– Не считаю. Но во-первых, я не думаю, что коррупция тотальная. Я, например, взяток не беру. А во-вторых, искоренить коррупцию не удалось ещё никому в мире.

– Ты меня удивил, – грустно признал сын. – Сам же говорил, какой кошмар творится сейчас в здравоохранении.

– Да я не спорю. Плохо со здравоохранением, и со многим другим плохо. Хотя, надо признать, раньше было гораздо хуже. Я говорю о другом. О том, что нынешняя власть пусть медленно, но пытается исправить положение. А другие вообще ничего путного не предлагают, и, кроме воплей о нарушении демократии, от них ничего не услышишь.

– Ты просто не знаешь, кто что предлагает.

– Не знаю, – признался Аркадий Львович. – Но хочу посоветовать тебе вот что. Первое, не считай народ быдлом, это далеко не так.

– Я и не считаю.

– Второе. Не занимайся огульным охаиванием. Много плохого в нашей жизни, но есть и хорошее.

– Согласен. Только плохого больше.

– Это как посмотреть. Третье. Ни одно твоё слово не должно перечить нормам морали.

– Каким нормам? Европейским? Признать, что однополые браки – это хорошо?

– Нет. По мне так вопросам секса вообще не стоит уделять внимание, это абсолютно интимная сфера и обсуждению не подлежит. Я про другое. Твою партию никто не поддержит, если вы будете предлагать аморальные вещи.

– Например?

– Например, нельзя делить людей на граждан и не граждан. Нельзя делить по национальностям и вероисповеданию, у нас многонациональное и многоконфессиональное государство. Нельзя утверждать, что русские бесправны в своей стране. Это неправда. А ты такие утверждения делал.

– Значит, всё-таки иногда смотришь мой блог? – засмеялся сын.

– Иногда смотрю, – признал Аркадий Львович.

Положив трубку, он подошёл к окну. Шёл дождь. Внизу ребёнок-подросток гулял с большой лохматой собакой. Аркадий Львович попытался разглядеть, мальчик это или девочка, но так и не понял.

Когда-то маленький Саша просил купить ему собаку. Аркадий Львович пробовал поговорить с Мариной, но та как раз собиралась замуж, ей было не до собаки, а больше Саша об этом не заговаривал.

Сон отступил, голова уже не звенела, как утром. Катя огляделась, она была одна в двухместной палате. Вторая кровать аккуратно застелена, за окном хмуро. Надо разыскать Лизу и выяснить, что произошло.

Катя приподнялась, хотела встать, но голова закружилась, тело покрылось холодным потом. Она опять легла, и тут в палату вошёл Глеб.

– Родная моя. – Глеб опустился на корточки рядом с кроватью, взял её ладони, уткнулся в них лицом.

Катя попыталась высвободить руки, он поднял голову, и она увидела то, чего не видела ни разу в жизни, – Глеб плакал.

– Ты что? – опешила Катя. – Что с тобой, Глеб?

– Катюша, я тебя очень люблю. – Он смахнул с глаз слёзы, сел на стул рядом, отвернулся. – Я без тебя не могу.

– Знаю, – кивнула Катя. – Как я сюда попала?

– Я тебя привёз.

– Откуда?

– Катюш, давай не будем об этом вспоминать. У нас была плохая полоса, она кончилась. Навсегда. Ты мне веришь?

– Не знаю.

– Знаешь. – Он погладил её по щеке. Ладони у него были жёсткие, грубые, как будто он был не научным сотрудником, а сталеваром, и Катю всегда это удивляло. Впрочем, у неё нет знакомых сталеваров. – Ты мне верь, и я никогда тебя не обману.

– Я верю, – сказала Катя. – Что со мной произошло?

– Катюш, давай не будем. Что было, то было. Тебе надо поправиться, и мы всё забудем.

– Глеб, что со мной случилось? – испугалась она.

– Катя…

– Глеб!

– Я привёз тебя из маминой квартиры. – Он не мог на неё смотреть и уставился в окно.

– Что там произошло?

– Я нашёл тебя без сознания, вызвал «Скорую». Нам повезло, здесь дежурила Елизавета Ивановна.

– Я поняла. Она со мной говорила. Что со мной произошло?

– Ты выпила слишком много снотворного.

– Глеб… Вы все думаете, что я… отравилась?

– Давай не будем об этом.

– Глеб, я этого не делала, – сказала Катя.

– Катюша, не надо… – Он снова на неё посмотрел. – Всё прошло.

– Я этого не делала!

– Катя. – Он снова погладил её по щеке жёсткой рукой. – Я видел таблетки…

– Какие таблетки?

– Не знаю. Не помню. – Он опять отвёл глаза в сторону, потом повернулся к ней и твёрдо произнёс: – Мы больше об этом не будем.

– Ладно, – кивнула Катя, – только скажи, какие таблетки?

– Действительно не помню. Какое-то снотворное.

Он ей не верил. И Лиза не верила.

– Хочешь что-нибудь съесть? Или сока? – спросил Глеб.

– Сок, – согласилась Катя.

– Апельсин, вишня?

– Вишнёвый.

Глеб зашуршал пакетами, поднёс ей стакан с соком.

– Спасибо. – Катя приподнялась, он сунул ей подушку под спину. Сок оказался вкусным, Катя выпила весь. – Лиза здесь?

– Нет. Уехала домой. Но приедет, как только ты скажешь.

– Не надо.

Глеб ей не верил. Но она никогда не пила и не покупала снотворного. И мама не пила. Снотворному неоткуда было взяться в её квартире.

– Глеб, я хочу домой.

– Нет, – отрезал он. – В понедельник сдашь анализы, и тогда это обсудим. Потерпи.

В психиатрии Катя понимала немного, но какое-то представление имела. Может так быть, что рассудок, не желая принимать страшную информацию, защищается и не даёт вспомнить что-то особенно жуткое? Может. Мама не помнила, как хоронили папу. Помнила всё, что было до похорон и после, а сами похороны выпали из памяти. Так бывает.

Она, Катя, решила себя убить?

– Хочешь, я принесу тебе электронную книгу? Или компьютер? – спросил Глеб.

– Ты не заметил, Ольгин ноутбук в квартире был?

– Не заметил. Мне было не до него.

– Принеси Олин комп, – попросила Катя. – И электронную книгу. И флешку из моей сумки. Она в боковом отделении, на молнии.

Она пыталась отравиться и не может этого вспомнить. У неё проблемы с психикой.

А ведь ей всё время хотелось умереть с тех пор, как она перестала звонить Глебу на работу.

Зазвонил городской телефон, на экране высветился номер отцовской квартиры. Брать трубку было страшно, и Ира какое-то время тупо смотрела на белый «Панасоник».

– Да, – произнесла она наконец пересохшими губами. Чего она боится? Бояться нужно не ей, Алке.

– Забрала трудовую? – недовольно спросил отец.

– Да, пап. Забрала, – выговорила Ира.

– В понедельник отвезу тебя на новую работу. Заеду за тобой… – Он задумался. – В одиннадцать.

– Папа, – осмелилась попросить Ира. – Я хочу недельку отдохнуть.

– Перед тем, как отдыхать, нужно потрудиться. Ты перетрудилась? – пробурчал он и неожиданно согласился: – Хорошо. Через неделю.

– Спасибо, папа.

Ира положила трубку. Злость её переполняла. На всех: на папашу, на Глеба, на Алку.

Отец не требовал, чтобы Алка «трудилась». Женщине можно ничего не делать, вставать в двенадцать, менять прислугу.

– Я не представляю, как можно вставать по будильнику, – процедила Алка, когда Ира что-то сказала про работу.

Ира тогда промолчала, а отец засмеялся:

– Тебе и не надо.

Как будто его жена была человеком первого сорта, а она, Ира, второго.

Ее тогда это сильно задело. В то время у неё ещё не было на Алку рычага воздействия, и она даже не предполагала, какой мощный компромат можно найти.

Вообще-то Ира отца понимала и в какой-то степени даже была ему благодарна. Он не хотел, чтобы она стала такой, как его жёны, ни на что не годной и не способной, кроме как поймать богатого мужика и потом всю жизнь трястись, чтобы его не потерять. Ира вообще хорошо понимала своих родителей.

Отец молчал, когда она пошла работать простым инженером. Набирайся опыта, кивнул он, когда она рассказала, что устроилась в институт. Набирайся опыта, не повредит. Отец и сейчас не вмешался бы, если б она успела чего-то достичь. Диссертацию защитить, например.

Отец знал её. И вовремя понял, что никакой карьеры без него ей не сделать. Ну и наплевать… Ира не потратила время зря, она набралась опыта. Если бы не Глеб, она бы достигла гораздо большего. Она даже могла стать генеральным директором в фирме при институте.

Эта фирма должна выполнять некоторые вспомогательные работы, например, закупку оборудования, и через неё можно было пропускать значительную часть поступающих по договорам денег. При этом фирма честно выполняла бы договорные обязательства, а сотрудники института, числящиеся в обоих местах, получали бы нормальную зарплату, госучреждение такую зарплату обеспечить не может. Ничего противозаконного в этом нет, и ничего нечестного тоже, квалифицированный труд должен достойно оплачиваться. Загвоздка была в одном – после гневных слов президента никто из руководящих сотрудников института не имел права стать генеральным директором фирмы, получающей заказы от того же института.

Обычно на должности руководителей подобных фирм назначают людей доверенных, управляемых и послушных, как правило, из числа тех, кто в силу возраста уже не работает и числится в каких-нибудь советниках. Иногда назначают племянников, племянниц и прочих, всякое бывает.

Ира смогла бы подсунуть свою кандидатуру. Тогда у директора болела секретарша, Ира носила ему бумаги и первая узнала о создании новой фирмы. Что там не заладилось со старой, она не знала и не слишком интересовалась, а новой заинтересовалась всерьёз.

– Не хочешь стать генеральным? – засмеялся директор, когда она случайно услышала, как перебирали и отвергали одну кандидатуру за другой. Он пошутил, конечно, но в каждой шутке, как известно, есть доля правды. – Всего работы-то бумаги подписывать.

– Не хочу, – улыбнулась Ира.

– Почему? – удивился директор. Ира ему нравилась, у неё вообще была способность нравиться людям, когда она этого хотела, естественно. Понравиться директору Ира хотела, держала себя достойно и скромно.

– Не доросла, – серьёзно объяснила она.

Ответ директору понравился настолько, что через несколько дней он опять, уже всерьёз, предложил ей заманчивую должность. Ира опять отказалась, потому что Глеб разозлился бы ужасно.

Она потеряла из-за него годы жизни, а он не счёл нужным даже попрощаться с ней. Знал, что она увольняется, и не удосужился снять трубку и сказать хоть что-то.

Сейчас Ира Глеба ненавидела, но ужас заключался в том, что гораздо сильнее ненависти являлось желание быть с ним.