Четверг, 5 июля
Сегодня Филин оставил машину на другой стоянке, напротив здания городской администрации. Двухэтажный дом с триколором у входа выстроен был фасадом к площади с памятником Ленину посредине. Памятник выглядел ухоженным, чистеньким, со свежими цветочками у подножия. Филин пискнул электронным замком. Бросать здесь «Тойоту» не хотелось, у здания могли крутиться полицейские, но оставлять ее в другом месте еще хуже. Иномарок в городе было немного, и чужая, тем более дорогая тачка, припаркованная где-нибудь на улице, могла привлечь внимание.
Сначала он прошелся мимо Тамариного дома, не торопясь и не глядя по сторонам. Остался доволен, ничего подозрительного. Какая-то мелкотня гоняла на велосипедах, на соседнем участке тетка ковырялась в земле. Было бы что не так, он почувствовал бы.
Кривыми улочками вышел к дому бабки Овсянниковой, опять прошелся по узкой тропинке между участками. В сад к Овсянниковой не полез, понаблюдал из кустов: все тихо. Прошел чуть дальше, к участку молодой соседки, подумал и, устроившись в высокой траве у самого забора, стал наблюдать за ее домом. Не то чтобы он ждал чего-то конкретного, просто возникло чувство некоторой неудовлетворенности, что-то смутно не нравилось ему в безмятежном поведении соседской девицы.
А может быть, просто не нравилась она, несмотря на гибкую ладную фигурку?
Сегодня девица опять хлопотала в заросшем саду. Собирала ягоды, перебираясь с ведерком на шее от одного кустарника к другому, относила собранное в дом, иногда курила на крылечке. Однажды надолго замерла у корявой однобокой яблони, уставившись на соседний участок.
По возрасту девица вполне годилась Тамаре в подружки. Конечно, будь та у нее в доме, не вела бы соседка себя так спокойно. Скорее всего, перепугалась бы насмерть и носа на улицу не высунула.
Девица продолжала мельтешить в саду. Кого-то она напоминала Филину, тот еле вспомнил кого. Девчонку из школы, что училась классом младше. Как же ее знали… Вера? Вика? Имени он так и не вспомнил, а саму девчонку вспомнил хорошо, когда-то она ему очень нравилась, только он этого не понимал. Девчонка ходила в музыкальную школу мимо площадки, где Филин с дружками обычно «тусовался», как теперь говорят. Шла себе, на мальчишек внимания не обращала и казалась ему такой красивой, что у Филина перехватывало дыхание. Ни от одной женщины, а у Филина их было немало, у него так не перехватывало дыхания.
У Веры-Вики была такая же гибкая тонкая фигурка, как у девицы в саду.
Делать здесь было нечего, давно нужно уходить, но Филин не уходил, медлил.
Снятые Павлом кадры Тамара разглядывала на Линином компьютере долго и внимательно, хмурила лоб, кусала губы. Лина следила за ней, замерев.
– Он, – откинувшись на спинку стула, наконец констатировала подруга и для верности покивала: – Филин. Вот скотство, а? Целый день под боком находился, а мы и не подозревали.
Вчера Тамара после предыдущей почти бессонной ночи заснула как убитая, Лина не стала будить ее, когда пришел Павел, и еле дождалась утра.
– Девочки, вам надо отсюда уходить, – опять завел Тропинин. Он тоже еле дождался, когда Тамара проснется, хотя почти не сомневался, что в соседнем доме весь вчерашний день торчал придурок-киллер с неоригинальной птичьей кличкой.
– Отстань, – отмахнулась Тамара. – Без тебя тошно. Ну куда мы пойдем? В гостинице сидеть? Там он нас скорее выследит. Уж лучше здесь.
– Не лучше! – отрезал Тропинин.
– Отстань!
– Том, позвони еще раз Сергею, – предложила Лина.
Тамара в который раз безрезультатно набрала номер, абонент по-прежнему находился вне зоны действия сети.
– Я наведаюсь на завод, – решил Тропинин. – Есть у меня одна мысль.
Ему было страшно оставлять девчонок и очень хотелось взять с собой Лину, но, зная, что она без крайней необходимости Тамару не оставит, не стал ей даже и предлагать.
– Не теряй бдительности, Тома, – напомнил Тропинин. – Передвигайся ползком.
– Не глупей тебя, – огрызнулась она.
На крыльце и потом по дороге Тропинин заставлял себя не оглядываться по сторонам и старался погасить тягостное чувство тревоги. Чувство это называлось интуицией, но он еще этого не понимал.
Утренний городок шелестел кронами деревьев, перекликался птичьим чириканьем и звонкими детскими голосами. Миновав проходную завода, Тропинин почти бегом рванул к компьютерам наружного наблюдения, радуясь, что его ребята не отключали смонтированную систему.
– Вы что хотите посмотреть, Павел Владиславович? – удивился самый молодой инженер Борька Фролов, только недавно принятый Тропининым на работу. За Борьку просила мамина подруга. Тропинину очень не хотелось брать парня, он не любил «блатных», но отказать не мог, Бориса взял и об этом не жалел. Мальчишка оказался толковым и трудолюбивым. Впрочем, бездельника Павел бы не потерпел, несмотря ни на какие знакомства.
– Да так, Борь, – отмахнулся Тропинин. – Надо проверить кое-что.
Вчера Филин, или как его там, выруливал со стоянки как раз в сторону завода. «Тойоту» со знакомым номером Тропинин увидел на экране компьютера минут через двадцать. Судя по времени, киллер вчера проехал мимо заводского забора, никуда после гостиницы не заезжая.
Тропинин прошелся по тесному помещению, не обращая внимания на удивленные взгляды сотрудников, вышел на крыльцо покурить, постоял, глядя на синее июльское небо, и, вернувшись к компьютеру, заставил себя не торопиться. Внимательно прокручивал запись, тщательно разглядывая запечатленные нечастые машины, и обнаружил, что часа два назад «Тойота» вернулась в город. Опять проехала мимо стоящего на самой окраине завода, только теперь уже в противоположном направлении.
Очень хотелось немедленно броситься к оставленным девушкам, но он себя пересилил, заглянул к директору. Впрочем, заглянул напрасно, об Овсянникове тот ничего не знал, и почему молчит телефон главного акционера, не догадывался. А может, просто не хотел говорить.
К знакомому дому Тропинин вернулся часа через три и сначала даже не испугался, стоя у запертой двери, только удивился, что ему так долго не открывают. Испугался он, когда, обойдя дом, заметил приоткрытое окно. Перемахнув через подоконник, он ходил по пустому дому, холодея от ужаса и слабо утешаясь тем, что никаких следов борьбы или тем более крови нигде не видно.
– Пойду, что ли, ягоды собирать, – вздохнула Лина.
– Хорошо тебе, – позавидовала Тамара. – А я тут в духоте сидеть буду, бедная.
Тамара все утро рылась в бабушкином книжном шкафу, но так ничего и не выбрала. Не классику же читать, в самом деле.
– Можно твой комп включить? – спросила она у Лины.
– Включай, конечно. Том, может, тебе все-таки уехать? Поезжай на юг куда-нибудь, вернешься через неделю или две.
– Боишься, значит? Выгонишь меня, как Костик?
– Тома, кончай, – поморщилась Лина.
– Тогда не приставай. Чего ради я куда-то попрусь? И бабка должна вернуться не сегодня завтра. Господи, уж скорее бы Сережа приехал.
– Ты еще раз звонила?
– Я еще сто раз звонила. Недоступен он, блин.
Сегодня Лина занялась кустарниками: смородиной, крыжовником. Сначала хотела собирать ягоды отдельно, но поленилась, ссыпала в одно ведро все подряд. Получится варенье ассорти, тоже вкусно. Когда-то маленькой Лине приходилось подолгу возиться с ягодами, обрезать плодоножки, протыкать крыжовник, чтобы в варенье ягоды не разваривались, оставались целыми, прозрачными. Лина протыкала крыжовник, а бабушка что-нибудь рассказывала. Почему-то именно возясь с ягодами, Лина просила ее рассказывать семейные предания. Про прапрадеда, который потерял на турецкой войне три пальца, и прапрабабушка ждала его долгих шесть лет. И дождалась, замуж не вышла, хотя к ней многие сватались. Или про прабабушку, которая остригла волосы, окончила курсы медсестер, перевязывала раненых в Первую мировую войну и встретила в госпитале своего будущего мужа, Лининого прадеда. Прадеда в 37-м посадили, но про это Лина слушать не любила, и бабушка не рассказывала.
Иногда приходила тетя Клава, помогала перебирать ягоды, и тогда они пели в три голоса старинные романсы, ничего другого бабушка не признавала.
Почему бабушка написала про тележку? Чем ее удивила какая-то тележка?
Лина подошла к кривой яблоне, оглядела соседский участок – никого, тетя Клава еще не приехала. Дверь дома закрыта, окна тоже.
Куда делся фотоаппарат? Украли? Проникли в дом, взяли фотоаппарат, а все остальное не тронули?
Подобрала с земли упавшее яблоко, надкусила – кислое, бросила в кучу травы, которую накидала, стараясь немного прополоть кустарники. И тогда случайно боковым зрением заметила движение за забором. Стараясь ничем не выдать внезапного страха, Лина повела головой, словно подставляя лицо солнцу, и не позволила взгляду задержаться на еле видневшемся за забором темном пятне. Вчера никакого темного пятна там не было, она обходила участок, за забором не видела ничего, кроме ровной травы.
Стараясь двигаться медленно, направилась к дому, неторопливо закрыла за собой дверь, потом быстро заперла ее и, рванувшись на второй этаж, приникла к окну, стараясь загородить себя занавеской. Со второго этажа человек за забором был виден лучше, то есть вполне угадывалось, что это именно человек, а не брошенная кем-то тряпка. Впрочем, замаскировался он неплохо, если бы Лина не знала, куда смотреть, не заметила бы.
– Тома, уходим, – аккуратно поправив занавеску, прошептала она подбежавшей Тамаре, смотревшей на нее с изумлением и почему-то с жалостью.
Девка ушла в дом, раскаленный воздух дрожал над горячей землей. Хорошо бы стянуть черную футболку, но лень двигаться, да и опасался он, боялся привлечь внимание. Филин отпил глоток воды из припасенной бутылки, не столько экономил воду, сколько собственные силы. Знал, что в жару много пить нельзя, если хочешь оставаться свежим и бодрым.
Сказал себе, что пора уходить, а поступил иначе, пригнувшись, прошел вдоль забора, в одном месте заметил раздвигающиеся штакетины, перебрался на соседний участок и кустами подобрался к дому. На самом углу прижался вплотную к фундаменту и прошмыгнул под окнами.
Приоткрытое окно Филин увидел сразу. Натянул перчатки, подтянулся, ухватившись за подоконник, заглянул внутрь пустой комнаты, замер, прислушиваясь, и мягко спрыгнул на деревянный пол.
И сразу почувствовал, что в доме никого нет.
А ведь мог бы и уйти, не поверить собственному чутью. Девчонка вела себя спокойно, в его сторону ни разу не посмотрела. Не должна была его увидеть…
Да если бы и увидела? Мало ли кто у забора устроился. Пьяный какой-нибудь, например. Зачем же из дома сбегать?
В калитку она не выходила, калитку он видел достаточно хорошо и ее ухода пропустить не мог.
Занятно…
На кухне сиротливо стояла недопитая чашка с чаем, рядом пластмассовое ведерко с ягодами. Филин лениво взял несколько крупных смородин, бросил в рот, ягоды оказались сладкими, он давно таких не ел. Быстро прошелся по комнатам первого этажа и поднялся по ровной, покрытой темным лаком лестнице наверх, в одно просторное помещение. У стола с открытым ноутбуком почти не задержался, остановился только у криво застеленного диванчика. На нем лежала отглаженная женская футболка, белая, с огромным цветком на груди.
Такая же была на Тамаре, когда он видел ее в последний раз.
Футболку Филин трогать не стал, даже отвернулся от нее, стараясь унять подступающую злость.
Скажи ему кто, что его проведут две бабы, он бы живот надорвал от смеха.
Из дома вылез тем же путем, через окно. Участок покинул проторенной дорожкой, через лаз в штакетнике.
В полицию девкам соваться не с чем, их там засмеют. Подумаешь, увидели кого-то за забором. В полицию они не сунутся, в этом он был уверен.
По узкой тропинке на этот раз пошел не к центру города, а в другую сторону, к железнодорожным путям. За железной дорогой виднелся лес, совсем рядом. Только перейти через полосу цветущего луга.
Девчонки вполне могли смотреть сейчас на него из леса. Сам бы он именно там и спрятался.
Правда, у них есть и другой вариант, спрятаться у друзей-приятелей-знакомых. Филин бы такой вариант не рассматривал, он давно был одиноким волком, но они могли.
И ведь знал, что бабы приносят несчастье. Какого черта сунулся к черноглазой Тамаре?
Он вздохнул. Филин не любил опасных совпадений, и почему она дважды попалась ему на глаза в самых неподходящих местах, выяснить было совершенно необходимо. А вот потом произошло непредвиденное – с ней он как-то расслабился. Глупо. Глупо и опасно.
Филин посмотрел в сторону леса. Злиться нужно было на себя, а он злился на них. Даже не на них обеих, а только на одну, на Тамарину подружку. Впрочем, долго злиться он себе не позволил. Вот когда выполнит заказ…
Заказ был не слишком сложным. То есть программа-максимум была действительно сложной – заставить Овсянникова подписать нужные бумаги. Но допускался и второй вариант, попроще: нет человека – нет проблемы. Тут у заказчиков особых требований не было, на несчастном случае они не настаивали.
Когда-то он жил такими заказами, но с тех пор прошло много времени, он почти привык чувствовать себя законопослушным гражданином, и если бы не крайняя необходимость, ни за что не взялся бы за эту работу. Необходимость заключалась не в деньгах. Он просто не мог не выполнить этот заказ, его попросили люди, которые слишком много о нем знали.
Филин еще раз оглядел веселенький июльский пейзаж. Поразмышлял, не пойти ли на речку поплавать. Не пошел.
Выбирались через заброшенный участок. Когда-то тут жила молчаливая бабушка Фрося, слывущая местной колдуньей. Лечила соседей отварами из трав, умела заговаривать кровь. Это Лина видела собственными глазами: лет в шесть распорола себе ногу, зацепившись на улице за какую-то железку. Кровь текла и текла, бабушка не на шутку перепугалась, а проходившая мимо соседка пошептала что-то над Лининой ногой, и кровь почти мгновенно течь перестала. С соседями Фрося почти не общалась, только улыбалась и кланялась при встрече. Маленькая Лина ее почему-то очень боялась, а бабушка жалела, носила Фросе продукты и лекарства. Умерла Фрося, когда Лина училась в десятом классе. Дом с участком достался какому-то дальнему ее родственнику, но он появился только однажды, с тех пор участок зарастал травой, а дом совсем развалился.
Пролезли под покосившимся забором, сначала Тамара, потом Лина.
– К Николаю Иванычу давай, – решила Лина, выглядывая на безлюдную улицу с Фросиного участка.
– Я не пойду, – отрезала Тамара. – Он в ментовку сунется, только хуже будет.
– Что же нам, – изумилась Лина, – в лесу теперь жить? Не дури, Тома. В Москву ты не хочешь, к Николай Иванычу не желаешь…
– Не хочу! Ты иди куда угодно, а я не пойду.
– Ты спятила?
– Я буду ждать Сережу, – зло объяснила подруга. – Тебе хорошо, у тебя муж богатый… У тебя вон еще Павел есть, а у меня вся надежда только на Сергея.
– Ладно, – сдалась Лина. – Жди в лесу, где мы раньше подосиновики собирали. Помнишь?
– Склероза пока нету, – буркнула Тамара. Понимала, что злиться на Линку не с чего, а все равно злилась, на бывшую подругу злилась даже больше, чем на судьбу.
– Жди меня там. Я у Николай Иваныча машину попрошу, все лучше будет, чем под открытым небом.
По улице Лина шла, стараясь не бежать и не оглядываться. К счастью, старый знакомый оказался дома.
– Николай Иваныч, – без стука вошла в чистую кухоньку Лина. – Одолжите, пожалуйста, мне машину. Здрасте.
– Здравствуй, – оглядел ее бабушкин друг, оторвавшись от плиты, на которой помешивал что-то в кастрюльке. – Почему не заходишь? Я уж сам хотел идти тебя проведать.
– Да у меня… – Нестерпимо хотелось поделиться всем со стариком. Лина знала, что совет он может дать очень дельный. – Потом расскажу. Николай Иваныч, пожалуйста, одолжите машину.
– Зачем? – Он выключил под кастрюлькой газ и неторопливо уселся за стол, кивнув Лине – присаживайся.
По дороге она наспех придумала, что машина нужна ей для поездки в соседний город, где совсем недавно был заново отстроен древний монастырь, и куда она действительно планировала съездить.
– Потом все расскажу. Не сейчас.
– Завтракать будешь?
– Нет.
– У тебя все в порядке? – пытливо посмотрел на нее старый милиционер.
– Да, – заверила Лина. – Просто… Мне очень нужна машина. На несколько дней.
– Костя вчера уехал, – не глядя на нее, сообщил старик.
– Я знаю. – Она совсем забыла про Костю. Сейчас ей казалось, что она его видела вечность назад. – То есть знаю, что он собирался уезжать.
– Уехал, – подтвердил Николай Иванович. – У вас?..
– У нас с Костей ничего, – доложила Лина. – Мы с ним друзья детства.
– Знаешь, Лина, мне ваша… дружба никогда не нравилась. Скользкий он парень. У них вся семья такая.
– Господи, Николай Иваныч, – удивилась Лина. Она так опешила, что даже села за стол напротив хозяина. – Почему скользкий? И при чем тут его семья?
– Семья всегда при чем, – усмехнулся он. – Дети почти всегда вырастают копиями своих родителей, по-другому редко бывает. Очень редко. Ты уж мне поверь, я всю жизнь людей наблюдаю. Вот ты, например, копия Полины-покойницы. И не только внешне. Та тоже всегда была… вещь в себе. И грех у вас с ней один на двоих – гордыня.
– Гордыня? – поразилась Лина.
– Гордыня-гордыня, – подтвердил Николай Иванович. – Вроде и держишься ты, как и она, скромно, и барства никогда не допускаешь, а чувствуется, что идешь ты своим путем и никакие авторитеты тебя с этого пути не сдвинут, не то что простые люди. Ты вот не хочешь мне сказать, отчего тебе вдруг моя машина понадобилась, и бабушка твоя не сказала бы. Не любила она на других свои проблемы перекладывать, и в этом тоже была гордыня. Иногда можно и за помощью обратиться. Я ведь вижу, что они у тебя есть, проблемы-то.
– Проблемы есть, – согласилась Лина. – Но я с ними справлюсь. Вы мне лучше про Костю расскажите.
– Про Костю… Подожди-ка. – Николай Иванович достал с верхней полки высокого книжного стеллажа толстый старый альбом для фотографий, открыл одну страницу и показал Лине: – Вот, видишь, это мой отец, а это Костин прадед. Похож на него, правда?
– Похож, – согласилась Лина. Со старой фотографии на нее смотрели строгие красивые мужские лица с непривычными прическами, волосы расчесаны на косой пробор. Один и вправду был очень похож на Костю. То есть Костя на него.
– Мой отец и Костин прадед ухаживали за одной девушкой. За моей матерью. Она выбрала отца, а его перед войной посадили как врага народа. Он военным инженером был, связистом. Я родился, когда он уже сидел. В войну, правда, его выпустили, разрешили смыть вину кровью. Он и смыл, дважды был ранен, пришел с войны без ноги. А в сорок шестом его опять посадили, и больше мы не виделись. Я когда в милицию работать пошел, долго добивался дело отца посмотреть. Добился, посмотрел, тогда еще о репрессиях говорили только шепотом. Оба раза доносы на отца писал Костин прадед. Вот так. В первый раз доложил, что он с врагами народа якшается, и был прав, потому что папа соседке одной, у которой сына незадолго до этого посадили, помогал: крышу залатал и забор выправил. А во второй раз сообщил Костин прадед, что мой отец клевещет на советскую власть. И опять был прав, потому что отец искренне восхищался чистотой и порядком немецкого быта. А каждому ясно, что это клевета, потому как не может быть ничего прекраснее советской действительности.
– Мерзость, – покачала головой Лина. – Только Костя-то тут при чем?
– Очень уж на прадеда похож, – усмехнулся Николай Иванович. – Сама же видишь. Человек по наследству не только черты лица передает, черты характера тоже. Я много раз в этом убеждался. Так что я рад, Линочка, что с Костей у вас разладилось. Ладно, девочка, заговорил я тебя.
– Николай Иванович, – неожиданно спросила Лина. – Бабушка знала, что Костин прадед донес на вашего отца?
– Знала, – помедлив, кивнул Николай Иванович, скрылся в комнате и вернулся с ключами от машины.
Выезжая на старенькой «Ниве» из металлических ворот, Лина неожиданно подумала, что бабушка не любила Костю и даже как будто не очень удивилась, что он предпочел Тому. Странно, что раньше это никогда не приходило Лине в голову.
Проезжать мимо собственного дома не стоило, но она не удержалась, проехала – очень хотелось увидеть Павла. Улица была пуста.
Назад Филин пошел по улице, стараясь держаться в тенечке – жарко. Никого вокруг не было, будто повымерли все, ни людских голосов не слышно, ни даже собачьего лая. Только за поворотом, на крохотном перекрестке у продуктовой палатки, два мужика потягивали пиво из бутылок. Филин тоже попросил пива у веселой дородной продавщицы, оно оказалось холодным и неожиданно вкусным.
– Здорово, мужики. – Издали они показались ему похожими на бомжей, а теперь он понял, что ошибся. Одеты собутыльники были чисто, в футболки и джинсы, и лица имели вполне трезвые. Обоим лет по пятьдесят.
– Здорово, – откликнулся один, а второй молча кивнул.
Будь они попьянее, было бы лучше, жаль, но выбирать не приходилось.
– Дело у меня к вам, мужики, – понизил голос Филин. – Я тут у вас телку себе присмотрел…
Про «телку» одному не понравилось, дернул бровью, ишь интеллигент нашелся. Филин поправился:
– Девчонка мне одна очень приглянулась, тонюсенькая такая, вон там живет, – Филин кивнул на кривую улочку. – Кто она, не знаете?
– Да у нас тут ни девчонок, ни мальчишек… – начал тот, которому не понравилось про «телку». – Вся молодежь давно в больших городах.
– Полины Васильевны, библиотекарши покойной, внучка, – сообщил второй, прилаживая пустую бутылку около урны. – Я ее пару дней назад с Николай Иванычем видел.
– Тоже Полина, – вступил первый. – Хорошая девчонка росла, я не знал, что она приехала.
– Кто такой Николай Иваныч? – Филину было не до душевных качеств сбежавшей девки. – У нее с ним что, любовь?
– Это вряд ли, – усмехнулся тот, у которого пиво кончилось. – Николаю Иванычу восьмой десяток пошел.
– Давайте я вас угощу, – предложил Филин.
– Сами зарабатываем. – Чем-то эта парочка раздражала Филина, так и заехал бы обоим.
– Ну ладно, мужики, бывайте. – Дольше торчать тут не имело смысла, лучше еще раз вернуться под вечер, когда рабочий люд потянется расслабиться перед сном.
Утром он оставил машину в тени большого тополя, а сейчас она оказалась на самом солнцепеке, Филин чуть не задохнулся, пока доставал припрятанный под сиденьем ноутбук.
К «экспедициям», как Филин называл свою эпизодическую работу, он готовился всегда основательно и на этот раз тоже обзавелся нужной информацией, полицейскими базами данных, купленными за вполне приличные деньги. Николай Иванович, прописанный по близлежащим адресам, был только один. Старик семидесяти четырех лет.
К нему следовало наведаться. Выпускать девчонок из виду никак нельзя.
Уже собирался выключить ноутбук, но, привыкнув делать все добросовестно, открыл еще одну базу данных и правильно сделал, потому что у старика, оказывается, есть транспортное средство. Филин повторил про себя номер «Нивы».
То ли от жары, то ли от выпитой бутылки пива голова потяжелела. Филин пообедал в крохотном ресторанчике, смотрящем окнами на автомобильную стоянку, и позволил себе отдохнуть – поехал все-таки на речку поплавать.
Оставаться в доме было бессмысленно. Тропинин тупо смотрел на брошенный на письменном столе Линин телефон, отвечавший на его вызов незнакомой музыкой, пока приятный женский голос не сообщил ему, что абонент не отвечает.
Нужно собраться с мыслями, но мысли разом куда-то исчезли, как будто он совсем потерял способность соображать.
Она не могла исчезнуть, не оставив ему весточку. Хотя… Он для нее чужой человек, это она для него… не чужая. Не чужая с той самой минуты, когда он испугался, что ей придется идти мимо укрытой в кустах машины.
Или он почувствовал это еще раньше, когда он смотрел на нее в поезде..
Ему очень хотелось обнять ее, когда вчера она ждала его на крыльце дома.
Нужно было сказать ей, что она для него… не чужая, запоздало посетовал Тропинин. Надо было сказать, что ни одна женщина никогда не вызывала у него такого щемящего желания заботиться о ней.
Тропинин зачем-то взял ее телефон, сжимая его в руке, напоследок обошел сад, машинально погладил ствол обломанной яблони. В таком саду хорошо пить чай по вечерам. Разговаривать ни о чем. Просто сидеть молча.
Жена его молча сидеть не умела даже несколько минут. Он приходил уставший, отвечал нехотя, она надувалась, включала музыку, от которой у него сразу же начинала болеть голова. Он терпел, потому что музыка была все же лучше ее упреков. Справедливых, между прочим. Он действительно не уделял ей внимания, и она действительно его раздражала. Нужно было развестись гораздо раньше, а еще лучше совсем не жениться. Он ведь никогда не заблуждался, знал, что ее не любит, еще когда она была его невестой.
Когда она была еще невестой, они поехали на выходные к каким-то ее родственникам, Тропинин так и не смог запомнить, кем ей приходится немолодая супружеская пара. Хозяйка кормила их очень вкусной малиной с молоком, а невеста морщилась и утверждала, что у нее аллергия на ягоды. Тропинину тогда стало очень стыдно за нее, и он один ел малину и пил молоко.
Потом они купались в Оке, и Тропинин, которому до смерти не хотелось ехать к совершенно чужим людям, уговаривал невесту быть полюбезнее, а она обижалась.
Потом он, оставив ее загорать на раскинутом пледе, прошелся вдоль реки, а когда вернулся, невесту не застал. Нашел только плед и сиротливо лежащую одежду.
Невеста выскочила к нему из ближайших кустов, когда он совершенно ошалел от ужаса, метаясь по берегу.
Ей очень нравилась собственная шутка.
Мысли цеплялись за жену, потому что думать о Лине ему было страшно.
У небольшого рынка мельтешил народ. Мелькнула длинная цыганская юбка, как у Лины. Тропинин тупо замер, метнулся в негустую толпу покупателей. Женщина в цветастой юбке исчезла.
Он не думал о том, что будет, если он не найдет Лину. Он избегал об этом думать, словно на этом кончалась его собственная жизнь.
По-настоящему страшно Тамаре стало, когда она добежала до еловой посадки, где они когда-то собирали подосиновики. Собирали с Линкиной бабушкой Полиной Васильевной. Тамара шла с пластмассовым ведерком, а Лина с маленькой корзинкой. Тамаре тоже хотелось корзинку, она, придя домой, зло плакала, заставляла маму идти на рынок, но там таких маленьких корзин не продавали, и до сих пор от детских грибных походов у Тамары осталось только смутное чувство обиды.
Крошечные когда-то елочки поднялись, стали вполне взрослыми деревьями. Тамара пристроилась на мягкой хвое, разглядывая сквозь колючие лапы грунтовую дорогу. Сейчас ее знобило, даже удивительно, что еще недавно она изнывала от жары. Знобило от страха, это она понимала. С Линой ей было не так страшно, и от этого она почему-то опять злилась на нее. Сама она, если бы они поменялись местами, с Линкой возиться не стала бы, это точно. Выгнать не выгнала бы, но и влезать в чужие игры не стала бы. В крайнем случае, в полицию бы заявила, и дело с концом.
Особенно если бы Линка попыталась отбить у нее парня. О том, что когда-то вышло с Костей, Тамаре вспоминать было неприятно, она поерзала на своей хвойной подстилке и опять уставилась на дорогу. Хорошо, что у Лины с Костей так вновь и не срослось, она не пережила бы этого. И не то чтобы Костик очень ей нравился, нет в нем ничего особенного, кроме того, что ходил за Линкой как привязанный. Очень это Тамару раздражало, очень.
А ведь они с Костей похожи, Тамара это понимала уже тогда, много лет назад. На ней он никогда не женился бы. Зачем ему теща-челночница? Его отец, например, поехал в Ленинград учиться, так там и остался, женившись на Костиной матери-ленинградке, назад не вернулся. И работу хорошую получил благодаря женитьбе. Ей обидно было то, что на Лине Костя хотел жениться. И женился бы, хоть она не смогла бы обеспечить ему широкого жизненного пути. Не те у нее родители, простые инженеры. Или научные работники, что ли? В общем, голь перекатная.
Нищую Лину Костя в жены взял бы, а нищую Тамару – нет. Давняя обида поднялась откуда-то изнутри, затмевая притихший страх. Очень захотелось курить, нестерпимо. Обычно Тамара курила мало, предпочитала беречь здоровье, даже Линке пеняла, когда та смолила в саду. Тамара вообще подругу понимала плохо. Вот какого черта она тогда сорвалась назад в Москву? Тамара ни за что бы не уехала, за свое счастье надо бороться, стоять до последнего, насмерть.
Шум мотора Тамара услышала издалека и сразу забыла про старые обиды и недавний страх. Ей стало легче и даже день опять показался жарким. Она выскочила на дорогу, не дожидаясь, пока Лина затормозит.
– Ты что делаешь-то? – разозлилась та, выключив мотор. – Даже не смотришь, кто едет. А если бы это оказалась не я?
– Ты это, ты, – засмеялась Тамара. – Я чувствую. Как кошка. Знаешь, у нас раньше кошка была, персидская, так она маму встречать шла, когда та только в подъезд входила.
– Тома. – Лина вылезла из машины, потянулась. – Нам нужно на рынок съездить, купить одежду какую-нибудь. Вечером может быть холодно.
– Угу.
– И Павлу сообщить, что мы в бегах.
Что же она не догадалась захватить телефон? Сумку с документами и банковскими картами схватила, а телефон забыла. У Тамары мобильник есть, она его из рук не выпускала, но в нем нет номера Павла.
– Это еще зачем?
– Но… – растерялась Лина. – Он же нам помогал. И вдруг мы исчезли…
– Ну и что? Исчезли и исчезли.
– Нехорошо, Том. Нужно как-то ему сообщить.
– Интересно, как мы сообщим? В гостиницу к нему пойдем, чтобы нас подстрелили по дороге? Да ты даже не знаешь, в каком он номере!
Лина промолчала. Почему, собственно, она решила, что Павел будет за них переживать? С чего взяла, что его касаются ее проблемы?
– У твоего Павла таких, как ты, в каждой командировке по штуке. А у тебя, между прочим, муж есть. Или мужа нет?
Павел порядочный, ответственный человек. Чужая женщина попала в тяжелую ситуацию, и он обязался помочь. Только и всего.
– Ладно, – вздохнула Лина. – Поехали на рынок.
Думать о том, что она больше не увидит Тропинина, было неприятно.
Может, и к лучшему, что они больше не встретятся. Знакомы всего ничего, а она все время о нем думает, как будто ей подумать больше не о ком. О киллере, например. Или о Стасе.
Права Тома, она, Лина, Павлу никто. И нечего себе выдумывать новую жизнь.
До рынка добирались по длинной дороге с другой стороны города. Он располагался напротив старой церкви. Сколько Лина себя помнила, церковь всегда стояла полуразрушенной, а теперь смотрела на рыночную суету замечательно отреставрированным фасадом.
Выпутаемся из этого кошмара, поставлю свечку, решила она.
– Лин, – заговорила вдруг всю дорогу сосредоточенно молчавшая Тамара. – А я ведь твою бабушку как раз накануне смерти видела. Я по улице прогуливалась, а они с Антониной Ивановной из вашего дома вышли. Потом Полина Васильевна вернулась, и к ней почти сразу тетя Клава зашла. Знаешь, я поверить не могла, что Полина Васильевна умерла.
Тамара прогуливалась морозным вечером в надежде встретить Костю. Были студенческие каникулы, она знала, что он приехал, и очень хотела, чтобы у них получилась настоящая большая любовь. Почему-то в тот вечер она была уверена: любовь у них получится, и жалела, что впервые не приехавшая на каникулы Линка этого не увидит.
Костю она так и не встретила, закоченела и пошла домой.
– Я тоже долго не могла поверить, что бабушка умерла. – Лина припарковала «Ниву» почти у входа на рынок. – Ладно, пойдем отовариваться.
Тропинин высматривал цветастую юбку, но они обе, и Лина, и Тамара, появились одетыми совсем по-другому: в короткие брючки чуть ниже колен и простенькие футболки, только что купленные, и от этого казались совсем незнакомыми. Раньше Тропинин знал, как называются такие брючки, жена часто носила подобные, а потом забыл за ненадобностью. Но об этом он подумал после того, как понял, что стоит у них на пути, глупо улыбаясь, и удивился, что день, оказывается, теплый и солнечный, и дует легкий приятный ветерок, и в такой день нужно радоваться жизни просто так, ни от чего. Он вообще сразу как будто проснулся, вернее, ожил, словно до этой минуты был не вполне живым. Впрочем, наверное, так и было.
– Ну вот, – засмеялась Тамара. – А ты переживала. Никуда твой Павел не делся.
– Ты как нас нашел? – спросила Лина и тоже засмеялась.
Жаль, что рядом стояла ее подруга, ему нестерпимо хотелось обнять Лину, прижать к себе и не отпускать, и объяснить ей, что она для него больше не чужая.
– Нашел, – отмахнулся он и, спохватившись, протянул Лине телефон, который так и нес в руке: – Вот. Что случилось?
– Ой, – затараторила Тамара. – Ты не представляешь…
– Пойдемте в машину, – перебила ее Лина.
В машине Тропинин холодел от ужаса, слушая их сбивчивый рассказ. Впрочем, нет, это неверно, ужас был, когда они пропали и он не знал, что с ними.
– Лихо, – прокомментировал он и признал: – Молодцы.
Им вообще везло сегодня. Даже номер Овсянникова, который Тамара в очередной раз набрала, уже не надеясь услышать ответ, неожиданно отозвался голосом Сергея Михайловича.
– Ой, Сережа! – завопила Тамара, прыгая на сиденье рядом с Линой. – Сереженька! Это Тамара Ропкина, ты меня помнишь?
– Тише ты, – зашипела Лина. – Не ори на всю улицу.
– Сережа, приезжай скорей. Тут у нас такое!.. За нами с Линой киллер охотится. – Тамара пихнула ее рукой – не мешай. Зря она сказала про Линку, не стоило. Пусть Сергей беспокоится только о ней, о Тамаре. – То есть это он за тобой охотится, а мы так… под руку попали.
Как ни странно, ситуацию она обрисовала точно и кратко, Тропинин даже не ожидал. И не ожидал, что Овсянников отреагирует мгновенно и по делу.
Тамара отключила телефон и удовлетворенно откинулась на сиденье:
– Сейчас человек подъедет.
– Какой человек? – поторопила ее Лина.
– Черт его знает. Сейчас к нам подойдет какой-то Владислав Прохоров.
– И что?
– Ну откуда я знаю? Спрячет нас, наверное.
Больше Лина ничего спросить не успела, потому что мужик, появившийся неизвестно откуда, наклонился к открытому окну машины:
– Прохоров. Владислав.
Он имел вид вполне бандитский: в черной футболке, под которой бугрились мышцы, и с волосами, стянутыми на затылке в хилый хвостик.
Окинув быстрым взглядом девушек, Прохоров уставился на Тропинина, наверное, признал в нем главного.
– Тропинин, – вздохнув, представился тот. – Павел.
Больше ничего объяснять не пришлось. Прохоров кивнул, отчего-то вполне удовлетворенный его ответом, как будто ему объяснили, кто такой Тропинин и что он здесь делает. Впрочем, об этом Тамара успела рассказать Овсянникову, а тот, наверное, объяснил своему помощнику.
– Я отвезу вас домой к Сергею Михайловичу, – доложил Владислав. – Побудете там, пока он не приедет.
– Я не поеду, – сразу решительно отказалась Лина. – Я лучше у Николая Ивановича поживу.
Видимо, Прохоров знал, кто такой Николай Иванович, потому что лишних вопросов не задал, а безуспешно пытался уговорить ее слушаться Сергея Михайловича и сдался только после долгих препирательств и звонка шефу.
– Предлагаю другой вариант, – сказал Тропинин. – На заводе есть мини-гостиница, сейчас она пустует, насколько я знаю. Давай, я тебя там устрою. Территория охраняется, и сам я туда могу переехать. Для дополнительной охраны.
Этот вариант немногословного Прохорова устроил больше, он, пожевав губами, согласно кивнул и выжидающе уставился на Лину, пока она тоже не кивнула, соглашаясь.
Мужчины обменялись контактными телефонами, счастливая Тамара удалилась под охраной Владислава, и Тропинин пересел на переднее сиденье рядом с Линой. О том, что она ему не чужая, он так и не сказал.
Нечто подобное Сергей Михайлович предполагал. Правда, он не предполагал, что действовать его противники станут столь примитивно, все-таки сейчас не девяностые годы.
Ехать домой необходимо немедленно, причем ехать, никого не поставив об этом в известность. Сейчас он никому не может доверять, чтобы киллер, а Овсянников верил Тамаре, не узнал о его перемещениях в тот же момент, как он отключит телефон, предупредив о своих изменившихся планах. На самом деле о том, что его заказали, он знал и без Тамары, об этом ему намекнул несколько дней назад знакомый чиновник из областной администрации. С чиновником Сергей Михайлович был знаком плохо, но поверил ему сразу. Впрочем, он и без чиновника понимал, что нежелание делиться собственностью бывает опасным для жизни.
Поезд отпадал, на вокзале его вполне могли «пасти». Можно было нанять частника, но Овсянников поступил по-другому. Выйдя из гостиницы, спустился в метро и меньше чем через час уже сидел в автобусе, отправляющемся до областного центра.
На автобусе покидать Москву ему еще не приходилось. Когда он был студентом, ездил на электричке. Билет на автобус по его тогдашнему безденежью стоил дорого, а на электричке он ездил без билета, платил контролерам без квитанции небольшие деньги, и все были довольны.
Студенческие годы Овсянников вспоминать не любил. Не то чтобы они были связаны с чем-то исключительно неприятным, просто остались в памяти чередой серых будней. В институт он поступил сразу, специальность выбрал себе техническую, а на технические факультеты в те годы никакого конкурса не было. Тогда все рвались в юристы, экономисты и черт знает еще куда, только не в инженеры. Отучился он легко, подрабатывал, где мог, а после института пошел в армию. К тому времени предприятия по большей части простаивали, а если где и теплилась какая-то жизнь, зарплаты вчерашним студентам предлагали несерьезные, на такую не только квартиру снять, а и прокормиться было невозможно.
Армию Сергей тоже вспоминать не любил, она тоже осталась в памяти чередой серых будней, и получалось, что самые приятные воспоминания связаны у него только с родным городом.
Когда, придя из армии, он увидел, какая мразь вроде Леньки Ковша устанавливает в городе свои порядки, размышлял недолго. Он стал бороться не столько за собственное место под солнцем, сколько за свой город, хотя никогда и никому об этом не говорил.
Автобус, петляя по обсаженной с обеих сторон высокими тополями дороге, повернул неудобно, солнце било прямо в глаза, и Сергей пожалел, что не догадался захватить темные очки. Поерзал на сиденье и прикрыл глаза рукой. Теперь тополей видно не стало, он посмотрел немного на серый асфальт трассы и, отвернувшись от окна, откинулся на сиденье.
Ему казалось, что в те годы его понимала только соседка Полина Васильевна, она вообще всегда его понимала. Впрочем, мать его понимала тоже, хотя вести откровенные разговоры у них было не принято.
Думать о матери ему было больно. Он многое отдал бы, чтобы между ними не пролегло то страшное, что их когда-то окончательно развело.
Наверное, он задремал, потому что неожиданно оказалось, что автобус стоит и утомившиеся пассажиры, разминая затекшие ноги, неспешно потянулись к открытой передней двери.
Областной центр встретил его толчеей на привокзальной площади. Овсянников тронулся было к пригородным железнодорожным кассам – до его городка ходила прямая электричка, потом передумал и уселся в потрепанные «Жигули» к немолодому кавказцу с усталыми черными глазами.
Дом у Сережи оказался таким, каким Тамара его и представляла – большим и неухоженным, сразу чувствуется, что настоящей женской руки здесь не хватает.
– Располагайся где хочешь, – предложил длинноволосый Владислав, отперев входную дверь. – Только на первом этаже, на второй не лезь.
– А… ты? – Тамаре совсем не хотелось, чтобы он торчал в доме, когда приедет Сережа.
– Здесь буду. – Он по-хозяйски включил электрический чайник, полез в навесную полку за чашкой, потом за заваркой.
Тамара повертела в руках сверток с юбкой и топиком, которые завернула вместо новой, купленной на рынке одежды, потопталась и спохватилась:
– Почему на второй этаж не лезть?
– Там тебя из винтовки достать – плевое дело, – вздохнул Владислав и успокоил: – Не бойся, первый этаж не просматривается. Ниоткуда.
Почти весь нижний этаж представлял собой одно сплошное помещение, межкомнатные перегородки были только намечены, как будто у хозяина не хватило то ли денег, то ли времени, то ли желания закончить строительство. Мебель была хорошая, новая, но стояла где попало. Кошмар. Тамаре захотелось привести дом в порядок, она бы безо всякого дизайнера превратила его в шикарный особняк.
Переодевшись в одном из закутков снова в юбку и топик, Тамара прошлась по вместительному помещению. Зеркало она нашла только во вполне приличной ванной. Впрочем, она и без зеркала знала, что против ее внешности любому мужику устоять трудно. И одежда оказалась неплохой, все, что нужно показать, отлично видно.
– Ты давно Сергея знаешь? – усевшись в кухне за стол, уставилась она на мускулистого Владислава.
Тот подал ей чашку, как заправский официант, и, отчего-то еле заметно усмехнувшись, объяснил:
– В армии вместе служили.
Смотрел он на нее правильно, как надо, явно нравилось ему на нее смотреть. А вот дальнейших вопросов Тамара задавать не стала, интуитивно почувствовав, что ответа все равно не получит.
Спросить же хотелось многое, что за баба жила с Сережей, например. Да и кто такой сам Владислав, тоже хотелось бы знать. Деловой партнер или так, наемный работник.
– Ты сам-то откуда будешь? – не удержалась Тамара.
– Издалека, – улыбнулся Владислав. – Но тут живу уже давно, так что, можно сказать, местный.
– И чем же тебя наш город привлек?
– Город? – задумался он и опять чуть заметно усмехнулся, Тамару уже достала эта его усмешечка. – Город ничем. Меня привлек Сергей Михайлович. Совестью.
– Что? – не поняла Тамара.
– Еще чаю будешь?
– Нет.
– Может, ты есть хочешь? Пельмени могу сварить. Или сама свари.
– Не хочу я пельменей. Что ты сказал про совесть?
– Я сказал, что Сергей Михайлович человек с совестью.
Тамаре отчего-то расхотелось расспрашивать Владислава дальше. Она поставила пустую чашку в мойку – пусть моет, если ему хочется. Она посуду мыть не станет, разве что только при Сереже.
Она никогда не оценивала людей по степени наличия у них совести. Она делила людей на умных и дураков, или, что то же самое, на богатых и бедных. Сергей Овсянников был богатым и умным. При чем тут совесть?
Она подошла к окну и слегка отодвинула занавеску. Перерытый при строительстве участок выглядел убого, только вдоль забора плотно росли кусты акации.
Думать про совесть было неприятно и почему-то тревожно. Ясно почему – она всегда была с собой честна, – потому что Сереже может очень не нравиться, как она когда-то поступила с Линой и Костей. Впрочем, он об этом, скорее всего, не знает.
Акации нужно будет вырубить и посадить что-то более изысканное. Или, по крайней мере, полезное.
Дом Овсянникова Филин видел хорошо, как на ладони. Правда, окна первого этажа загораживали какие-то кусты, но сейчас ему окна без надобности, нужно только отследить, кто появится в доме.
Филин несколько дней назад снял эту комнату, смотрящую окнами на особняк местного олигарха. Комната располагалась в двухэтажном кирпичном домике, который вполне могла бы занимать одна семья, настолько он выглядел ухоженным и уютным. Только отсутствие огороженного участка да разномастные занавески на окнах ясно говорили, что дом многоквартирный. Филин разговорился с женщинами, сидевшими у крылечка на лавочке, и тут же договорился с хозяйкой – крошечной сухонькой старушкой, что снимет приглянувшуюся комнату на месяц. Его еще тогда неприятно кольнула легкость, с какой он получил возможность наблюдать за домом мэра, ничего легкого Филин не любил.
Вот и оказалось, что легкость не к добру – возись теперь с девками.
В комнате Филин появляться не собирался до тех пор, пока не придет время следить за Овсянниковым через прицел, но проклятые девки заставили его изменить планы.
Старушка-хозяйка оказалась проницательной, сомневалась, что ушел Филин от изменницы-жены в чем был. Прямо она этого не говорила, но он чувствовал. Ну и бог с ней, с хозяйкой. Не верит и ладно. А в полицию со своими подозрениями не пойдет, в этом Филин уверен, деньги, за которые он сторговался, для старушки значат много. Филин искренне пожалел бабку, передавая ей половину оговоренной суммы – аванс. В Москве для любого работающего такие деньги – копейки, а для здешних пенсионеров сумма значительная. Особенно для тех, у кого нет собственного огорода.
Увидев Тамару, Филин не удивился. Показалось странным только, что мужик с длинными волосами привез ее одну, без подружки. Машину, въехавшую во двор дома напротив, видно было хорошо, и Филин ждал, что за вылезшей из салона Тамарой появится та, вторая, но Тамара с мужиком-конвоиром прошествовала в дом, а подружка так и не появилась.
Сейчас на Тамаре были брючки. Женщин в брюках Филин не любил, но ее даже брюки не портили, жаль, что расстояние от машины до крыльца было всего ничего, а то так и смотрел бы на ее плавную неторопливую походку.
Она давно исчезла за закрывшейся дверью, а Филин все торчал у окна, стоя боком и прикрываясь тюлевой занавеской.
Все пошло наперекосяк с этим заказом.
Еще у ресторана, когда Филин впервые увидел Тамару и она показалась ему смутно знакомой, не понравилась ему эта встреча. Впрочем, тогда Тамара показалась ему не столько знакомой, сколько кого-то очень напоминающей. Ему нужно будет обязательно понять, кого Томка ему напоминает.
А потом, когда он увидел и узнал ее на привокзальной площади, ему тем более не понравилась эта встреча. Не понравилась гораздо больше, чем в первый раз.
Зато ему очень нравилась сама Тамара, нравилась настолько, что он совершил глупую и безрассудную ошибку, сунувшись к ней домой. Или тогда он еще не понял, что она ему нравится?
Вот потом, когда она от него сбежала и он искренне ею восхищался, она понравилась ему уже всерьез.
Вообще Филин женщин никогда не обижал, даже если ему приходилось в рамках очередного заказа их убирать, делал он это очень аккуратно, никогда не допускал, чтобы жертва мучилась.
Филин прилег на кушетку, накрытую вышитым вручную покрывалом, и не заметил, как задремал. Впрочем, он знал, что к нужному часу обязательно проснется.
С директором завода Тропинин договорился быстро, тот даже не поинтересовался, за каким чертом тому приспичило переезжать из городской гостиницы, да еще вместе с какой-то бабой. Сейчас, слава богу, не прежние времена, приводи в номер кого хочешь, если одному скучно. Павел продиктовал фамилию-имя-отчество, и Лину ждал в проходной многоразовый пропуск.
Два гостиничных номера располагались на третьем, последнем, этаже здания заводоуправления и неожиданно оказались очень уютными. Делать в номере было совершенно нечего, Лина походила из угла в угол, постояла под душем, посмотрела в окно на пыльный заводской двор и окончательно поняла, что находиться здесь глупо и незачем.
Веселенький номер с розовыми обоями и светлой мебелью почему-то вызвал неприятное тоскливое чувство унылого одиночества, даже радость от встречи с Павлом улетучилась, как будто ее и не было.
Номер неожиданно напомнил ей тот, в котором они со Стасом останавливались, путешествуя по северу Африки. Ничего общего не было в захолустной заводской гостинице с вполне приличным отелем: ни широченной кровати, ни огромного телевизора на стене и окна с видом на море, было только желание немедленно исчезнуть отсюда.
Там, в отеле, номер тоже казался розовым от лучей вечернего солнца. Лина тогда долго стояла под прохладным душем, смывавшим все неприятности, усталость от долгих командировок, от возможных реорганизаций в фирме, от размолвок со Стасом, от давней, но все равно ощутимой утраты бабушки… От всего.
В комнату из душа она вошла совсем другой, она до сих пор помнила тогдашнюю легкость, и свою улыбку, и собственные мысли с ожиданием сиюминутного и долгого счастья. Стас доставал одежду из чемодана, Лина бросилась ему помогать, они мешали друг другу и смеялись, толкаясь у раскрытого шкафа. Пожалуй, она так весело больше не смеялась с того злополучного отпуска. Только улыбалась, когда этого требовала вежливость.
– На море пойдем или обедать? – спросил Стас, бухнувшись в мягкое широкое кресло.
– На море, – решила Лина. Ей до смерти хотелось войти в ласковую воду, поплавать, а потом просто лежать, качаясь на волнах.
Она ничего не заметила, когда они спускались в лифте, и потом, когда шли по раскаленной даже вечером дорожке. Только через несколько минут она поняла, что муж молчит и не смотрит на нее, как будто ее и вовсе нет.
– Стас, в чем дело? – остановилась Лина. – Ты что?
– Ты хотела на море, – не останавливаясь, бросил он сквозь зубы. – Вот и иди.
– В чем дело? – Лина еле догнала его. – Ну пойдем обедать, если хочешь.
Конечно, он хотел есть, они утром толком не позавтракали, весь день провели в дороге. Она должна была об этом подумать, но не подумала.
– Стас, ну не сердись, ну пожалуйста, – теребила его Лина. – Пойдем пообедаем. Ну пойдем, Стас.
Он не пошел в ресторан, упрямо стоял на берегу, не замечая Лины.
Они помирились на следующий день. Лина старалась быть веселой, упорно делала вид, что ей нравится море и она безумно счастлива со Стасом под жарким солнцем.
Может быть, уже тогда она поняла, что их общая жизнь не сложилась и никогда не сложится?
Или она окончательно поняла это только теперь, когда встретила Павла? Когда рассказывала ему про свою работу, и ему это было интересно?
Ей казалось, что ему интересно. Ей только казалось. На самом деле она ничего про него не знает. Кроме того, что рядом с ним ей не страшен никакой киллер.
По залитому солнцем заводскому двору проехал маленький трактор. Или эта машина называется как-то по-другому?
Права Тома, у Павла таких, как Лина, может быть в каждой командировке по штуке. Или по две.
Какого лешего она сюда приперлась?
– Павел. – Лина решительно вышла в некое подобие общего холла для двух номеров. Тропинин сидел в одном из двух кожаных кресел около шаткого журнального столика, смотрел он на нее с тревогой и, как ей показалось, с жалостью. – Я не хочу здесь оставаться. Я хочу домой. То есть к Николаю Ивановичу. Извините.
Он примет ее за истеричку.
Ну и пусть.
– Почему, Лина? – почти мгновенно вскочил Тропинин. Ему так хотелось ее обнять, что он даже протянул к ней руки. Он так и замер с открытыми объятиями. – Что произошло?
– Ничего не произошло, – быстро проговорила Лина, боясь расплакаться. – Просто… я не хочу здесь оставаться. Извини, что так вышло.
– Потерпи. – Он все-таки не удержался, провел рукой по ее волосам. Впрочем, она этого не заметила. – Приедет ваш Овсянников, разберемся, что к чему, и ты обретешь свободу.
Лина потрясла головой. Конечно, она заметила, что он погладил ей волосы, от этого еще мучительнее захотелось заплакать. Стас прав, она законченная истеричка.
– Ну ладно, – вздохнул он. – Только домой я тебя не пущу, и к Николаю Ивановичу тоже. Будем с тобой в машине существовать.
Он улыбнулся, и ей сразу стало не то чтобы весело, а как-то полегче.
Ей никто и никогда не говорил: я тебя не пущу. Стас сказал бы, что она кретинка. А Костя долго и убедительно объяснял бы, что она неправа.
Но это все ерунда. Главное другое: рядом с Павлом у нее появляется твердая уверенность, что все в ее жизни будет хорошо.
– Только знаешь что… – предложил Тропинин. – Пойдем пообедаем. Столовая здесь приличная, а в городе нам светиться лишний раз не стоит. Пойдем, я есть хочу.
– Пойдем, – кивнула Лина и отчего-то засмеялась.
Он испугался, когда она вышла в холл какая-то… прибитая. Он не понимал, что ее напугало больше, чем гуляющий где-то рядом киллер, и жалел ее так, что перехватило дыхание.
Сейчас она снова стала… нормальной, и он облегченно вздохнул.
Он уже понимал, что отныне его настроение будет определяться ею, и совсем этому не удивился. Раньше он не догадывался, что такое вообще бывает.
Дорога к родному городу выглядела неплохо. Недавно уложенный ровный асфальт чернел сужающейся среди высоких тополей лентой. Где-то на одной из полос велись дорожные работы, и Сергей с грустью смотрел на смуглых черноволосых людей в оранжевых жилетах. Он так и не смог понять, почему в стране с колоссальным уровнем безработицы так широко используется труд рабочих-мигрантов из бывших союзных республик.
Впрочем, никакой загадки здесь нет – кто-то хорошо наживается на использовании привозной рабочей силы, вот и вся загадка.
Когда-то соседка Полина Васильевна утверждала, что тупая и дикая перестройка только к этому и приведет: к массовому воровству, взяточничеству и немыслимой эксплуатации, а он с ней спорил. Она еще тогда, много лет назад, предвидела, что мигранты заполнят не только рынки, но и рабочие места, которые всегда принадлежали местному населению.
Сергей о соседке вспоминал часто и жалел, что не может больше поспорить с ней или просто поговорить. В отличие от строгой и не слишком ласковой матери, Полина Васильевна излучала спокойную жизнерадостность, маленькому Сереже всегда радовалась, специально для него делала вареники с вишней, которые он очень любил, помогала ему по русскому языку и давала читать массу книг.
Совсем «своей» она стала для Сережи, когда тому исполнилось двенадцать лет. Был такой же знойный летний день, Сергей, наплававшись, ехал на велосипеде к дому, когда его обогнал раздолбанный порожний грузовик, вильнул кабиной и переехал ничейную маленькую дворняжку Муську, с радостным лаем бежавшую ему навстречу. Дальнейшее Сережа помнил плохо, рядом сразу оказалась Полина Васильевна, накрыла окровавленную Мусю белоснежной скатертью, которая всегда красовалась у нее на столе, и насильно увела его к себе. Она что-то говорила ему, потом звонила мужу Ивану Ильичу на завод, где он работал каким-то начальником, потом, уже вместе с Иваном Ильичом, они похоронили Мусю под раскидистой березой сразу за железнодорожной насыпью.
– Я его убью, – пообещал Сережа, когда Иван Ильич снова уехал на работу, а Полина Васильевна заваривала крепкий чай с какими-то травами.
– Зачем? – Она налила ему обжигающего напитка и подвинула чашку. – Осторожно, горячо.
– Что?! – задохнулся тогда он. – Как это зачем?
– Да вот так. – Соседка налила чаю себе и уселась напротив. – Ну убьешь ты одного дебила, и что? Сядешь в тюрьму на много лет и выйдешь оттуда уголовником. Таким же придурком.
– Так что же теперь, пусть он и дальше собак давит, да?
– Сереженька, ты уже большой, но не знаю, поймешь ли… Привлечь его к ответственности вряд ли получится. Кстати, ты номер машины запомнил?
– Нет, – покачал он головой.
– Вот видишь. Даже если найдем машину, найдем этого мерзавца, доказать мы ничего не сможем. Ведь надо доказать, что он специально это сделал. Понимаешь, специально, а не случайно. Муся действительно выбежала на дорогу. К тому же я не уверена, что за сбитую собаку предусмотрена уголовная ответственность. За границей – да, а у нас нет.
– Почему? – не понял Сережа. – У нас что же, хуже, чем за границей?
– Мне трудно судить, – усмехнулась Полина Васильевна. – Я за границей не была. Я хочу тебе другое сказать… На свете очень много зла. И бороться с ним необходимо. Только бороться надо правильно. Нет у нас закона, по которому можно наказать за Мусю, значит, нужно ввести такой закон. Вот вырастешь, становись юристом, придумывай законы. Или в милицию иди работать, следи, чтобы законы исполнялись. А если просто так убивать, значит, ты ничем не лучше этого садиста.
– Как это не лучше? – обалдел Сережа.
– Да вот так. Ты про этого парня ничего не знаешь. Может, у него мать парализованная и без сына останется одна никому не нужная. Она тебе ничего плохого не сделала, зачем же ее наказывать?
– Да ну вас, теть Поль.
– Не «да ну», а слушай и запоминай. Ты мужчина. Ты должен быть сильным, умным, честным и справедливым. Ты должен уметь защитить маму, жену, когда она у тебя появится, детей. Друзей. Да мало ли кого… И для этого ты обязан беречь собственную жизнь. Не трусить, а беречь по-умному. Отдавать свою жизнь можно только за нечто такое, что этого стоит.
Она еще долго тогда говорила, он не все понял. Но понял главное – он сам строит свою жизнь и сам за нее отвечает.
После того первого раза разговоры с Полиной Васильевной стали частью его жизни.
А водилу, сбившего Мусю, Николай Иванович вскоре нашел. За собаку посадить его, конечно, было невозможно, он сел где-то через полгода за пьяную драку в городском клубе. Сергей уже тогда понимал, что без Николая Ивановича дело о рядовой драке до суда бы не дошло.
Справа от дороги показались заводские корпуса. Он не ожидал, что доберется так быстро.
Сергей Михайлович достал телефон, набрал Прохорова.
Разговаривать с Владиславом было скучно. Тамара еще послонялась по дому, потом прилегла на маленький диванчик у одного из окон и незаметно задремала. Проснулась она, когда из кухни послышались приглушенные голоса.
Владислав, потягивая чай, что-то говорил, но Тамара слушать не стала. Рядом стоял Сергей, и она наконец-то сделала то, о чем мечтала все последнее время: бросилась ему на шею. Получилось даже еще лучше, чем она планировала, потому что из глаз сами собой полились обильные слезы. Тамара их не сдерживала, она плакала и всхлипывала как маленькая, а Сережа прижимал ее к себе, гладил по голове и плечам и осторожно успокаивал:
– Не плачь, Томочка. Не плачь. И не бойся ничего, я сумею тебя защитить.
Ей совсем не хотелось успокаиваться. Она плакала отчаянно, с удовольствием, она даже не знала, что умеет так плакать. Впрочем, она не знала, что вообще умеет плакать, потому что не плакала с самого детства.
Сережа гладил ее по волосам, и слезы текли не переставая. Оттого, что она очень испугалась, увидев Филина в собственном доме. Оттого, что Костя не впустил ее в дом, а Лина, наоборот, впустила. Оттого, что она целовалась с Костей восемь лет назад, а Линка сделала вид, что ничего такого не было.
Успокоилась Тамара, только когда Владислав принялся совать ей стакан воды, а Сережа стал усаживать ее на стул. Вообще, Владислав ей мешал, без него было бы лучше, жаль, что он, судя по всему, не собирается никуда убираться.
– Не плачь, Томочка, – повторял Сережа. – Не плачь, все будет хорошо.
Тамара еще повсхлипывала и перестала, высморкалась в чистый Сережин платок, который он сунул ей в руку, и затихла. Сергей смотрел на нее так, как надо: немного с жалостью, немного с испугом, немного с нежностью. А чего еще-то желать от первого раза?
Она не стала дожидаться вопросов, опять повторила, как узнала про заводские страсти, как сбежала от Филина и как терпеливо ждала его, Сережу.
– Спасибо, Томочка. Я отныне навсегда перед тобой в долгу, – серьезно прокомментировал Овсянников. Тамара небрежно махнула рукой – ерунда какая, и тут он добавил совсем лишнее: – А где Лина?
– На заводе, – опередила Тамара пытавшегося что-то сказать Владислава. – В гостинице. С Павлом, это ее парень.
Про «парня» она сказала специально, на всякий случай. Пусть знает: Лина занята, а она свободна. А еще пусть знает, что у Линки есть «парень», хоть она и замужем.
– Они устроились в гостинице, – подтвердил Владислав. Стало быть, Лина или Павел ему звонили, отметила Тамара. – Я охрану предупредил, чтобы в оба смотрели.
– Откуда он взялся, этот Павел?
– Там все чисто. – Владислав свое дело знал. – Тропинин Павел Владиславович. Его парни сигнализацию на заводе поставили. Договор еще несколько месяцев назад заключался, он не при делах.
– А к вам в компанию-то он как попал? – внимательно посмотрел на Тамару Сережа.
– В Лину влюбился, – усмехнулась она.
– Ладно, разберемся, – наконец он перестал спрашивать про Линку. – Ты устраивайся, где хочешь, Томочка. Придется поскучать несколько дней.
Тамара согласно кивнула.
Она не станет скучать, если рядом будет он.
Столовая действительно оказалась хорошей, мясо сочным и мягким, картошка в меру поджаренной. Лина допивала сок и мучилась, как теперь сказать Павлу, что она совсем не против остаться здесь до завтра. «Существовать» с ним в машине было глупо, а беспокоить и волновать старого Николая Ивановича ни к чему. Ну, а самое главное, ей не хотелось расставаться с Павлом. Не хотелось, и все. Не то чтобы она строила какие-то планы, наоборот, понимала, что никакого продолжения у них в Москве не будет. С какой стати? Он просто помог им с Тамарой. Не мог не помочь, потому что ответственный и порядочный человек.
Столовая совсем опустела. Лина поставила пустой стакан на пластмассовый поднос, туда же отправила грязные тарелки.
– Лина, – остановил ее Тропинин. Он тоже сложил посуду на поднос. – Что тебя напугало?
Она потрясла головой – ничего.
– Ты что-нибудь увидела? Подозрительное?
– Нет. Так… неприятные воспоминания. Извини. Не знаю, что на меня нашло.
Лина виновато улыбнулась, она словно отогревалась около него. Отогревалась с той минуты, когда он пошел провожать ее от речки до дома. Как будто когда-то давно, увидев Костю с Тамарой, она замерзла на долгие годы и почему-то этого не замечала, а теперь поняла.
– Сегодня уже не сможешь, а завтра тебе лучше всего уехать. Если я успею подписать бумаги, давай вместе поедем. А если нет, уезжай одна, Лина. – Они поставили подносы с грязной посудой на тележку, улыбнулись на прощание девушке за кассой и вышли на залитый солнцем заводской двор.
– Я не хочу уезжать. – Лина обвела взглядом пыльную площадку – посидеть было негде.
– Пойдем в холл, – предложил Тропинин. – Там хоть кондиционер есть.
– Я не хочу уезжать, – повторила Лина. – Я так давно стремилась сюда приехать.
Она долго пыталась уговорить Стаса провести здесь отпуск или хотя бы несколько дней, он не соглашался, конечно. Что ему за радость торчать в какой-то глуши? Сначала он просто не принимал всерьез ее предложения, а потом стал обижаться, каждая обида перерастала в крупную ссору с его криком и ее слезами, и она перестала предлагать.
Тропинину очень хотелось спросить, что мешало ей приехать, но он не спросил и похвалил себя за тактичность.
– Понимаешь, я здесь выросла. Я соскучилась по людям, вообще по городу. Я толком даже ни с кем и не поговорила.
– Понимаю. Но здесь опасно. По-настоящему опасно. – Он открыл дверь в холл, пропустил ее вперед, вежливо дождался, пока она сядет в кресло, и уселся напротив.
– Ладно, – решила Лина. – Подождем до завтра, там видно будет.
Что он станет делать, когда она уедет? Он же тут от тоски помрет.
– Ты Тамару давно знаешь? – все-таки полюбопытствовал он. Что-то в подругах его смущало, очень уж они были разные, бойкая Тамара и немногословная Лина.
– Давно, – улыбнулась Лина. – Всю жизнь. Мы росли вместе.
– И… с Костей тоже? – Он чувствовал – с этим парнем ее что-то связывало помимо детской дружбы, был не уверен, хочется ли ему знать, что именно.
– Да. И с Костей тоже. У меня здесь осталось два по-настоящему близких человека, – призналась Лина. – Николай Иванович, это наш сосед, они с бабушкой очень дружили. И Антонина Ивановна. Бабушка с ней работала вместе. В библиотеке.
Она осторожно на него покосилась, Павел слушал внимательно. Стас терпеть не мог, когда она начинала рассказывать про бабушку, про ее соседей и подруг. У него сразу становился отсутствующий взгляд, и Лина замолкала.
– Бабушка давно умерла?
– Давно. Восьмой год. Ничем не болела, а… умерла.
– Сердце?
– Угу, – кивнула Лина и задумалась. – И фотоаппарат пропал…
– Какой фотоаппарат?
– Мой. Я привезла его и забыла здесь. Теперь найти не могу. Никогда ничего не пропадало, а его найти не могу.
– Дорогой? – Он видел, что пропажа фотоаппарата ее отчего-то очень волнует.
– Не в этом дело. Просто… странно это. Родители тут и ноутбук оставляют, и все, и никогда ничего не пропадало.
– Там что, снимки ценные?
– Пожалуй, да, – решила Лина. – Ценные. Там наши с бабушкой последние фотографии.
– Может, найдется еще, – утешил ее Тропинин.
Она сидела совсем рядом и поглядывала на него иногда, как это принято при обычном разговоре, но сейчас ее глаза не казались такими ослепительно синими, скорее, серыми, и ему очень хотелось близко в них заглянуть и вновь увидеть небывалую синеву.
У окна пришлось просидеть недолго, часа два. Устроился Филин удобно, развалился на мягком бабкином стуле, вытянул ноги. Еще бы наушники в уши, и не работа была бы, а настоящий отдых, но наушников он позволить себе не мог, музыка его отвлекала. Все произошло, как он и предполагал: мужик с хвостиком пробежал по двору, открылись ворота, почти сразу во двор въехали пыльные «Жигули», и больше Филин не увидел ничего. Там, во дворе кирпичного особняка, были не дураки, под случайный выстрел не подставились.
Впрочем, стрелять сейчас Филину было не из чего, винтовку он держал в надежном месте, не здесь и не в машине. Можно уходить, теперь он знает, что «объект» прибыл, но Филин медлил, разглядывал дом напротив и не сразу себе признался, что надеется увидеть Томку.
Казалось бы, все должно быть как раз наоборот, ничего, кроме злости, темноглазая Тамара не могла у него вызывать, все-таки провела его как пацаненка, а вызывала совсем другое, неуместное чувство.
Чем яснее Филин понимал, что его по-глупому тянет к Тамаре, тем больше злился на ту, другую бабу. Подружку. Как будто подружка была виновата во всей этой нелепой ситуации.
Филин спустился в зеленый дворик, подмигнул хозяйке, копошащейся под окнами с какими-то цветочками, вышел кривыми улочками к речке, посидел на берегу. К вечеру от воды потянуло свежестью, терпко пахла трава, он уже забыл, как хорошо пахнет русское разнотравье. Он давно отдыхал только за границей, и не потому, что ему это очень нравилось, просто ему было все равно, где изнывать от безделья, а купить путевку за границу было проще всего.
Бабу для отдыха Филин присматривал незадолго до поездки. Требования у него были нехитрые: чтобы не уродина и не ослепительная красавица, чтобы умом не блистала и не видела в нем своего единственного. Совсем некрасивых девок Филин не любил, он их и за баб-то не считал, а настоящие красавицы привлекают всеобщее внимание, ни к чему ему это. Второе условие он соблюдал исходя из требований безопасности: умная женщина могла заметить что-то совсем ей не предназначающееся и создать ему дополнительные трудности. Третье же условие, вообще говоря, являлось необязательным – по доброте душевной не хотел Филин, чтобы девка к нему привязалась и переживала попусту, потому бабы эти и были одноразовые, никаких долгих отношений он не хотел и не мог себе позволить.
Филин посмотрел на часы, пружинисто встал и с удовольствием пошел по берегу, чувствуя себя в отличной форме. Еще оставалось время, он вернулся в город, поужинал в приглянувшемся ресторанчике, придирчиво изучая меню, пошутил с шустрой официанткой.
К дому Серебрякова Николая Ивановича, семидесяти четырех лет, владельца семилетней «Нивы» и знакомого Томкиной подружки, Филин подошел, когда совсем стемнело. Пошаркал ногами, стоя у забора, тихо кашлянул, опасался, что у старика есть собака. Тишину ничто не нарушило, окна дома мирно чернели. Филин выждал пятнадцать минут и легко перемахнул через забор.
К вечеру Влад привез из питомника двух здоровенных ротвейлеров и парня-кинолога. Кинолог что-то пошептал собакам, договорился с Сергеем, что заберет их утром часов в семь, и отбыл. Почти сразу ушел и Влад. Мог бы и остаться, они собирались ночью дежурить по очереди, но Влад отоспаться перед ночным дежурством предпочитал дома.
Ротвейлеры – красота и мощь, живые танки, лениво бродили по двору. Тамара, свернувшись калачиком на одном из диванов, играла в какую-то компьютерную игру на его ноутбуке, старалась быть незаметной, но мешала ему ужасно. Сергей давно привык жить один и в присутствии чужого человека чувствовал себя некомфортно. К тому же он не забывал, что она рисковала ради него жизнью в буквальном смысле слова, и очень стыдился собственного дискомфорта.
Ему пришлось сделать много звонков, кого-то предупредить, кого-то проинструктировать, и на какое-то время он о Тамаре почти забыл. Сергею уже давно казалось, что беспросветный ужас девяностых остался в далеком прошлом, что сейчас все «вопросы» решаются более-менее цивилизованно. Без киллеров, во всяком случае. Раньше он истово спорил об этом с Полиной Васильевной. Та утверждала, что беззаконие ничего, кроме беззакония, породить не может, и что без кардинальной смены власти нормальной жизни в стране не будет. А он возмущался непрошибаемой упертостью соседки, он и тогда и еще вчера был уверен, что жизнь, пусть худо-бедно, но нормализуется.
Права оказалась Полина Васильевна, жаль, что он не может ей об этом сказать.
Тамара тихонько прошла на кухню, пошуршала, чем-то постукала.
– Сережа, – негромко крикнула она. – Иди ужинать.
