Май, 29, вторник

Вчера Николай звонил бабке полдня. Понимал уже, что та на даче, но проверил на месте, послонялся около ее дома, несколько раз заходил в подъезд звонить в квартиру – никого. Соседям старался на глаза не попадаться, хотя как тут убережешься. Бог миловал, в лифте он всегда ехал один и на площадке никого не встретил, ну а если в глазок кто его видел, тут уж ничего не поделаешь. Да и с какой стати его искать станут? Он к этой бабке никакого отношения не имеет.

Утром он еще несколько раз позвонил ей и поехал на дачу. Изучил карту, машину оставил за деревней и пошел в поселок. Страха совсем не было, он знал, что рисковать не станет, при малейшей опасности бросит эту затею, и ничто ему не грозит. Страха не было, только любопытство.

Нужный дом он проскочил, пришлось вернуться. Старуха ковырялась в земле, распрямилась и глянула на него через невысокий забор. Он не стал маячить на улице, сразу вернулся на лужок, где машину оставил, и сел на травку подумать.

На лугу было хорошо, даже двигаться не хотелось. Пивка бы еще. Он уже решил наведаться в магазин – видел его по дороге, как заметил бабку. Он в первый момент испугался, даже сердце как будто перестало биться, а потом ничего, успокоился. И успел удивиться своему спокойствию и уверенности, что сделает все прямо сейчас и как надо. Бабка шла прямо на него, не иначе как в магазин отправилась. Ему и делать-то почти ничего не пришлось: бабка прошла мимо, на него даже не посмотрела, и он ударил кулаком в седую голову. Не стал разбираться, живая она или нет, подогнал машину, погрузил оказавшуюся тяжеленной старуху и поехал в лес по просохшей грунтовой дороге. И тут повезло – по пути никого не встретил. Заехал в лес, вытащил старуху из машины, оттащил в сторонку, обыскал, морщась от брезгливости – ничего. Только в сумке нашел кошелек с двумя тысячами и телефон. Вот это отлично. Сначала хотел забросить сумку подальше, но вовремя опомнился, положил в багажник – не оставить бы отпечатков. Хотел проверить пульс у бабки и не стал – черт с ней, если придет в себя, сразу не выберется, километров на пять он в лес заехал. Пока дошлепает, он уже все успеет.

Развернулся на веселой полянке и поехал в Москву, теперь действовать нужно быстро.

Лена собрала испорченные образцы в целлофановую сумку, положила в карман сигареты и зажигалку, заглянула в «черный закуток» – убрать приборы до того времени, когда найдется возможность переделать загубленные схемы, и направилась в курилку. Новые, впервые надетые мягкие туфли бесшумно несли ее по пустому коридору.

В курилке было тихо, Лена не сразу заметила Иру, стоявшую сбоку от большого лестничного окна, из которого било солнце. Никогда раньше Ирина на этом этаже не курила.

Общаться с ней не было никаких сил, Лена сделала над собой усилие, прошла в открытые настежь двери пожарной лестницы и кивнула – привет.

– Лен, ты меня извини, – произнесла Ирина то, что та ожидала услышать меньше всего. – Меня иногда заносит, ты же знаешь.

– Ладно, – кивнула Лена, закуривая.

– Как Дима? Ты его видела?

– Нет. Нина Ивановна говорит, что плохо.

Ирина отвернулась, лениво и медленно потушила сигарету и спустилась по лестнице к себе на этаж.

Нужно было идти работать, но Лена потушила сигарету и еще немного постояла, глядя в окно. Ира заметно изменилась за последние дни, она явно не находит себе места. Ленивыми движениями Ирина может обмануть кого угодно, только не ее, Лену.

Снова хлопнула дверь. Лена обернулась, увидела Свету из отдела Пожидаева, кивнула. Девушка закурила и неожиданно спросила:

– Вы с Лучинской подруги?

– Мы давно знакомы. – Лена вздохнула и направилась к выходу.

– Ей Володя нравился, как вы думаете?

– Володя? – остановилась Лена. – Ну что за ерунда, с чего ты взяла? У нее прекрасный муж. Очень хороший человек. Умный, обеспеченный.

– Он правда брат Нонны Михайловны?

– Правда.

– Значит, он в возрасте. А Володя молодой. Был.

– Света, перестань, – поморщилась Лена. – Ну что за глупости?

– Не глупости, – упрямо не согласилась Света. – Я их видела…

– Что?! – опешила Лена.

– Видела, – повторила девушка и неожиданно расплакалась.

В тот день, когда Володя погиб, Свете очень хотелось с ним встретиться. В конце рабочего дня она спустилась к нему на этаж, надеясь его там увидеть, и действительно увидела. Володя выскочил из комнаты, не заметив Свету, быстро зашагал к лестнице. Девушка метнулась за ним, но не догнала, когда выбежала на лестницу, Володи уже там не было. Возвращаться на рабочее место Свете не хотелось, она спустилась вниз и вышла во двор, жалея, что не догадалась взять сигареты.

Села на ближайшую лавочку и сидела, пока мимо быстро не прошла Ирина Лучинская. Свету она не видела, лавочку скрывали кусты, а Света разглядела ее отлично. Девушка поднялась, пошла по тропинке между кустами и чуть не наткнулась на Володю. Он сидел на скамейке, улыбался, пил воду из крошечной пластиковой бутылки. Света отступила назад в кусты и вернулась к зданию. Вид у Володи был довольный и счастливый, какой бывает после любовного свидания.

– Не придумывай, – посоветовала Лена, выслушав сбивчивый рассказ. – Мало ли кто куда шел и кто с кем встречался. Я Иру знаю очень хорошо, она никогда не станет изменять мужу.

Лена хотела добавить, что Ира никогда бы не снизошла до глупенького Магулова, но вовремя сдержалась.

Вместо того чтобы идти работать, Лена зачем-то спустилась вниз, вышла во двор, внимательно оглядела стену здания. Камер видеонаблюдения на стене не заметила.

Если они с Люсей правильно восстановили ход событий, Володе Магулову было чему радоваться на лавочке в тот день: Ира оказалась целиком в его руках.

Сергей остановился у светофора. Красный горел долго, мама называла такие светофоры долгоиграющими. Он думал о том, что предложение, которое ему сейчас сделали, пожалуй, стоит отклонить: на разработку проекта времени уйдет много, и денег соответственно тоже, а рынок не изучен: то ли пойдут продажи, то ли нет – неизвестно. Он задумался и не сразу сообразил, что привлекло его внимание – вывеска «Сад и огород». Ему уже сигналили сзади, чтобы трогался, и он проехал через перекресток, припарковался и вернулся в магазин с уютным названием – Елизавета Александровна жаловалась, что совсем сломалась косилка. К его удивлению, косилок оказалось множество, самых разных конструкций, и он, не рискуя сделать неудачную покупку, стал звонить Лениной тетке. Сначала он нисколько не беспокоился, даже разозлился немного, что она не берет трубку – он знал, что с телефоном Елизавета Александровна не расстается, даже носит его в кармане домашней кофты. И только пытаясь дозвониться не то в третий, не то в четвертый раз, когда после двух длинных гудков вдруг послышались короткие, не то чтобы встревожился, но как-то сгруппировался. Как перед сложным лыжным спуском – одно время он увлекался горными лыжами. Он не торопясь вернулся к машине, доехал до ближайшей железнодорожной платформы, вынул из багажника тяжелый разводной ключ и положил его в сумку. Он терпеть не мог портфели и всегда ходил с сумкой. Через несколько минут он уже ехал к Лене на работу – быстрее, чем на электричке, доехать невозможно.

– У Старостиной из планового вчера юбилей был, так она Ирку не позвала, – тараторила Наталья, ловко укладывая образцы. – А до этого они подружками были не разлей вода. Старостина перед начальством всегда только что на цыпочках не ходила.

– Ирка ей не начальство.

– Зато Нонна начальство.

Телефон зазвонил не вовремя, Лена только разместила образец под микроскопом. Ей не хотелось отвлекаться и снимать резиновые перчатки, и она решила не обращать внимания на телефон, но тот все звонил, и перчатки пришлось стянуть.

– Да, теть Лиз, – откликнулась Лена, посмотрев на дисплей, и слегка удивилась – тетка старалась не звонить ей в рабочее время, зная, что она может возиться с образцами и брать трубку ей не всегда удобно.

– Привет, племяшка, – веселым мужским голосом отозвалась трубка, Лена не испугалась, только пожалела, что сняла тесные перчатки из-за какого-то придурка, и в тот же момент она уже знала, что пришла беда. Даже успела удивиться собственному спокойствию.

– Слушай внимательно, – учила трубка, – дуй к станции, сядешь на электричку 13.18 от Москвы. Поторопишься – успеешь. На конечной не выходи, сиди у окна справа в четвертом вагоне. Вагон четвертый – не перепутай. Потолкуем. И никому не звони, я проверю. Все правильно сделаешь – увидишь тетку. Поняла?

– Поняла, – сказала Лена, захлопнула мобильник и спокойно попросила: – Наташ, дай телефон.

До сих пор она всегда звала ее исключительно Натальей Борисовной и на вы.

Сергей не удивился, когда услышал Ленино «Сережа», прозвучавшее с незнакомого номера, и четко и деловито сказал:

– Я через две минуты буду у твоей проходной. Спускайся.

Люся из окна увидела подругу, почти бежавшую куда-то от института, удивилась: ходить быстро Лена не любила – и расстроилась, что та не взяла ее с собой. Люсе было скучно: генерального нет и сегодня не будет, кабинет Нонны Михайловны заперт, и в приемную с самого утра никто не заходил.

Люся прошла к столу, улыбнулась неизвестно чему и опять подошла к окну.

Радоваться было особенно нечему, но она почему-то чувствовала себя счастливой.

Когда-то давно, когда Люся только познакомилась с Леной, она постоянно чувствовала себя счастливой: тогда у нее был Гришка, смешной, заботливый, он приносил с рынка овощи, а на праздники дарил ей цветы. Правда срезанные цветы Люся не любила, но делала вид, что любит. Ставила в вазочку, потом вынимала завядшие стебли, а через несколько дней с облегчением выбрасывала последние засохшие цветочки и убирала вазу в стенку до следующего праздника.

Она давно не жила с родителями, с четвертого курса института снимала квартиру. Они с подругой-сокурсницей, раньше жившей в студенческом общежитии, устроились тогда на работу официантками в ночной клуб и случайно наткнулись на объявление о сдаче квартиры. Сдавали ее недорого, расположена она была исключительно удобно: рядом с институтом и с тем самым клубом, где они подрабатывали по вечерам. Девушки, недолго думая, перевезли туда вещи в тот же день. Хозяин, молодой веселый мужик, давно жил в деревне, занимаясь не то фермерством, не то еще чем-то, сразу предупредил их, чтобы пьяному ему денег они не давали, и отбыл. А у Люси началась самостоятельная жизнь.

Мама из-за решения дочери уйти из дома сначала поплакала, но быстро смирилась – у отца был очередной тяжелый запой, и находиться с ним под одной крышей было невыносимо.

Съемная квартира оказалась крошечной и очень запущенной, но и Люсе, и подруге, уставшей от невозможности уединиться и побыть в тишине, казалась райским уголком. После окончания института подруга уехала в родной город, а Люся стала жить с однокурсником Гришкой, который ходил за ней как приклеенный с первого семестра. Правда Гришка как бы не совсем жил с ней: вещи он держал у матери, новым знакомым всегда давал телефон мамашиной квартиры, выходные проводил на даче, не приглашая туда Люсю, но все-таки это была их общая жизнь.

Приходя с работы, Гришка всегда просил Люсю не занимать телефон – вдруг его матери срочно потребуется поговорить с ним. Люся не понимала, почему здоровая нестарая женщина не может подождать двадцать минут или позвонить на мобильный, но телефон не занимала. Она подавала ему ужин, и они обсуждали, что стоит приготовить завтра, а еще нужно ли купить стиральный порошок или это подождет до выходных. Если порошок, или мыло, или что-то другое требовалось купить срочно, они обсуждали, какой именно порошок или мыло стоит покупать и где именно, чтобы не переплатить. И Люсе приходилось заходить в несколько магазинов, сравнивать цены и звонить Гришке, чтобы он купил то-то и то-то там-то и там-то. Эти обсуждения и сравнение цен надоели Люсе очень быстро и сильно, но когда она попыталась объяснить Гришке, что лучше переплатить, чем тратить время на ерунду, он ее просто не понял. Она чуть не брякнула тогда, что надо не меньше тратить, а больше зарабатывать, но вовремя осеклась: обида вышла бы грандиозная. Гришка кричал бы визгливым голосом – у него голос всегда становился визгливым, когда он кричал: «Значит, я что? Мало зарабатываю?» – как будто сам не знал, что получает мало и не стремится заработать больше. И Люсе пришлось бы утешать его и уговаривать, как маленького.

Ей вообще иногда казалось, что Гришке нравится быть маленьким и слабеньким. Он при малейшем насморке мерил температуру и утверждал, что женщины гораздо выносливее мужчин, они лучше переносят боль и тяготы жизни. А Люся всегда считала, что любой мужчина – это воин и защитник и мерить температуру при насморке – глупо и стыдно. Но все-таки она подавала ему чай с медом и малиновым вареньем. Малиновое варенье хранилось у них именно для таких случаев. Раньше Люся ела любое варенье, когда хотела.

Еще Гришка любил с ней «советоваться». Он рассказывал Люсе, какая у него стерва начальница и какой маразматик научный руководитель – в то время он учился в аспирантуре. Сначала Люся удивлялась и не понимала, что заставляет Гришку терпеть дуру-начальницу и маразматика-руководителя и почему он не найдет другую работу и аспирантуру. Тогда Гришка начинал багроветь и кричать: «Я с тобой просто советуюсь!» И Люся опять не понимала, чем, собственно, его обидела, и принималась оправдываться, а он еще долго на нее дулся.

При этом Гришка был внимательным, встречал ее после работы, если она задерживалась, не давал носить тяжелые сумки, почти не пил, что для Люси, имеющей отца-алкоголика, было очень важно.

Люся долго считала себя счастливой женщиной.

Когда Гришка еще не жил с ней, а только провожал ее после института, ходил с ней на дискотеки и давал списывать курсовые, его мать неожиданно заявилась к Люсиным родителям. Отец тогда в очередной раз бросил пить, работал начальником участка на металлургическом заводе, дома было чисто, уютно, и мама светилась тихой радостью.

Луиза Матвеевна, Гришкина мама, пришла около девяти, с ног до головы оглядела открывшую дверь Люсю и заявила почему-то в сторону:

– Мне надо поговорить с твоими родителями.

– Говорите, – согласился подошедший отец и сделал приглашающий жест. – Прошу.

Люся и родители только что поужинали и собирались пить чай.

Отец пригласил Луизу Матвеевну в комнату, но та прошла на кухню, критически оглядела стоявшую у раковины маму, вздохнула и подняла глаза кверху.

– У наших детей нет и не может быть ничего общего.

– Представьтесь, пожалуйста. – Отец слегка подвинул нежданную гостью, уселся на свое место, а Луизе Матвеевне кивнул на стул рядом.

– Я мама Гриши Остапчука, – все так же стоя в дверях, объявила гостья.

– Пожалуйста, представьтесь, – терпеливо сказал отец. – Я же не могу обращаться к вам: «мама Гриши».

– Нам вообще незачем друг к другу обращаться, – заявила та. – Я хочу, чтобы ваша дочь перестала с ним заигрывать.

– Если хотите продолжать разговор, – спокойно отреагировал отец, – вы сейчас извинитесь перед моей дочерью. Если не хотите – дверь вы видели.

Гостья молчала, и отец крикнул маячившей в коридоре дочери:

– Люсенок, запри за дамочкой.

«Дамочка» уходить не торопилась, видимо, еще не все сказала, и когда отец начал подниматься со стула, процедила, как будто ей было больно говорить:

– Извините, – и уже по-другому, уверенно, добавила: – У наших детей нет ничего общего. У этой юношеской привязанности не может быть будущего. Вы меня понимаете?

– Нет, – заявил отец, – не понимаю. Вам не нравится, что ваш сын провожает Люсю домой? Так скажите ему, чтоб не провожал. Ему скажите, а не мне и не моей дочери. Всего доброго.

Отец поднялся и аккуратно, за локоток, вывел «дамочку» из квартиры.

Люся думала, что Гришка после этого ее бросит, но он не бросил. И она его за это уважала.

Теперь Люся знает, что было бы лучше, если б он тогда от нее отказался.

Ей не хотелось вспоминать Гришку и то отвратительное, что случилось с ней потом, она поморщилась и снова пожалела, что Лена куда-то убежала.

Сергей уже несколько дней знал, что наезд на Лену был именно покушением. Он столько раз перечитывал добытые благодаря связям Вячеслава сведения, что выучил их наизусть. Элеонора Николаевна Панасюк подходящего года рождения во всем Подмосковье была только одна. Родом девица была из города Люберцы, имела здравствующих родителей и брата Николая, двадцати пяти лет от роду. Сергей, имевший плохую память на лица, брата Николая по фотографии узнал сразу – это его он встретил, возвращаясь от Лены в тот день, когда они ужинали в ресторане. Николай носил короткую черную ветровку и околачивался около Лены.

Брат Николай, вылетев из института после первого семестра, благополучно отслужил в армии и с тех пор работал автослесарем в мастерской в том же славном городе Люберцы. Полиция подозревала, что в мастерской разбирают угнанные машины, но доказательств не имела. А вот Сергей доказательства имел. Нет, не того, что машины краденые. А что на Лену совершено покушение. Не случайный придурок был на дороге около высотного дома в Сокольниках. Сергей сразу узнал черный «Опель», выезжающий из гаража, хотя на фотографии «Опель» был чистым, совсем не похожим на тот, что мчался на Лену. Славка сработал отлично, его ребята все время снимали машины у автомастерской.

Увеличив изображение на экране компьютера, Сергей за стеклом «Опеля» отчетливо увидел маленькую ведьму с помелом. А ведь до той минуты он не помнил, что за лобовым стеклом грязной машины висела какая-то фигурка. И что это была ведьма, тоже не помнил.

Тогда он похвалил себя за то, что сразу и верно определил и то, что это было именно покушение, и что дело в Лениной квартире. Незачем больше рисковать Николаю, а рисковал он сильно.

Семья Панасюк проживала в малогабаритной двушке. А у Лены трехкомнатная квартира в Сокольниках. Несправедливо.

Сергей тоже вырос в маленькой двухкомнатной квартире, а родители живут там до сих пор. Только ему никогда не приходило в голову убить кого-то из-за квартирных метров. Впрочем, ему вообще никогда не приходило в голову кого-то убивать.

Он походил немного по кабинету, чувствуя, как страх сковывает мысли, и стал успокаивать себя: скоро все кончится, она получит развод, и все. Он еще в понедельник вместе с ней поехал в Ленин районный загс, и она написала заявление о разводе.

Он не выдержал – спустился вниз и поехал в Люберцы.

Сначала долго не мог найти нужный дом, а потом сидел, глядя на обшарпанную дверь подъезда, где выросла сказочная красавица Элеонора Николаевна. Брата Николая он не увидел, зато увидел красавицу сестру, выходящую из подъезда, и удивился, почему она не на работе в самый разгар дня. Длинноволосая девица прошла совсем близко и даже заинтересованно оглядела его машину. Сергею было все равно, узнает она его или нет. Он так ненавидел и эту девицу, и этот дом, что готов был задушить ее и взорвать дом к чертям собачьим. На этот раз Элеонора Панасюк совсем не показалась ему красивой, он даже удивился, что мог раньше так думать – обычная размалеванная девка с жадным взглядом, с маленькими подведенными глазками и обведенным коричневым губами. Он даже пожалел несчастного Павла, променявшего Лену на эту карикатурную девицу. Через некоторое время Элеонора прошествовала обратно и вошла в подъезд, и он опять удивился тому, что она не в Москве. Разошлись они, что ли? Павел и Элеонора? Хорошо, если так. Тогда Лене ничто не угрожает.

Там, в Люберцах, он опять напомнил себе, что скоро все кончится, Лена получит развод, и все. Посидел еще немного и поехал назад в Москву.

Теперь, скрючившись в пустом вагоне, он не мог себе этого простить.

То, что он не смог защитить любимую женщину, было преступной халатностью, и ему нет прощения.

Пустой состав пошел в тупик. Николай наблюдал за ним, стоя недалеко от железнодорожного моста. Что здесь такого? Стоит себе парень, курит, может, ждет кого-то, а может, просто так остановился. Если его и видит кто, наплевать, пусть пялятся на здоровье. Бедная девка сидела, как он велел, справа, смотрела в окно, он даже пожалел дуру. Он потоптался минут пять и медленно пошел вдоль пустого состава. В этом тоже ничего страшного нет, идет себе человек вдоль путей и идет, кому какое дело. Улыбнулся, вспомнив, как пообещал, что дура увидит тетку. И ведь не соврал, конечно, увидит. На том свете. Ему опять стало жалко девку, и он решил, что все сделает быстро и пугать ее не будет. Он же не садист.

Он достал еще сигарету, закурил, спешить ему некуда. Внимательно огляделся – никого, затоптал окурок, надел перчатки, кожаные, удобные, и раздвинул двери вагона.

Двигался он медленно и напоминал себе удава из «Маугли», а несчастная девка замерла, как и положено кролику. Как зовут удава, он забыл, но чувствовал себя спокойно и уверенно. Движение слева он уловил и даже успел повернуться, только это принесло такую боль, что кончено все было за несколько секунд. Теперь боль была везде, он не то сидел, не то висел, как кулек, и не мог пошевелиться, только наблюдал, как в кино, как проклятая девка подходит и смотрит на него, морщась от отвращения, а тихий мужской голос над ухом произнес:

– Если с моей теткой все в порядке, я сдам тебя полиции, если нет – убью.

Мужик сказал «с моей теткой», и Николай сначала не понял, что еще за тетка такая, она ведь Ленкина, а вот что убьет, поверил сразу. Тут ему так захотелось снова очутиться около вагона, и чтобы он покурил, и бросил окурок, и пошел домой, а в выходные поехал с пацанами на рыбалку, и Николай заскулил, как щенок, он даже не знал, что можно так скулить. Потом он получил по ребрам и перестал.

Потом они ехали в Москву: молодой парень в накинутой ветровке, чтобы не так бросались в глаза связанные руки, высокий мужчина в испачканном кровью свитере и бледная девушка. Народу в электричке было мало, и пассажиры старательно обходили странную троицу. На Казанском вокзале их встретил еще один молодой человек и провел какими-то закоулками, минуя полицейские патрули, к припаркованной машине.

Лиза очнулась от холода. Она с трудом разлепила глаза и пошарила руками по мокрой прошлогодней траве. Сначала она никак не могла понять, где находится, и только через какое-то время осознала – в лесу. Тогда она стала вспоминать, как сюда попала, и тоже долго не могла вспомнить. В субботу они приехали на дачу, это она помнила четко. А что было потом, забыла. Она попробовала подняться, но закружилась голова, и она снова прилегла, дотронувшись рукой до затылка. Нащупала огромную шишку и не сразу поняла, что такое у нее там. А потом вздохнула с облегчением: раз есть шишка, значит, она просто упала, а не потеряла разум. Самого страшного не произошло.

Лизавета еще полежала на холодной земле и потихоньку села, прислонившись спиной к какому-то дереву. Надо выбираться, а как, если невозможно не только идти, но даже стоять? Она обругала себя за страх, который навалился неожиданно, и приказала себе успокоиться. Не можешь идти – ползи. Она еще посидела, отдаляя момент, когда надо будет двигаться, и вдруг услышала шум машины и сразу все вспомнила: как шла в деревню в магазин, как поравнялась с каким-то парнем, лицо которого показалось ей знакомым, как заметила движение за спиной и хотела повернуться на это движение. Машина проехала, указав ей направление – идти нужно к дороге. Она попробовала подняться и тихо, держась руками за ветки, начала передвигать ноги.

Еще дважды проезжали машины, и она медленно садилась, стараясь спрятаться в уже густой майской листве – тот, кто завез ее сюда, мог вернуться. Потом снова поднималась и брела, заставляя себя не думать о Лене и зная, что ей угрожает опасность.

Когда очередная машина не проехала, как остальные, а остановилась где-то недалеко, она опять села на сырую землю, похоже, на миг отключилась и не сразу поверила, что слышит знакомые голоса, что Лена кричит ей: «Ли-иза!» И только тогда заплакала и попыталась откликнуться непослушными губами.

Потом они долго ждали в холле старой поселковой больницы, когда тетю Лизу можно будет везти домой, писали отказ от госпитализации, еще какие-то бумаги, разговаривали с людьми в полицейской форме и с другими – в штатском. В памяти у Лены остался только молодой улыбчивый Иван в серой форме с погонами. Отчество Ивана она тут же забыла, а в знаках различия не разбиралась. Иван был похож на молодого Гагарина, только смотрел не доверчиво, а пристально, но лишь разговаривая с ним, она смогла заплакать, и плакала потом не переставая.

– Мне осталось не так много жить, чтобы я могла потратить месяц на больницу, – еле слышно, но решительно заявила тетка.

– Вы поступаете очень опрометчиво, – выговаривала им строгая пожилая женщина-врач, но они забрали тетку и поехали на дачу.

Обколотую лекарствами Елизавету Александровну уложили в постель, а Лена и Сергей долго сидели на крыльце, почти до самого утра.

Им казалось, что все страшное уже позади.