Лист 41.

Что вы так зашебуршились, почтенные братья? Сомневаетесь, что я поступил правильно? Ну а как, скажите, мне следовало поступить? Да, конечно! Я прекрасно понимал, что могу не вернуться. Более того, уверен был в этом. Но лучше так, чем в пасть к зверю гиуши. Это во-первых. А во-вторых, очень уж зол я был на демона. И, в отличие от господина, не собирался просить о милости. Нет, это он, демон, будет просить! Но я, младший надзорный брат Гилар, нашинкую его в капусту.

Чем, спрашиваете? А как же длинная и слегка изогнутая сабля, висевшая слева на перевязи? Да, через несколько шагов я обнаружил, что холщевые штаны и рубаха куда-то делись, а одет я в надзорное. Синие узкие панталоны, короткие сапожки из телячьей кожи, белая полотняная рубаха и синий плащ, спускающийся чуть ниже колен, ременная перевязь, где слева взрослая, тяжёлая сабля, а справа длинный и узкий прямой кинжал. На голове – остроконечная шляпа с узкими полями, на груди висит большое, в кулак, серебряное колесо. В общем, по всей форме. Я в укрывище редко так одевался, для упражнений и занятий несподручно. Только на самые торжественные службы. Но теперь я шёл на самую важную службу в моей жизни. Шёл по демона… как охотники у нас в Гурахайском крае идут по медведя.

А тропа меж тем расширялась, и серое пространство вокруг светлело, будто рассеивался туман. И вот уже вдали обозначился перекрёсток. Я подошёл ближе – и увидел большую, утоптанную дорогу, вроде как торговый тракт, но гораздо шире. Дорога была надвое разделена яркой белой полосой, и по каждой половинке шли люди. Справа – в одну сторону, слева – в другую. Шли медленно, и все с грузом – заплечными мешками разных размеров. Моя зелёная тропа пересекала эту дорогу под прямым углом и тянулась дальше, туда, где клубились плотные свинцовые облака.

На перекрёстке меня ждали. Трое их было – двое мужчин и женщина. Едва разглядел я их получше – завопил и бросился к ним, напрочь забыв, что я младший надзорный брат и что дело у меня безотлагательное.

Матушка молча обняла меня, прижалась лицом к моему плечу. Оказывается, вон я как за неполные пять лет вымахал! Батюшка снял с меня шляпу, так же молча положил на голову ладонь и долго так держал. А брат Аланар ждал чуть поодаль, и лишь затем обнял меня своими огромными сильными руками. Ну, вы ж помните, до того, как в Братство уйти, он кузнецом был.

А потом он негромко спросил:

– Ты уверен, Гилар, что так надо?

– Да, брат, – столь же тихо ответил я. – Надо мне с тем демоном переведаться. По-моему, довольно он уже насосался боли, пора и укоротить на голову.

– Трудно будет, – предупредил он. – Не могу я тебе подсказок давать, запрещено. Одно скажу: верь своему сердцу. Всё ведь на самом деле куда сложнее, чем мы там, на земле, думали.

– А вы? – догадался я наконец спросить. – Вы все уже в Саду Небесном?

– Нет, Гилар, – строго сказал он. – Мы только идём туда, и путь неблизкий. Понимаешь, не готовы мы пока.

– И эти все туда же? – показал я взглядом на полосу, где мы стояли.

– Да, туда же, – кивнул брат Аланар. – А те, кто по той стороне, это в бездну. Ты приглядись получше.

Я взглянул, и… ну, не знаю, братья, как это описать. Расстояния не то чтобы съёжились, но мне удалось увидеть сразу всю дорогу. Видел я, как угрюмо топает по той полосе ночная семёрка, с Арихилаем во главе. Видел, как сгибается под весом своего мешка купец Баихарай, как мелко семенит высокородный Шиарай-тмау – вот и дождался он сени смертной, а ведь господин честно предупреждал насчёт лекарства. Вот, глядя под ноги, тащится с огромным баулом на плече Арахиль Беридаи-тмау, начальник пятого управления. Откуда-то я знал, что за наш с господином побег осудили его к скорой казни. Ну и, само собой, увидел я дядюшку Химарая. Далеко успел ускакать, и дымился, точно уголёк, вынутый из печки.

Пытался я Хасинайи разглядеть, но не вышло. Не было её ни слева, ни справа. Может, слишком далеко ушла? А куда? До сих пор, братья, не знаю.

– Гилар! – всхлипнула матушка. – А может, с нами? Дорога дальняя, зато вместе. Тут ведь чем дальше, тем дышится легче.

– Мама, – нехотя сказал я, – ну не могу никак. Дело у меня тут, неотложное. Да и не принадлежу я себе, пойми – служба.

– Ты только не глупи, – посоветовал батюшка. – Как говорится, семь раз отмерь, один отрежь.

– И вообще, – добавил брат Аланар, показав на мою саблю, – не очень-то на это полагайся. Там ведь посложнее, чем дрова рубить.

– Но почему… – я всё не мог понять, – почему вы все не в Саду Небесном? Ведь вы же все хорошие, добрые, и в Посланиях сказано, что унаследуют чистые сердцем Горний Сад…

– Эх, малыш, – поправил он мне шляпу, – совсем уж чистых сердец почти не бывает. Видишь вот, мешок у меня. То грехи. Мы ж надзорные с тобой, а как в Надзоре без греха? Нужда, мы говорили, превыше чести. Вот потому и наполнялся мешок. Я ведь убивал. Да, поганых людишек, а всё же смерть есть смерть. И не только убивал… до того, как в боевые братья перевестись, я ж следователем был. А по сей части нет разницы между Надзором, Приглядом, Сыском, Тхаарину… сам понимаешь. Благое дело творили, возразишь? Да благое-то благое, а тут это во внимание не берут. Слава Творцу, что хоть к Нему иду, а не в обратную сторону. Ничего, дойдём рано или поздно, а с каждой молитвой там, у вас, мешки наши легче становятся.

– Ты, сынок, поосторожнее, – снова напомнила матушка. – В опасные места ведь идёшь, в неизведанные.

– Ладно, мать, не суетись, – вмешался батюшка. – Видишь, какой длинный вырос, уж как-нибудь справится. А мы все за тебя Творца молить станем.

– Ну, ступай, – велел брат Аланар. – И так уж задержались мы тут сверх дозволенного. Помни: верь сердцу и не бойся ничего.

Очень мне тяжко было их покидать, а делать нечего. Их дорога направо, моя – прямо. Вздохнул я, пошёл, а через несколько шагов обернулся, да уже никого не различил. И дороги той тоже – затянуло её серой хмарью. Но зелёная тропа всё так же уверенно тянулась вперёд.

Знаете, вот не могу я понять, долго ли длился мой путь. Там же время как-то по-особому течёт. И нет там часов, минут, секунд. Есть только сперва и потом. А что меж ними – только Творцу Изначальному ведомо.

В общем, шёл-шёл – и пришёл. Зелёная тропа кончалась дверью. Высотой локтя четыре, шириной в два. Из тёмного дерева, не видно замочной скважины. И ни молотка дверного на цепочке, ни верёвки для колокольчика. Но справа маленькая такая пимпочка, с медный грош величиной. Можно, конечно, было рубить дверь саблей, но я на всякий случай на пимпочку надавил. И не зря – послышались за дверью шаркающие шаги, раздался лязг, и приотворилась она наружу. Как раз настолько, чтоб я проскользнуть мог. Я, понятное дело, и проскользнул.

Там небольшой коридорчик оказался, ярко освещённый. Нет, не факелы, а что-то непонятное такое на потолке. Вроде яблока на шнурке, а светит не хуже, чем та здоровенная люстра у господина в кабинете, которую я, в бытность лакеем, намучился зажигать и тушить. Ну, что ещё там было? Потолок белёный, под ногами что-то бледно-зелёное – вроде как тропа продолжается. Стены обклеены чем-то, похоже, бумагой исписанной, только очень мелко.

Ну а главное, он там стоял. Демон то есть. У меня чуть не выпала челюсть, как разглядел я его. Потому что ни рогов, ни клыков. Старичок седенький, чуть ли не на полголовы ниже меня. Одет в зелёный халат, и очки на носу. Вроде таких, какие господин некоторым своим посетителям делал, только работа явно потоньше. Бородавка на левой щеке, лицо в морщинах, губы узенькие.

– Ну заходи уж что ли, молодой человек, – проскрипел он и, едва сделал я шаг вперёд, захлопнул дверь и заложил засовом. – А то мало ли кто ещё проникнет.

Я смотрел на него и молчал. И это – демон? Этот зелёный старичок – демон? Это его я сейчас буду саблей рубить?

Ну, вы понимаете, братья, как разговаривать с демонами, меня, слава Творцу, учили.

– Именем Творца Изначального, создателя твоего, ответь: как имя тебе? – отчеканил я.

– Что? Имя? – он мелко хихикнул. – Ты знаешь, молодой человек, а я не помню. Вот как попал сюда, так память напрочь отрезало. Как жил, вроде помню, как помирал – тоже, а вот имя… Да что мы в прихожей-то стоим. Пойдём на кухню, чайком тебя, что ли, угощу.

Весь он был какой-то дёрганный, суетливый, совершал кучу ненужных движений, и губы его всё время шевелились, будто разговаривал с кем-то. Хотя ни звука из них не доносилось.

Ну, прошёл я с ним на эту его кухню. Совсем не похожа на обычную. Ни очага, ни мешочков крупы на верёвке под потолком, ни жестяной мойки. Зато белый шкаф высотой с меня, белая плита с четырьмя чёрными кругами поперечником в полпяди. Что-то сделал он, нажал на что-то – и тут же над одной из них пламя вспыхнуло. Да, братья, несомненно, штучки демонские. Так и мир-то не человеческий… Зато чайник, который он на огонь поставил, самым обычным был.

Молчали мы оба. Не знал я, о чём говорить. И рубить вот так сразу неудобно, и вопросов столько скопилось, что горло мне забили. Наконец, появился пар над носиком, снова демон что-то нажал, погасло пламя. Вынул он из стенного шкафчика две чашки, плеснул в них коричневой жижи из маленького фарфорового чайничка, долил кипятком.

Ну, вполне сносно, братья. Не хуже того травяного взвара, что я в аптекарском доме пил. Аромат каких-то незнакомых трав чувствовался. Пил я, а сам думал: как же это я вкус ощущаю, если сам я сейчас – не тело, а одна только душа?

– Ко мне, знаете ли, никто не приходит, – сообщил старичок, отдуваясь. – Только эти… век бы их не видеть. Являются и напоминают, напоминают…

– Слушайте, вы же демон? – решил я взять его за отсутствующие рога.

– Да какой из меня демон, – отмахнулся он и мелко рассмеялся. – Человек я… хотя, конечно, бывший. Все мы тут бывшие…

– Но ведь дорога привела меня именно к вам? – настаивал я. – Вы же заключили договор с аптекарем из Мау-Арадаланга, господином Алаглани. Или я не туда пришёл?

– Ну, заключил, было дело, – сообщил старичок, закутавшись поплотнее в зелёный халат. – А что в том такого?

Я встал, отодвинул белую табуретку.

– А то, что я сейчас тебя рубить буду, старый хрен, – и вытащил саблю. Ярко блеснула она в свете такого же, как в прихожей, потолочного яблока.

Старичок пригорюнился, но вовсе не напугался.

– Да что толку меня рубить, молодой человек? – спросил он. – Я ведь и так уже умер, и вроде давно… жаль, тут часы не ходят, не скажу когда. Ну, порубишь ты меня, уйдёшь, а я снова буду. Когда меня сюда засунули, то сказали, что ждать придётся очень, очень долго.

– Чего ждать-то? – не понял я.

– Ну как чего? Окончательной участи, – охотно пояснил он. – Раньше-то, при жизни, я о таком и не думал, казалось мне, что вот помру и всё, чернота и ничего. А надо мной, как говорится, лопух вырастет и все дела. А оно вишь как повернулось.

– Значит, живёте тут? – уточнил я. – В берлоге этой?

– Совершенно верно, – согласился старичок. – Именно что берлога. Там, на земле, у меня знаешь какое жильё было! Двадцать восемь комнат и три этажа!

– Сурово же вас Творец за грехи прижизненные наказал, – усмехнулся я.

– Молчи, дурак, ничего ты не понимаешь! – взвился он. – Ты вот попробовал бы тут посидеть, а тебе бы напоминали… Много чего напоминали… это всё равно как черви грызут, ещё и похуже. А зачем напоминать? Не убивал я своего брата! Не убивал! – закричал он вдруг тоненьким голосом. Потом, уже гораздо тише, добавил: – Ну, то есть, в определённом смысле. Да, я знал, что у него непереносимость к баралгину… и не предупредил врачей. А что я мог поделать? Он ввязался в авантюры, в совершенно бесполезные траты, он мог пустить по ветру всё, что мы вместе выстроили. Мы оба остались бы нищими! Нищими, понимаешь? А эти две стервочки! Им спасибо сказать бы, дядя семейное достояние спас, которое они же и унаследуют. Нет, истерика, скандал, суды… невменяемым меня признали, понял? Невменяемым! Не отдавал я отчёта в своих действиях! Не мог предвидеть последствия. И все они подписали заключение! Ну да… – помолчав, добавил он, – это тоже стоило денег, и, между прочим, немалых. Но я ведь как думал? Ну, пересижу в дурдоме с годик, выйду, начну сначала! Так эти сучки, пока я там был, на себя всё переписали, и я остался нищим!

Я понимающе кивнул:

– Ваших племянниц, часом, зовут не Хоар и Гобар?

– Чего? – Вылупился он. – Что за имена странные? Их зовут… а хрен знает, как их зовут! Не помню я.

Вот, значит, как. Вот он, всем демонам демон, Зелёный Старец Мидаржи. Плюгавенький дедуля, мелкая душонка! И что мне с ним делать? Что мне вообще со всем этим делать?

– Договор-то зачем заключали? – строго спросил я.

– А облегчение это, – охотно пояснил он. – Когда чужую беду пьёшь, как-то меньше свою вспоминаешь. Это как… А, ты ж дикарь, всё равно не поймёшь. У вас мир-то дикий, даже до пороха не додумались… Ну, короче, как цветные картинки, которые быстро-быстро друг друга сменяют. И вот смотришь, как другим плохо, и расслабляешься.

– Тварь вы поганая, дедушка, – сообщил я.

– Ага! Вот и племянницы мне то же сказали, когда из дома выкидывали. Раз я тварь, то мне вроде как жилплощадь и не положено, хотя денег я в неё вбухал побольше их папочки!

– Договор предполагает обмен, – перешёл я к другой теме. – Вы господину Алаглани силу давали, за нашу боль. Откуда сила?

– А я знаю? – сварливо произнёс он. – Я просто котика своего гладил. Кис-кис!

Дверь кухни чуть приотворилась – и на пороге появился кот. Ну вылитый наш безымянный! Такой же пушистый, рыжий, на ушах едва заметные кисточки, и глаза такие же… Я аж вздрогнул.

– Видишь кота? – спросил старичок. – Вот я как насмотрюсь от этого самого Алаглани картинок, беру кота, начинаю гладить. И, видать, какая-то связь образуется, что-то он от меня получает… Если хочешь, назови это силой. Хотя разве ж это сила? Будь у меня сила, я бы вышел отсюда, и никто бы мне не был тут страшен, даже тени эти… – губы у него затряслись.

– Откуда у вас кот? – продолжал я допрос преступника.

– Да это ж мой котик, – обиделся старик. – Два года уже как у меня жил… У соседки кошка окотилась, ну и предложила взять за так… А мне-то одному знаешь как тоскливо… Такой, знаешь, ласковый оказался. Звать его… Ох, извини, снова забыл. Ну а как помер я и засунули меня в эту, как ты правильно выразился, берлогу, и он тут обнаружился. Видно, тоже сдох. Меня ж только через месяц нашли, и то по запаху… Ну, он и оголодал. Главное, орал ведь, не мог не орать. А соседи, сволочи, ноль внимания, будто так и надо!

– Вот, значит, как, – протянул я. – Вы тут своего котика гладите, он там своего, и сила через котиков ползёт. Откуда ж она берётся, эта сила?

Старичок задумался.

– Я тут точно не при чём, – заявил он. – Никогда такими вещами не интересовался, вот если ты меня о банковских операциях спросишь, тут я много чего рассказать могу. Но вот эти… которые приходят… они же мне и подсказали, как договор заключить, как в ваш мир заглянуть… Короче, они говорят, это вроде как время о время трётся. Здесь же время иначе течёт, чем у вас. И получаются два потока, вот воду в пример возьми. Один поток быстрый, другой медленный, и потому трутся друг об друга, возникают между ними завихрения. Вот в этих завихрениях и возникает то, что вы там у себя называете силой.

Я задумался, потом уточнил:

– А о ком вы говорите-то? Кто к вам приходит и советует?

Он аж подскочил, даже посуда на столике звякнула.

– Ой, не надо! Не хочу о них, не хочу! Гадкие они! И ведь не пустить тоже нельзя, всё равно проникают. Приходят и напоминают, напоминают. Всякую пакость, которую вроде уж и забыл давно, а эти, говорят, всё записывали. Круглосуточное наблюдение вели. И что делал, и что думал. А главное, вроде как с улыбочками, вроде как за своего держат! Обещают, что к себе возьмут, и там, внизу, мне понравится. А я не хочу! Понимаешь, не хочу! Страшно мне! Тяжко!

И тут он расплакался, уперев седую голову в ладони.

Тяжело мне было на это смотреть. Как дети плачут, видел, как женщины – тоже. Да что там говорить, я и мужиков плачуших лицезрел. Но вот старческий плач – это дело особое. Тряслась седая голова, тряслись плечи, трясся зелёный халат – износившийся, в паре мест заштопанный. А я стоял и не знал, что сказать.

Потом он успокоился, поднял на меня глаза.

– Ну так что? Вроде как рубить хотел? Давай, руби, от их слов всё равно больнее, чем от железки твоей.

Взмахнул я саблей… да и сунул обратно в ножны.

– Всё, дед, хватит, – слова давились у меня во рту, как непрожёванные. – Договор твой с господином Алаглани я отменяю, ты и так без меры чужой беды насосался. За чай спасибо, пойду. Не провожай, сам разберусь, как там открывается.

Потом наклонился я, погладил рыжего кота – тёплый он был, прямо как живой – и коридорчиком прошёл к двери. Отодвинул засов, толкнул – и вышел на воздух.

Ну, то есть это я так сказал – на воздух, но не уверен, что именно воздухом была эта серая взвесь. Да и вообще тут всё изменилось, пока я с Зелёным Старцем чаёк попивал. Во-первых, исчезла тропа. Внизу, под ногами, была та же серость, что и со всех сторон. Во-вторых, не стало и двери. И стоял я, не в силах понять, откуда пришёл, в каком направлении дорога, ведущая в бездну и в Небесный Сад.

И уж подавно я не понимал, куда мне деваться. Хотел демона зарубить – а не смог. Чем поможет господину эта моя выходка? Завтра его всё равно скормят зверю, останусь ли я тут навсегда, в сером тумане, вернулись ли к нему в горницу. Обманул меня всё-таки старикашка, взял на жалость. Надо было рубить. Хотя… Ну, раскроил бы я дедушку, снёс бы голову, и валялся бы он в кровище. Да только тому, кто уже помер, это не смерть, а так, неприятность мелкая. Раз уж определили ему в этой берлоге ждать Последнего Суда – никуда он отсюда не денется. Не изменит же меня ради Творец Изначальный Своих замыслов!

И вновь мысли мои на старичка вернулись. Демон… ха! Старый, жалкий, трусливый. Вот те, на кого он намекал, гости его – наверняка настоящие демоны и есть. И договор его подучили заключить не просто же так, а с хитрой целью. Разве не читал я, братья, про повадки демонские? Сразу две души загубить хотели – и господина Алаглани, и старичка лишить всякого оправдания на Последнем Суде.

И задумался я – а хочется ли мне того, чтобы был он оправдан? Или за мою боль, за боль Хасинайи с Дамилем… и многих прочих… надо ему в преисподней гореть чёрным огнём? Так будет справедливо? Но я же не хочу ему такого удела! И никому не хочу! Жалко же! Пусть сто раз гады, мерзавцы, а жалко. Всех их жалко, уходивших по дороге вниз – и семёрку ночных, и похотливого дворянчика, и господина Арахиля… и даже дядюшку Химарая жалко. Разве порадуют моё сердце их мучения?

Но и то я понимал, что Небесного Сада они недостойны. Душонки мелкие, пустые, лопнут там, как бычий пузырь в огне. Куда ж их девать? Не могу я так, чтобы они мучились, рвёт сердце жалостью, но что остаётся-то?

И тогда упал я вниз лицом, и закричал. Не голосом, не как со старичком говорил или братом Аланаром, а всем телом… вернее, все душой, формой уподобившейся телу!

– Творец Изначальный! – кричал я. – Творец Милостивый! Ну пожалей ты старого сморчка! Пусть хотя бы до Суда не мучают его, пусть уснёт он сном беспробудным, сном без снов. Ну кому хорошо, что терзают его нечистую совесть? Зачем это нужно? Я готов на себя его боль взять, но только помилуй его, избавь от настоящих демонов!

А когда кончились у меня слова, когда упал я на серое облако, раскинув руки, тогда явился Свет. Как бы облако сверкающее, сотканное из молний, и обхватило оно меня, и сам я стал светом. А из облака был мне Голос.

Нет, братья почтенные, не могу я всё это вам в подробностях пересказать, и не потому, что забыл – всё помню. Только нет таких слов, чтобы это разъяснить… Долго Он говорил со мной, и многое я понял, а ещё больше не понял, но сложил в сердце своём. Когда-нибудь пригодится.

А вообще, братья, плохо мы с вами Творца Изначального знаем. Я так скажу, всё знание наше – это лишь отражение отражения. На самом же деле Он совсем иной. Гораздо ближе Он к нам, чем можем мы себе представить. Не только владыка строгий, но и отец, и брат. Не получается это словами выразить…

В общем, сказал Он, Творец Милостивый, что не смогу я всю боль на себя взять – не только этих, идущих в бездну, но и старичка жалкого. Лопнет моё сердце, не вынесет. Но готов Он усыпить до срока Зелёного Старца, если соглашусь я принять силу. Всю ту силу, что мог бы он давать и господину Алаглани, и другим чародеям. Потому что, коли уж я отменил его договор, то обязан и от силы избавить. Сила-то на самом деле не из-за трущихся друг об друга потоков времени, это ему демоны наврали. Сила проистекает из души его, из боли. И пока силу эту не сцедить, вроде как молоко у коровы сцеживают, не сможет он забыться мёртвым сном.

Ну и что мне оставалось делать, почтенные братья? Встал, шляпу с головы снял и сказал:

– Я Твой слуга, Творец. И коли велишь принять на себя силу, да будет по слову Твоему!

– Не велю – прошу, – донеслось из облака сверкающего.

– А я готов! – ответил я. – Что надо делать-то?

Но предупредил он меня, что сила та ядовитая, и надо поскорее мне от неё избавиться. Вернее… не то чтобы Он сказал это словами, а просто я вдруг сам это понял. И это, и всё остальное.

И вошла в меня сила. Не знаю, чему это уподобить. Вроде как жидкий огонь глотаешь, и жжёт он тебя изнутри, и хочется кричать от боли, а губы немеют.

А потом погасло облако, и остался я в серых сумерках. Но теперь я уже знал, что делать.