Послесловие

К концу Второй мировой войны треть Милана лежала в руинах. В ходе бомбардировок и боев погибло две тысячи двести миланцев, четыреста тысяч остались бездомными.

Город и горожане начали возвращаться к жизни, хоронить прошлое и камни руин под новыми дорогами, парками, высотками. Копоть войны счистили с Дуомо. За углом от банка, в помещении которого располагался прежде магазин «Фрукты-овощи» Белтрамини, поставили памятник Туллио Галимберти и мученикам Пьяццале Лорето. Отель «Диана» стоит на своем месте, как и канцелярия, тюрьма Сан-Витторе и населенные призраками мертвецов колоннады «Чимитеро монументале».

Башни Кастелло Сфорцеско отремонтировали, но на внутренних стенах остались щербины от пуль. В попытке забыть варварские события на Пьяццале Лорето городские власти снесли бензозаправку «Эссо». Снесли и здание отеля «Реджина», в котором размещалось управление гестапо. Мемориальная доска на Виа Сильвио Пеллико – это все, что напоминает об убитых и замученных в этом здании. Миланский мемориал холокоста расположен внутри Центрального вокзала, под платформой двадцать один.

Из приблизительно сорока девяти тысяч евреев, проживавших в Италии во время немецкой оккупации, около сорока одной тысячи удалось избежать ареста или выжить в концентрационном лагере. Многих вывезли по католической «подпольной железной дороге», которая несколькими маршрутами, в том числе и через Мотту, уходила на север в Швейцарию. Другим помогали отважные итальянцы, католики и священники, которые прятали евреев в подвалах монастырей, домов, в самом Ватикане.

Альфредо Ильдефонсо Шустер, который спасал евреев и пытался сохранить город от разрушения, оставался кардиналом Милана до самой смерти в августе 1954 года. Похоронную мессу кардиналу Шустеру служил будущий папа римский

. А один из тех, кто нес гроб с телом кардинала, стал впоследствии папой Иоанном Павлом II и в 1996 году причислил его к лику блаженных. Его благословенное тело лежит в запечатанном стеклянном гробу под Дуомо.

Отец Луиджи Ре продолжал предоставлять убежище в «Каса Альпина» всем, кому грозила опасность. После окончания Второй мировой войны он скандально защищал Ойгена Доллмана, итальянского переводчика Гитлера, отвергая требования армии США выдать его.

Еврейская община Милана отметила отца Ре за то, что он рисковал жизнью, спасая евреев. Отец Ре умер в 1965 году и похоронен на одном из лыжных склонов над Моттой, под позолоченной статуей Мадонны, созданной на деньги всех тех, кому он помогал во время и после войны. Его школу для мальчиков перестроили в отель, названный «Каса Альпина». Часовни отца Ре более нет.

Джованни Барбарески был рукоположен в священники вскоре после казни Туллио Галимберти. Он был также основателем ОСКАРа, подпольного Сопротивления нацистской оккупации и ее целям. Действуя совместно с Aquile Randagie («Бродячие орлы»), запрещенной группой, схожей по структуре с организацией бойскаутов в США, Барбарески и другие из ОСКАРа изготовили более трех тысяч поддельных документов для беженцев, чтобы те могли добраться до Швейцарии. С помощью ОСКАРа двум тысячам ста шестидесяти шести евреям удалось покинуть Италию через Мотту, Валь-Кодеру и по другим северным маршрутам, которые вели к Шплюгену. После войны Еврейская община Милана отметила Барбарески, его имя увековечено в мемориальном парке в Милане, посвященном праведникам Италии, которые рисковали жизнью, спасая евреев. Он умер в январе 2017 года.

Альберто Аскари, обучавший Пино Леллу вождению, воплотил в жизнь мечту детства и стал национальным героем Италии. За рулем «феррари» Аскари выигрывал Гран-при «Формулы-1» в 1952 и 1953 годах. В мае 1955 года во время испытательного заезда на автодроме Монцы его машина перевернулась и разбилась, Аскари выкинуло на трассу. Он умер на руках Миммо Леллы. В день похорон Аскари тысячи людей собрались в Дуомо и на площади у собора. Он похоронен рядом с отцом на «Чимитеро монументале» и до сих пор считается одним из самых выдающихся гонщиков всех времен.

Полковник Вальтер Рауфф, глава гестапо Северной Италии, считался непосредственно ответственным за смерть более чем сотни тысяч людей и опосредованно – сотен тысяч, погибших в мобильных газовых камерах его конструкции в Восточной Европе до его перевода в Милан. Рауфф попал в плен, но бежал из лагеря и оказался в Чили, где подвизался частным детективом и был близок к властям страны.

Симон Визенталь, знаменитый охотник за нацистскими преступниками, нашел Рауффа в 1962 году. Немецкое правительство потребовало экстрадиции Рауффа. Он оспорил это требование, дело дошло до Верховного суда, который пять месяцев спустя отказал в выдаче. Рауфф умер в Сантьяго в 1984 году от инфаркта. На его похороны приехали многие нацистские офицеры, об этом писали как о скандальном торжестве Рауффа, Адольфа Гитлера и Третьего рейха в целом.

Майор Дж. Франк Кнебель вернулся в Штаты, демобилизовался и занялся журналистикой. Он издавал «Гарден-Гроув ньюс» в Калифорнии и «Оджай-Вэлли ньюс». В 1963 году он купил «Лос-Банос энтерпрайз». Кнебель и Пино изредка переписывались до смерти журналиста в 1973 году. Кнебель почти не оставил никаких воспоминаний о войне, кроме загадочной записки, найденной в его документах. В записке говорилось о его планах написать «никому не известную правдивую историю о последних днях войны в Милане». Эти планы так и остались неосуществленными.

Капрал Питер Далойа вернулся в Бостон. Когда он умер несколько десятилетий спустя, его сын был потрясен, обнаружив «Серебряную звезду», которую его отец получил за доблесть и героизм, проявленные в сражении под Монте-Кассино. Награда лежала в коробке на чердаке. Как и многие другие солдаты, Далойа никому не рассказывал о своем участии в войне в Италии.

Альберт и Грета Альбанезе продолжили свой успешный бизнес. Они заработали состояние, когда Альберт стал выпускать кожаные футляры для пенковых курительных трубок и продавать их по всему миру. Они умерли в 1980-х. В их магазине на Виа Пьетро Вери, дом семь, расположен магазин «Пиза оролоджерия», или «Роскошные часы из Пизы».

Микеле и Порция Лелла открыли несколько успешных магазинов кожаных изделий и спортивной одежды, до конца своих дней они вели активную жизнь в квартале моды. Еще до их смерти, а умерли они в 1970-е годы, их первый магазин на Виа Монтенаполеоне был восстановлен, а теперь в нем находится бутик Сальваторе Феррагамо. Улица, известная прежде как Корсо дель Литторио, после войны переименована в Корсо Маттеотти, дом, в котором жили Лелла, стоит на своем месте, хотя лифт демонтировали.

Сестра Пино Сиччи стала такой же энергичной предпринимательницей, как и ее мать. Она популяризировала Милан как всемирный центр моды и работала в семейном бизнесе. Умерла в 1985 году.

Доменико «Миммо» Лелла был отмечен за храбрость, проявленную в рядах Сопротивления, прежде всего за действия в первые дни всеобщего восстания. Миммо работал в семейном бизнесе, потом основал собственную компанию «Лелла спорт», которая занималась кейтерингом для непрофессиональных спортсменов и любителей турпоходов. Невысокий, задиристый, успешный, Миммо женился на красавице-модели Валерии, которая была на фут выше его. У них родилось трое детей. Он построил дом в Мотте близ «Каса Альпина» – он говорил, что это его самое любимое место на земле. В 1974 году в возрасте сорока семи лет Миммо умер от рака кожи.

Карлетто Белтрамини и Пино Лелла дружили всю жизнь. Карлетто стал успешным дистрибьютором «Альфа-Ромео», колесил по всей Европе. Он никогда не женился и в течение пятидесяти трех лет не говорил о войне. Но в 1998 году, когда Карлетто лежал в больнице, его посетили Пино и американец по имени Роберт Делендорф. Карлетто чуть не в исповедальном тоне рассказал о последних днях войны. Он помнил безумную вечеринку в отеле «Диана» и мстительное выражение на лице Пино, когда они узнали, что им предстоит везти в Австрию генерала Лейерса. Карлетто всю жизнь верил, что в чемодане у Лейерса лежало золото. Еще он признался в том, что расстрелял грабителей, которые пытались убежать. Он разрыдался и попросил у Бога прощения за свои безумные действия.

Через несколько дней Карлетто умер на руках Пино.

Когда машина с генералом Лейерсом уехала в сторону Австрии, Пино отправился назад в Милан, где в течение двух недель был гидом майора Кнебеля по Италии. Майор отказывался говорить о Лейерсе под тем предлогом, что эта тема строго засекречена, к тому же война закончилась.

Но для Пино война не закончилась. Его терзали скорбь и воспоминания, его вера пошатнулась, его преследовали вопросы, ответов на которые не знал никто. Было ли известно генералу Лейерсу с самого начала, что Пино работает на Сопротивление? Не показывал ли Лейерс ему специально все, что он видел и слышал, чтобы Пино мог рассказать дяде Альберту, а тот с помощью Баки передал союзникам?

Дядя Альберт сказал, что он удивлен не меньше Пино и понятия не имеет, откуда генерал узнал его псевдоним. Но его дядюшку и родителей больше волновало то, что Пино может стать объектом преследования. Их страхи были оправданны. К концу мая 1945 года в Северной Италии были убиты тысячи чернорубашечников и коллаборационистов – кого-то казнили, кто-то стал жертвой вендетты.

По настоянию семьи Пино уехал из Милана в Рапалло. Он перебивался разными заработками в этом прибрежном городе до осени 1945 года. Потом он вернулся в Мадезимо, где обучал желающих катанию на горных лыжах и в долгих разговорах с отцом Ре пытался примириться со своей трагедией. Они говорили о любви. О вере. О невыносимой тяжести потерь, которые они понесли.

В горах Пино молил о помощи, об отдохновении от не отпускающей его скорби, смятения и печали. Но Анна не оставляла его. Она была воспоминанием о лучших минутах его жизни – ее улыбка, ее запах, музыка ее смеха, которая все еще звучала в его ушах. А в темноте ночи она представала перед ним и обличала, горько и требовательно, поднимая бурю в его душе.

«Кто-нибудь, скажите им, что я всего лишь горничная!»

Более двух лет Пино провел в тумане вины и скорби, он не думал о будущем, был глух к словам надежды. Летом он наматывал километры по берегу, поднимался в Альпы осенью до начала снегопадов на «соборах Господа» и каждый день молил о прощении, но так и не получал его. И с каждым днем Пино укреплялся в вере, что кто-нибудь придет и спросит его о генерале Лейерсе.

Но никто не приходил. Вернувшись в Рапалло в третье лето, в 1947 году, Пино все еще пытался осознать пережитое, помириться с призраком Анны. Он с горечью думал о том, что она так и не назвала ему свою фамилию. Или хотя бы фамилию мужа. У него даже не было шансов найти ее мать, чтобы сообщить о смерти дочери.

Анна словно и не существовала ни для кого, кроме него. Она любила его, а он ее предал. Он оказался в невероятной ситуации и своим молчанием отказался от нее, от любви к ней. Он верил, что бескорыстно выводил евреев-беженцев, бескорыстно работал на Сопротивление, но, увидев расстрельный взвод, оказался вероломным и эгоистичным.

Эта пытка продолжалась и продолжалась, пока во время одной из своих долгих прогулок по берегу, где Анна все еще жила в его памяти, он не вспомнил, как Анна сказала ему, что не особо верит в будущее, что пытается жить каждой минутой, искать поводы для благодарности, пытаться создать собственное счастье и радость и использовать это как средство для хорошей жизни в настоящем, а не цель, к которой нужно стремиться в будущем.

Слова Анны звучали в голове Пино, и по какой-то причине по прошествии всего этого времени эти слова вдруг странным образом подошли друг к другу, заставили его признаться себе в том, что он хочет чего-то большего, чем страдальчески вспоминать о ней и терзаться из-за того, что не попытался ее спасти.

На том пустынном берегу он в последний раз страдал по Анне. Но в его голове, в его воспоминаниях теперь на первом плане оказалась не ее смерть, не ее безжизненное тело на полу в колоннаде, не ария паяца, которая преследовала его в часы безверия.

Вместо этого слышал он теперь арию принца Калафа «Nessun dorma» – «Никто не будет спать» – и вспоминал обстоятельства их странного знакомства: Анна перед пекарней в первый день бомбардировок, Анна, исчезнувшая в трамвае, Анна, открывающая дверь квартиры Долли полтора года спустя. Анна, поймавшая его в комнате Долли с ключом генерала, Анна, фотографирующая его в парке у озера Комо, Анна, притворяющаяся пьяной перед часовыми в канун Рождества, Анна, обнаженная и жаждущая его.

Когда музыка арии устремилась к крещендо, Пино посмотрел на Лигурийское море и поблагодарил Бога за то, что в его жизни была Анна, пусть и на такое короткое и трагическое время.

«Я все еще люблю ее, – сказал он ветру и морю там, где они когда-то были счастливы. – Я благодарен за нее. Она стала даром, который навсегда останется в моем сердце».

За несколько часов Пино почувствовал, что железная хватка скорби отпускает его, слабеет и исчезает. Покинув берег, Пино дал себе клятву оставить войну позади, никогда больше не думать об Анне, генерале Лейерсе, Долли, о том, что он видел.

Он прежде всего будет стремиться к счастью и делать это con smania.

Пино вернулся в Милан и некоторое время пытался обрести счастье и страсть, работая у родителей. Его общительность вернулась к нему, и он стал превосходным продавцом. Но Пино чувствовал себя беспокойно в городе, а лучше всего ему было в «соборах Господа», приходил ли он туда на лыжах или пешком. О его мастерстве альпиниста ходила молва, и так он стал тренером и переводчиком национальной итальянской команды лыжников, которая в 1950 году отправилась в Аспен, штат Колорадо, на первый послевоенный чемпионат.

Пино приехал в Нью-Йорк, он слушал джаз в прокуренном ночном клубе и в нью-йоркском оперном театре Метрополитен увидел Личию Альбанезе, свою родственницу, – она пела в «Мадам Баттерфляй», а дирижировал Тосканини.

В первый вечер в Аспене у него завязался разговор в баре с двумя людьми. Страстный лыжник Гэри был из Монтаны. Хем катался в Италии на Валь-Гардене, одной из любимых гор Пино.

Гэри оказался актером Гэри Купером, он пытался убедить Пино отправиться в Голливуд на пробы. А Хем оказался Эрнестом Хемингуэем, он много пил и мало говорил. У Пино с Купером завязалась дружба, длившаяся всю жизнь. Хемингуэя он больше не видел.

Пино не вернулся с лыжной командой в Италию, он отправился в Лос-Анджелес, но на пробы так и не пошел. Мысль о том, что миллионы людей будут следить за каждым его движением, вызывала у него ужас, к тому же он сомневался, что сможет выучить роль.

Вместо проб он воспользовался дружбой с Альберто Аскари, который помог ему получить работу в «Интернешнл моторс» на Беверли-Хиллз, он стал продавать «феррари» и другие спортивные машины класса люкс. Хороший английский Пино, его знание скоростных машин и любовь к шутке сделали его великолепным профессионалом.

Его любимая тактика продаж состояла в том, чтобы поставить один из своих «феррари» на парковке при ресторане напротив студии «Уорнер бразерс». Так он познакомился с Джеймсом Дином; потом он говорил, что не советовал молодому актеру покупать «порше», предупреждал, что тот еще не готов к такой мощной машине. Он расстроился, когда Дин не послушал его.

В «Интернешнл моторс» Пино работал с механиками Дэном Гурни, Ричи Джинтером и Филом Хиллом, ребятами из Санта-Моники, что в пригороде Лос-Анджелеса, ставшими гонщиками «Формулы-1». В 1952 году Хилл, после того как Пино представил его Альберто Аскари в Ле-Мане во Франции, был принят в команду «Феррари». Как и Аскари, Хилл стал чемпионом мира.

Зимой Пино нередко приезжал на гору Маммот в Центральной Сьерра-Неваде и преподавал там в горнолыжной школе. Обучать спуску на лыжах по горным склонам – это стало самой большой радостью и страстью его жизни. Он преподавал катание на лыжах как способ получения удовольствия и креативное приключение. Дейв Маккой, основатель школы «Маммот», говорил, что Пино на лыжах в глубоком снегу был похож на героя из сказки.

Пино вскоре обрел такую популярность, что нанять его стало невозможно – только через личные знакомства. Так он подружился с Лэнсом Ревентлоу

, сыном Барбары Хаттон

, «Бедной маленькой богачки». Так жизнь свела его с Патрицией Макдауэл, наследницей состояния, заработанного ее семьей в газетном бизнесе на изданиях «Лос-Анджелес дейли джорнал», «Сан-Диего таймс» и «Сан-Бернардино сан».

После бурного ухаживания Пино женился на Патриции, они купили дом в Беверли-Хиллз и проводили жизнь в полетах между Калифорнией и Италией. Пино оставил торговлю машинами. Он теперь владел ими, гонял на них по автодромам. Он катался на лыжах. Поднимался в горы. Жил активной жизнью и был подлинно счастлив каждый день на протяжении многих лет.

У Пино и Патриции родились трое детей – Майкл, Брюс и Джеми. Пино души не чаял в детях, учил их кататься на лыжах и любить горы. И он всегда становился душой компании, которая, казалось, неизменно находила Пино, в какой бы части света он ни оказался.

Но время от времени, по вечерам, нередко на прогулках, он вспоминал Анну и генерала Лейерса, и тогда сразу же тоска, смятение и чувство утраты одолевали его.

В 1960-х годах, когда Пино было около тридцати пяти лет, у них с Патрицией начались ссоры. Он считал, что она слишком много пьет. А она упрекала его в том, что он слишком много внимания уделяет другим женщинам, что он так ничего и не добился в жизни, разве что стал горнолыжным инструктором с мировой славой.

Семейная жизнь Пино стала нелегкой, он все чаще вспоминал об Анне, становился все беспокойнее при мысли о том, что больше никогда в жизни не будет у него такой глубокой и искренней любви. Он чувствовал себя как в клетке, и ему все чаще хотелось куда-то идти, ехать, бродить по свету.

После года путешествий Пино попросил у жены развода. Он познакомился с необычной, поразительно красивой молодой женщиной по имени Ивонна Уинсер, родственницей индонезийского президента Сукарно. Стоило им встретиться, как Пино влюбился по уши. Развод и повторный брак Пино стали сильным ударом для Патриции, она вскоре превратилась в алкоголичку. Пино отправил мальчиков в швейцарскую школу-пансион. Они много лет не могли его простить.

Когда умерли родители Пино, он унаследовал третью часть семейного бизнеса, что привело к трениям между ним и сестрой. Сиччи возмутилась: пока Пино наслаждался жизнью, она все силы отдавала рекламе бренда Лелла, а он теперь, почти ничего не сделав для бизнеса, получает третью его часть.

Деньги дали Пино еще больше свободы, но много лет тяга к бродяжничеству не посещала его. У них с Ивонной родились двое детей, Джоги и Елена. И он наладил отношения со своими сыновьями от первого брака.

Но после смерти Миммо старое беспокойство вернулось. Пино отправился в путешествие, которое должно было начаться во Франкфурте рейсом компании «Пан Ам» в Нью-Йорк. Но Эмилио Киареллотто уговорил Пино отложить отъезд на день, чтобы у них было время пообщаться. Пино так и сделал, а на следующий день узнал, что самолет, которым он собирался лететь, взорвался над Локерби в Шотландии, все пассажиры погибли.

Пино на этот раз отсутствовал несколько месяцев, путешествовал, смотрел мир, сам не понимал, чего ищет. Когда он вернулся, Ивонна после тринадцати лет брака решила, что, хотя и любит его, дальше жить с ним не может. Они развелись, но сохранили добрые отношения.

Пино старел. Его дети выросли, а банковский счет съежился, но он, даже когда ему перевалило за шестьдесят, пребывал в удивительно хорошем расположении духа. Катался на лыжах. Писал о спортивных автогонках для нескольких итальянских журналов. У него были интересные друзья и интересные женщины. Он никогда не говорил об Анне, генерале Лейерсе, отце Ре, «Каса Альпина». О том, чем занимался во время войны.

Одна исследовательница из Института альтруистической личности и просоциального поведения при

Калифорнийском университете Гумбольдта в 1980-е годы обратилась к Пино. Она писала работу о людях, которые рисковали своей жизнью, спасая других. Она сказала, что его имя попалось ей в Яд ва-Шеме, и это стало сюрпризом для Пино. Его никто никогда не спрашивал о том, чем он занимался под руководством отца Ре.

У Пино состоялся короткий разговор с молодой женщиной, но цель ее исследования выбила его из колеи, разбудила воспоминания об Анне, и он закончил беседу, пообещав, что заполнит подробный вопросник и отправит его исследовательнице. Он так никогда и не сделал этого.

Пино хранил молчание до конца 1990-х, когда познакомился в Северной Италии с Робертом Делендорфом, успешным американским предпринимателем, которому среди прочего принадлежала небольшая лыжная трасса в Калифорнии. Делендорф отошел от дел и теперь отдыхал на озере Маджиоре.

Они были приблизительно одного возраста, а потому подружились. Они ужинали вместе. Разговаривали. Смеялись. На третий вечер их знакомства Делендорф спросил:

– Пино, чем была для тебя война?

Взгляд Пино устремился вдаль, и после долгих колебаний он сказал:

– Я никому не рассказывал о моей войне, Боб. Но один мудрый человек сказал мне как-то, что, открывая наши сердца, мы становимся человечными, ранимыми и цельными. Пожалуй, я готов стать цельным.

Он рассказывал далеко за полночь. Делендорф ошеломленно слушал. Как же получилось, что никто не знал этой истории?

Случайная встреча Делендорфа и Пино в конечном счете привела неожиданно к обеду в городе Бозман (о чем я упоминал в предисловии), штат Монтана, – в тот самый вечер, когда моя жизнь зашла в тупик, – и к моему решению полететь в Италию и услышать историю из первых уст. Когда я впервые приземлился в Милане, Пино было почти восемьдесят. Но характером и энергией он был на двадцать лет моложе. На машине он гонял как сумасшедший. Прекрасно играл на рояле.

Когда три недели спустя я прощался с ним, Пино казался старше своих лет. Он поведал миру историю, которую держал в себе шесть десятилетий, и это больно ударило по нему, его, как и прежде, мучили вопросы, на которые он за всю жизнь так и не нашел ответов, в особенности вопросы, касающиеся генерала Ганса Лейерса. Что стало с ним?

Почему его не преследовали как военного преступника? Почему никто так и не удосужился выслушать мнение Пино о нем?

Мне потребовалось почти десять лет исследований, чтобы дать Пино ответы хотя бы на часть его вопросов, главным образом потому, что генерал Лейерс оказался весьма предприимчивым человеком с точки зрения заметания своих следов в истории. Как и другие офицеры «Организации Тодта». Хотя нацисты показали себя маниакальными архивариусами и хотя в подчинении «ОТ» были миллионы пленных и рабов, всех оставшихся документов об их деятельности не хватило, чтобы заполнить три шкафа.

Что касается генерала Лейерса, который, по собственному признанию, сидел по левую руку от Гитлера и предположительно являлся вторым по влиятельности человеком в Италии в течение двух последних лет Второй мировой войны, то осталось менее двух сотен страниц материалов, относящихся ко времени его пребывания на этой должности в Италии. В большинстве этих документов он назван всего лишь одним из участников тех или иных совещаний. Лишь на нескольких бумагах присутствует подпись Лейерса.

Однако из сохранившихся документов ясно, что, после того как Пино доставил генерала десантникам на перевал Бреннер, активы генерала в Германии и Швейцарии были заморожены. С перевала Лейерса отвезли в лагерь близ Инсбрука, где союзники содержали военнопленных. По странному стечению обстоятельств записей его допросов не сохранилось. Или они не были опубликованы. Не упоминается его фамилия и в открытых документах Нюрнбергского процесса по военным преступлениям.

Однако генерал написал для армии США отчет о деятельности «Организации Тодта» в Италии. Этот отчет находится в Национальном архиве Соединенных Штатов и, если в нескольких словах, представляет собой оправдание деятельности Лейерса.

В апреле 1947 года, через двадцать три месяца после окончания войны, Ганса Лейерса освободили из заключения. Тридцать четыре года спустя он умер в городе Эшвайлере, Германия. В течение почти девяти лет эти две даты были единственными сведениями о Лейерсе, в которых я не сомневался.

И вот, в июне 2015 года, работая с превосходным немецким исследователем и переводчиком Сильвией Фритцшинг, я нашел дочку генерала Лейерса Ингрид Брук, которая все еще жила в Эшвайлере. Хотя фрау Брук была при смерти, она согласилась рассказать мне об отце и о том, что случилось с ним после войны.

– Его поместили в лагерь для военнопленных, где он ждал суда в Нюрнберге, – сказала она, бледная и больная, в своей спальне в обширном немецком особняке, который унаследовала от родителей. – Его обвиняли в военных преступлениях, но…

Фрау Брук зашлась в кашле, а потом ей стало слишком плохо, и она не смогла продолжать свой рассказ. Но выяснилось, что духовный советник генерала Лейерса, в течение двадцати пяти лет бывший при нем, а также его друг и помощник на протяжении тридцати лет – оба могут дать мне объяснения или, по крайней мере, пересказать то, что поведал им Лейерс о своей службе в Италии и чудесном освобождении из лагеря для военнопленных.

Как рассказали Георг Кашел и преподобный Валентин Шмидт из Эшвайлера, генералу Лейерсу и в самом деле предъявлялись обвинения в военных преступлениях. Конкретные детали обвинения им неизвестны, и они заявили, что ничего не знают о рабах Лейерса или его участии в геноциде путем осуществления «Vernichtung durch Arbeit», нацистской доктрины «уничтожения работой», которая была частью политики Гитлера.

И преподобный, и управляющий имением Лейерса сходились, однако, в том, что Лейерса должны были судить в Нюрнберге вместе с другими нацистами и фашистами, совершившими военные преступления в Италии. Прошел год после окончания войны, потом еще один. За это время большинство из оставшихся гитлеровских палачей были осуждены и повешены, многие из них дали показания против Альберта Шпеера – рейхсминистра вооружений и военного производства и главы «Организации Тодта».

В Нюрнберге Шпеер заявил, что ничего не знал про концентрационные лагеря, хотя их и строила «Организация Тодта» и многие лагеря имели особенности, по которым безошибочно определялась их принадлежность к трудовым лагерям «ОТ». Поверили судьи Шпееру или просто отблагодарили его за изобличительную информацию, которой он поделился, – но так или иначе петля не затянулась на его шее.

Узнав, что Шпеер сдал и отправил на виселицу ближний круг Гитлера, генерал Лейерс заключил собственную сделку со следствием. Что касается себя лично, то генерал Лейерс предоставил доказательства того, что он среди прочего помогал евреям бежать из Италии, защищал высокопоставленных католиков, включая и кардинала Шустера, и спас компанию «Фиат» от полного уничтожения. Генерал также согласился дать показания на закрытом суде против своего высокопоставленного босса Альберта Шпеера. На основании показаний Лейерса личный архитектор Гитлера был в конечном счете осужден за обращение людей в рабов и отправлен отбывать двадцатилетний срок в тюрьме Шпандау.

Так, по крайней мере, священник и многолетний помощник Лейерса объясняли, почему тот был освобожден из лагеря для военнопленных в апреле 1947 года.

Хотя эти свидетельства весьма правдоподобны, легенда семьи Лейерса несколько сложнее. Менее чем через два года после окончания войны мир устал от ее последствий, продолжающийся Нюрнбергский процесс утратил свою актуальность. Кроме того, росла политическая озабоченность в связи с возрастающим влиянием коммунистических идей в Италии. Возобладала мысль, что сенсационные процессы над фашистами и нацистами будут только играть на руку красным.

«Несостоявшийся итальянский Нюрнберг» – так охарактеризовал произошедшее историк Микеле Баттити. Нацисты и фашисты (включая и генерала Лейерса), на совести которых немыслимые преступления, весной и летом 1947 года были просто отпущены на свободу.

Лейерса не судили за его преступления. Ему не предъявили обвинения в убийстве дармовой рабочей силы. Все зверства, совершавшиеся в Северной Италии в последние два года войны, с помощью юридических закорючек были объявлены неподсудными и забыты.

Лейерс с женой Ханнелизе, сыном Гансом Юргеном и дочерью Ингрид вернулся в Дюссельдорф. Во время войны его жена унаследовала «Хаус палант» – средневековый особняк и имение в Эшвайлере. Лейерсу понадобилось шесть лет юридических баталий, чтобы стать полновластным владельцем этой собственности, и он до конца дней восстанавливал поместье и управлял им.

Начал он с реставрации большого особняка и подсобных построек, которые по иронии судьбы незадолго до окончания войны были сожжены поляками, находившимися в рабстве у «Организации Тодта». Священник и помощник Лейерса сказали, что он ни разу не говорил о тех двенадцати миллионах людей, принуждавшихся к рабскому труду по всей Европе.

Не знали они и о том, откуда у генерала взялись огромные деньги, необходимые для восстановления имения, они только говорили, что Лейерс после войны консультировал крупнейшие немецкие компании, включая стального магната Круппа и производителя снарядов Флика.

Они говорили, что у Лейерса было множество знакомых и кто-то из них неизменно оказывался в долгу перед ним. Если ему вдруг требовалось что-то, ну, скажем, трактор, некто вдруг дарил ему трактор. Это происходило постоянно. Говорили, что «Фиат» так благодарен Лейерсу, что раз в два года посылает ему бесплатно новую машину.

Послевоенная жизнь Ганса Лейерса сложилась удачно. Как он и предсказывал, после Адольфа Гитлера ему было так же хорошо, как до Адольфа Гитлера и при Адольфе Гитлере.

Лейерс после освобождения из лагеря стал примерным прихожанином. Он оплатил постройку церкви Воскресения в Эшвайлере, которая находится в нескольких минутах езды от имения по дороге Ганс-Лейерс-Вег, названной так в память о генерале.

Лейерс имел репутацию человека, умевшего «доводить дело до конца», и люди, включая его священника и помощника, советовали ему заняться политикой. Генерал отказался, сказав, что он предпочитает быть «человеком в тени, нажимающим на кнопки». Он никогда не хотел быть на виду.

Лейерс дожил до преклонных лет, присутствовал на защите диссертации сына, получившего степень доктора технических наук. Его дочь благополучно вышла замуж. Лейерс редко говорил о войне, разве что хвастался иногда, что никогда не работал на Альберта Шпеера, а подчинялся непосредственно Гитлеру.

Личный архитектор Гитлера вышел из тюрьмы Шпандау в 1966 году и вскоре нанес визит Лейерсу. Шпеер поначалу вел себя дружелюбно, потом, выпив, стал враждебен, намекал, что ему известно о показаниях, которые дал против него генерал. Лейерс выставил Шпеера из дома. Книга Шпеера «Внутри Третьего рейха», рассказывающая о взлете и падении Гитлера, вызвала у Лейерса раздражение, он назвал это сочинение нагромождением лжи.

Лейерс умер в 1981 году, после продолжительной болезни. Он похоронен под огромным камнем на кладбище между церковью, которую он построил, и домом, в котором жил долго после того, как оставил Пино Леллу на перевале Бреннер.

– Тот Лейерс, которого я знал, был добрым человеком, выступавшим против насилия, – сказал преподобный Шмидт. – Лейерс был инженером, он поступил в армию, потому что там ему предложили работу. Он не был членом нацистской партии. Если на его совести есть военные преступления, то я убежден, что его вынудили к этому. Вероятно, он делал это, потому что к его виску приставили пистолет и у него не оставалось выбора.

Неделю спустя после этих разговоров я нанес Пино Лелле еще один визит в доме у озера Маджиоре. В то время ему было восемьдесят девять лет. Моложавый старик с седой бородой, в очках в металлической оправе и модном черном берете. Как и всегда, он был общителен, склонен пошутить, бодр, он жил con smania, и это было тем более удивительно, что незадолго до моего приезда он катался на мотоцикле и попал в дорожную аварию.

Мы отправились в его любимое кафе на берегу озера в городке Леза, где он жил. За стаканчиком кьянти я рассказал Пино о судьбе генерала Лейерса. Я закончил, а он долгое время сидел, глядя на воду, на его лице отражалась буря эмоций. Семьдесят лет прошло. Завершились семь десятилетий незнания.

То ли дело было в выпитом вине, то ли я слишком долго размышлял над этой историей, но Пино, эта добрая и отзывчивая душа, Пино, выживший, чтобы рассказать свою историю, в тот момент, казалось, приоткрыл мне дверь в давно ушедший мир, в котором все еще действовали призраки войны и мужества, демоны ненависти и бесчеловечности и где звучали арии веры и любви. Я сидел рядом с Пино, и, пока рассказывал ему то, о чем мне стало известно, у меня мурашки бежали по коже, и я снова думал о том, как мне повезло, какая для меня честь – дополнить его историю.

– Вы уверены во всем этом, мой друг? – спросил наконец Пино.

– Я был на могиле Лейерса. Разговаривал с его дочерью. Со священником, которому он исповедовался.

Наконец Пино недоуменно покачал головой, пожал плечами и воздел к небу руки:

– Mon gйnйral – он пребывал в тени, он так и остался до самого конца призраком моей оперы.

Потом он закинул назад голову и рассмеялся над нелепостью и несправедливостью жизни.

Помолчав несколько мгновений, Пино сказал:

– Знаете, мой друг, на будущий год мне исполнится девяносто, а жизнь не перестает меня удивлять. Мы никогда не знаем, что произойдет завтра, что мы увидим, какой важный человек появится в нашей жизни или какого важного человека мы потеряем. Жизнь – это изменения, постоянные изменения, если только нам не повезет и мы не найдем в жизни комедию, а перемены – это всегда драма, чтобы не сказать – трагедия. Но когда все позади, даже когда небеса становятся алыми и угрожающими, я все же верю: если удача сопутствует нам и мы остаемся живы, мы должны быть благодарны за чудо каждого мгновения, каждого дня, каким бы плохим он ни был. И мы должны верить в Господа, и во Вселенную, и в лучшее завтра, даже если эта вера не всегда оправданна.

– Таково представление Пино Леллы о долгой счастливой жизни? – спросил я.

Он рассмеялся и погрозил пальцем:

– Во всяком случае, о счастливой части долгой жизни. Песня, которая должна быть спета.

Потом Пино посмотрел на север, по другую сторону озера, на свои любимые Альпы, устремляющиеся в летнем воздухе ввысь, как невероятные соборы. Он сделал глоток кьянти. Его глаза затуманились, поднялись к небу, и мы долгое время сидели молча, а старик пребывал где-то очень, очень далеко.

Озерная вода плескалась о подпорную береговую стену. Пролетел белый пеликан. Где-то за нами прозвучал велосипедный звонок, и девушка в седле рассмеялась.

Когда Пино наконец снял очки, солнце уже садилось, окрашивая озеро в медно-золотистый цвет. Он отер слезы и снова надел очки. Потом посмотрел на меня, улыбнулся печальной, милой улыбкой и приложил ладонь к сердцу.

– Простите старику его воспоминания, – сказал Пино. – Бывает такая любовь, которая не умирает никогда.