Глава вторая
1
Разверзлись небеса, и начался потоп. Пино со всех ног бежал за Миммо к кварталу мод, он промок, но ему было все равно. Анна пойдет с ним в кино. Она сказала «да». У него голова пошла кругом.
Братья были мокры до нитки, а молния сверкала вовсю, когда они нырнули в мастерскую, совмещенную с магазином их дяди в здании цвета ржавчины по адресу: Виа Пьетро Верри, дом семь, – «Продажа чемоданов Альбанезе».
С парней капала вода, когда они вошли в длинный, узкий магазин, воздух в котором был насыщен густым запахом новой кожи. На полках стояли превосходные кейсы и сумки, чемоданы и саквояжи. На стендах за стеклом лежали кожаные бумажники, портсигары с красивыми узорами и портфели. В магазине находилось два посетителя – пожилая женщина у дверей, а за ней, в дальнем конце, немецкий офицер в черно-серой форме.
Пино смотрел на него, но слышал слова пожилой женщины:
– Так какую, Альберт?
– Слушайтесь своего сердца, – сказал ей человек за прилавком. Крупный, с широкой грудью, усатый, в великолепном костюме мышиного цвета, крахмальной белой рубашке и изящном галстуке-бабочке в горошек.
– Но мне нравятся обе, – сказала посетительница.
Он погладил усы, ухмыльнулся и воскликнул:
– Тогда покупайте обе!
Она подумала, хихикнула:
– Что ж, может, и куплю.
– Отлично! Отлично! – сказал он, потирая руки. – Грета, принеси мне коробки для этой великолепной синьоры с безупречным вкусом.
– Я сейчас занята, Альберт, – ответила Грета, австрийская тетушка Пино, она обслуживала немца. Это была высокая худая женщина с короткими каштановыми волосами и легкой улыбкой. Немец курил, разглядывая портсигар в кожаном футляре.
– Я принесу коробки, дядя Альберт, – сказал Пино.
Дядя Альберт стрельнул в сторону Пино глазами:
– Вытрись сначала.
Пино, думая об Анне, двинулся к двери в мастерскую, минуя тетушку и немца. Офицер повернулся и посмотрел на Пино, на его лацканах мелькнули полковничьи дубовые листья. На околыше офицерской фуражки красовался Totenkopf – маленький череп с костями, под орлом, держащим в когтях свастику. Пино знал, что этот высокопоставленный офицер служит в Geheime Staatspolizei – гестапо, секретной службе Гитлера. Среднего роста и сложения, с тонким носом и надменными губами, гестаповец смотрел на мир пустыми темными глазами, по которым ничего нельзя было прочесть.
Пино, чувствуя испуг, открыл дверь и вошел в мастерскую – большое помещение с высоким потолком. Мастерицы и резальщики заканчивали работу. Он нашел ветошь и вытер руки. Потом взял две картонные коробки с логотипом Альбанезе и направился обратно в магазин, его мысли снова радостно вернулись к Анне.
Она была красивой, старше его и…
Он помедлил, прежде чем открыть дверь. Полковник гестапо как раз выходил из магазина под дождь. Тетушка Пино стояла у дверей, провожая полковника взглядом и кивая.
Когда она закрыла за гестаповцем дверь, Пино почувствовал себя лучше.
Он помог дяде упаковать две сумочки. Клиентка ушла, и дядя Альберт попросил Миммо запереть входную дверь и повесить табличку «Закрыто» в окне.
Когда Миммо сделал это, дядя Альберт сказал:
– Ты запомнила его имя?
– Штандартенфюрер Вальтер Рауфф, – ответила тетя Грета. – Новый шеф гестапо в Северной Италии. Он приехал с Украины. Туллио за ним присматривает.
– Туллио вернулся? – удивленно и радостно спросил Пино. Туллио Галимберти, его идол и близкий друг семьи, был на пять лет старше его.
– Вчера, – сказал дядя Альберт.
– Рауфф сказал, что гестапо будет находиться в отеле «Реджина».
– Кому принадлежит Италия – Муссолини или Гитлеру? – проворчал ее муж.
– Это не имеет значения, – сказал Пино, пытаясь убедить их. – Война скоро закончится, придут американцы – и повсюду будет джаз!
Дядя Альберт отрицательно покачал головой:
– Это зависит от немцев и дуче.
– Пино, ты смотришь на часы? – спросила тетя Грета. – Твоя мать ждала вас двоих час назад, ей нужна ваша помощь – она готовится к вечеринке.
Пино почувствовал пустоту в желудке. Его мать была не из тех людей, которых можно разочаровывать.
– Я вас увижу позднее? – спросил он, направляясь к двери с Миммо, который шел следом.
– Мы непременно придем, – сказал дядя Альберт.
2
Когда ребята добрались до дома номер три по Виа Монтенаполеоне, принадлежащий их родителям магазин «Le Borsette di Lella» – «Сумочки ди Лелла» – уже закрылся. При мыслях о матери Пино охватывал страх. Он надеялся, что поблизости будет отец и уймет этот ураган страстей. Когда они поднимались по лестнице, до них доносились запахи пищи: ягнятина с чесноком, свеженарезанный базилик, хлеб только что из духовки.
Они окрыли дверь в просторную квартиру, гудевшую голосами большого числа людей. Их постоянная горничная и еще одна, специально нанятая для такого случая, суетились в столовой, расставляли хрусталь, столовые приборы и фарфор. В гостиной высокий, худой, сутулый человек со скрипкой и смычком стоял спиной к дверям и играл какую-то мелодию, незнакомую Пино. Человек сфальшивил и перестал играть, тряхнув головой.
– Папа? – тихо позвал Пино. – У нас что-то случилось?
Микеле Лелла опустил скрипку и повернулся, прикусив щеку. Ответить он не успел – в коридор из кухни выбежала шестилетняя девочка. Младшая сестра Пино, Сиччи, остановилась перед ним и спросила:
– Пино, где ты был? Мама тобой недовольна. И тобой тоже, Миммо.
Пино проигнорировал ее – все его внимание было теперь приковано к локомотиву в переднике, пыхтя и неотвратимо надвигающемуся из кухни. Он мог поклясться, что видел дым, выходящий из ушей матери. Порция Джемма была не менее чем на тридцать сантиметров ниже старшего сына и килограммов на двадцать легче. Но она подошла к Пино, сняла очки и потрясла ими перед его носом.
– Я тебя просила быть дома в четыре, а сейчас четверть шестого, – сказала она. – Ты ведешь себя как ребенок. Я в большей мере могу рассчитывать на помощь твоей сестры.
Сиччи задрала нос и кивнула.
Несколько мгновений Пино не знал, что сказать. Но тут вдруг его посетило вдохновение: взгляд у него стал беспомощный, он согнулся и ухватился руками за живот.
– Извини мама, – сказал он. – Я что-то съел на улице. У меня началось расстройство, а потом нас застала гроза, и мы были вынуждены переждать у дяди Альберта.
Порция скрестила руки на груди, вперила в него взгляд. Сиччи приняла такую же скептическую позу.
Мать перевела взгляд на Миммо:
– Это правда, Доменико?
Пино настороженно посмотрел на брата.
Миммо кивнул:
– Я ему говорил, что у сосиски сомнительный вид, но он меня не послушал. Пино в три кафе забегал в туалет. А в магазине у дяди Альберта был полковник из гестапо. Он сказал, что они занимают отель «Реджина».
Мать побледнела:
– Что?
Пино скорчил гримасу, согнулся еще сильнее:
– Мне нужно выйти.
Сиччи подозрительно посмотрела на него, но гнев матери сменился тревогой.
– Иди, иди! Только руки потом не забудь помыть.
Пино поспешил по коридору. И услышал голос у себя за спиной:
– А ты куда, Миммо? У тебя же нет расстройства.
– Мама, – жалобным голосом сказал Миммо. – Пино все всегда сходит с рук.
Пино не стал ждать ответа матери. Он пробежал по кухне с ее невероятными запахами, поднялся по лестнице, которая вела на второй этаж квартиры и в ватерклозет. Он посидел внутри десять убедительных минут, отданных без остатка воспоминаниям об Анне, в особенности тому, как она удивленно посмотрела на него, перейдя трамвайные пути. Его щеки покрылись румянцем, он чиркнул спичкой, чтобы прикрыть отсутствие дурного запаха, а потом улегся на свою кровать и включил приемник, настроенный на волну Би-би-си и джазовую программу – Пино не пропускал ни одной.
Оркестр Дюка Эллингтона играл «Cotton Tail» – «Кролика», одну из его последних любимых композиций, и он закрыл глаза от наслаждения, слушая соло на саксофоне Бена Вебстера. Пино влюбился в джаз с первого раза, когда услышал Билли Холидей и Лестера Янга, исполнявших «Не могу начать». Хоть это и звучало еретически в доме Лелла (где царили опера и классическая музыка), с того дня Пино считал, что джаз – величайший музыкальный жанр. Это убеждение породило в нем желание побывать в Штатах, где родился джаз. Это была самая заветная его мечта.
Пино размышлял о том, какой может быть жизнь в Америке. Язык не составлял проблемы. Его вырастили две няньки – одна из Лондона, другая из Парижа. На всех трех языках он говорил чуть ли не с детства. Неужели в Америке повсюду джаз? Неужели это что-то вроде вот такого прекрасного звукового занавеса, который колышется при каждом движении? А американские девчонки? Есть среди них такие хорошенькие, как Анна?
«Кролик» закончился. Начался «Кати их» Бенни Гудмена в ритме буги-вуги, переходящем в соло кларнета, Пино вскочил с кровати, сбросил туфли и принялся изображать свинг, представляя, как они с красавицей Анной танцуют линди-хоп, – никакой тебе войны, никаких нацистов, только музыка, еда, вино и любовь.
Потом он понял, что музыка играет слишком громко, и приглушил звук. Он не хотел, чтобы пришел отец и между ними начался очередной спор о музыке. Микеле презирал джаз. Неделей ранее он застал Пино за семейным «Стейнвеем» – Пино пытался наигрывать «Собаку в стиле блюз» Мида Люкса Льюиса; по мнению отца, сын словно осквернил святыню.
Пино принял душ и переоделся. Через несколько минут после того, как колокола на соборе отбили шесть, Пино забрался на кровать и посмотрел в окно. Грозовые тучи ушли, с улиц Сан-Бабилы доносились знакомые звуки. Закрывались магазины. Богатые и модные миланцы спешили по домам. Он слышал их оживленные голоса, сливавшиеся в один уличный хор, – смеющиеся маленьким радостям женщины, дети, плачущие над своими минутными трагедиями, мужчины, спорящие из-за пустяков, просто из итальянской любви к словесной перепалке и напускному гневу.
Пино вздрогнул, услышав донесшийся снизу звонок в квартиру. Он услышал радостные приветственные голоса, посмотрел на часы – они показывали четверть седьмого. Сеанс начинался в семь, а до кинотеатра и Анны путь был неблизкий.
Пино высунул ногу из окна, нащупал карниз, по которому можно было добраться до пожарной лестницы, когда услышал резкий смех за спиной.
– Она не придет, – сказал Миммо.
– Непременно придет, – возразил Пино и целиком вылез из окна.
До земли было не меньше девяти метров, а ширина карниза не позволяла разгуляться. Ему пришлось прижаться спиной к стене и, потихоньку перебирая ногами, перебраться к другому окну. Он влез в него и направился к запасной лестнице. Минуту спустя он уже был на земле и спешил к кинотеатру.
3
Вход в кино не был освещен, этого требовали правила светомаскировки. Но сердце Пино забилось сильнее, когда он увидел на афише имена Фреда Астера и Риты Хейворт. Он любил голливудские мюзиклы, в особенности с музыкой в стиле свинг. И ему снилась Рита Хейворт, которая… ладно, не будем…
Пино купил два билета. Другие зрители заходили в кинотеатр, а он стоял, оглядывая улицу в поисках Анны. Он ждал, пока тоскливое, опустошительное понимание не пришло к нему: ждать бесполезно.
– Я тебе говорил, – сказал Миммо, появившийся вдруг словно ниоткуда.
Пино хотел рассердиться, но не мог. В глубине души он признавал интуицию и чутье младшего брата, его ум и уличную смекалку. Он протянул Миммо билет.
Они вошли в кинотеатр, сели на свои места.
– Пино? – тихо спросил Миммо. – Когда ты начал расти? В пятнадцать?
Пино подавил улыбку. Его брат всегда сетовал на свой малый рост.
– Вообще-то, уже после шестнадцати.
– Но бывает, что и раньше?
– Бывает.
Свет в зале погас, начался пропагандистский киножурнал. Пино все еще переживал, что Анна обманула его, когда на экране появился дуче. В генеральском мундире, увешанном медалями, в бриджах и сверкающих черных сапогах для верховой езды, доходящих до колена, Бенито Муссолини прохаживался с одним из своих полевых командиров по берегу Лигурийского моря.
Закадровый голос сообщил, что итальянский диктатор инспектирует укрепления. На экране дуче шел, сцепив руки за спиной. Императорский подбородок указывал на горизонт. Спина напоминала триумфальную арку. Грудь была выпячена вперед.
– Он похож на петушка, – сказал Пино.
– Ш-ш-ш-ш! – прошептал Миммо. – Не так громко.
– Да почему? Как его увидишь, сразу ждешь, что он тебе прокричит «кукареку».
Его брат усмехнулся, а с экрана продолжали распространяться об итальянской системе обороны и о растущем уважении к Муссолини в мире. Это была чистейшая пропаганда. Пино каждый вечер слушал Би-би-си. Он знал: то, что он видит на экране, не соответствует действительности, и порадовался, когда кинохроника закончилась и начался фильм.
Вскоре комедийный сюжет фильма и сцены, в которых Хейворт танцевала с Астером, увлекли Пино.
– Рита! – со вздохом сказал Пино, когда Хейворт принялась вращаться и подол ее платья взметнулся, как плащ матадора. – Она так элегантна, почти как Анна.
Миммо поморщился:
– Она тебя обманула.
– Но она так красива! – прошептал Пино.
Завыли сирены воздушной тревоги, люди с криками вскочили со своих мест.
Сцена замерла на крупном плане: Астер и Хейворт танцуют, прижавшись щека к щеке, их губы и улыбки обращены к объятым паникой зрителям.
Экран погас, и рядом с кинотеатром раздались выстрелы зениток, а первые невидимые бомбардировщики союзников открыли люки, и вниз полетели бомбы – прелюдия к огню и разрушению, ожидавшим Милан.
