Глава двадцать вторая
1
В Северной Италии в ноябре 1944 года под напором ветров температура воздуха падала с каждым днем. Британский фельдмаршал Александер призвал по радио мелкие разрозненные отряды итальянского Сопротивления объединиться в партизанские армии и атаковать немцев. На улицы Милана с небес сыпались теперь не бомбы, а листовки, призывающие граждан к сопротивлению. Частота партизанских атак на немцев выросла. Опасности подстерегали нацистов почти на каждом шагу.
В декабре снег засыпал Альпы. С гор одна за другой сходили метели, покрывая белым одеялом не только Милан, но и Рим. Лейерс и Пино чуть не каждый день инспектировали оборонительные сооружения Готской линии в Апеннинах.
Немецкие солдаты, сгрудившись, грелись у костров в пулеметных гнездах, у артиллерийских точек, под самодельными брезентовыми навесами. Нужны еще одеяла, говорили Лейерсу офицеры «ОТ». Нужны еще продукты. Шерстяные свитера и носки. Зима разбушевалась, и всем немецким солдатам на высотах доставалось по полной.
Генерала Лейерса, казалось, искренне трогало их положение, и он не давал продыху ни себе, ни Пино, чтобы удовлетворить их нужды. Лейерс заказал одеяла на фабрике в Генуе, шерстяные носки на фабриках в Милане и Турине. Он опустошил полки магазинов всех трех городов, усугубив страдания итальянцев.
В середине декабря Лейерс решил реквизировать еще скот у фермеров, забить его и поставить мясо в войска на Рождество вместе с множеством ящиков вина, украденных с виноделен Тосканы.
Рано утром в пятницу, 22 декабря 1944 года, Лейерс приказал Пино опять везти его на вокзал Монцы. Генерал вышел из «фиата» с саквояжем и приказал Пино ждать его. Среди белого дня Пино не мог последовать за Лейерсом – тот наверняка увидел бы его. Когда генерал вернулся, его саквояж, казалось, потяжелел.
– Граница со Швейцарией над Лугано, – сказал Лейерс.
Пино вел машину, думая, что в саквояже теперь лежат один или два, а то и больше золотых кирпичей. На границе генерал приказал Пино ждать в машине. Когда Лейерс пересекал границу, шел сильный снег. Через восемь часов, за которые Пино истомился до ломоты в костях, генерал вернулся и приказал Пино возвращаться в Милан.
2
– Ты уверен, что он увез золото в Швейцарию? – спросил дядя Альберт.
– А что еще мог он делать в депо? – сказал Пино. – Закапывать тела? Шесть недель спустя?
– Ты прав. Я…
– Что? – спросил Пино.
– Немецкие радиопеленгаторы работают все лучше. Они теперь гораздо быстрее определяют местонахождение рации. Бака за последний месяц два раза едва уходил от них. А наказание тебе известно.
– И что вы собираетесь делать?
Тетушка Грета перестала мыть посуду в раковине, повернулась к мужу, который пристально смотрел на племянника.
– Альберт, – сказала она, – я думаю, неправильно просить его о таких вещах. Мальчик и без того делает достаточно. Пусть попробует кто-нибудь другой.
– Никого другого у нас нет, – сказал дядюшка.
– Ты не говорил об этом с Микеле.
– Я собирался попросить Пино сделать это.
– Да что «это»? – раздраженно спросил Пино.
Дядюшка задумался, потом сказал:
– Помнишь, что под квартирой твоих родителей?
– Квартира для высокопоставленных нацистов?
– Да. Тебе эта идея покажется странной.
– Я сразу сказала тебе, что это нелепая затея, Альберт, а теперь чем больше я об этом думаю, тем безумнее она мне кажется, – сказала тетушка Грета.
– Ну, это пусть Пино решает.
Пино зевнул и проговорил:
– Через две минуты я иду домой спать, скажете вы мне, что надумали, или нет.
– В квартире под вами установлена коротковолновая рация, – сказал дядя Альберт. – Провод от нее выходит в окно к антенне, установленной на наружной стене террасы твоих родителей.
Пино помнил это, но пока так и не мог понять, к чему ведет дядюшка.
– Так вот, я думаю, – продолжил дядя Альберт, – если немецкие пеленгаторы ищут незаконные рации, ведущие передачи через незаконные антенны, то мы можем их одурачить, подсоединив нашу незаконную рацию к законной немецкой антенне. Понимаешь? Мы врежемся в их кабель нашей антенной и будем посылать сигнал через законную немецкую антенну. Когда пеленгаторы засекут сигнал, то скажут: «Это кто-то из наших». И точка.
– А если они будут знать, что сейчас их передатчик должен молчать, не придут ли они на нашу террасу?
– Мы дождемся, когда они закончат свою передачу, а потом, как только они отключатся, сразу же пустим свой сигнал.
– И что будет, если рацию найдут в нашей квартире? – спросил Пино.
– Ничего хорошего.
– Папа в курсе?
– Сначала я хочу, чтобы ты рассказал Микеле, чем ты на самом деле занимаешься у немцев.
Хотя родители и настояли на том, чтобы он поступил в «Организацию Тодта», Пино видел, как отец реагировал на свастику на его рукаве, как он отворачивался и кривил губы от стыда.
Пусть возможность открыть отцу правду и воодушевила Пино, но он сказал:
– Я думал, что чем меньше народу знает, тем лучше.
– Да, я сам так говорил. Но если Микеле будет знать о рисках, которым ты подвергаешься, работая на Сопротивление, то он согласится с моим планом.
Пино задумался.
– Ну, положим, папа согласится. Как вы пронесете туда рацию? Там ведь охрана внизу.
Дядя Альберт улыбнулся:
– А вот тут ты и вступишь в дело, мой мальчик.
3
Тем вечером дома отец Пино, выслушав его рассказ, спросил, пристально глядя на сына:
– Ты и в самом деле секретный агент?
Пино кивнул:
– Мы не могли тебе сказать, но теперь должны.
Микеле покачал головой, потом поманил Пино к себе и неуклюже обнял.
– Прости, – сказал он.
Пино смирил эмоции и сказал:
– Я понимаю.
Микеле отстранился от сына, заглянул в его сияющие глаза:
– Ты отважный человек. Я бы так не смог. И у тебя способности, о которых я даже не подозревал. Я горжусь тобой, Пино. Я хочу, чтобы ты знал это, что бы ни случилось с нами, пока идет эта война.
Эти слова много значили для Пино, и у него перехватило горло.
– Папа…
Отец потрепал его по щеке, видя, что он не может продолжать.
– Если ты сможешь пронести рацию мимо часовых, пусть так и будет. Я хочу внести свой вклад.
– Спасибо, папа, – сказал наконец Пино. – Я дождусь, когда ты уедешь на Рождество к маме и Сиччи. Тогда ты сможешь говорить, что ничего не знал.
Микеле огорченно сказал:
– Твоя мать будет расстроена.
– Я не могу поехать, папа. Я нужен генералу Лейерсу.
– Можно я скажу Миммо о тебе, если он проявится?
– Нет.
– Но он думает…
– Я знаю, что он думает, но мне придется жить с этим до конца войны, – сказал Пино. – Когда ты видел его в последний раз?
– Три месяца назад. Он сказал, что отправляется на юг в Пьемонт проходить военную подготовку. Я пытался его остановить, но упрямство твоего брата непобедимо. Он вылез из твоего окна на карниз и спустился. С шестого этажа. Ты можешь себе такое представить?
Пино вспомнил себя помоложе, когда он так же уходил из дому. Стараясь сдержать улыбку, он сказал:
– Доменико Лелла. Единственный и неповторимый. Мне его не хватает.
Микеле отер глаза:
– Один Господь знает, во что он ввязался.
4
На следующий день поздно вечером, проведя многие часы в машине генерала Лейерса, Пино сидел в кухне Долли, ел превосходное ризотто Анны и смотрел перед собой.
Анна слегка толкнула его ногой в голень.
– Что? – вздрогнул Пино.
– Ты сегодня где-то не здесь.
Он вздохнул, потом прошептал:
– Ты уверена, что они спят?
– Я уверена, что они в комнате Долли.
Пино, по-прежнему шепотом, продолжил:
– Не хотел тебя втягивать, но чем больше думаю об этом, тем яснее понимаю, что ты можешь помочь мне кое в чем важном, но опасном для нас обоих.
Анна сначала смотрела на него восторженно, потом ее выражение сменилось на более трезвое, наконец он увидел страх в ее глазах.
– Если я откажусь, ты сделаешь это один?
– Да.
Она задумалась на секунду, потом сказала:
– Что от меня требуется?
– Ты не хочешь сначала узнать, что мне нужно, прежде чем соглашаться?
– Я тебе доверяю, Пино, – сказала Анна. – Ты мне скажи, что от меня требуется.
5
Даже в разгар войны, отчаяния и разрухи канун Рождества остается днем, когда торжествуют доброта и надежда. Подтверждение тому Пино сначала увидел, когда генерал Лейерс, наблюдая за распределением украденного хлеба, мяса, вина и сыра, на Готской линии изображал из себя Weihnachtsmann – рождественского деда. Он увидел это еще раз тем же вечером, когда он и Анна стояли в Дуомо на ночной мессе вместе с тысячами миланцев, втиснувшихся в три громадных нефа собора. Немцы отказались отменить на эту ночь комендантский час, а потому месса проводилась раньше обычного.
Вел службу кардинал Шустер. Если Анне кардинал был почти не виден, то Пино при своем росте видел его прекрасно – тот читал проповедь, в которой рассказывал о невзгодах, сопутствовавших рождению Иисуса, и призывал прихожан к сплочению.
– «Да не смущается сердце ваше», – говорил кардинал Милана. – Эти пять слов Иисуса Христа, нашего Господа и Спасителя, сильнее пуль, пушек и бомб. Люди, которые следуют этим словам, не боятся, они сильны. «Да не смущается сердце ваше». Люди, которые следуют этим словам, без сомнения, одержат победу над тиранами и их армиями страха. Так было вот уже тысяча девятьсот сорок четыре года. И я уверяю вас, что так будет и во все времена.
Начал петь хор, и многие в толпе вокруг Пино испытали воодушевление, выслушав дерзкую проповедь кардинала Шустера. Они принялись петь вместе с хором, и Пино увидел, как изможденные, уставшие от войны лица загорались надеждой, веселились даже в такие дни, когда радость в жизни слишком большого числа людей стала редкостью.
– Ты благодарил Бога? – спросила Анна, когда они по окончании мессы вышли из собора.
Она переложила пакет с покупками из одной руки в другую.
– Да, – ответил Пино. – Я благодарил Бога за то, что он подарил мне тебя.
– Так бы и слушала тебя. Как это приятно.
– Это правда. Благодаря тебе, Анна, я перестал бояться.
– А я вот осталась такой же трусихой, как и прежде.
– А ты не бойся, – сказал Пино, кладя руку ей на плечо. – Делай то, что делаю я иногда, когда мне страшно: представь себе, что ты – другой человек, который гораздо смелее и умнее.
Они прошли мимо темной поврежденной громады Ла Скала, направляясь к магазину кожаных изделий.
– Пожалуй, у меня это получится, – сказала Анна. – Я имею в виду – действовать, как кто-то другой.
– Я уверен, что получится, – сказал Пино, и остальную часть пути до дома дяди Альберта он чувствовал себя неуязвимым, потому что рядом шла Анна.
Они постучали с заднего входа. Дядя Альберт открыл дверь в пошивочную мастерскую, и они вошли в помещение, насыщенное запахом дубленой кожи. Дядюшка включил свет и спросил:
– Кто это с тобой?
– Мой друг, – ответил Пино. – Анна-Марта. Она мне поможет.
– Помнится, я говорил, что лучше тебе это сделать одному.
– Поскольку я рискую своей жизнью, то буду делать так, как считаю нужным.
– Как именно?
– Не хочу говорить.
Дяде Альберту такой поворот событий не понравился, но он тем не менее продемонстрировал уважение к Пино:
– Как я могу помочь? Что тебе нужно?
– Три бутылки вина. Одна початая, но… чтобы пробка была на месте.
– Хорошо, – ответил дядюшка и направился наверх, в квартиру.
Пино начал переодеваться – сменил гражданскую одежду на свою форму. Анна поставила пакеты и прошлась по мастерской, разглядывая раскроечные столики, швейные машинки и полки с великолепными кожаными изделиями в разной степени готовности.
– Мне нравится, – сказала она.
– Что?
– Тот мир, в котором ты живешь. Запахи. Красивые вещи. Для меня это как сон.
– Я никогда не смотрел на это так, как ты, но, пожалуй, ты права.
Дядя Альберт спустился сверху с тетушкой Гретой и Бакой. Радист нес коричневый чемодан с ремнями и двойным дном – Пино видел этот чемодан в апреле.
Дядюшка посмотрел на Анну, которая все еще восхищалась кожаными вещицами.
– Анне нравятся ваши изделия, – сказал Пино.
Дядюшка смягчился:
– Правда? Вам это нравится?
– Такая превосходная работа, – сказала Анна. – Как вы этому научились?
– Так и научились, – сказала тетушка Грета, подозрительно оглядывая Анну. – У мастера. Кто вы? Откуда вы знаете Пино?
– Мы вроде как работаем вместе, – сказал Пино. – Анне можно доверять. Я доверяю.
Хотя слова Пино и не окончательно убедили тетю Грету, она не стала возражать. Бака протянул Пино чемодан. Вблизи было видно, насколько радист устал, вымотался. Человек, который слишком долго пробыл в бегах.
– Береги ее, – сказал Бака, кивая на рацию. – Ее голос проникает повсюду, но она не любит грубого обращения.
Пино взял чемодан, отметил, насколько он легок, и спросил:
– Как вы пронесли его в Сан-Бабилу и не попались?
– Туннели, – сказал дядя Альберт, посмотрев на часы. – Тебе нужно спешить, Пино. Не стоит делать это во время комендантского часа.
– Анна, ты можешь принести пакет и две неоткрытые бутылки?
Анна поставила кожаную сумочку, которую с восторгом разглядывала, взяла то, что просил Пино, и направилась в дальнюю часть мастерской. Пино открыл чемодан. Они положили внутрь вино и продукты из пакета, укрыв двойное дно, в котором находились рация и генератор.
– Порядок, – сказал Пино, когда они застегнули ремни. – Мы уходим.
– Сначала обниму тебя, – сказала тетя Грета. – Счастливого Рождества, Пино. Иди с Богом. – Она посмотрела на Анну. – И вам тоже счастливого Рождества, синьорина.
– Счастливого Рождества, синьора, – с улыбкой ответила Анна.
Дядя Альберт протянул ей сумочку, которой она только что восхищалась, и сказал:
– Счастливого Рождества отважной и прекрасной Анне-Марте.
Анна была ошеломлена, но взяла сумочку, как маленькая девочка берет драгоценную куклу.
– У меня за всю жизнь не было такого замечательного подарка. Я с ней никогда не расстанусь. Спасибо. Спасибо вам.
– Нам приятно сделать вам подарок, – сказала тетя Грета.
– Берегите себя, – сказал дядя Альберт. – Оба. И счастливого Рождества.
6
Когда дверь закрылась, Пино почувствовал на своих плечах тяжесть того, что им предстоит. Быть пойманным с американской коротковолновой рацией означало получить смертный приговор. Остановившись в переулке, Пино вытащил пробку из бутылки и сделал большой глоток превосходного кьянти, открытого для них дядей Альбертом, затем передал бутылку Анне.
Она сделала несколько маленьких глотков, потом один большой. Весело улыбнулась ему, поцеловала и сказала:
– Иногда нужно просто верить.
– Отец Ре всегда так говорит, – с улыбкой ответил Пино. – В особенности если делаешь что-то правильное, какими бы ни были последствия.
Они вышли из переулка. Он нес чемодан, Анна сунула бутылку в свою новую сумочку. Они взялись за руки, выписали несколько кренделей ногами и расхохотались, словно, кроме них, в этом мире никого не было. Со стороны немецкого пропускного пункта вдали по улице до них донесся хриплый смех.
– Похоже, они выпили, – сказала Анна.
– Это еще лучше, – сказал Пино, и они двинулись к квартире его родителей.
Чем ближе к пропускному пункту они подходили, тем крепче сжимала Анна руку Пино.
– Успокойся, – мягко сказал он. – Мы пьяны, нам море по колено.
Анна сделала глоток вина и сказала:
– Две-три минуты, и или все будет кончено, или только начнется.
– Ты все еще можешь уйти.
– Нет, Пино, я с тобой.
Они поднялись по лестнице к дверям дома, открыли ее. На миг паника и сомнение овладели Пино, он подумал, что совершил ошибку, втянув в это дело Анну, без необходимости подвергая ее жизнь опасности. Но как только дверь открылась, Анна рассмеялась, повисла на нем и запела рождественскую песню.
«Быть кем-то другим», – подумал Пино, и они на нетвердых ногах вошли в холл.
У лифта и лестницы стояли два вооруженных эсэсовца – Пино видел их впервые – и внимательно разглядывали их.
– Это что? – спросил один из немцев по-итальянски, а второй навел на них ствол автомата. – Кто вы?
– Я живу здесь, на шестом этаже, – проговорил заплетающимся языком Пино, доставая документы. – Сын Микеле Леллы, Джузеппе, преданный солдат «Организации Тодта».
Немец взял бумаги, внимательно изучил их.
Анна цеплялась за руку Пино, весело поглядывая на немцев. Наконец второй солдат спросил:
– А вы кто?
– Анна, – сказала она, икнув. – Анна-Марта.
– Документы.
Она моргнула, залезла в сумочку, потом пьяно замотала головой.
– Боже мой, это новая сумочка, подарок мне на Рождество, а бумаги у меня в другой сумочке, у Долли. Вы знаете Долли?
– Нет. Что вы делаете здесь?
– Делаю? – Анна фыркнула. – Я горничная.
– Горничная семьи Лелла уже ушла.
– Нет, – сказала она, отмахиваясь от них. – Я горничная генерала Лейерса.
Эти слова подействовали на них, в особенности когда Пино добавил:
– А я личный водитель генерала. Он отпустил нас на Рождество и… – Пино наклонил голову к правому плечу и шагнул к ним, застенчиво улыбаясь. Тихим заговорщицким тоном он проговорил: – Мои родители уехали. А у нас свободная ночь. Квартира пустая. Мы с Анной решили, ну, вы понимаете, отпраздновать.
Первый часовой многозначительно поднял брови. Другой посмотрел на Анну плотоядным взглядом, а она ответила ему бойкой улыбкой.
– Все в порядке? – спросил Пино.
– Ja, ja, – ответил немец и, рассмеявшись, отдал Пино документы. – Идите. Рождество.
Пино взял бумаги, небрежно сунул их в карман и сказал:
– Я ваш должник.
– Мы оба, – застенчиво проговорила Анна и снова икнула.
Пино решил, что они могут идти, и поднял чемодан. Но тут бутылки внутри громко звякнули.
– Что в этом чемодане? – спросил второй часовой.
Пино посмотрел на Анну, та покраснела и рассмеялась:
– Это его рождественский подарок.
– Покажите мне, – сказал эсэсовец.
– Нет, – заупрямилась Анна. – Это сюрприз.
– Откройте, – не отступал второй часовой.
Пино посмотрел на Анну, та покраснела и пожала плечами.
Пино вздохнул, встал на колени, расстегнул ремни.
Часовые увидели еще две бутылки кьянти, красный атласный бюстье с такого же цвета трусиками, подвязки, высокие красные чулки, черно-белый пояс с резинками для чулок, еще трусики, черные шелковые чулки и черный кружевной бюстгальтер.
– Сюрприз, – вполголоса проговорила Анна. – Счастливого Рождества.
7
Первый солдат зашелся смехом и быстро проговорил что-то по-немецки – Пино не уловил что. Второй солдат тоже рассмеялся, а с ним и Анна, которая ответила им тоже по-немецки, и они засмеялись еще громче.
Пино не понимал, что происходит, но, воспользовавшись возможностью, взял одну бутылку и закрыл чемодан. Протянув вино часовым, он сказал:
– И вам счастливого Рождества.
– Ja? – сказал один из них. – Хорошее?
– Magnifico. С винодельни близ Сиены.
Эсэсовец передал бутылку своему напарнику, посмотрел на Пино и Анну:
– Спасибо. Счастливого Рождества вам и вашей уборщице.
От этих слов он, его напарник и Анна снова зашлись в смехе. Они направились к лифту, и Пино тоже рассмеялся, хотя и не знал почему.
Кабина начала подниматься, немецкие солдаты, радостно переговариваясь, открывали бутылку. Когда кабина поднялась до третьего этажа и их уже не было видно снизу, Анна прошептала:
– Мы сделали это!
– Что ты им сказала?
– Кое-что непристойное.
Пино рассмеялся, потянулся к Анне и поцеловал ее. Она переступила через чемодан и оказалась в его объятиях. Они все еще обнимались, проезжая пятый этаж, где стоял второй наряд часовых. Пино открыл глаза, посмотрел на них через плечо Анны и увидел зависть в их глазах. Они вошли в квартиру, заперли дверь, включили свет, поставили чемодан с рацией в кладовку и рухнули на диван в объятия друг друга.
– Я ничего подобного в жизни не испытывала, – призналась Анна, глядя на него широко раскрытыми влажными глазами. – Мы могли там погибнуть.
– Вот в таких ситуациях и понимаешь, что для тебя главное в жизни, – сказал Пино, покрывая ее щеки нежными поцелуями. – Все остальное уходит на второй план. Я… я думаю, я люблю тебя, Анна.
Он надеялся, что она ответит ему тем же, но она отстранилась от него, лицо ее застыло.
– Нет, ты не должен так говорить.
– Почему?
Анна, преодолевая себя, сказала:
– Ты не знаешь, кто я на самом деле.
– Что может заставить меня не слышать ту музыку, которая играет в моем сердце каждый раз, когда я вижу тебя?
Анна отвернулась от него:
– Я вдова – вот что тебя может заставить.
– Вдова? – сказал Пино, стараясь скрыть, как он обескуражен. – Ты была замужем?
– Обычно вдовами становятся замужние женщины, – сказала Анна, внимательно глядя на него.
– Ты слишком молода, чтобы быть вдовой.
– Сначала было больно. А теперь таких вдов пруд пруди.
– Расскажи мне о нем, – сказал Пино, стараясь осмыслить эту новость.
8
Это был договорной брак. Мать, продолжавшая винить Анну в смерти отца, хотела избавиться от нее и в качестве приданого отдала за ней унаследованный дом. Жениха звали Кристиан.
– Он был очень красивый, – сказала Анна с улыбкой, в которой сквозили и горечь, и радость. – Армейский офицер, на десять лет старше меня. У нас была свадебная ночь и двухдневный «медовый месяц», а потом его отправили в Северную Африку. Он погиб, обороняя городок в пустыне – Тобрук. Три года назад.
– Ты любила его? – спросил Пино, чувствуя комок в горле.
Анна наклонила голову и сказала:
– Сходила ли я по нему с ума, когда он отправился на одну из этих дурацких войн, что затевал Муссолини? Нет. Я его едва знала. У нас не было времени, чтобы вспыхнула настоящая любовь. И уж тем более чтобы она догорела. Но я признаю: мне нравилась мысль влюбиться в него, когда он вернется, а я надеялась, что он вернется.
Пино видел, что она говорит правду.
– Но ты… занималась с ним любовью?
– Он был моим мужем, – раздраженно ответила она. – Мы занимались любовью два дня, а потом он уехал воевать и погиб. И я должна была сама заботиться о себе.
Пино задумался. Заглянул в ищущие, страдающие глаза Анны и почувствовал, как музыка зазвучала в его сердце.
– Мне все равно, – сказал он. – Я теперь только еще больше обожаю тебя, больше тобой восхищаюсь.
Анна сморгнула слезы с ресниц:
– И это не пустые слова?
– Нет, – ответил Пино. – Так могу я сказать, что люблю тебя?
Она задумалась, потом кивнула и застенчиво прильнула к нему.
– И ты можешь доказать мне свою любовь, – сказала Анна.
Они зажгли свечу, выпили третью бутылку кьянти. Анна разделась. Помогла Пино освободиться от одежды, и они улеглись на постель, сооруженную из подушек, валиков, простыней и одеял на полу в гостиной.
Если бы с ним была какая-то другая женщина, то Пино, возможно, целиком отдался бы телесным радостям, но за манящими губами Анны, ее колдовскими глазами Пино чувствовал что-то более захватывающее и первобытное, словно она была не человеком, а духом, мелодией, идеальным инструментом любви. Они ласкали друг друга, они соединялись, и Пино в этом первом восторге чувствовал, что воспламеняется не только телом Анны, но и ее душой.
