Глава двадцать первая
1
Грузовики, набитые продовольствием, награбленным с итальянских ферм, садов, виноградников, запрудили улицы Милана близ депо. Пино последовал за генералом в здание вокзала, потом на погрузочные платформы, где немецкие солдаты грузили в вагоны мешки с зерном, бочки с вином и громадные корзины с фруктами и овощами.
Лейерс, казалось, знает, как работает система, от и до, он выпаливал вопросы подчиненным, диктовал Пино заметки, двигаясь по платформам.
– Девять поездов на север сегодня вечером через Бреннер, – сказал в какой-то момент генерал. – Прибытие в Инсбрук в семь ноль-ноль. Прибытие в Мюнхен в тринадцать ноль-ноль. В Берлин в семнадцать ноль-ноль. В трехстах шестидесяти грузовых вагонах с продовольствием…
Лейерс перестал диктовать. Пино посмотрел на него.
У них на пути оказались семь солдат СС. За ними на дальней платформе стояли семь старых, разбитых вагонов для перевозки скота. Когда-то они, вероятно, были темно-красными, но краска выцвела, отшелушилась, дерево потрескалось и расщепилось, и вагоны казались совершенно непригодными для движения.
Лейерс сказал что-то рассерженным голосом солдатам СС, и те отошли в сторону. Генерал направился к семи старым вагонам. Пино поспешил за ним. Он поднял голову и увидел надпись «Binario21».
Пино был озадачен; он что-то слышал об этом раньше, но не мог вспомнить. Поскольку вокруг царил шум, пока шла погрузка награбленного, Пино, только дойдя до последнего вагона, услышал детский плач внутри.
Этот звук заставил генерала остановиться. Лейерс стоял, глядя на потрескавшиеся, со щелями, стены вагонов для перевозки скота, сквозь щели на них смотрело множество испуганных глаз, и тут Пино вспомнил, как синьора Наполитано говорила о двадцать первой платформе, откуда увозят на север евреев.
– Пожалуйста, – раздался из вагона плачущий женский голос. – Куда вы нас везете? Не можете же вы оставить нас так после тюрьмы! Здесь нет места. Здесь…
Лейерс, пораженный, посмотрел на Пино:
– Что она говорит?
Пино перевел.
Пот выступил на лбу генерала.
– Скажите ей, что их везут в трудовой лагерь «Организации Тодта» в Польше. Это…
Раздался свисток паровоза. Поезд сдал назад на полметра. Крики из вагона стали еще громче – сотни мужчин, женщин и детей просили выпустить их, сказать, куда их везут, молили о капле милосердия.
– Вас везут в трудовой лагерь в Польше, – сказал Пино плачущей женщине.
– Помолитесь за нас, – сказала она, и тут колеса пришли в движение, поезд начал отходить от двадцать первой платформы.
Три детских пальчика высунулись из щели в задней стенке последнего вагона для перевозки скота. Пино показалось, что это махали ему на прощание из набирающего скорость поезда. Он смотрел вслед уходящему составу и видел эти пальчики еще долго после того, как поезд ушел. Ему хотелось броситься вслед за ним, освободить этих людей, увести в безопасное место. Но он стоял, потерпевший поражение, беспомощный, подавляя слезы при воспоминании об этих пальчиках, которые словно навсегда отпечатались в его памяти.
– Генерал Лейерс!
Пино повернулся. Повернулся и генерал, лицо его было бледно. Видел ли он эти пальчики?
По платформе к ним шел полковник гестапо Вальтер Рауфф, лицо его раскраснелось от ярости.
– Полковник Рауфф, – сказал Лейерс.
Пино отошел от генерала, уставился себе под ноги. Он не хотел, чтобы Рауфф узнал его и начал задавать вопросы: каким это образом парнишка из «Каса Альпина» стал водителем генерала Лейерса.
Полковник гестапо начал кричать на Лейерса, а тот – на полковника. Пино понимал мало, но он услышал, что Рауфф упомянул Джозефа Геббельса. Лейерс ответил упоминанием Адольфа Гитлера. И по их позам и жестам Пино понял смысл разговора. Рауфф был подотчетен рейхсминистру Геббельсу, а Лейерс – самому фюреру.
После нескольких минут обмена угрозами и разговора в ледяных тонах разъяренный Рауфф сделал шаг назад и выкинул вперед руку:
– Heil Hitler!
Лейерс ответил тем же, но с меньшим энтузиазмом. Рауфф уже собрался уходить, но тут его взгляд задержался на Пино. Пино чувствовал, как полковник словно ощупывает его глазами с головы до ног.
– Форарбайтер, – сказал генерал Лейерс. – Мы уходим. Подайте мою машину.
– Jawohl, General, – сказал Пино на своем лучшем немецком и поспешил пройти между двумя нацистскими офицерами, не глядя на Рауффа, но чувствуя спиной его взгляд.
Делая очередной шаг, Пино опасался, что его окликнут. Но Рауфф не произнес ни слова, и Пино покинул платформу двадцать один, молясь о том, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
2
Генерал Лейерс сел в машину с обычным своим непроницаемым выражением лица.
– К Долли, – сказал он.
Пино увидел в зеркале глаза Лейерса, устремленные вдаль. Он знал, что должен держать рот закрытым, и все же сказал:
– Mon gйnйral?
– В чем дело, форарбайтер? – спросил генерал, по-прежнему глядя в окно.
– Людей в вагоне и в самом деле везут в трудовой лагерь в Польше?
– Да, – ответил генерал. – Он называется Аушвиц.
– А почему в Польше?
При этом вопросе глаза Лейерса чуть не вылезли из орбит, и он почти закричал в раздражении:
– С какой стати все эти вопросы, форарбайтер? Вы забыли свое место? Не знаете, кто я?
У Пино возникло такое чувство, будто его стукнули по голове.
– Oui, mon gйnйral.
– Тогда держите рот на замке. Вы больше не будете задавать вопросы мне и кому-либо другому и будете делать то, что вам говорят. Ясно?
– Oui, mon gйnйral.
Когда они доехали до квартиры Долли, Лейерс сказал, что сам заберет саквояж, и приказал Пино вернуть «фиат» в гараж.
Пино хотел бы пойти за генералом в квартиру или обойти дом и дать знак Анне, чтобы впустила его, но было еще светло, и он опасался, что его увидят. Он стоял и долго смотрел в окна квартиры Долли, а потом уехал, сгорая от желания рассказать Анне обо всем, что он видел сегодня. Убийство. Насилие. Отчаяние.
В ту ночь и многие другие ночи позже Пино преследовали сны с красными вагонами на двадцать первой платформе. Он слышал голос женщины, которая просила его помолиться за нее. Он видел детские пальчики в щели последнего вагона, и ему снилось, что они принадлежат ребенку с тысячью лиц, ребенку, которого нельзя спасти.
Следующие дни и недели Пино возил генерала Лейерса по всей Северной Италии. Спали они редко. Пино за рулем часто думал о безликом ребенке и женщине, с которой он говорил на платформе двадцать один. Неужели их отправили в Польшу, чтобы уморить трудом до смерти? Или немцы просто увезли их куда-то и расстреляли, как сделали это в Мейне и десятке других мест по всей Италии?
Если Пино не вел машину, то он чувствовал безнадежность и собственное бессилие, глядя, как Лейерс грабит заводы, вывозя оборудование, захватывая огромное количество строительных материалов, автомобилей и продуктов. Все города лишались основных товаров, которые либо отправлялись в Германию поездом, либо поставлялись солдатам на Готскую линию. Все это время Лейерс демонстрировал непримиримость, безжалостность и исполнительность.
– Я все время говорю, что союзники должны разбомбить железную дорогу через перевал Бреннер, – сказал Пино дядюшке как-то вечером в конце октября 1944 года. – Нужно перерезать эту магистраль, иначе нам зимой будет нечего есть.
– Я два раза просил Баку передать это послание, – разочарованно сказал дядя Альберт. – Но весь мир сейчас смотрит на Францию, а об Италии забыли.
3
В пятницу, 27 октября 1944 года Пино во второй раз вез генерала Лейерса на виллу Бенито Муссолини в Гарньяно. Стоял теплый осенний день. В Альпах листья деревьев приобрели огненно-красный цвет. Небо было ясно-голубым, и поверхность озера Гарда отражало и то и другое, и Пино, оглядывая пейзаж, думал, что нет ничего красивее Северной Италии.
Он последовал за Лейерсом к колоннаде и на террасу, которая оказалась пустой и забросанной листьями. Но остекленные двери кабинета Муссолини были распахнуты, и они нашли дуче внутри. Он стоял у стола, подтяжки его бриджей были скинуты с плеч и висели по бокам, рубашка была расстегнута. Диктатор прижимал к уху телефонную трубку, а на его лице застыло презрительное выражение.
– Кларетта, Ракеле сошла с ума, – сказал дуче. – Обещает приехать к тебе. Держись от нее подальше. Она говорит, что убьет тебя, так что запри ворота и… Хорошо, хорошо, перезвони мне.
Муссолини повесил трубку, покачал головой и только теперь заметил генерала Лейерса и Пино и сказал:
– Спросите генерала, бесится ли его жена из-за Долли.
Пино перевел. Лейерс встретил вопрос с удивлением, – оказывается, дуче знает о его любовнице, – но ответил:
– Моя жена бесится по разным поводам, но о Долли она не знает. Чем могу вам служить, дуче?
– Почему фельдмаршал Кессельринг всегда присылает ко мне вас, генерал Лейерс?
– Он мне доверяет. И вы доверяете мне.
– Я вам доверяю?
– Разве я когда-нибудь делал что-то такое, что поставило бы под сомнение мою честь?
Муссолини налил себе вина, покачал головой:
– Генерал, почему Кессельринг настолько не доверяет моей армии, что не хочет использовать ее в боевых действиях? У меня столько преданных, хорошо подготовленных фашистов, которые хотели бы сражаться за Сало. Но они сидят в своих казармах.
– Я этого тоже не понимаю, дуче, но фельдмаршал гораздо лучше меня разбирается в военных делах. Я всего лишь инженер.
Зазвонил телефон. Муссолини схватил трубку, послушал и сказал:
– Ракеле?
Диктатор отвел трубку от уха, поморщился, и визгливый голос его жены ворвался в комнату с пронзительной четкостью.
– Партизаны! Они присылают мне стихи, Бенито. Одну строчку, которая повторяется снова и снова: «Мы вас всех отведем на Пьяццале Лорето!» Они обвиняют меня, тебя, твою сучку-любовницу! Она за это сдохнет!
Диктатор бросил трубку на рычаг. Вид у него был потрясенный. Он посмотрел на Пино, пытаясь понять, что тот слышал. Пино проглотил комок в горле и принялся разглядывать рисунок на ковре.
– Дуче, у меня много дел, – сказал Лейерс.
– Готовитесь к отступлению? – усмехнулся Муссолини. – Побежите на перевал Бреннер?
– Готская линия пока держится.
– Я слышал, в ней появились прорехи, – сказал дуче и пригубил вино. – Скажите мне, генерал, правда ли, что Гитлер строит последнюю цитадель? Где-то под землей в германских Альпах, куда он удалится с самыми преданными своими сторонниками?
– Много всяких слухов ходит. Но я ничего конкретного не знаю.
– Если да, то найдется ли для меня место в подземной крепости?
– Я не могу говорить за фюрера, дуче.
– Я слышал иное, – сказал Муссолини. – Но от имени Альберта Шпеера вы, по крайней мере, можете говорить? Архитектор Гитлера наверняка должен знать, есть ли такое место.
– Я задам вопрос рейхсминистру, когда мы будем говорить в следующий раз, дуче.
– Мне нужна будет комната или две, – сказал диктатор, наливая себе еще вина.
– Я запомнил, – ответил генерал. – А теперь прошу меня извинить. У меня совещание в Турине.
Муссолини хотел было возразить, но зазвонил телефон. Он поморщился, взял трубку. Лейерс повернулся и двинулся прочь. Пино зашагал следом, слыша голос Муссолини:
– Кларетта, ты заперла ворота? – Через секунду раздался рев Дуче. – Ракеле здесь? Пусть твоя охрана уберет ее от ворот, пока она не покалечилась!
Пино и Лейерс, сходя с террасы и спускаясь по лестнице, слышали новые крики дуче.
Когда они вернулись в «фиат», генерал покачал головой и сказал:
– Почему каждый раз после моего приезда сюда мне кажется, что я побывал в сумасшедшем доме?
– Дуче говорит много странных вещей, – сказал Пино.
– Понять не могу, как он возглавлял страну, – сказал Лейерс. – Но, говорят, когда он обладал всей полнотой власти, система подготовки у него работала как часы.
– А в Альпах есть подземная крепость? – спросил Пино.
– В такое может поверить только псих.
Пино хотел было напомнить генералу, что и Адольф Гитлер не очень психически устойчив, но решил воздержаться от этого, и они двинулись в путь.
4
Вскоре после захода солнца во вторник, 31 октября 1944 года, генерал Лейерс приказал Пино везти его на вокзал города Монцы километрах в пятнадцати от Милана. Пино вымотался. Они постоянно были в пути, и ему хотелось спать, а еще ему хотелось увидеть Анну. После той ночи, когда они с Лейерсом чудом избежали смерти, он не провел с Анной наедине и десяти минут.
Но Пино, повинуясь приказу, повернул на север. Взошла вторая полная луна за месяц, настоящая голубая луна, и проливала теперь бледный свет на землю, казавшуюся бирюзовый.
Они доехали до вокзала Монцы, генерал вышел из машины, часовые «Организации Тодта» застыли по стойке смирно. Это были итальянцы, молодые ребята возраста Пино, пытавшиеся пережить войну.
– Скажите им, я приехал, чтобы наблюдать за ходом передачи в депо, – сказал генерал Лейерс.
Пино перевел, они кивнули и показали в дальний конец платформы.
Подъехал небольшой грузовичок. Из него вышли два солдата «ОТ» и четыре человека в серых одеждах. На груди у них были нашивки. У трех «OST», у четвертого «P».
– Ждите меня здесь, форарбайтер, – сказал генерал дружеским тоном. – Я быстро вернусь, не больше часа, и тогда мы сможем выспаться и увидеть наших подружек. Договорились?
Слегка ошеломленный, Пино улыбнулся и кивнул. Ему хотелось лечь на одну из скамеек и уснуть. Но, увидев, что Лейерс взял фонарик у одного из солдат и направился к дальней платформе, Пино насторожился.
Генерал не взял с собой саквояж!
Саквояж остался в «фиате» перед вокзалом. Не больше часа, сказал Лейерс. Времени достаточно, чтобы просмотреть содержимое саквояжа. Дядя Альберт так и не достал для Пино камеру, которую обещал. Но у него была камера генерала, с полной пленкой. Лейерс всегда возил камеру в машине, чтобы делать снимки мест, где можно установить артиллерийские орудия. А сняв несколько кадров, генерал удалял пленку и заменял ее новой, хотя прежняя и оставалась недоснятой.
Пино решил: если ему попадется что-нибудь важное, он заснимет документ, а потом заменит пленку новой из запаса в бардачке.
Он сделал два шага к «фиату», но тут его взволновала одна мысль, которая заставила забыть об усталости: почему Лейерс ушел вперед во главе команды из четырех рабов и двух солдат «ОТ»? Он не мог этого понять, но его заинтересовало, что может передавать Лейерс в свете голубой луны. И почему генерал не хочет, чтобы он, Пино, видел эту передачу. Странно. Обычно Пино всюду ходил вместе с Лейерсом.
Неподалеку засвистел паровоз. Куда пойти – к платформе или машине? Пино доверился своему чутью и двинулся к платформе, на которой исчез Лейерс. Он спрыгнул с платформы, отошел в депо довольно далеко от вокзала, не встретив ни генерала, ни его спутников. Появился товарный поезд и, проскрежетав колесами, остановился. Пино забрался под один из товарных вагонов, а когда высунулся с другой стороны путей, услышал голоса. В свете фонарика в руке генералан увидел двух солдат «ОТ». Они шли в направлении Пино.
Пино прижался к колесам товарного вагона, глядя, как проходят мимо солдаты. Он снова посмотрел направо и увидел, что Лейерс стоит спиной к нему на расстоянии около шестидесяти метров. Генерал наблюдал за четверыми серыми людьми. Они построились в цепочку и передавали какие-то предметы из грузового вагона в составе в одиноко стоящий грузовой вагон на соседних путях. Предметы были не велики по размерам, но, вероятно, тяжелы, потому что рабам приходилось прикладывать все силы, чтобы их перемещать.
Если Пино не сможет сообщить дяде, чту он видел в саквояже Лейерса, то, по крайней мере, ему хотелось рассказать о том, чту тут передает генерал в темноте и почему лично наблюдает за действиями рабов.
Пробравшись назад к другой стороне грузового вагона, Пино, неслышно ступая, прошел вперед, грузовой состав отделял его от Лейерса, и чем ближе он подходил, тем явственнее слышал стук тяжелых металлических предметов. Тук. Тук. Тук.
Он уловил ритм этих стуков и подстроил свои шаги под него, чтобы его не услышали, потом на четвереньках снова пробрался под вагоном. Выглянув, Пино увидел, что от генерала его отделяют всего несколько метров. Лейерс освещал лучом фонарика шлак между путями, и люди работали в неярком свете у себя под ногами. Пино видел человека в товарном вагоне над Лейерсом, он передавал какие-то узкие прямоугольные предметы. Пино не мог понять, что это такое, – предметы передавали на высоте талии от одного человека другому в стоящий на противоположных путях вагон ржаво-оранжевого цвета.
Что это за чертовщина?
Третий человек в цепочке споткнулся и чуть не уронил предмет. Лейерс направил луч фонарика на руки этого человека, и Пино с трудом удержался, чтобы не ахнуть.
Это был кирпич. Кирпич, изготовленный из золота.
– Das ist genug, – сказал Лейерс по-немецки. – Достаточно.
Четыре раба выжидательно смотрели на генерала. Он повел лучом фонарика в сторону грузовых вагонов, показывая, что их нужно запереть.
Пино понял, что передача золота завершена, а следовательно, Лейерс сейчас двинется к машине. Он медленно пополз назад, потом быстрее, услышав, как закрывают над ним дверь вагона. По другую сторону состава он встал на ноги, когда закрывали дверь второго вагона. Пино на цыпочках прошел по шлаковой отсыпке к росшим по ее кромке сорнякам, приглушавшим звук шагов.
Не прошло и минуты, как он уже забрался на платформу. Паровоз грузового поезда заворчал, колеса дернулись, заскрежетали, стали набирать скорость. Вагонная сцепка скрипела. На рельсовых стыках колеса производили громкий, ритмичный стук. И все же Пино отчетливо услышал звуки выстрелов.
Услышав первый, он не был уверен, что это выстрел, но второй, третий и четвертый узнал безошибочно, они прозвучали с интервалом в две-четыре секунды и доносились оттуда, где находился Лейерс. Все закончилось меньше чем за пятнадцать секунд.
Два солдата «ОТ», которых Лейерс отослал от места передачи, замерли на платформе, словно и они слышали звуки выстрелов.
Пино в ужасе и с растущей яростью подумал: «Четыре раба мертвы. Четыре свидетеля золотой авантюры мертвы». На спусковой крючок нажимал Лейерс. Он хладнокровно убил их. И запланировал это задолго до сегодняшней ночи.
Последний вагон состава миновал платформу и, погромыхивая, исчез в ночи, увозя награбленное золото. Немалое состояние осталось и в одиночном вагоне. Сколько же там было золота?
«Достаточно, чтобы убить четверых невинных людей, – подумал Пино. – Достаточно, чтобы…»
Он услышал скрежет шагов генерала Лейерса, а потом увидел его фигуру в полумраке лунной ночи. Лейерс включил фонарик, пошарил им по платформе, заметил Пино, который поднял руку, защищаясь от света. На мгновение Пино запаниковал, подумав, что генерал вполне может убить и его.
– Вот вы где, форарбайтер, – сказал генерал. – Вы слышали выстрелы?
Пино решил, что лучше всего ему прикинуться дурачком:
– Выстрелы, mon gйnйral?
Лейерс подошел к нему, недоуменно покачивая головой:
– Четыре выстрела. И все мимо. Никогда не умел стрелять.
– Mon gйnйral, я не понимаю.
– Я передавал нечто важное для Италии, для ее защиты, – сказал он. – Но стоило мне отвернуться, как четверо рабочих воспользовались этим и бросились наутек.
– И вы застрелили их? – спросил, нахмурившись, Пино.
– Я стрелял в них, – сказал генерал Лейерс. – А точнее – либо выше, либо ниже их. Стрелок из меня никудышный. Но в общем-то, мне все равно. Абсолютно. Желаю им удачи. – Лейерс хлопнул в ладоши. – Везите меня к Долли, форарбайтер. День был трудный.
Если генерал Лейерс лгал, если он убил четверых рабов, то он был превосходным актером или человеком, начисто лишенным совести, думал Пино, ведя машину в Милан. Но все же Лейерс был потрясен, увидев евреев на двадцать первой платформе. Может быть, в отношении каких-то вещей совесть у него была, а в отношении других – нет. Генерал, казалось, пребывал в хорошем настроении, он похохатывал про себя или время от времени довольно причмокивал губами. А почему бы и нет? Он только что похитил огромное состояние в золотых брусках.
Генерал сказал, что сделал это ради Италии, ради ее защиты, но Пино с недоверием отнесся к его словам. С какой стати Лейерс будет защищать Италию, когда он только и занимался тем, что грабил ее? А Пино слышал за свою жизнь немало историй о том, что люди при виде золота ведут себя неадекватно, теряют разум.
Когда они остановились перед домом Долли на Виа Данте, генерал Лейерс вышел из машины с саквояжем в руке.
– Завтра у вас выходной, форарбайтер, – сказал Лейерс.
– Спасибо, mon gйnйral, – ответил Пино, кивнув.
Ему нужно было отдохнуть. А еще ему нужно было увидеть Анну, но его явно не приглашали на стаканчик виски.
Генерал двинулся было к двери, но остановился.
– Можете взять машину завтра, форарбайтер, – сказал он. – Съездите с горничной куда хотите. Развлекитесь.
5
На следующее утро Анна спустилась по лестнице в тот самый момент, когда Пино вошел в холл. Они оба неуверенно кивнули старухе, подмигивающей на своей табуретке, потом вышли, рассмеявшись, счастливые оттого, что они наконец вместе.
– Это здорово, – сказала она, садясь на пассажирское сиденье рядом с ним.
Пино был рад расстаться со своей военной формой. Без нее он чувствовал себя совершенно другим. Как и Анна. Она надела голубое платье, черные туфельки, на плечи накинула тонкую шерстяную шаль, накрасила губы, подвела брови и ресницы и…
– Что? – спросила она.
– Ты так красива, Анна. Мне, когда я смотрю на тебя, петь хочется.
– Ты такой милый, – сказала она. – Я бы тебя поцеловала, но не хочу размазать дорогую французскую помаду Долли.
– Куда ты хочешь поехать?
– В какое-нибудь красивое место. Где мы могли бы забыть о войне.
Пино задумался на секунду, потом сказал:
– Я знаю такое место.
– Да, пока я не забыла, – сказала Анна и достала из сумочки конверт. – Генерал Лейерс сказал, что это пропуск с его подписью.
Отношение к ним часовых на дороге в Черноббио мигом изменилось, когда Пино показал им пропуск. Он повез Анну в его любимое место у озера Комо – в небольшой парк у южной оконечности западного рукава. День стоял ясный, чуть ветреный, необычно теплый для осени. Светло-голубое небо и снег на горных зубцах повыше отражались в водной глади, словно две смешанные акварельные краски. Пино стало жарко, он снял теплую рубашку и остался в белой футболке.
– Здесь так красиво, – сказала Анна. – Я понимаю, почему тебе здесь нравится.
– Я приезжал сюда тысячу раз, и все же это место кажется мне каким-то сказочным, словно в раю. Здесь ничто не говорит о человеке.
– Да. Дай я тебя сфотографирую, – сказала Анна, доставая камеру генерала Лейерса.
– Где ты ее взяла?
– В бардачке. Я потом вытащу пленку, а камеру положу на место.
Пино, поколебавшись, пожал плечами:
– Ну хорошо.
– Встань в профиль, – сказала она. – Подбородок повыше. И волосы убери, я хочу видеть твои глаза.
Пино убрал волосы, но ветерок снова сбросил его непокорные кудри на глаза.
– Постой, – сказала Анна и вытащила из сумочки белую ленту.
– Нет, я ее не надену, – сказал Пино.
– Но я хочу, чтобы на фотографии были видны твои глаза.
Не желая разочаровывать ее, Пино согласился – взял ленту, надел на голову и скорчил гримасу, чтобы рассмешить Анну. Потом встал к ней в профиль, поднял подбородок и улыбнулся.
Она сделала два снимка.
– Идеально. Я всегда буду помнить тебя таким.
– С лентой на голове?
– Это чтобы видеть твои глаза, – возразила Анна.
– Я знаю, – сказал он и обнял ее.
Когда они разомкнули объятия, он показал ей на дальнюю северную оконечность озера:
– Вон там, ниже линии снегов, видишь? Это Мотта, там отец Ре и его «Каса Альпина». Я тебе рассказывал об этом месте.
– Я помню, – сказала Анна. – Как ты думаешь, он по-прежнему помогает им? Отец Ре?
– Конечно, – ответил Пино. – Ничто не может поколебать его веру.
А в следующее мгновение он подумал о платформе двадцать один. Наверно, это отразилось на его лице, потому что Анна спросила:
– Что-то не так?
Он рассказал ей, что видел на платформе, какой ужас испытал, когда тронулся поезд с этими красными вагонами для перевозки скота, когда в щели появились детские пальчики.
Анна вздохнула, погладила его спину и сказала:
– Невозможно быть героем все время, Пино.
– Ну, если ты так уверена.
– Я в этом уверена. Ты не можешь все ужасы мира взвалить на свои плечи. Ты должен найти свое счастье в мире и стараться по возможности помогать другим.
– Я счастлив, когда с тобой.
Ее, казалось, раздирают какие-то внутренние противоречия, но потом она улыбнулась и сказала:
– Знаешь, и я тоже, когда с тобой.
– Расскажи мне о своей матери, – попросил Пино. Анна напряглась. – Незаживший шрам?
– Один из самых мучительных, – ответила она, и они двинулись вдоль берега озера.
Анна рассказала Пино, что ее мать после смерти мужа в море и спасения дочери стала медленно сходить с ума. Она говорила Анне, что та виновата в смерти отца и во всех выкидышах, которые у нее случились после рождения Анны.
– Она считала, что у меня дурной глаз, – сказала Анна.
– У тебя? – переспросил Пино и рассмеялся.
– Это не смешно, – возразила Анна расстроенным голосом. – Моя мать ужасно со мной обращалась, Пино. Она внушала мне всякие мысли обо мне, ложные мысли. Она даже приглашала священников, чтобы изгонять из меня демонов.
– Не может быть!
– Может. Когда я смогла уйти от нее, я ушла.
– Из Триеста?
– Сначала из дома, а вскоре и из Триеста, – сказала она и повернулась к озеру.
– И куда?
– В Инсбрук. Я ответила на объявление, познакомилась с Долли, и вот я здесь. Странно, как жизнь всегда приводит тебя в те места и к тем людям, которых ты должна увидеть.
– Ты веришь в это в связи со мной?
Подул ветерок, пряди волос упали ей на лицо.
– Пожалуй. Да.
Пино подумал, в чем же состоял план Бога, когда он свел его с генералом Лейерсом, но, когда Анна убрала волосы с лица и улыбнулась ему, он забыл обо всем.
– Мне не нравится парижская помада, – сказал он.
Она рассмеялась:
– А куда еще мы можем съездить? Какие другие красивые места ты знаешь?
– Выбирай.
– Близ Триеста я знаю много мест. А здесь – нет.
Пино задумался, неохотно посмотрел на озеро и сказал:
– Я знаю одно место.
6
Час спустя Пино пересек железнодорожный переезд и по проселку подъехал к холму, где его отец и синьор Белтрамини исполняли «Nessun dorma» – «Никто не будет спать».
– Почему именно это место? – недоуменно спросила Анна, видя надвигающиеся черные тучи.
– Давай поднимемся – и я тебе покажу.
Они вышли из машины и зашагали вверх по склону. Пино рассказал о поезде, который каждый вечер уезжал из Милана летом 1943 года, о том, как они приезжали сюда, в эти густые ароматные травы, спасаясь от бомбежек, и о том, как они с Карлетто стали свидетелями маленького чуда, сотворенного скрипкой Микеле и голосом синьора Белтрамини.
– И как это у них получилось?
– Любовь, – сказал Пино. – Они играли con smania, со страстью, а страсть – порождение любви. Другого объяснения нет. Все великое – порождение любви.
– Пожалуй, – сказала Анна и отвернулась. – И все плохое тоже.
– Что ты имеешь в виду?
– В другой раз, Пино. Сейчас я слишком счастлива.
Они поднялись на вершину холма. Пятнадцать месяцев назад здесь росла зеленая, сочная, высокая трава. Теперь она пожухла, от нее остались одни стебли, фруктовые деревья в саду стояли голые. Небо потемнело. Упали первые капли, потом пошел дождь, и им пришлось бежать в машину.
Когда они сели, Анна сказала:
– Если бы мне предложили выбирать между этим местом и Черноббио, я бы выбрала Черноббио.
– И я тоже, – сказал Пино, глядя сквозь лобовое стекло в дождевых каплях на вершину холма, где собирался туман. – Здесь сейчас не так красиво, как мне помнилось, но тут были мои друзья, моя семья. Мой отец играл так, как никогда в жизни, а синьор Белтрамини пел для своей жены. А Туллио и Карлетто, он…
Эмоции переполняли его, Пино опустил голову на руки, держащие баранку.
– Пино, что случилось? – встревоженно спросила Анна.
– Они все оставили меня, – сквозь ком в горле сказал он.
– Кто оставил тебя?
– Туллио, мой лучший друг, даже мой брат. Они думают, что я нацист и предатель.
– И ты не можешь им сказать, что ты секретный агент?
– Я даже тебе не должен был говорить.
– Тяжкий груз, – сказала она, погладив его плечо. – Но настанет время – и они узнают, Карлетто и Миммо, когда война закончится. А Туллио? Нужно скорбеть о людях, которых ты любил и потерял, но радоваться новым знакомствам и любить новых друзей, с которыми сталкивает тебя жизнь.
Пино поднял голову. Они смотрели друг на друга несколько секунд, потом Анна вложила свою руку в его, прижалась к нему и сказала:
– Мне уже все равно, что станет с помадой.
