Глава одиннадцатая
1
– Миммо! – вскрикнул Пино, натягивая веревку.
Рывок чуть не скинул его с козырька.
– Помогите! – крикнул Пино синьору Д’Анджело.
Первой успела к нему синьора Наполитано. Руками в варежках она ухватила веревку и всем телом откинулась назад. Веревка выдержала. Груз остался на ней.
– Миммо! – крикнул Пино. – Миммо!
Ответа не последовало. Снова налетел порыв ветра, а с ним мир над лавинным желобом словно поглотила белая тьма.
– Миммо! – закричал он снова.
После нескольких секунд молчания ему ответил слабый потрясенный голос:
– Я здесь. Поднимай меня. Подо мной тут ничего, кроме воздуха. Много воздуха. Кажется, меня сейчас вырвет.
Пино потянул веревку, но она не поддавалась.
– Мой рюкзак зацепился за что-то, – сказал Миммо. – Приспусти меня немного.
Синьор Д’Анджело уже занял место синьоры Наполитано, а Пино, хотя ему и было не по себе при мысли о том, чтобы приспустить веревку, неохотно пошел на это, пропуская веревку через кожаную перчатку.
– Порядок, – сказал Миммо.
Они принялись тянуть веревку, и вскоре над гребнем показалась голова Миммо. Пино отстегнул веревку и попросил синьора Д’Анджело крепко держать его за ноги, так он сумел дотянуться до рюкзака на спине брата. Увидев, что шапочка Миммо исчезла, на голове кровоточит рана, а снег с желоба сошел, Пино, в крови которого бушевал адреналин, вытащил брата на карниз.
Они сели, тяжело дыша.
– Не смей больше так делать, – сказал наконец Пино. – Мама и папа мне никогда не простят. Я сам себе никогда не прощу.
Миммо вздохнул:
– Я думаю, что ничего лучше ты мне в жизни не говорил.
Пино обнял брата за шею и с силой прижал к себе.
– Ладно-ладно, – принялся протестовать Миммо. – Спасибо, что спас мне жизнь.
– Ты бы сделал то же самое.
– Конечно, Пино. Мы же братья. Навсегда.
Пино кивнул, чувствуя, что никогда еще не любил брата так сильно, как в этот момент.
Синьора Д’Анджело умела оказывать первую помощь. Снегом она прочистила рану, приостановила кровотечение. Они разорвали часть шарфа на бинты, а то, что от него осталось, накрутили на голову Миммо взамен шапочки – дети сказали, что так он стал похож на гадалку. Порывы ветра прекратились, но, когда Пино повел всех к козырьку вдоль нижней части пика, снегопад усилился.
– Нам туда не подняться, – сказал синьор Д’Анджело, запрокидывая голову и оглядывая вершину, которая напоминала ледяной оголовник пики.
– Мы обойдем его снизу, – сказал Пино.
Он прижался грудью к стене и двинулся боком.
Перед тем как завернуть за угол, в том месте, где ширина козырька уменьшалась до двадцати сантиметров, он посмотрел на синьору Наполитано и других:
– Тут есть трос. На нем образовался лед, но вы сможете за него держаться. Держитесь правой рукой костяшками пальцев вверх, а левой – костяшками вниз, снизу и сверху, ясно? Ни при каких обстоятельствах не отпускайте трос, пока не дойдете до другой стороны.
– Другой стороны чего? – спросила синьора Наполитано.
Пино посмотрел на стену и вниз; снег не давал увидеть, где завершится падение, очень, очень долгое падение – падение, которое наверняка закончится смертью.
– Скала будет перед вашим носом, – сказал Пино. – Смотрите перед собой и в стороны, но не за спину и не вниз.
– То, что я увижу, мне не понравится? – спросила скрипачка.
– Я уверен, у вас поджилки тряслись перед первым выступлением в Ла Скала, но вы сделали это. Сделаете и теперь.
Хотя лицо ее горело от мороза, она облизнула губы, ее пробрала дрожь. Но она кивнула.
2
После всего, что они перенесли, пройти вдоль стены по карнизу оказалось проще, чем предполагал Пино. Но это была юго-восточная сторона пика, подветренная в условиях нынешней бури. Все пять беженцев и Миммо прошли козырек без происшествий.
Пино рухнул в снег, благодаря Бога, который сохранил их, и молясь о том, чтобы на этом их испытания закончились. Но тут снова задул ветер, теперь не порывами, а устойчивым напором, снежинки впивались им в лицо, как ледяные иголки. Чем дальше на северо-восток они продвигались, тем сильнее становилась буря, и наконец Пино потерял ориентацию. Из всех трудностей, с которыми они столкнулись, покинув «Каса Альпина» утром, передвижение по открытому гребню было самым опасным, по крайней мере, так считал Пино. Пиццо-Гроппера в это время года была испещрена трещинами. Они могли свалиться на глубину шесть метров в одну из них, где их нашли бы только весной. Даже если он сможет избежать физических опасностей, которыми грозила гора, – холод и сырость были чреваты переохлаждением и смертью.
– Я ничего не вижу! – сказала синьора Наполитано.
Дети Д’Анджело начали плакать. Юдифь не чувствовала ни рук, ни ног. Пино был на грани паники, когда впереди сквозь падающий снег увидел пирамиду из камней. Это позволило ему сразу же сориентироваться. Перед ними находилась Валь-ди-Леи, но до леса оставалось пройти еще добрых четыре, а то и пять километров. Потом он вспомнил, что, когда поднимался на север от пирамиды, видел там, у тропы, еще одну пастушью хижину с печуркой.
– Мы не можем идти дальше, пока не кончится буря! – прокричал им Пино. – Но я знаю место, где мы сможем укрыться, согреться, переждать!
Беженцы с облегчением закивали. Тридцать минут спустя Пино и Миммо стояли на коленях и разгребали снег, чтобы добраться до двери хижины. Пино пролез внутрь первым, включил шахтерскую лампу. Проверил, нет ли в печке мины или гранаты, и разложил дрова. Прежде чем поджечь их, Пино вышел на снег и пригласил всех внутрь, потом забрался на крышу – убедиться, что дымоход не завален.
Он закрыл дверь и сказал брату, чтобы тот разжег огонь. Сухие веточки подхватили пламя, и вскоре дрова занялись. Огонь высветил их изможденные лица.
Пино знал: он принял правильное решение, приведя людей сюда, чтобы переждать бурю, прежде чем идти дальше. Вот только будет ли синьор Бергстром ждать их в лесу за Валь-ди-Леи? Швейцарец должен понять, что буря их остановила. И когда она кончится, он вернется?
Через несколько минут он прогнал эти мысли. Печурка раскалилась почти докрасна, наполняя эту хижину с земляным полом и низкой крышей теплом. Синьора Д’Анджело стащила с Юдифи ботинки и принялась растирать дочке ноги.
– Щиплет, – сказала Юдифь.
– Кровь возвращается, – сказал Пино. – Сядьте поближе к огню и снимите с нее носки.
Вскоре все начали снимать обувь. Пино проверил рану на голове Миммо – кровотечение прекратилось. Потом он достал еду и питье, разогрел чай на печке; они поели сыра, хлеба, салями. Синьора Наполитано сказала, что вкуснее ничего в жизни не ела.
Антони уснул на коленях у отца. Пино выключил шахтерскую лампу и уснул глубоким сном без сновидений. Он проснулся, увидел, что все вокруг дремлют, проверил печку – там оставались одни угли.
Потом он снова уснул. Несколько часов спустя Пино разбудил звук, похожий на грохот несущегося локомотива. Поезд как будто врезался прямо в них, земля сотряслась, потом поезд пронесся мимо, и на несколько долгих секунд не осталось ничего, кроме мертвой тишины, нарушаемой лишь постаныванием бревен, подпирающих крышу. Пино всем своим существом почувствовал, что они снова попали в беду.
– Что это такое было, Пино? – воскликнула синьора Наполитано.
– Лавина, – ответил Пино, пытаясь скрыть дрожь в голосе. Он нащупал шахтерскую лампу. – Она обрушилась прямо на нас.
Пино зажег лампу, подошел к двери, надавил на нее. Сердце его тревожно забилось. Снег и лед, спрессованные лавиной, полностью заблокировали единственный выход из хижины.
К нему подошел Миммо, увидел плотную стену льда и снега и испуганным шепотом проговорил:
– Пресвятая Богородица, нас тут похоронило заживо.
3
В хижине раздались взволнованные крики. Пино их почти не слышал. Он смотрел на снежную стену и чувствовал, что Богородица и сам Бог обманули его и всех, кто был здесь с ним. Что сейчас толку от веры? Эти люди искали безопасности, убежища от бури, а вместо этого они получили…
Миммо дернул его за рукав:
– Что будем делать?
Пино смотрел на брата, слышал испуганные вопросы, с которыми обращались к нему семья Д’Анджело и синьора Наполитано, и чувствовал себя абсолютно беспомощным. Ведь ему было всего семнадцать лет. У него возникло желание сесть у стены, опустить голову и заплакать.
Но постепенно лица вокруг него в свете шахтерской лампы стали обретать четкость. Он был им нужен. Он нес за них ответственность. Если они погибнут, вина за их смерть ляжет на него. Стоило ему подумать об этом, как с ним что-то произошло. Он посмотрел на часы – без четверти десять.
«Воздух», – подумал он, и при этой мысли в голове у него прояснилось, он обрел цель.
– Всем успокоиться, – сказал он, подошел к холодной печке и повернул вьюшку. К его облегчению, ее не заклинило. Значит, снег не дошел до нее по дымоходу.
– Миммо, синьор Д’Анджело, помогите мне, – сказал Пино. Он надел перчатки и стал отделять дымоход от печки.
– Что вы делаете? – спросила синьора Наполитано.
– Пытаюсь не задохнуться.
– Боже мой, – сказала скрипачка. – После всего пережитого я с ребенком могу задохнуться здесь.
– Не задохнетесь, для этого здесь есть я.
Пино отсоединил печку и отодвинул ее в сторону. Потом под потолком они отсоединили нижнюю часть черного от сажи металлического дымохода и тоже отложили ее в сторону.
Пино попытался посветить внутрь лампой, но ничего особо не разглядел. Он засунул руку в дыру – не почувствует ли ветерок, приток воздуха снаружи. Ничего. Борясь с паникой, он взял бамбуковые лыжные палки, ножом срезал кожаную лапку внизу, получилось что-то вроде пики со стальным наконечником.
Пино сунул палку в трубу дымохода. Ее застопорило, когда она исчезла в трубе наполовину. Он начал пробиваться через спрессованную массу – на пол просыпался снег. Он стал орудовать палкой еще интенсивнее, снег на пол посыпался валом. Пять минут. Через десять минут у него уже уходила в трубу не только палка, но и часть руки, но он так и не смог пробиться на поверхность.
– Сколько мы протянем здесь без воздуха? – спросил Миммо.
– Понятия не имею, – ответил Пино и снова пошевелил палкой в трубе.
Затем взял вторую палку, нарезал кожу лапки на полосы, а потом ими и своим ремнем связал две палки. Соединение было ненадежное, и теперь Пино не мог шуровать в трубе с прежней силой.
Сколько мы протянем без воздуха? Четыре часа? Пять? Меньше?
Миммо, синьор Д’Анджело и Пино по очереди долбили снег в дымоходе, а синьора Наполитано и синьора Д’Анджело с детьми сгрудились в уголке, наблюдали. От их усилий, от выдыхаемого ими воздуха в хижине стало тепло, чуть ли не жарко. Пино обливался потом, когда сантиметр за сантиметром пробивался сквозь толщу снега.
Два часа спустя с того момента, как он начал, когда его рука, державшая вторую, нижнюю палку, уже упиралась в потолок, острие уткнулось во что-то непробиваемое. Пино продолжал колотить вверх палкой, но на пол падали только крошки льда. Вероятно, они уперлись в льдину.
– Не получается, – разочарованно сказал Миммо.
– Давай работай, – сказал Пино, отходя в сторону.
В хижине стало удушающе жарко. Пино снял с себя рубашку, почувствовал, что дышится с трудом. Неужели это конец? Больно ли умирать от удушья? Перед его мысленным взором появилась рыба, которую он видел когда-то, – она билась на берегу в Рапалло, ее рот и жабры искали воды. Каждое последующее ее движение было слабее предыдущего, наконец она замерла совсем. Неужели и мы так умрем? Как рыба?
Пино, как мог, пытался усмирить нарастающую панику, а тем временем его брат и синьор Д’Анджело продолжали долбить лед в дымоходе.
«Господи, прошу тебя, – молился он, – не дай нам умереть здесь вот так. Мы с Миммо пытались помочь этим людям. Мы не заслуживаем такой смерти. Мы заслуживаем избавления, чтобы и дальше могли помогать людям бежать от…»
Что-то с грохотом полетело по дымоходу, ударило Миммо по рукам.
– Черт! – вскрикнул он. – Ой, как больно. Что это было?
Пино повел шахтерской лампой по полу. На земле лежал кусок льда размером с два кулака. Он подошел к дымоходу, сунул в него руку, ощутил слабый, но устойчивый сквознячок.
– Пошел воздух! – сказал он, обнимая брата.
– А теперь мы будем выкапываться? – спросил синьор Д’Анджело.
– Теперь будем выкапываться, – ответил Пино.
– И вы думаете, сможем? – спросила синьора Наполитано.
– У нас нет иного выхода, – сказал Пино, заглядывая в дымоход, откуда просачивался слабый свет, и вспомнил высоту трубы над крышей.
Потом он посмотрел на открытую дверь и стену белого спрессованного снега, заблокировавшего вход. Дверная коробка была невысока – всего полтора метра? Он представил себе туннель, уходящий вверх. Насколько далеко?
Миммо, вероятно, думал о том же, потому что он сказал:
– Придется копать не меньше трех метров.
– Больше, – возразил Пино. – Мы не можем копать вертикально. Нужно под углом, чтобы можно было выползти.
4
Они работали ледорубами, топориком, металлической лопаткой, прорывались через завал. Они копали под углом в семьдесят градусов к дверной раме, делали проход, по которому можно проползти. Начало первого метра далось им относительно легко. Снег был рыхлый. При ударе ледорубом или топориком сыпались небольшие кусочки льда и камушки.
– Мы прокопаемся до наступления темноты, – сказал Миммо, отбрасывая снег в самый дальний угол хижины.
Лампа у Пино погасла, и они остались в полной темноте.
– Черт, – сказал Миммо.
– Мамочка! – захныкал Антони.
Синьора Наполитано сказала:
– Как копать в темноте?
Пино зажег спичку, вытащил две молельные свечи. Всего у него было три, как и у Миммо. Он зажег их, поставил над и под дверью. Теперь у них не было сильного луча лампы, но вскоре их глаза привыкли, и они принялись долбить занос, который уже превратился в монолитный блок из льда и снега. Разогретые трением при сходе лавины, ледяные и снежные комья местами по твердости не уступали цементу.
Продвигались они с черепашьей скоростью. Но каждый выдолбленный комок был поводом для радости, и постепенно начал образовываться туннель шире плеч Пино. Сначала метровой, потом двухметровой глубины. Работали они по очереди. Забойщик скалывал лед и снег, двое других сгребали сколотое в хижину, где сидели в углу семья Д’Анджело и синьора Наполитано и смотрели, как растет снежная горка.
– У нас хватит места для всего снега? – спросила беременная женщина.
– Если не хватит, растопим печку и расплавим часть, – сказал Пино.
К восьми часам вечера они, по оценке Пино, прошли четыре метра от двери, когда он был вынужден остановиться. Его руки больше не могли поднять ледоруб. Ему нужно было поесть и поспать. Им всем нужно было поесть и поспать.
Он распределил остатки провизии, а Миммо и синьор Д’Анджело собрали печку. Половину припасов Пино разделил на шесть частей, и они поели вяленого мяса, сушеных фруктов, орехов и сыра. Потом выпили еще чая, и Пино растопил печку и загасил свечи.
Два раза за ночь ему снился сон о том, что он похоронен заживо в гробу, и он, вздрогнув, просыпался, слышал дыхание других и тиканье остывающей печки. Снег таял на земляном полу, и Пино понимал, что вскоре будет лежать в холодной грязи. Но он так устал, а его мышцы так болели и ныли, что ему было все равно. Он заснул в третий раз.
Несколько часов спустя Миммо толкнул его. Он зажег предпоследнюю свечу.
– Шесть утра, – сказал Миммо. – Пора выбираться отсюда.
Снова было холодно. Кости у Пино болели. Ныли все суставы. Он разделил остатки еды и воды, которую растопил на печке перед сном.
Синьор Д’Анджело первым взял ледоруб. Он продержался двадцать минут. Миммо проработал тридцать, после чего выскользнул из туннеля весь в поту, мокрый от плавящегося льда.
– Я оставил там топорик и последнюю свечу. Тебе придется ее зажечь, – сказал он.
Пино заполз в туннель, длина которого, по его оценке, достигала теперь пяти метров. Упершись в забой, он повернулся и чиркнул спичкой – и теперь их осталось всего три. Свеча загорелась.
Он с яростью набросился на снег. Рубил, колол, отламывал куски снега. Собирал, отодвигал, отталкивал ногами мерзлые осколки.
– Не спеши! – крикнул Миммо после тридцати минут работы. – Мы за тобой не успеваем.
Пино замер, глотая воздух, словно после долгого бега, посмотрел на свечу, от которой оставался теперь короткий огарок, шипевший, когда на него с потолка туннеля падали капли.
Он передвинул свечу, поставил в нишу, вырубленную им в снегу, а потом продолжил работу, но теперь медленнее, более осмысленно. Он искал трещины в поверхности, пытался врубаться в них. Куски льда стали отламываться треугольниками и странной формы плитками длиной по десять – двенадцать сантиметров.
«Снег стал другой», – подумал он, растирая гранулы в руке.
Комки были мягкие, а ограненные кристаллы были похожи на бриллианты его матери. Он задумался. Такой снег может обрушиться вниз. Пока они прорубались через твердую массу, он и не думал о том, что забой может обрушиться. А теперь эта мысль застряла в его голове и не давала покоя.
– Что тут у тебя? – спросил Миммо, подобравшийся к нему сзади.
Пино не успел ответить – огарок вспыхнул напоследок и погас, и они погрузились в полную темноту. Он закрыл лицо руками, эмоции захлестнули его: ему казалось, что и он погаснет, как свеча, и мир погрузится в темноту. Страх, безнадежность, неверие переполняли его.
– За что? – прошептал он. – Что мы?..
– Пино! – прокричал Миммо. – Пино, посмотри!
Пино поднял голову и увидел, что в туннеле теперь уже не так темно, как ночью. Сквозь забой туннеля внутрь проникало неяркое серебристое свечение, и слезы отчаяния превратились в слезы радости.
Они почти добрались до поверхности, но рыхлый снег, как и опасался Пино, два раза обрушивался, заставляя отползать назад и снова прокапываться наверх, но наконец его ледоруб прорубился наружу, сопротивления снежной массы больше не было.
Когда он убрал ледоруб, внутрь хлынул солнечный свет.
– Я пробился! – закричал он. – Пробился!
5
Синьора Наполитано, синьора Д’Анджело и дети радостно закричали, когда он высунул голову, а потом и плечи на поверхность. Буря давно закончилась, и холодный горный воздух был свежим и ароматным. Чистое, кобальтово-синее небо. Над каменным полем лежал новый слой снега, достигавший почти пятнадцати сантиметров. Высоко над ними торчал зубец Гропперы, Пино видел его неровные контуры.
В некоторых местах снег сошел, и поверхность горы стала почти голой. Камни, земля и низкие деревья были засыпаны новым снегом. Видя все это, Пино почувствовал неодолимую силу лавины и понял, что они лишь чудом остались в живых.
Синьора Д’Анджело тоже так считала, как и ее муж, появившийся следом за детьми. Миммо вышел после синьоры Наполитано. Пино еще раз спустился в хижину, взял свои лыжи и вещи, вытолкал их наверх по туннелю.
Выбравшись наконец из туннеля, он чувствовал усталость и благодарность.
«Мы спаслись только чудом. Иного объяснения нет».
– Что там? – спросил Антони, показывая на долину.
– Это Валь-ди-Леи, мой друг, – сказал Пино. – А горы вон там – Пиццо-Эмет и Пиццо-Палу. А под пиками среди тех деревьев кончается Италия и начинается Швейцария.
– Кажется, далеко, – сказала Юдифь.
– Около пяти километров, – ответил Пино.
– Одолеем, – сказал синьор Д’Анджело. – Будем помогать друг другу.
– Я не могу, – раздался голос синьоры Наполитано.
Пино повернулся к ней. Скрипачка сидела на покрытом снегом валуне, положив руку на живот. Ее одежду покрывала ледяная корка.
– Вы сможете, – сказал Пино.
Она отрицательно покачала головой и заплакала.
– Все это… Не по силам. У меня кровотечение.
Пино не понял смысла ее слов, но синьора Д’Анджело пояснила:
– Она говорит о ребенке, Пино.
Сердце у него упало. Она может потерять ребенка? Здесь?
Господи Боже, пожалуйста, только не это.
– Вы не можете двигаться? – спросил Миммо.
– Я вообще не должна двигаться, – сказала синьора Наполитано.
– Но вы не можете оставаться здесь, – сказал Миммо. – Вы умрете.
– А если буду двигаться, то погибнет мой ребенок.
– Вы этого не знаете наверняка.
– Я чувствую, мое тело говорит мне об этом.
– Но если вы останетесь, то умрете оба, – убеждал ее Миммо.
– Так лучше, – сказала скрипачка. – Я не смогла бы жить, если бы мой ребенок погиб. Идите и оставьте меня.
– Нет, – сказал Пино. – Мы доставим вас в Швейцарию, как и обещали отцу Ре.
– Я не сделаю ни шага! – истерически закричала синьора Наполитано.
Пино решил было остаться с ней, а остальных отправить с Миммо, но потом огляделся, задумался на мгновение и сказал:
– Возможно, вам и не понадобится делать этот шаг.
Он сбросил на землю рюкзак, надел лыжи со стальными и кожаными креплениями, которые плотно затянул на ногах.
– Готовы? – спросил он у синьоры Наполитано.
– Готова к чему?
– Забраться ко мне на спину, – сказал Пино. – Я повезу вас на закорках.
– На лыжах? – с ужасом сказала она. – Я никогда в жизни не стояла на лыжах.
– Ну, лавина тоже никогда вас не засыпала прежде, – сказал Пино. – И потом, на лыжах будете не вы, а я.
Она неуверенно посмотрела на него:
– А если я упаду?
– Я этого не допущу, – сказал он с уверенностью семнадцатилетнего мальчишки, который встал на лыжи почти в то же время, когда начал ходить.
Она не шелохнулась.
– Я даю вам шанс спасти ребенка и оказаться на свободе, – сказал Пино, вытаскивая футляр со скрипкой из рюкзака.
– Что вы делаете с моим Страдивари? – спросила она.
– Сохраняю равновесие, – ответил Пино, держа футляр перед собой. – Нас поведет ваша скрипка, как в оркестре.
6
Несколько секунд синьора Наполитано смотрела на небо, потом встала. Ее трясло от страха.
– Держитесь за мои плечи, а не за шею, – сказал Пино, поворачиваясь к ней спиной. – А ногами обхватите меня за поясницу.
Синьора Наполитано ухватилась за его плечи. Он присел, завел руки за ее колени и помог ей устроиться у себя на спине. Она обхватила его за талию ногами. Весила она вряд ли больше, чем его рюкзак.
– Считайте себя жокеем на коне, – сказал он, держа перед собой скрипку. – И не отпускайте.
– Отпустить? Ни за что в жизни. И мысли такой не было.
Пино охватило было сомнение, но он тут же прогнал его, поелозил лыжами по снегу и прицелился вниз, в направлении внешнего края поля лавины, в тридцати метрах от них. Они начали спускаться. Из-под свежего снега торчали кочки и глыбы льда. Они набирали скорость, и Пино старался избегать их. Но неизбежно на пути неожиданно попался такой валун, который он не успел объехать. Они заехали на него, а потом спрыгнули и пролетели несколько метров по воздуху.
– Ах! – вскрикнула синьора Наполитано.
Пино неловко приземлился, лыжи пошли наперекосяк, и он уже подумал, что сейчас потеряет равновесие, его вместе с беременной женщиной развернет и они на всем ходу упадут на мерзлые камни.
Но потом, увидев, что перед ним на пути холмик, он инстинктивно подался в сторону, объезжая его, затем в другую сторону и двумя этими маневрами восстановил равновесие. Спуск ускорился. Теперь Пино с синьорой Наполитано покинули опасный склон и оказались на свежем рыхлом снегу.
Держа перед собой скрипку, Пино усмехнулся и начал делать синхронные движения ногами, чтобы зарыться в снег поглубже, потом расслабил их и теперь покатил, как учил его отец Ре, вприсядку. Такое движение на мгновение разгружало его при каждом повороте, а потому ему удавалось смещать вес и поворачивать лыжи почти без усилий. Лыжи описывали длинные непрерывные кривые набирали скорость, проносились сквозь снежные заносы, которые взрывались, и лица их заносило снегом.
Синьора Наполитано долго молчала. Он решил, что она закрыла глаза и молится о спасении жизни.
Но вдруг она закричала ему в ухо:
– Уи-и-и-и! Мы словно птицы, Пино! Мы летим!
Синьора Наполитано хихикала и охала, когда им попадался очередной холмик. Он чувствовал, как ее подбородок упирается ему в правое плечо, и понял, что она видит их путь, когда он закладывает длинные, летящие неторопливые виражи вниз по склону, к замерзшему озеру, к лесу и свободе за ними.
Пино понял, что склон скоро кончится, а впереди его ждет плоская поверхность. Хотя ноги у него горели, он направил лыжи по последнему крутому спуску прямо к лесистому треугольнику Италии, врезавшемуся в Швейцарию.
Пино теперь ехал прямо, без слаломных выкрутасов. Двигался по прямой линии в полуприседе, держа перед собой футляр со скрипкой. Лыжи с шуршанием скользили по снегу. Пино несся по последнему отрезку со скоростью тридцать, сорок, может быть, пятьдесят километров в час – малейшая ошибка или неожиданность, и их ждала катастрофа. Он увидел переходную зону, где склон встречался с горизонтальной поверхностью. И подпрыгнул, чтобы смягчить переход.
Они проехали мимо озера. Пино ехал пригнувшись, рассекал ветер, и они почти докатили до деревьев. Когда они остановились, до линии леса можно было добросить снежок.
7
Оба молчали несколько секунд.
Потом синьора Наполитано начала смеяться. Она расплела ноги, отпустила плечи Пино, соскользнула с него; держась за живот, встала на колени в мягкий снег и принялась смеяться сдавленным смехом, будто ничего прекраснее с ней в жизни не случалось. Пино тоже не удержался. Смех был заразителен. Он упал рядом с ней и хохотал, пока слезы не потекли из глаз.
«Какую безумную вещь мы совершили. Кто бы мог?..»
– Пино! – раздался резкий мужской голос.
Пино вздрогнул, поднял голову и увидел синьора Бергстрома, стоявшего на границе леса. Он держал в руках дробовик и смотрел на них озабоченным взглядом.
– Мы дошли, синьор Бергстром! – воскликнул Пино.
– Вы опоздали на день, – сказал Бергстром. – И уходите с открытого места. Веди ее в лес, где ее не будет видно.
Пино пришел в себя, снял лыжи. Передал синьоре Наполитано ее скрипку. Она села, прижала футляр к себе и сказала:
– Я думаю, теперь все будет хорошо, Пино. Я это чувствую.
– Вы можете идти? – спросил Пино.
– Попробую, – сказала она, и он помог ей подняться на ноги.
Поддерживая синьору Наполитано под руку, он довел ее до тропинки.
– Что с ней? – спросил Бергстром, когда они вошли под укрытие деревьев.
Синьора Наполитано с улыбкой рассказала про ребенка и свои страхи.
– Но теперь я думаю, что способна пройти столько, сколько нужно.
– Это недалеко, несколько сотен метров, – сказал Бергстром. – Когда мы перейдем в Швейцарию, я смогу развести костер. Потом спущусь вниз и приду за вами с санями.
– Думаю, несколько сотен метров мне по плечу, – ответила Бергстрому она. – А костер – это просто дар Божий. Вы когда-нибудь катались на лыжах, синьор Бергстром?
Швейцарец посмотрел на нее так, будто она свихнулась, потом кивнул.
– Как это здорово, – сказала скрипачка. – Ничего прекраснее в моей жизни не было.
Пино впервые увидел улыбку на лице синьора Бергстрома.
Они ждали в лесочке, рассказывали швейцарцу о буре и лавине, глядя, как Миммо и семейство Д’Анджело медленно продираются по склону. Синьора Д’Анджело несла дочь. Синьор Д’Анджело нес рюкзак и палки Пино, а его сын шел сзади. Им потребовался почти час, чтобы по глубокому снегу добраться до плоской равнины над озером.
Пино выехал им навстречу, посадил Юдифь себе на спину и довез до леса. Вскоре они все были в безопасности.
– Это Швейцария? – спросил Антони.
– Швейцария уже совсем рядом, – сказал Бергстром.
После короткого отдыха они двинулись к границе, Пино помог синьоре Наполитано пройти по утоптанной лесной тропе. Дойдя до границы, они остановились.
– Ну вот, – сказал синьор Бергстром. – Здесь вам нацисты не страшны.
По щекам синьоры Д’Анджело потекли слезы.
Муж обнял ее, поцелуями осушил ее лицо.
– Мы в безопасности, дорогая, – сказал он. – Нам повезло, тогда как стольким другим…
Он замолчал – комок в горле мешал ему говорить. Жена погладила его по щеке.
– Мы перед вами в вечном долгу, – сказала синьора Наполитано Пино и Миммо.
– За что? – спросил Пино.
– За что?! Вы провели нас через горы в такую жуткую бурю, вызволили из лачуги. А вы, Пино, спустились со мной на лыжах со склона!
– А что нам оставалось? Потерять веру? Сдаться?
– Вы – сдаться? Никогда! – сказал синьор Д’Анджело, пожимая Пино руку. – Вы как бык. Никогда не сдаетесь.
Потом он обнял Миммо. То же сделала и синьора Д’Анджело и ее дети. Синьора Наполитано долго держала Пино в объятиях.
– Тысячу вам благословений, молодой человек, вы научили меня летать, – сказала она. – Я этого не забуду до смерти.
Пино улыбнулся, почувствовал, как увлажнились его глаза.
– И я тоже не забуду.
– Могу я что-нибудь для вас сделать? – спросила она.
Пино хотел было ответить «нет», но тут взгляд его остановился на ее скрипке.
– Сыграйте для нас перед нашим возвращением в Италию. Ваша музыка поднимет наш дух перед долгим восхождением, а потом спуском.
Это доставило ей удовольствие, и она посмотрела на Бергстрома.
– Это возможно?
– Здесь вас никто не остановит, – сказал он.
В заснеженном лесу высоко в Швейцарских Альпах синьора Наполитано открыла футляр и наканифолила смычок.
– Что бы вы хотели послушать?
Пино почему-то вспомнил августовскую ночь, когда он, его отец, Туллио и Белтрамини уехали за город, спасаясь от бомбардировок.
– «Nessun dorma», – сказал Пино. – «Никто не будет спать».
– Это я смогу сыграть и во сне, но для вас я сыграю con smania, – сказала она, и ее глаза увлажнились. – Идите. Старые друзья не прощаются.
Синьора Наполитано сыграла первые такты так, что Пино захотелось остаться и дослушать до конца. Но его и брата ждали долгие часы пути, и никто не знал, с чем им придется столкнуться.
Пино и Миммо закинули рюкзаки на плечи и двинулись назад. Синьору Наполитано и остальных они потеряли из виду почти сразу, но они слышали ее прекрасную игру, игру со страстью, и каждая нота доносилась до них сквозь разреженный, хрусткий альпийский воздух. Они вышли из леса, надели лыжи, когда она снова набрала темп торжествующей мелодии, и тут словно какая-то радиоволна задела сердце Пино, отдалась в его душе.
Он остановился у озера, чтобы дослушать далекое крещендо. Его глубоко тронула тишина, наступившая, когда музыка смолкла.
«Это прозвучало, как любовь, – подумал Пино. – Когда я влюблюсь, я, наверное, буду чувствовать что-то в этом роде».
Невероятно счастливый, с камусами на лыжах, под ярким зимним солнцем Пино двинулся вверх по склону следом за Миммо в направлении северного амфитеатра Гропперы.
