13

— Ты не должен читать моих мыслей, если я тебя не приглашаю!

— Я не читаю, — заверил её Грегори, — да мне и не нужна телепатия чтобы догадаться о причине твоей озабоченности. Любимая, будь уверена — Магнус полностью тебя прощает, насколько вообще может простить любой человек. А когда он узнает тебя, пройдёт даже эта теперешняя… неловкость… между вами.

— Не хочешь же ты сказать, будто он научится доверять мне!

— Именно это я и хочу сказать, — подтвердил Грегори, — так как ты, за исключением твоей красоты и духа, настолько не похожа на ранившую его женщину, насколько это вообще возможно.

Алуэтта задушила в себе рыдание.

— Да, знаю, ты тогда не считала себя красавицей — но была ею, даже не проецируя никакого идеализированного образа. Тем не менее ты таки проецировала его, и он ассоциирует свою боль именно с тем образом, а не с твоим истинным «я».

— Тогда почему же он по–прежнему так холоден со мной? — Алуэтта резко развернулась к нему, и Грегори увидел, что щеки у неё мокрые, а глаза красные от слез. — Как мы можем жить дальше с висящей между нами моей невысказанной виной?

— Это пройдёт, — заверил её Грегори. — Она там сейчас только потому, что ты для него, во всех смыслах, чужой человек.

— Чужой человек и неприятное воспоминание! — Алуэтта упала наконец в его объятия и уткнулась ему лицом в плечо. — Ах, Грегори, как мы теперь будем жить с твоей семьёй. Я начала верить, что твои брат и сестра действительно примут меня в число своих, и их супруги тоже! И вот все пошло вкривь и вкось!

— Насколько я их знаю, — сухо ответил Грегори, — неприязненное отношение Магнуса никак не подействует на них. Боль его — может подействовать, но ты больше не вызываешь её.

— Но я вызываю! — подняла голову Алуэтта, глядя ему прямо в глаза. — Они с Алеа столь явно неравнодушны друг к другу, но он никогда не признается в этом даже самому себе — а почему? Из–за боли, которую я причинила ему десять лет назад!

— Его не может сковывать только та боль, которую причинила ты, — возразил Грегори. — И кроме того, как насчёт Алеа? Почему она не признается себе в том, что её влечёт к нему?

— Есть кое–какие проблемы. — Страхи самой Алуэтты отступали на второй план, когда она говорила о чьих–то ещё. — Даже не читая её мыслей, я вижу, что её ранили, и глубоко — да притом не раз, если я не ошибаюсь.

Грегори посмотрел на неё изучающим взглядом.

— Но они же четыре года путешествовали вместе. Неужто боль может так долго душить её?

— О, да! Поэтому я и не сомневаюсь, что подобная боль по–прежнему мучает твоего брата. — У неё снова навернулись на глаза слезы. — Ах, Грегори, он заразит и других своим отношением ко мне, даже если и не намерен этого делать!

— К нам, — твёрдо поправил её Грегори, — и если не по какой–то иной причине, он научится любить тебя хотя бы ради меня.

— Но если он сдержит обещание, данное отцу, то станет главой вас всех и настроит против меня Корделию и Джефри!

— Вы с Ртутью стали для Корделии сёстрами, которых у неё никогда не было, — твёрдо сказал Грегори. — Она не бросит тебя по приказу Магнуса — да он и не отдаст такого приказа, так как знает, что это настроит нас против него. Он может и командовал нами, когда мы были детьми, или полагал, будто командует, но определённо не будет делать этого теперь, когда мы выросли.

— Грегори, это человек громадной силы, я чувствую её! Большей, чем он обладал десять лет назад, намного больше! А в своих путешествиях он научился действовать тонко и манипулировать людьми. Я не смею выйти во двор замка, пока он там.

— Тогда мы будем оставаться здесь в нашей башне из слоновой кости. — Грегори теснее прижал её к себе. — Ты для меня определённо достаточно большой мир. Для чего мне ещё что–либо, покуда ты со мной?

Дрожа всем телом, Алуэтта подняла голову.

— О, мне тоже определённо ничего не нужно, кроме тебя и этой башни. Довольно с меня остального мира, пусть больше не надеется на моё присутствие.

С миг они глядели друг другу в глаза, а потом поцеловались. Алуэтта закрыла глаза и дала объятиям Грегори быть её вселенной, сосредоточившись только на ощущении его губ, рук, ладоней…

Через несколько часов, когда она крепко спала, Грегори поднялся с их постели и тихо оделся. Он оставил записку, заверяющую жену, что вернётся на следующий же день, ему нужно лишь заняться одним небольшим делом. Затем он спустился в низ башни, и, когда его разделяли с женой несколько этажей винтовой лестницы и она ничего бы не смогла услышать, — исчез с буханьем схлопнувшегося воздуха.

Незаметная осознала окружающие её звуки, но все равно полежала ещё немного, мысленно зондируя своё окружение. Убедившись, что поблизости никакой опасности нет, она открыла глаза и подняла голову. Поляну, где она решила денёк поспать, заливали пунктирные линии лунного света. Она восхищалась красотой этой сцены, пока желудок не напомнил ей, что пора поохотиться. Она поднялась, потянулась, а затем вышла, мягко ступая, на поляну и постояла, мысленно выискивая что–нибудь съедобное. Хотя видимые её зубы были зубами плотоядного, располагавшиеся за ними моляры — коренные зубы — были приспособлены для поедания растений. Маленький Народец настолько трепетно относился к защите своего леса, что, как она решила, более осмотрительным будет поискать какие–то орехи и ягоды.

Дело конечно заключалось не в том, что она боялась этих миниатюрных существ — ну, во всяком случае не сильно. Её собственные экстрасенсорные силы были настолько велики, что в одиночку никто из них, даже тот, который называл себя Паком, не имел больших шансов устоять против них — никогда, даже если почерпнёт сил у пяти–шести своих собратьев.

Вся беда в том, что он вполне мог привести с собой целых двадцать их, а то и больше. Нет, осмотрительность диктовала придерживаться некоторое время растительной диеты — по крайней мере, до тех пор, пока Незаметная не будет более уверена в намереньях Крошечного Народца. Она бесшумно шла среди деревьев, зорко выискивая с помощью ночного зрения что–нибудь съедобное на вид. Листья, кусты, грибы…

Инопланетянка остановилась, и нахмурясь уставилась на кочку чего–то похожего с виду на мох. Она опустила голову и принюхалась; пахло не мхом. Фактически запах походил на исходящий от древесной губки.

Ведьмин мох! Она помнила его по мыслям Магнуса. Гадая, действительно ли он чувствителен к телепатии, она направила на него мысль, воспоминание о крупном и сладком фрукте со своей родной планеты — и с удивлением уставилась на кочку, когда та втянулась в себя, округляясь с одного конца и заостряясь с другого, темнея до розовато–лилового цвета, пока перед ней не оказался лежащим фрукт её родного мира.

У неё снова заурчало в животе от голода; она опустила голову и понюхав, сочла аромат плода точно таким, каким ему полагалось быть. Незаметная гадала, будет ли он столь же хорош на вкус, но решила проявить осмотрительность.

Она присела на задние лапы, чуть склонила голову набок, рассматривая фрукт. Застыл ли он теперь в этой форме или она могла переделать его ещё во что–нибудь? Она пристально посмотрела на него, думая о палке, которую видела днём раньше, той, которая привлекла её внимание своей необычной узловатой формой.

Фрукт съёжился, цвет его потемнел, когда он вытянулся, отвердел и превратился в палку.

Незаметная уставилась на неё. А затем усмехнулась и ударила по палке лапой; та покатилась, как любая настоящая палка. Фактически, она и на ощупь казалась настоящей палкой. Инопланетянка снова склонила голову набок, думая о кинжале Алеа, а потом о мяче, в который, как она видела, играли дети на одной из посещённых ими планет, а затем в женскую ступку и пестик — и наблюдала за тем, как ком ведьмина мха прямо у неё на глазах менялся, принимая одну форму за другой.

Незаметная улеглась, пристально глядя на ступку и пестик. А как насчёт чего–то способного двигаться? Она подумала об эльфе, и ком начал меняться — но Незаметная сообразила, что маленькие люди могут рассердиться, если она сымитирует их или что–либо, обладающее разумом. И в последний момент передумала; ком мха отрастил ноги и грудь, но больше ничего. Она решила снова придать ему вид палки, а затем велела двигаться, и маленький человечек–палка замаршировал перед ней взад–вперёд.

В подлеске раздался шорох.

Незаметная в мгновение ока оказалась на ногах, круто разворачиваясь лицом к звуку — и увидела марширующих из палой листвы ещё с полдюжины людей–палок. Она уставилась на них, а затем усмехнулась, сообразив, что именно произошло — она не ограничивала своих мыслей; другие комья ведьмина мха приняли такую же форму как и тот, с которым она играла, и промаршировали к той, которая их придумала.

Снова шорох; она развернулась и увидела марширующие из чащи новые ходячие палки. Опять шорох; она крутанулась на месте и увидела шагающую из зарослей ежевики ещё дюжину. Она улеглась и усмехнулась, мысленно направляя их, и ходячие палки сошлись, сомкнули ряды и промаршировали прочь с поляны.

Забыв о голоде, Незаметная лежала в отбрасываемой дубом тени от света луны, наблюдая за тем, как её недавно созданные игрушки совершали марши и контрмарши, принимая все более сложные построения.

Грегори появился в соларе замка Гэллоуглас со взрывом как от шутихи, когда его неожиданное появление спрессовало окружающий его воздух. Оглядевшись кругом, он никого не обнаружил в такой ранний час утра, а затем прошёл по коридору к покоям брата. На его стук никто не ответил. Нахмурившись, он открыл разум для окружающего мира и не обнаружил в покоях никакого другого разума, но почувствовал присутствие Магнуса выше. Телепортироваться на столь короткое расстояние было бы для него позорным, и поэтому он взбежал наверх по лестнице.

— Эй, в замке!

Караульный подошёл к зубцам стены и помахал рукой подъехавшему человеку, за приближением которого он давно наблюдал, а затем увидел на крупе коня щит и нарисованный на нем герб. Герба он не узнал, но это не имело значения — всадник был по меньшей мере рыцарем, а возможно и лордом.

— Да, любезный сэр. Прошу немного подождать, пока я уведомлю о вас моего лорда.

— Ну, давай побыстрей с сим, — откликнулся незнакомый рыцарь, явно недовольный таким ответом. — Я долго ехал и хотел бы отдохнуть и выпить.

Разумней всего было бы тут же поднять опускную решётку и пропустить всадника, но это уж не караульному решать. Подозвав своего помощника, он побежал сообщить капитану стражи.

Капитан знал, как следует вести себя с благородными рыцарями и какие при этом соблюдать предосторожности; он велел привратнику опустить подъёмный мост и поднять опускную решётку, а затем проводил незнакомца в покой для гостей. Он непринуждённо сидел с бокалом вина в руке, когда вошёл хозяин этой небогатой усадьбы.

— Добро пожаловать, сэр рыцарь!

— Лорд Ансельм Логайр! — Рыцарь встал и поклонился. — Я сэр Оргон из Нидшама, странствующий рыцарь.

Рыцарем он был явно не преуспевающим, раз странствовал в таком возрасте — никак не меньше сорока лет. Камзол и шоссы у него выглядели скроенными из хорошей ткани, но поношенными, а сапоги, хотя и начищенные до блеска под покрывшей их дорожной пылью, казались столь же поношенными.

— Добро пожаловать, сэр рыцарь. — Может незнакомец и навязался в гости к Ансельму Логайру, но тот ни в коем случае не был негостеприимным хозяином. Новости сюда доходили редко и ими дорожили, как и каждым новым лицом — ну, а если этот приезжий окажется не–приятной личностью, так он же останется только переночевать. — Далеко ли путь держите, сэр Оргон?

— Через горы и долы, милорд герцог… — вздохнул рыцарь.

— Сэр Логайр, с вашего позволения, — твёрдо поправил его Ансельм, но лицо у него сжалось от горечи. — Я всего лишь рыцарь, как и вы, и никогда не был законным герцогом Логайром.

— Ну, да, но по праву должны были б быть, не так ли? — незнакомый рыцарь остро посмотрел на него, а затем опустил взгляд. — Но я злоупотребляю вашим гостеприимством. Позвольте мне рассказать вам новости из столицы, в том виде, в каком я узнал их от одного рыцаря, с которым преломил копьё перед замком Роденж.

— Жажду их услышать, — молвил с загоревшимся взглядом Ансельм, — наверно ничуть не меньше, чем вы — вкусить хлеба и мяса. Идёмте, сэр Оргон, давайте подыщем себе более приятные покои, чем эти. Что известно о Его Величестве?

— Ваш младший брат жив и здоров, хотя и опечален потерей друга. — Сэр Оргон зашагал рядом с хозяином дома.

— Друга? — В глазах Ансельма вспыхнула надежда — или это была виноватость? — Наверняка ведь не лорда–чародея?

— Нет, сэр Ансельм — его жены. Ансельм в шоке уставился на гостя.

— Говорят, кончина её не была ни внезапной, ни болезненной, — начал рыцарь, и, следуя за хозяином дома, рассказал сколько знал об этом событии. Он оказался примечательно неплохо осведомлённым для того, кто только слышал о нем, а не был там — а за ужином рассказал о возвращении Магнуса, о похоронах и последующих событиях. К тому времени, когда он рассказал о том, как лорд–чародей отбыл в лесную чащу, направляясь неведомо куда, они закончили трапезу и лакомились засахаренными фруктами из вазы.

При описании обрушившихся на Рода Гэллоугласа испытаний Ансельм заметно оживился. Теперь же он откинулся на спинку кресла, помешивая в чаше вино, и произнёс, словно размышляя вслух:

— Я слышал, он временами бывал не в себе. Наверно с ним снова то же самое.

— Нисколько не сомневаюсь в том, сэр Ансельм — но своим отъездом он оставил корону без охраны.

— О чем вы? — застыл Ансельм.

— Лишь о том, что если лорды когда–нибудь пожелают вернуть себе свои права и власть, то сейчас как раз самое время нанести удар. — Сэр Оргон наклонился вперёд, сверкая глазами. — Но они не поднимутся без вождя, а кому лучше возглавить их, как не законному герцогу Логайру.

Ансельм сидел замерев, не веря, что после всех этих лет снова слышит разговор о мятеже — ни тому, насколько желанным казался ему этот разговор, ни тому, как он пробудил внезапную жажду реванша. Он ненавидел себя за это, но слушал со все большим вниманием.

— Корона лишилась двух своих самых прочных опор, — говорил между тем сэр Оргон. — Лучшего времени для выступления уже не будет никогда.

Глаза сэра Ансельма на мгновение вспыхнули огнём; а затем он, призвав на помощь всю свою волю, заставил себя встать, отодвинул назад кресло и сказал:

— Мне не по душе разговоры о бунте, сэр Отгон. Желаю вам спокойной ночи.

И повернувшись вышел, не дожидаясь даже, когда сэр Оргон почтительно встанет из–за стола — но рыцарь смотрел ему вслед, поблёскивая глазами, зная, что его рыбка уже наполовину на крючке. Будь иначе, будь он истинно предан до мозга костей, то сэра Оргона тут же заковали бы в железа и отправили провести ночь в темнице.

Когда стемнело, Род нашёл ручей, разжёг для согрева одиночный костёр, затем сходил со складным ведёрком к ручью, принёс воды и повесил ведёрко над костром зава–рить чай. Затем достал из седельной сумки вяленое мясо, сыр и сухари и присел на бревно поужинать.

— Это действительно неадекватное меню для вечерней трапезы, Род. Обычно ты собираешь дикие овощи и варишь их с мясом, готовя рагу.

— Да, но какой смысл готовить лишь для одного, Векс?

— Здоровье, Род.

— Ну, а что сделает такая трапеза — убьёт меня? — Род сардонически улыбнулся коню. — Когда поедем завтра, я соберу овощи — но в данную минуту я устал.

Справа от него началось рокотание, выросшее в душераздирающий стон. Род замер.

— Что это было?

— Форма колебания низкая…

— Да, это я и сам слышу. Но что это?

— Судя по тембру, Род, я б предположил, что существо, попавшее в беду.

Род встал, сунул ужин обратно в седельную сумку и повёл Векса в лес.

— Ехать нельзя, заросли слишком густые. Насколько далеко от нас тот, кто б там ни издал этот стон?

— Трудно определить, Род, когда для триангуляции есть только расстояние между ушей.

Стон раздалось вновь.

— Выскажи догадку! — потребовал Род. — Кто б там это ни был, они в большой беде.

— Род, ты ведь знаешь, как я не люблю…

— Ладно, назовём это прикидкой! Только скажи, насколько далеко!

В имплантированном наушнике у Рода послышался треск помех — вексовская версия вздоха.

— Примерно двести метров, Род.

— Чтобы разнестись так далеко, это должен быть очень громкий стон — кто б там его ни издал, он сильно нуждается в помощи.

Лунного света было мало — не достаточно для того, чтобы разглядеть так и норовившие подставить Роду ножку корни или рытвины, но достаточно, чтобы он не натыкался на стволы деревьев. Однако по мере того, как он продвигался, лунный свет, казалось, становился все ярче. Пройдя ещё немного, он увидел причину — висящие повсюду вокруг нити света. Он сообразил, что это ветви, а свисающие с них листья начали светиться. Ещё несколько ярдов, и он оказался идущим по лесу из хрусталя, украшенному ягодами, которые были самоцветами, и залитому мягким светом луны, сконцентрированном и преломлённом повсюду вокруг него.

— Что это за место? — хрипло спросил он.

Стон раздался вновь, намного ближе. Род повернулся направо — и перешагнул невидимую границу. Вокруг него все сделалось тёмным и сырым; ветви висели голые, а рыхлая земля у него под ногами захлюпала, наполняя его ноздри запахом разложения. Он оказался в очаге тления в центре хрустального леса. И наполовину ожидал, что вот сейчас из грязи восстанет скелет.

Скелет не скелет, но прямо рядом с ним поднялась светящаяся фигура в лохмотьях, с ввалившимися щеками, иссохшей и морщинистой кожей, теряющимися в тенях под бровями глазами, и исполосовывающими щеки длинными следами слизи. Она застонала, так громко, что Род прижал ладони к ушам — но фигура подплыла к нему, тянясь коснуться его своим тощим пальцем.