Где-то через час мы услышали гулкие удары над головой. А было вот что. В ближайшие полчаса казаки забрасывали снегом пожарище, и пламя вскоре стихло. Обугленные бревна растащили в стороны. Затем Кречинский лично послал выживших бандитов откапывать из пепла дверцу в подпол. Еще через четверть часа пристав Тарасенко нырнул вниз, и я услышал глухое: «Марфа Алексеевна! Отзовитесь, это полиция! Марфа Алексеевна!..» Сердце мое бешено и радостно колотилось. Когда и вторую дверцу отперли и показался я, Тарасенко даже отпрянул.

Точно черта в исповедальне увидел!

А Степан, не находивший себе места там, на пепелище, таращась на меня, поспешно перекрестился:

– Господи, – прошептал он. – Петр Ильич, а я уж вас было похоронил. Думал, и косточек на этом кострище не осталось! А вы успели-таки!..

– Вот это судьба! – тоже перекрестившись, и широко, воскликнул подступивший Кречинский. – Я в офицерском клубе рассказывать эту историю стану до самой смерти, и ее будут до самой моей смерти слушать! Богом клянусь!

Другие тоже не могли надивиться моему чудесному спасению. Я протянул руку вниз и помог выбраться наружу Марфуше. И она, увидев полицию и казаков, Степана Горбунова, тотчас же ослабла в моих руках, и мне оставалось только обнять ее за плечи, которые то и дело сильно вздрагивали от рыданий.

Но спасение любимой было не все дело! Теперь не все! Прежде я не мог и подумать, что получу в руки такой знатный козырь, но фортуна говорила мне: «Иди вперед! Без оглядки иди!..»

И я пошел вперед!

Пристав Тарасенко, один из тех чиновников, которому я доверял более других, вытащил из кучки выживших бандитов одного и подтолкнул ко мне.

– Знакомьтесь, Петр Ильич, вот он, Бык Мироныч, насильник и злодей, собственной персоной!

– Сучьи дети! – с разбитой физиономией зло огрызнулся тот. – Волчары царские! – он говорил зло и тихо, почти шептал: – Гнидье! Все равно передохнете! Всех порешим!

Мне ли было не узнать этого негодяя в алой, теперь порванной на плече и животе рубахе! Чернобровый и цыганистый главарь шайки, еще недавно лешим ржавший за трапезным столом, оказался ранен в руку и бедро, но не смертельно. Сохранил даже силу! За Быком Миронычем, двинувшимся ко мне, как за волком-подранком тянулся легкий кровавый след. Крепко держа, его толкали вперед, а он все пытался стряхнуть руки победителей, глухо матерясь и сыпля проклятиями. И совсем по-звериному зарычал и даже вырвался-таки, когда Тарасенко и еще один дюжий казак поставили его передо мной.

– Что лупишься, ищейка?! – почти что плюнул он в мою сторону.

Разбойник глядел на меня с кипящим презрением, как глядят все разбойники на слуг государевых. Но и страх был в его взгляде! А я не мог скрыть своей радости. Великой радости! И выдавал это всем своим видом. Фортуна поманила меня, козырная карта, попавшая мне в руки!

Я переглянулся с Кречинским – в случае удачи у нас была особая договоренность устроить показательный спектакль! – и он одобрительно кивнул. Затем я подмигнул Тарасенко, который тоже был в курсе моего замысла. Это означало: «Тащи его в сторону!» И Тарасенко послушно поволок разбойника к колодцу. Степана я оставил с Марфушей.

У колодца я забрался в карман шинели, вытащил бумагу, тряхнул ею перед физиономией главаря банды.

– Читать умеешь? – спросил я у него.

Но в ответ услышал мат и рычание. Кровавая пена шла по его разбитым губам.

– Так умеешь или нет? – переспросил я.

– Ах ты, сука, ты мне буковки в харю не суй! – грозно и с напором огрызнулся тот. – Волк жандармский!

– Что ж, последнее слово ты сказал, – усмехнулся я. – С тебя будет. Тарасенко, веревка с тобой?

– Со мной, сударь, – деловито кивнул тот, вытащил из сумки заранее приготовленную толстую веревку и стал неспешно мастерить петлю.

– А зачем это ему веревка? – недоверчиво поглядев на опасный для любого супостата предмет, да еще с петлей, спросил Бык Мироныч. – А, волчара паскудная? И что там в твоей бумажке нацарапано?

– Во-первых, мерзавец, на волчару ты больше похож, – зло и весело заметил я. – А во-вторых, в бумажке нацарапана твоя дальнейшая судьба. Тебе, разбойник, следует выслушать приговор, а нам, – я кивнул на казаков и сыщиков в отдалении, разглядывающих мертвецов, – незамедлительно исполнить его.

– Какой еще приговор? – оцепенел главарь.

– А такой, висельник, – я взглянул на бумагу, где теснились строки из письма моего поверенного: «Что касается вашего дачного участка на Барбашиной поляне, г-н Васильчиков, то смею сообщить…» и сурово прочитал: – «За смерть помещицы Сивцовой и ее людей, а также за прочие злодеяния Верховный суд Российской империи приговаривает разбойника, именуемого Быком Миронычем, к смертной казни на том месте, где будет изловлен, через повешение, как и всех его подельников». – Я расправил бумагу с гербовой печатью и ткнул ею в разом побелевшую физиономию татя, который, я не сомневался, во-первых, совсем не умел читать, а во-вторых, и видеть ничего не мог в эту роковую для него минуту. И уж никак не мог отличить судебную печать от самой простой канцелярской! – Поэтому и прибыли мы сюда с целой армией, Бык Мироныч. Тут у нас казаков не счесть – весь хутор оцеплен. Мышь не проскочит. Две трети твоих людей мертвы, остальных мы сейчас повесим. Как в военное время – без суда и следствия. Ты же воюешь с мирным населением? – я пожал плечами. – А мы с тобой воюем. И тебя, негодяй, первым вешать будем.

– Чего? – присмирев, протянул он, только сейчас докумекав, что к чему. – Как это вешать?

– Откоптил ты свое, – я театрально кивнул. – Будет с тебя!

– А суд как же? – пролепетал он. – Как же эти, как их, присяжные…

Тарасенко зло посмеивался, наблюдая за этим спектаклем. И спокойно крутил веревку, превращая ее в роковую крепкую петлю.

– Суд присяжных, это для тех, кто его достоин, – назидательно ответил я. – Не надо было так шалить, Бык Мироныч, не стоило барыню Сивцову со свету сживать, как и слугу ее, не надо было насиловать и воровать служанок. Мы твои судьи! – глядя в его звериные глаза, сказал я. – Здесь и сейчас.

Раненый, но еще полный силы вор и убийца рухнул вдруг передо мной на колени.

– Убили Сивцову, убили, да не по своей воле, барин! Наказали нам! Кто наказал – и говорить боязно! – он подполз ко мне, оставляя кровавый след на снегу. – А ту, что забрали, Марфу-служанку, пальцем не тронули! Так ведь, барин? У нее спросите! Выжила ведь она! Сами спросите!

– Отчего же не тронули такую красавицу, а? – глядя татю в глаза, спросил я. – Отвечай, и честно. Ну? – повелительно кивнул я.

– Нельзя, так сказано было, – тоже кивнул он. – За ней человек должен приехать: не сегодня завтра!

– Что за человек? От кого? – я взглянул на Тарасенко, уже смастерившего петлю, и вновь уставился на разбойника. – Через пять минут закачаешься – в этом же садике закачаешься грушей! Говори, паскудник! – убедительно рыкнул я. – Не тяни!

– От купца Кабанина, вот от кого! – точно выстрелил главарь банды. – Прости меня, Господи!..

Бандит проговорился! Выдал тайную фамилию! Но только сейчас ему было ровным счетом на это наплевать. Жить ему оставалось (по его собственным расчетам) считанные минуты! Больше половины подельников уже лежали в собственной крови, в снегу, издохшими. Бык Мироныч паниковал, как паникуют многие лютые душегубы на краю смерти, потому что нет для них ничего страшнее собственной кончины!

– Кто должен был приехать от Кабанина за Марфой Алексеевной Пряниной? – спросил я.

– Камердинер Сивцовых – Пантелей Ионович Зыркин.

Переглянувшись с Тарасенко, я утвердительно покачал головой. Фортуна, воистину так! И подумал: «Вот Степку Горбунова потеха ждет! Его отправлю рагу из камердинера готовить, его родимого!»

– Почему Зыркин? – не выдавая торжества, по-чиновьичьи сухо спросил я.

– Он в нее вроде как влюбленный, – кивнул Бык Мироныч. – Упросил он благодетеля своего, умолил! Мы бы и хотели снасильничать, делов-то, но так и не решились. Государь наш Дармидонт Михайлович ему вроде как ее в жены обещал!

«Вот оно, – думал я, – вот!..» На краю гибели бандит выдал своего патрона с головой!

– Как твоя фамилия? – спросил я. – Настоящая.

– Быков моя фамилия. Мирон Миронович Быков.

– Жить хочешь, Мирон Быков? – спросил я.

Сомнений уже не было: я дождался своей минуты. И удача теперь сама шла ко мне в руки! Только держи!

– Хочу, барин, хочу! – топчась на коленях в кровавом снегу, горячо запричитал бандит. – Все тебе расскажу, все, только не вешай!

– Я и без тебя знаю многое, – глядя в его черные, сверкающие огнем глаза, очень серьезно заявил я. – И про то, как Никола, Микола и Вакула барина Сивцова на охоте убили, и про то, как в своем подполе вы людей мучили и деньги у них вымогали. Знаю даже про то, кто взорвал начальника полицейской управы города Семиярска полковника Толоконникова, Аристарха Ивановича…

– Так это Пузанько и Штрило, народовольцы, мать их! Это они против царя-батюшки воюют, нехристи! Мы не такие – мы царя-батюшку уважаем!

О таком подарке судьбы я и не мечтал! Не мечтал о нем и майор Жабников, и все Семиярское полицейское управление. У меня даже подбородок дрогнул от волнения. А ведь на авось, на удачу сказал! Вдруг клюнет?

– Пузанько и Штрило? – переспросил я.

– Ага!

Рядом со мной стоял уже не только Тарасенко, но и Кречинский, и другие офицеры. Подходили и казаки.

– А имена?

– Имен я не знаю, – замотал головой Бык Мироныч, – только фамилии, а может, то и клички? Я ж в пачпорта им не глядел! Я им, бывало, оружие давал, – добавил Бык Мироныч. – Обрезы, револьверы…

Я, Кречинский, Тарасенко, другие наши товарищи, мы переглядывались друг с другом. Никто ушам своим не верил. Но ведь было! Вот так, дернули за одну хорошую ниточку, потянули с силой – и целый клубок распустился на наших глазах. Не стал бы такой волк, как этот зловещий бандюган, наговаривать на себя. Самые худшие предположения майора Жабникова, почти фантастические, оказались правдой.

– Когда ваша банда снабжала оружием революционеров? Тогда, когда ваш хозяин о том просил? – я сам задавал и отвечал на вопросы, и попадал в десятку.

– Точно, – кивнул главарь разбитой наголову банды. – Тогда. У нас-то всякого оружия в достатке. А эти, Пузанько и Штрило, приезжали за ним.

– Один из них хромый, верно?

– Ага! У него, у Штрило, левая ножка короче правой. От рождения.

– Не повезло революционеру, – сказал я.

– Точно!

– А с Пузанько что не так?

– А у Пузанько на левой руке трех пальцев не хватает. Он там какую-то бомбу готовил, что ли, да не срослось…

Я хлопнул письмом от своего знакомого нотариуса по ладони, сложил его и отправил за отворот полушубка.

– Начал неплохо. Посмотрю, как продолжишь. Так вот, меня твой хозяин интересует – Дармидонт Кабанин. И не только меня, но и Верховный суд Российской империи. Говорить будешь не только мне и не только сейчас: тебя многие чиновники выслушать пожелают. Поможешь следствию – тебе зачтется. Но коли врать станешь, считай, сам голову в петлю сунул и узелок подтянул, – я поймал восхищенный взгляд и Тарасенко, и станового пристава Кречинского. – В этом, Мирон Быков, можешь не сомневаться!

Утром на подъезде к селу Брынцово выловили Пантелея Ионовича Зыркина. Тот обделался со страху в своей повозке, когда из леса на него выскочили вооруженные саблями казаки, да еще вместе со злющим и торжествующим Степаном.

– Он! – кивнул на беглого камердинера-предателя Горбунов. – Он, Иуда, барыню свою продал! Берите его, братцы, да крепче держите! – казаки так и крутились на лошадях вокруг повозки, а Степан со всем пылом торжествовал победу. – Что, Зыркин, не ждал такого-то конца?! Теперь, Пантелей Ионович, паскудник двуличный, заместо полюбови с Марфушей, по которой ты слюни пускал да сох, в кандалах в Сибирь поедешь! – не мог не выговориться Степан Горбунов. – Сегодня же, мразь, и поедешь! Вместе с благодетелем своим – Дармидонтом Кабаниным!

Глядя на Степана, которого люто ненавидел и еще пуще боялся, Зыркин все понял. Понял и побледнел смертельно. А как иначе?! Все они знали, все! И откуда?! А самое страшное, всплыла и фамилия хозяина, казалось, неприступного его благодетеля! В оборот их брали, в оборот!

И в довершении всего рыжеусый казачий урядник громко и раскатисто рявкнул:

– Пантелей Ионович Зыркин?! Отвечать!

– Да-с, – пролепетал тот.

– Вы арестованы именем Его Императорского Величества по обвинению в преступном сговоре против семьи Сивцовых и их прислуги! – урядник провернулся на гнедом коне. – Следуйте за нами!

«Теперь платить по всем счетам придется! – плясало в глазах онемевшего камердинера. – А их много, этих счетов, наберется! Во век ему не расплатиться!» От одной этой мысли черное сердце Зыркина трусливо и отчаянно сжалось, и ненавистный Степан, и грозный казачий урядник с рыжими усами вдруг поблекли. Камердинер качнулся, поплыл вперед и бухнулся головой в козлы.