Граф Александр Александрович Кураев, хозяин поместья Горбатое, докуривал серебряную трубку с длинным турецким мундштуком.

– Кто бы мог подумать, что история с сокровищем Шереметева только еще начиналась! Что было дальше? Опричники разорили Новгород, людей побили тысяч десять, а то и поболее, «отделали», как писал Малюта Скуратов, и вернулись в Москву. За кровавой расправой никто не заметил в походе недолгого отсутствия отряда Антона Кураева, подумали: мало ли! Многие громили предместья Твери. Грозный только приветствовал эту беду. Три подельщика, одним из которых был мой предок, схоронили сокровище. Нашли такую возможность, Петр Ильич, за что мне винить моего предка никак не пристало. Но Кабанин, – выпустив круг дыма, Александр Александрович поглядел мне в глаза, – поклялся найти младшего Зубова – Макарку – и дознаться у него правды.

– Верю, что так оно и случилось, – кивнул я.

– Еще бы! Да пока не до того им было. Враги наступали на Русь! Вы и сами историю тех набегов, думаю, помните. В 1571 году Девлет Гирей напал на Москву и сжег ее дотла, Грозный прятался в Калуге. Крымский хан вырезал сто тысяч человек и столько же увел в полон. Как мы, русичи, держались, одному богу известно. В 1572 году Девлет Гирей пошел добивать Москву. – Граф усмехнулся: – Опричное войско показало себя обычной бандой, способной лишь на грабежи, насилие и мародерство. Спас Москву князь Воротынский, великий воин. В битве при Молодях он сокрушил крымского хана и разметал его войско земским ополчением. В том же 1572-м Грозный отменил опричнину и стал казнить недавних своих прихвостней из первого круга. Но Антон Кураев был всего лишь исполнителем, в царских оргиях он не участвовал, и поэтому избежал наказания. И профессиональный палач Кабанин вновь понадобился. Особенно «повезло» Басмановым: старшему Алексею, пригревшему моего предка, и младшему – Федору. Последний, известный всей Москве садист и блудник, гомосексуалист к тому же, товарищ царя по оргиям, явился точно с римского пира Калигулы или Нерона! Должны помнить, Петр Ильич, как было по истории? – спросил граф, но ответить мне не дал. – Их-то, отца и сына, царь приказал запереть на ночь в одной камере и сказал: кто утром выйдет, тот и жив будет.

Я хорошо знал эту легендарную историю, но уж больно ярко рассказывал ее граф Кураев, прикладываясь к длинной трубке и выпуская белые облачка дыма. Да я и сам, отпивая малыми глотками крепкую графскую настойку, курил свои папиросы. Славно было сидеть с этим сильным еще стариком в его добром поместье заполночь за крепким добрым вином и слушать былины. Страшные былины своего отечества!

– Федька Басманов удавил ночью отца, – кивнул Кураев. – Но царь обманул и его. Иоанну хотелось превратить всех людей вокруг в зверей – сделать похожими на себя – и ему удалось это сделать. Зря старался Федька: утром Грозный велел отрубить ему голову. Антон Кураев, мой предок, неспроста приглянулся царю. Он и Кабанин стали одними из тех, кто рубили головы первым из царских опричников. Там, в кремлевских подвалах! Грозный всегда позволял холопам убивать своих хозяев, потому что истинным хозяином должен быть только один – царь! Антона наградили поместьем под Москвой. В 1572 году, когда царь отменил опричнину, вновь Русь пыталась зажить прежней жизнь, зализывая страшные раны, но куда там – из них днем и ночью сочилась кровь! Разве такое забудешь? Те, кто выжил, старались не смотреть назад. Пепелища там дымились и кости человеческие белели. И позор был, всем русским позор, что допустили такое. Ведь Господь братоубийства не прощает. Каинова печать лежала на каждом, кто сохранил жизнь. Но и в это смутное время Кабанин сумел вырваться из Москвы и вновь нагрянуть в тверские земли. Спустя лет пять он пришел к Антону Кураеву и, набравшись хмельного, открылся: «Нашел ведь я его, Антоша, – сказал палач, – Макарку-то…» – «Какого еще Макарку?» – «Да такого, Антоша, Макарку Зубова. Калечного. Что наши друзья-товарищи, по Твери прокатившись, поломали, а батьку его, вора, и братцев старших, порубали в лапшу!» – «Того самого?» – «Ага. Страшный он, как леший. Постарались опричные братья!» – «И что ж он сказал тебе?» – спросил Антон Кураев. Не могла его не взволновать эта тема! Столько пережили! Столько передумали! «Сказал, что видел, как батька и старшие братья какой-то сундук на телегу положили и повезли, – ответил Кабанин. – А потом, когда вернулись, оговорились, что, мол, в колодец его опустили…» – «Ну и?» – «Где, говорю, тот колодец? А он: не помню! Помучил я его, калечного, плакал он, просил пожалеть его…» – «Не стоило так…» – «Понял я, что не знает он. А то бы все рассказал: я ведь его угольями и так и сяк». – «Что потом?» – «А что потом? Как и просил, пожалел в конце-то концов я его: удавил калечного Макарку. К тятеньке отправил и к братишкам…» – «Живодер ты, Кабанин…» – покачал тогда головой Кураев. «Есть немного, – пьяный, согласился тот, – а иначе, бывает, с людишками никак нельзя. Вот наш царь-батюшка эту науку хорошо знает! – Кабанин зло прищурил один глаз: – С чего ты вдруг таким добреньким стал, Антоша? Коли бы мы Шереметеву бока-то не опалили, открыл бы он тебе, где его сокровище спрятано? Жил бы ты сейчас с набитой мошной? Да на сто лет вперед, а? То-то и оно, дознаватель, сказать-то нечего!» – «Живи с тем, что получил уже, – посоветовал ему Кураев. – А еще лучше десятину-то церкви отдай. Я – отдам, но не сразу, чтобы заметно не было» – «Вот еще! – вспыхнул Кабанин. – Никому и золотого, и серебряной монеты просто так не отдам. А деткам своим накажу искать второй сундук с короной императорской. И они, коли не найдут, пусть своим деткам заповедуют!» Так они до срока и расстались. Антон дожил до старости, женился на боярской дочке из разоренного рода, вырезанного, она нарожала ему детей. Антон пережил Смуту. Григорий Сивцов служил при нем. В восемьдесят лет, уже вдовцом, Антон оставил наследство детям и внукам и ушел в монастырь. И там продиктовал свою историю. Во время Смуты Кураевы и Кабанины растерялись. Антон знал только одно, что Матвей Кабанин всеми правдами и неправдами добыл поместье под Тверью, именовавшееся Зубово, перерыл его, осушил колодцы, но все впустую. В Смуту Кабанины потеряли все, потому что хотели многого! А вот Кураевы оказались рачительными хозяевами. В семнадцатом веке, при первых Романовых, Кабанины, как и Сивцовы, служили Кураевым, ставшим дворянами. Но и тех, и других, и третьих расплодилось много! В восемнадцатом веке, при Петре Первом, Кураевы получили графский титул. К девятнадцатому веку родовые ветви все трех фамилий разошлись по разным землям. Некоторые ветви нашего рода захирели, иные совсем пресеклись, но вот моя осталась цела. Я веду свое происхождение, Петр Ильич, от старшего сына царского опричника Антона Кураева – Александра, и горжусь этим. Антон не был садистом, он просто пытался выжить в то время, когда выживали все русские люди.

– Все-таки невероятно, – покачал я головой.

– Что именно? – спросил граф.

– Я про историю с колодцами и сокровищем, которое до сих пор ищут Кабанины.

Я хотел добавить: и про души замученных людей. И про то, как сэр Баррет произнес фразу, сказанную – а как еще это объяснить? – духом Захара Зубова: «А ты во всех колодцах ищи, супостат, работы на сто жизней хватит! А я пошлю по твоим следам Макарку, младшего своего, задушенного, он за тобой изо всех колодцев следить станет!» Не захотел я рассказывать этот эпизод старому графу. Чересчур страшен он был!

– Но что Кабанины? – вместо этого спросил я. – Как им удалось так подняться? Из ваших-то слуг?

– Сейчас, сейчас, – выдохнув струю дыма, с улыбкой кивнул Александр Александрович Кураев. – Тут самое интересное. Купечество стало входить в свои права в начале нашего девятнадцатого века. Дед Кабанина, Дармидонт, упросил моего отца дать ему в долг крупную сумму. Получил ее и вложил в торговлю. Выиграл и вложил далее. И пошло. Михаил Дармидонтович перенял у отца эстафету и передал ее своему сыну – названному в честь деда Дармидонтом. А этот, наш с вами знакомец, уже создал свою империю! Всех переплюнул, Кураевых в том числе. Мы – дворяне, денег зарабатывать толком не умеем. Другое дело – купцы. А Дармидонт, кажется, решил завоевать весь мир.

– Простите, а сокровище, от него что-то осталось? – не смог не спросить Петр Ильич. Мучило любопытство!

– Разумеется, нет, – отвел трубку в сторону граф Кураев. – Что вы? Три века прошло! Но то, что оно сыграло решающую роль в жизни нашего рода – это бесспорно! Но вот в чем все дело: Кабанины передавали легенду о втором сундуке из поколения в поколение. Я вам рассказал историю, но так ведь продаю за то, за что купил. Сам верю в нее только наполовину! Уж больно красивая… и страшная, конечно, эта легенда.

– Но если был первый сундук, отчего не быть второму?

– То-то и оно, Петр Ильич! То-то и оно. А теперь то, о чем я вам не сказал прежде, да и не мог сказать. У меня было два верных человека, братья Веригины, люди образованные и с цепким умом, бывшие военные. Было два – остался один. Помните, я говорил вам о человеке, который вел для меня расследование?

– Разумеется.

– Старшего Веригина, нынче покойного, я еще давно определил следить за Кабаниным, зная, что поставил своей целью заполучить Дармидонт. Великую и бесконтрольную власть! Но было еще и другое, – Кураев выдохнул дымок и замолчал.

– Другое – что? – не выдержал я.

Граф Александр Александрович встал, отложил трубку, взял с шеи ключ и подошел к секретеру. Там провернул ключ в замке и достал письмо. Вернулся назад, сел в свое кресло.

– Я попросил Веригина пойти на авантюру, сделать то, что мог сделать и Кабанин в случае чего. Разверните и прочтите вслух тот кусок, который обведен чернилами. Прошу вас, – граф протянул мне письмо.

Я взял его и быстро нашел нужную часть послания.

– Читайте же, но вслух, – попросил Кураев.

– Будь по-вашему, – согласился я, – хоть и не в моих правилах заглядывать в чужие письма. «В Тверской губернии я нашел старую бабку, слепую колдунью по кличке Ворожея. Про нее говорили, что она мертвецов видит, с ними разговаривает и все у них выведать может. Ее боялись. Но немало людей было, которые заверяли меня, что она давала ответы – и кто где голову сложил без покаяния, и кто где что спрятал при жизни, а перед смертью так и не открылся: забыл или не захотел. За тем к ней и ходили отовсюду. Я посулил бабке Ворожее хорошие деньги, и она согласилась поехать со мной. Только взяла внучку, девочку-подростка, которая ухаживала за ней. Через сутки мы добрались до широкого села Расстрельное, на месте которого, как полагают отрывочные летописи, и стояло имение Зубовых, где и разыгралась трагедия в то тревожное столетие и ту зловещую годину. Был поздний вечер. Но чем ближе мы приближались к месту, где по моему разумению могло быть захоронено сокровище, тем сильнее причитала бабка Ворожея, перебирала четки, твердила молитвы и заклинания. И то и дело точно смотрела вдаль – в поле и на дальние дома. Слепая, но смотрела! „Стоит, – вдруг прошептала она, – один стоит… в поле стоит…“ – „Кто стоит?“ – спросил я, вглядываясь, но никого не видя. По сторонам озирался и наш извозчик, давно пожалевший, что согласился на такую поездку. „Он стоит…“ – отвечала бабка Ворожея. А потом как вдруг закричала извозчику: „Стой, стой!“ – „Что такое?“ – спросил я. Но бабка не отвечала, таращась слепыми глазами, только шептала свои молитвы. „Не подходи, слышишь, калечный!“ – вдруг крикнула она. Ворожея словно видела кого-то, и уже вблизи! Внучка вцепилась в руку бабки. Ей-богу, Александр Александрович, мне стало страшно!..»

Я поднял глаза на графа.

– Читайте же, Петр Ильич, – сказал он, затянувшись, а после выпустив облачко дыма. – Читайте же, друг мой.

Мне оставалось только кивнуть и найти глазами нужную строку.

– «Струхнул и наш извозчик. „Чегой она? Чегой?“ – спрашивал он. „Прочь уйди, Рыжий, прочь, – говорила Ворожея, – иди прочь под землю, откуда пришел! Не мани меня!..“ – „Бабушка, бабушка…“ – шептала и плакала внучка. Уже было темно, кровавая полоса зари пылала за полем и лесами. Лошади забеспокоились, точно при приближении волка, и шарахнулись в сторону. Извозчик не выдержал – спрыгнул с козел и рванул в поле. „Дай крест! – вдруг закричала старуха. – Дай крест! Моего не боится!“ Я поспешно снял с груди широкий нательный крест величиной с ладонь, подаренный мне матушкой перед турецкой войной, и протянул ей. Она зажала цепочку в руке и выставила крест вперед – точно под нос кому-то сунула! „Прочь, Рыжий, прочь! – захрипела она. – Сгинь, нечистая!“ Она еще долго тяжело дышала. Только тогда я понял, что от нас отстали. „Езжай подале отсюда, – тихо сказала мне Ворожея. – Плюнь ты на дурака нашего, езжай скорее!“ Я исполнил ее указание, сел на место извозчика, стеганул лошадей, и мы понеслись по проселочной дороге. „Кто это был, Ворожея?“ – спросил я. „Рыжий и косой парень, с увечным лицом, точно изрубленным, да еще хромый, – ответила она. – Знаешь такого, коли меня посылал сюда? Говори, за ним посылал?!“ – зло спросила вещунья. „Если и знаю, Ворожея, то, честное слово, не думал, что он существует!“ – ответил я. „А зря не думал!“ – „Мальчишка, отрок?“ – спросил я. „Да нет, – ответила она. – Уж юноша, годков восемнадцати будет, мил человек! Глазница пустая, все лицо в шрамах, – повторила она, – и не улыбался он – кривился, страшно, точно измывался! – сказала бабка. – И звал, звал…“ – „Да куда ж он звал-то?“ – поинтересовался я. „На край того села он звал, к заброшенному колодцу. Все говорил: золота хотите моего? Так подите и возьмите! Там оно, мол, лежит!“ Я подстегивал лошадь. „А как звать-то его?“ – осторожно поинтересовался я. „Забыла спросить, – усмехнулась Ворожея. – И вот что мне еще почудилось, мил человек…“ – „Ну?“ – „Что за его спиной, подалее, еще трое стояли…“ – „Что за трое?“ – „Один мужик, а с ним два юнца, и у всех лица изрублены, и руки… Не вернусь я туда, мил человек, сколько денег не предлагай, – сказала она. – Хитер тот калечный сторож! Ой, хитер! Подманит и удавит…“ Мне все стало ясно. Ворожея не могла знать, кого я ищу. Кого мы все ищем. Но я-то догадался, кого она видела, и вы это знаете, Александр Александрович… Прискорбно то, что старуха Ворожея после того занемогла и умерла, оставив внучку одну. Я оставил сироте денег ровно столько, сколько смог. Эта трагическая история лишний раз доказала, в какую тьму мы с вами забрели…»

На этом месте была черта, и далее я читать письмо не стал.

– Что скажете, Петр Ильич?

– Об этой чертовщине? Да что сказать, ваше сиятельство? История…

– Именно! Ворожея увидела Макарку Зубова, рыжего, косого, иначе говоря, с выбитым глазом, и хромого, потому что покалечили его. Но увидела она не подростка, а уже взрослого юношу, который выжил после побоев. И погиб лет в восемнадцать, когда к нему заявился опричник Кабанин. Я бы сам не поверил в это, честное слово, если бы не Веригин – капитан разведки, человек трезвого ума, абсолютно преданный мне и честный. Теперь уже – убитый. Как видно, выслеженный Кабаниным. На теле его были обнаружены следы насильственной смерти, как мне передали. В конце письма еще обведен небольшой отрывок, Петр Ильич, прочитайте и его.

Я нашел концовку и еще один абзац, обведенный чернилами.

– «В Петербурге мне стало известно, что по Европе путешествует известный английский спиритуал и скоро он будет в Праге. Этот знаменитый маг, его зовут Баррет, разговаривает с душами покойных, как со своими соседями, его эксперименты и опыты его последователей завоевали умы всей Европы и Америки. После истории с бабкой Ворожеей ко мне пришла мысль посетить этого волшебника и попросить устроить сеанс. Знаю, что маг в конце декабря этого 1998 года намеревается посетить Прагу. Что скажете, Александр Александрович? Искать мне с ним встречи, чтобы утвердиться во мнении, где может быть похоронено сокровище вашего предка? Или бросить все, забыть о нем?»

И тут текст был отчерчен чернилами. Я сложил письмо вдвое, как оно и было сложено ранее, и протянул графу. Тот взял его и положил рядом на стол, пыхнул трубкой.

– Что вы ему ответили? Оставить? Бросить?

Граф Кураев печально улыбнулся мне через легкую завесу рассыпающегося у его лица дымного облачка.

– Я рекомендовал продолжать дело.

– Рекомендовали или… потребовали?

– Это одно и то же, когда воля исходит от хозяина.

– Ясно.

– Очень скоро рассказ Веригина я переписал своими словами и отослал то письмо Павлу Павловичу Сивцову, тоже нынче покойному.

Я кивнул:

– Об этом письме узнал управляющий Зыркин, потому что следил за всей корреспонденцией хозяина, сообщил своему главному работодателю, за этим письмом и приехал Кабанин с казаком Николой в дом Сивцова. Его он и читал, а Марфуша услышала их.

– Думаю, так все и было, – согласился граф.

– Теперь все становится на свои места. Веригина если и пытали, то ничего от него не добились, убили и утопили в Клязьме. В письме Сивцову вы рассказали о призраке Макара Зубова?

– Разумеется, как бы я упустил такую подробность!

– Понятно. Когда Кабанину стало ясно, что бабка Ворожея и Веригин столкнулись на дороге к селу Расстрельному с призраком третьего сына Зубова и тот упомянул о схороненном в безымянном колодце золоте, он уже не сомневался, что все так оно и есть. И колодец есть где-то в этой округе, может, лет двести уже как засыпанный, и золото есть. И корона императора византийского. Только где – поди найди! Сколько акров перерыть надобно?

– Все так, Петр Ильич, все так! Знаю, что Кабанин решил купить всю землю в тех краях, послал своих людей с предложениями и угрозами, но местные жители взялись за вилы. Донесли мне о том! И у меня есть кое-где свои люди.

– И Дармидонт Михалыч плюнул пока на эту затею и решил отправиться в Прагу, к еще одному «волшебнику». А тут уже я стал свидетелем его беседы с призраком Макара Зубова. До сих пор кровь стынет в жилах, когда слышу пророческий голос мистера Баррета! – Я отрицательно покачал головой: – Я не мистик и мистиком никогда не был, будучи сыщиком, за всеми событиями искал и находил реальную подоплеку, но тут… Да уж!

– Хорошо, что вы поверили в реальную подоплеку этой истории.

– Поверил, – согласился я. – Но зачем Кабанину понадобилось убивать Сивцова? Лишний риск быть пойманным?

– Сокровище по договору, которому триста тридцать лет, принадлежит трем людям: Кураевым, Кабаниным и Сивцовым. А значит, и потомкам их.

– Вы думаете, Дармидонт Кабанин хочет избавиться от конкурентов?

– Теперь у меня в этом нет даже сомнений, Петр Ильич. Дармидонт Кабанин верит в легенду о сокровище безоговорочно. А тут еще и бабка Ворожея, и пражский спиритический сеанс! А поскольку корона императора Константина Двенадцатого Византийского так и не была найдена, Кабанин только лишний раз убедил себя, что сокровище до сих пор сокрыто где-то под землей. На московской ли земле, на тверской, на какой еще, и не просто сокрыто, а ждет его, наследника! – Кураев цепко посмотрел мне в глаза. – Я знаю еще и вот что. Почему он так неистово пытается найти второй сундук Шереметева. Возжелав захватить полмира, Дармидонт Кабанин здорово потратился. Это и покупки земель и заводов, и подкупы, и плата целой армии его людей и людишек, включая доносчиков в различных министерствах и просто бандитов с большой дороги. И взятки крупнейшим министерским чинам! Ему нужны новые денежные вливания! Как воздух нужны! Большие – и сразу… Вы не знаете Дармидонта, уважаемый Петр Ильич, а вот я его знаю. Недаром его кличка Вепрь. Он не ведает преград, он ломает и крушит все на своем пути. Он – дикий кабан, жестокий и страшный. Злодей! Вот почему я более не могу чувствовать себя в безопасности и не могу не бояться за своих близких. Всем сердцем прошу вас, Петр Ильич, не бросать меня и мою семью в этот скорбный час.

«Нет, – вновь и вновь думал я, – это судьба направила меня на странный и неведомый путь, а вовсе не случай!» Но не граф Кураев заботил меня в этой истории, если признаться честно, и не его родные и близкие, а совсем другой человек! Лицо Марфуши, Марфы Алексеевны Пряниной, вставало передо мной. Из-за нее, и только из-за нее я готов был вновь встать на этот опасный и грозящий несчастьями путь.

– Так что вы скажете, Петр Ильич? – спросил граф.

– Я закончу это дело, Александр Александрович, – кивнул я. – Доведу его до конца. Плесните еще коньяку, да велите мне баньку растопить. Устал, знаете ли, с дороги!