В детстве отец Шилова рассказывал, как его начальник цеха – заядлый охотник – как-то раз отстрелял в камышах молодых кабанов, которые колонной чинно шествовали по узкой тропе на водопой.

Дуплетом ушлый охотник положил головного и замыкающего, а тот, что брел в середине, неожиданно прыгнул так, словно не кабаном был вовсе, а быстроногим горным муфлоном. Начальник все сетовал, что, перезарядив ружье, пальнул вдогонку, да не попал, лишь посек тростник над самым ухом шустрого пятачка. Вспоминая свой первый бой, Шилов всегда вспоминал этот рассказ…

Три танка Т-34 шли по узкой дороге колонной. Едва миновали поросший тростником взгорок, тянувшийся справа, головной танк встал как вкопанный и задымил.

Шилов интуитивно повел командирский перископ вправо и увидел… его. Словно алчный, грозный и хитрый охотник, «тигр» едва заметной угловатой тенью затаился в перелеске.

Расстояние до него было метров восемьсот, не больше. Он умело прикрылся буреломом, только башня темнела, своими очертаниями она почему-то напоминала шлем Нефертити – главной жены древнеегипетского фараона, утонченное изображение которой так впечатлило Шилова еще в школе. Всего два года миновало с тех пор, а, кажется, прошла жизнь…

Вторым снарядом «тигр» приласкал танк Шилова. Погибли радист и механик-водитель, они даже не успели вскрикнуть. Была повреждена трансмиссия.

Благодаря уклону подбитый Т-34, как ритуальный катафалк, медленно покатился назад, пока не уперся кормой в танк, следовавший в колонне сзади. К тому моменту тот тоже остановился, поймав бортом убийственный снаряд.

Взгорок временно прикрыл танк Шилова, но «тигр» попытался достать его, чтобы добить. Когда оглушенный Михаил, плохо соображая, распахнул башенный люк и высунулся по пояс наружу, чтобы осмотреть повреждение, ему показалось, что снаряд, выпущенный «тигром», прошелестел у самого виска. С тех пор прилип проклятый «шорох».

Пусть смеется и презирает тот, кто не испытал той жути. Ужас костлявой рукой схватил за горло. Позже Шилов, как ни старался, никак не мог вспомнить, как он очутился в придорожной канаве метрах в пятидесяти от своего подбитого танка, весь покрытый густым слоем липкой жижи, которая, между прочим, спасла его от смертельных ожогов.

Очнулся он не от ужасающего взрыва снарядов, сдетонировавших в соседнем танке, и не от отчаянных предсмертных воплей из горящего головного танка, а от своего крика. Он был уверен, что кричит всем своим существом, до предела напрягая жилы: «Снаряд, снаряд!»

Михаил не сразу понял тогда, что вместо крика издает омерзительное шипение. Оно проистекало откуда-то из самого нутра, где, как говорят старики, таится душа. Как будто крупная кобра решила выбраться из его горла наружу и спешно уползти в серые заросли весенней харьковской степи.

Ощущение было настолько ошеломляющим, диким и кошмарным, что Шилов пришел в себя. Пред ним предстала ужасающая картина: прямо на дороге темнели застывшие Т-34 и вокруг них тела погибших танкистов.

Вдруг у замыкавшего колонну танка взрывом сорвало башню с погона. Красное пламя, словно жар из преисподней, с ревом ринулось из образовавшегося отверстия наружу.

Внезапно вместо пламени Шилов увидел изумрудного дракона. Сказочная рептилия косилась на него своим умным рубиновым глазом и жадно лизала длинным красным языком мигом сникший, словно съежившийся, танк.

Невыносимый холод жестоко сжал сердце Михаила, в следующий миг он потерял сознание.

С тех пор любой шелест или шорох мог в самый неподходящий момент вызвать припадок. Шилов сильно бледнел, слабел, тело немело и становилось как ватное.

Странная реакция мозга, которая, наверное, известна специалистам и, может быть, даже описана в медицинских справочниках, теперь стала его досадной повседневностью. Танкист, однако, никому не рассказывал о своей беде.

Он скрыл от медиков коварную контузию, поскольку теперь все его существо охватило лишь одно желание – снова попасть на фронт и поквитаться с проклятой Нефертити. Пусть она выгнется всем своим гибким телом и зашипит обезумевшей от дикого страха коброй.

Ребята, соседи по госпитальной палате, пару раз были свидетелями шиловского шипения, когда апрельский ветер сквозь распахнутое настежь окно вдруг шелестел сухим пожелтевшим букетом хризантем, стоявшем на подоконнике, наверное, с полгода. Однако медсестре Шурочке было жалко его выбрасывать, видно, симпатичный майор-танкист, неизвестно где добывший цветы и подаривший ей этот букет в честь своего скорого выздоровления, оставил неизгладимый след в ее сердце.

Шипение, последовавшее в ответ на шелест сухих хризантем, всех ввергло в смятение. Кто-то, не контролируя себя, даже в ужасе пулей вылетел из палаты, однако ребята, молодцы, не сдали его медперсоналу.

После приступа Михаил был вял, как сдутый после Нового года воздушный шарик, и бел, как лист высококачественной штабной бумаги из Москвы. Внимательная Шурочка заметила эту внезапно появившуюся необыкновенную бледность и, конечно, спросила, что с ним.

Шилов, проявив незаурядный артистический талант и делая все для того, чтобы скрыть проклятый недуг и быстрее сбежать из госпиталя, с прискорбием ответил, что у него ужасная, бросающая в глубокий обморок аллергия на засушенные цветы. На сердечных весах румяной, как пышка, курносой Шурочки вдруг оказались драгоценные сушеные цветы, с одной стороны, и пребывание Шилова в госпитале – с другой.

Сухие и увядшие хризантемы, несмотря на то что были легкими, как пух, тем не менее перевесили. Через день врач-невропатолог благодаря просьбе Шурочки в виде коричневой стеклянной бутылочки, наполненной известной жидкостью, которую Шурочка знала, как экономить не в ущерб здоровью раненых, но на пользу пошатнувшемуся душевному состоянию невропатолога, записал в истории болезни Михаила Афанасьевича Шилова, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, коротко и ясно: «Практически здоров».

Получить новый танк быстро не удалось. Шилов застрял в Челябинске и даже какое-то время проработал на танковом заводе токарем, с упоением вытачивая детали.

Наконец, новый Т-34 был получен. Через две недели воинский эшелон, как на крыльях, получая на перегонах зеленый свет, нес Шилова вместе с его новеньким танком к славному городу Старый Оскол, далее была станция Прохоровка, выгрузка и следование своим ходом к линии фронта.

Много времени отнимало рытье капониров – основных и запасных, окопов под огневые точки, а также ходов сообщений и щелей для укрытия от вражеских бомб, снарядов и мин. Словно кроты, Шилов и его экипаж, как, впрочем, все танкисты батальона, рыли сухую землю пологого холма день и ночь.

Бывалый механик-водитель Федя Седов, коренастый загорелый парень с обожженным лицом, бывший слесарь из Подмосковья, к земляным работам отнесся предельно скептически.

– Могилу себе роем. Точно тебе говорю, лейтенант!

– Не каркай, сержант! Что-то путное предлагаешь?

– Я бы предложил, да кто же меня послушает? Я, брат, пока что не начальник Генерального штаба.

Самоуверенность Седова иногда просто бесила. Вскоре, однако, рытье закончилось, и предмет для трений исчез, не успев появиться.

Со дня на день ожидалось немецкое наступление, но оно почему-то все никак не начиналось. Появилось свободное время. Бойцы стали все чаще сходиться в курилке для посиделок. Особенно сильные споры разгорались после того, как политработники, зачитав очередную сводку о героических подвигах советских воинов, смело закидавших фашистские танки гранатами и погибших смертью храбрых, уезжали на доклад к замполиту бригады.

Шапкозакидательские настроения, царившие среди танкистов, были Шилову не по нраву. Наивный, он не видел провокации и твердил ухарям, что справиться с «тиграми» не так-то просто. Дело вовсе не в мощи «тигра», просто кто-то в наших штабах никак не может понять, что массированное применение средних танков Т-34 против тяжелых «тигров» неэффективно и неизменно приводит к неоправданным потерям. Лишь только один «тигр», умело спрятанный в засаде, может безнаказанно уничтожить десятки Т-34. Советским танкистам остается одно средство – таран, в связи с чем немцы ошибочно считают русских фанатиками.

Т-34 – превосходный маневренный танк с удачно найденным углом наклона брони, позволяющим эффективно защищать экипаж, однако обзор из башни неважный, а оптика уступает немецким стеклам Цейса. Раций на большинстве танков нет, по этой причине сколько-нибудь сносное маневрирование становится проблематичным.

В таком случае, не лучше ли использовать Т-34 несколько иначе? Зачем бросать их лавиной под огонь авиации и артиллерии противника, прекрасно все видящего и готового к атаке? Может быть, целесообразнее использовать юркие и хорошо защищенные танки с неплохой, между прочим, пушкой для свободной охоты малыми группами? Тогда станет возможным поражение немецких колонн из засады, осуществление глубоких рейдов в тылу врага и проведение разведки боем. Так появятся ощутимые результаты, а потери окажутся минимальными.

Танкисты набросились на Шилова с критикой, однако Седов неожиданно встал на его защиту. Все стихли, когда Седов в подробном рассказе, свидетельствовавшем о задатках тактика, привел пару случаев из своего богатого боевого опыта. Во всех приведенных примерах грамотная артиллерийская засада с учетом складывающейся боевой обстановки и рельефа местности позволила подбить «тигр». Шилов взглянул на своего механика-водителя совершенно другими глазами.

– А нам что приказывают? – запальчиво сказал Шилов, развивая мысль Седова. – В землю глубже врыться и ждать, когда «тигры» соизволят двинуться в наступление. Сидим мы здесь в норах, как суслики, а все равно как на ладони, и рано или поздно все наши позиции немцам станут известны, потому что, как их ни маскируй, стационарные они. Очертил площадь и бей авиацией и артиллерией, не промахнешься. Похоже, мы сами противнику задачу облегчаем и невольно делаем все, чтобы потерь у нас было как можно больше!

– Приказ не любит буквального исполнения, лейтенант, – с таинственным смешком сказал в ответ Седов.

– Тогда что же получается? Хочешь навредить, делай строго лишь то, что приказывают, не задумываясь о последствиях. Нет, я вредителем быть не желаю!

Тем временем какой-то добрый человек донес об этом разговоре в особый отдел. Майор-особист, как шепнул Шилову Седов, не придал значения, но в шутейном разговоре с замполитом бригады, с которым находился в довольно теплых отношениях, без задней мысли упомянул Шилова и со смехом привел примеры его горячих рассуждений. Замполит вроде бы пропустил их мимо ушей, но на самом деле у него вдруг вырос на Шилова большущий зуб.

Вскоре посиделки и ожесточенные споры о качестве «тигров», их уязвимых местах и реальной роли прекратились. Комбат Савельев, плечистый капитан с боксерской шеей, волевым профилем и проницательным мудрым взглядом светлых глаз из-под густых обожженных бровей, попытался учесть замечание замполита бригады по поводу того, что, мол, хватит болтать, и организовал футбольные соревнования. Шилову, заядлому футболисту, стало не до разговоров.

Однако первоначальная волна энтузиазма быстро улеглась – не все любили футбол так, как его любили комбат и Шилов. Вскоре мяч продолжал гонять один лишь танковый экипаж Шилова, что опять стало предметом особого неудовольствия замполита бригады.

Вот тогда-то Шилов и познакомился с сержантом-сапером Варварой Аловой – хрупкой улыбчивой девушкой с глазами, в которых, как в глубоком лесном озере, можно было утонуть. Их знакомству поспособствовала восточноевропейская овчарка Ласка, служебная собака Вари, до самозабвения любившая играть в футбол. С лисьей мордой, чепрачного окраса с рыжими подпалинами, сообразительная и подвижная как ртуть, она очень скоро разведала, кто из танкистов увлекается тем же самым.

Ласка так страстно гоняла мяч, что в экипаже Шилова благодаря энтузиазму овчарки все просто влюбились в футбол. «Ласковый вечер», как метко заметил худосочный стрелок-радист, наступал неизменно, когда собака, вызывая на игру всех желающих, грозно ставила лапу на мяч, словно лев на ядро, – все знали – пора!

Тогда Седов откладывал свой кисет с вышитой под золото надписью «Дорогому Дяде Танкисту», а заряжающий, видный богатырь с плечами и талией сказочного молодца из ларца, отбрасывал чугунный башмак, которым качал и без того раскачанные до невозможности литые плечи.

Один раз экипаж заигрался до того, что пропустил команду на вечернее построение. Последовали санкции.

После построения комбат приказал Шилову немедленно явиться к нему вместе с собакой-сапером. Шилов повел Ласку по траншее к блиндажу комбата, чувствуя, что сейчас получит небывалый доселе нагоняй.

Комбат, конечно, любил футбол, но не до такой же степени. Безобразие! Ласка, вместо того чтобы жить по распорядку саперов, становилась членом шиловского танкового экипажа.

Солнце давно село, над живописными белгородскими холмами медленно сгущались романтичные июньские сумерки, но Шилову было не до романтики. По дороге он встретил Варю.

Она тоже, оказывается, шла по вызову комбата, который пожелал познакомиться поближе с нерадивым сапером-инструктором. Вдруг сухой грунт с шумом сорвался с бруствера траншеи, и «шорох», как всегда не ко времени, дал о себе знать. Танкист, сильно побледнев, опустился на дно траншеи и стал странно раскрывать рот. Ему казалось, что он кричит: «Снаряд, снаряд!», но изо рта раздавалось нечто совершенно другое – странное и пугающее, похожее на змеиный свист. Ласка мгновенно вскинула вверх свои правильные треугольники ушей, уставилась на Шилова, тихо заворчала и вдруг стала неистово лизать его белое, как мел, лицо.

За этим занятием их застала Варя. Теплый шершавый язык Ласки волшебным образом прогнал приступ, и Михаил быстро пришел в себя.

Варя сразу понравилась ему. Симпатичная девушка никогда не задирала нос, вела себя просто и искренне. Однако Шилова беспокоил вопрос: заметила ли Варя «шорох»?

Как видно, заметила. Она участливо предложила ему нашатырь, но он решительно отказался. Все нормально! Постепенно к позеленевшему лицу танкиста снова прилил румянец, и Варя успокоилась.

Девушка и юноша мгновенно забыли, что находятся на фронте, и оживленно болтали до тех пор, пока речь не зашла о «тигре».

К удивлению Шилова, Варя оказалась первым человеком, который не стал спорить до хрипоты и сразу согласился, что бороться с «тигром» не так-то просто. «Они не боятся людей, они боятся собак» – такая странная фраза прозвучала из уст девушки, когда они заговорили о немецких танкистах. Шилов не успел уточнить. Появился старшина батальона и погнал их к комбату.

Свидание с комбатом прошло быстро и закончилось тем, что капитан Савельев строго-настрого запретил разрешать Ласке бегать в расположение экипажа Шилова, а Варю перевел в подчинение командира медицинского взвода лейтенанта медицинской службы Ёловой. Аргумент комбата выглядел безупречно: Ласка обучена не только танки подбивать, сбрасывая вьюк с взрывчаткой под танковое днище, но также раненых с поля боя вытаскивать.

Как Варя ни упрашивала, комбат остался непреклонным. Он не собирался посылать женщин и собак против танков.

Напряженности прибавил визит замполита бригады. Какой шут его принес? Толстенький, как колобок, только не румяный, а землисто-серый, он, как всегда, устроил грандиозный разнос.

– Ага, в футбол играете?.. – Сарказм замполита не знал границ. Речь из его уст лилась непрерывно, гладко, словно то самое тесто, из которого, как казалось, он был выпечен.

– Дорогие товарищи футболисты, кто «тигры» остановит? Трясущийся в припадке Шилов с нательным крестом на груди – подарком от бабушки? Варвара Алова, что в пруду по ночам голышом купается, та еще греческая богиня, повелительница антилоп? Или, может, Рыжая бестия, – так замполит с ходу окрестил Ласку, – остановит? Форменное безобразие, футбольный мяч интересует служебную собаку гораздо больше ее прямых обязанностей!

В ответ Ласка гавкнула так, что замполит стремительно выкатился из блиндажа, изрыгая ядовитые реплики, от которых всем стало не по себе.

– Он отходчивый, – сказал комбат, – пошумит и успокоится.

Однако замполит, как видно, не успокоился. О безобразиях, творящихся, по его мнению, в батальоне, он доложил наверх.

На следующий день прибыл представитель штаба Воронежского фронта Сокольников, красивый крепко сбитый бледный брюнет в отутюженной полковничьей форме. Если бы не слишком темный цвет волос и полковничья форма, издали его можно было принять за маршала Ворошилова – те же аккуратные квадратные усики, великолепный овал лица, ладная комплекция и стремительная походка опытного кавалериста.

– Если хоть один твой танк, комбат, дрогнет под немецким натиском и с места сдвинется, я тебя под трибунал отдам, – грозным тоном сказал он. – Как говорится, у жизни долгий маховик, кончина же – всего лишь миг!

Поджав побелевшие от злости губы, представитель штаба фронта так внушительно тряс перед лицом Савельева своим планшетом, до отказа набитым документами, что, казалось, он сейчас с треском лопнет.

Ласка, конечно, снова убежала играть в футбол. Может быть, секрет ее любви к футболу крылся в том, что после игры Шилов неизменно доставал из своего планшета трофейную галету и угощал ею рыжую любимицу. Михаил всегда берег для собаки это лакомство.

Как бы то ни было, «Ласковый футбол», как его окрестили остряки-танкисты из соседних подразделений, продолжался. Похоже, запретить овчарке играть в мяч было так же невозможно, как запретить дышать.

Опасаясь нагоняя комбата, Варя сама стала приходить за собакой, и Шилов вдруг сердцем ощутил, что с каждой встречей между ними растет взаимная симпатия – томное, сладостное предчувствие чего-то очень хорошего и радостного.

Но однажды по секрету Варя показала Шилову половинку старинной монеты, изготовленной из металла, очень похожего на настоящее золото. На одной стороне половинки, по всей видимости аверсе, можно было видеть затылок и плечо мужчины. Человек был в свободном одеянии, напоминавшем римскую тогу, на его голове располагалась часть лаврового венка.

На реверсе был хорошо виден средневековый германский орел со срезанным левым крылом – глазастый, носатый, непропорциональный, с огромными лапами, немного напоминающий ворона. С краю справа были выдавлены латинские буквы «FDIDE» и крест.

– Крест как у немецких фашистов.

– Не совсем так, Варя, не они его придумали. Их крест, между прочим, похож на крест ордена тамплиеров.

– Откуда ты знаешь?

– У нас в школе учитель истории был из русских немцев. Кружок вел, немецкий язык дополнительно изучали, поэтому я по-немецки понимаю и говорю неплохо, по крайней мере учитель меня хвалил.

Шилов повертел странную половинку монеты в руках. Интересно, что с краю монета имела аккуратное отверстие, вероятно, для того, чтобы ее могли носить на цепочке или веревочке.

– Неужели монета золотая? Откуда она у тебя, Варя?

– Ласка нашла.

– Где?

– Не знаю, Миша. Ласка спрятала монету в пасти. Когда я заметила, что у нее что-то есть, она, хитрюга, еще отдавать не хотела! Где она могла подобрать такую ценную вещь, ума не приложу. Кто в нашем расположении может быть владельцем такой монеты? Что делать? Ходить и всех спрашивать, чья монета?

– Нет, так не пойдет. Подожди, что-нибудь придумаем!

Загадка с монетой не разрешилась, но она еще больше сблизила их, а надежда на то, что между ними зреет что-то в самом деле настоящее, усилилась, когда Михаил стал невольным свидетелем одной неприглядной сцены. Возвращаясь в один из вечеров в расположение батальона, он не заметил, как невольно оказался неподалеку от скрытого в зарослях заброшенного сельского пруда, в котором часто купались девушки из медицинского взвода.

Вдруг со стороны пруда донеслись звуки отчаянной возни. Шилов шагнул в кусты, приподнял ветку и увидел, как Седов тащит за собой обнаженную мокрую Варю, которая, как древнегреческая богиня, только что вышла на берег из воды.

– Пойдем, Варюха! Дело предлагаю. Спирт и лежбище. Земля токарным станком дрогнет. Лови сладкие мгновения!

– Да мы что, товарищ сержант, – животные? Отпустите меня немедленно!

Седов не слушал, упрямо тащил девушку за собой. Она сгорала от стыда и возмущения.

Шилов хотел вмешаться, но в этот миг в серебристых июньских сумерках мелькнула рыжая молния. Она ударила Седова в спину, он поскользнулся на влажной глине и рухнул в прибрежную слизь. Варя схватила сапоги, обмундирование и со смехом убежала прочь.

Седов, как боров, валялся в грязи, скользил на покатом склоне, никак не мог подняться, ругался на чем свет стоит, а Ласка нежно лизала его в грязные губы, словно решила заменить похотливому сержанту Варю.

Через несколько дней Варя с лукавой улыбкой попросила Шилова показать фотографию своей любви. Вместо фотографии любимой девушки, которой у него не было, Шилов показал аккуратно запаянную в целлофан фотографию Детского фонтана Сталинграда.

Варя с недоумением уставилась на фото. Обугленный скульптурный хоровод, который на фоне дымящихся руин Сталинграда вели дети вокруг скульптурного крокодила, проглотившего солнце, произвел на Варю гнетущее впечатление.

Чтобы развеять его, Шилов пояснил, что Детский фонтан предрекал гитлеровцам окружение, им придется вернуть украденное солнце, но Варя тогда его не поняла. Она подумала, что он, как сталинградец, понятное дело, сильно переживает.

Впрочем, что могла понять Варя, если сам Шилов объяснить-то толком ничего не успел. Пришел комбат, прервал беседу и прекратил игру в футбол, которую опять, конечно, устроила Ласка.

Комбат без энтузиазма выдал очередное китайское предупреждение и отправил Варю и Ласку обратно к Ёловой. Разгоряченным от игры танкистам он сообщил, что завтра, похоже, немцы наконец решатся и начнут наступление.

Комбат, несмотря на все призывы замполита снять Шилова с должности командира танка, успел полюбить его за твердость и рассудительность и не только не снял с должности, но и поставил на самый ответственный участок. Задача состояла в том, чтобы не обнаружить себя, а если вдруг немецкие танки прорвутся, пройти по склону вдоль оврага, выйти во фланг и ударить им в борт.

– Товарищ капитан, полковник Сокольников запретил сдвигать танки с места. Подсудное дело!

– Действуй под мою ответственность. Если будет невмоготу, пой «Расцветали яблони и груши».

– У меня другая песня любимая, товарищ комбат!

Лицо Шилова озарила улыбка, которую так любила его мама, сгоревшая под немецкими бомбами в Сталинграде.