Время для звезд

Если верить биографиям, в земном пути избранников судьбы все спланировано с самого начала. Наполеон уже босоногим корсиканским мальчишкой прикидывал, как он будет править Францией, примерно то же самое происходило и с Александром Македонским, а Эйнштейн, так тот прямо в колыбели бормотал свои уравнения.

Может, так и есть. Что касается меня, я ничего не планировал и жил, как живется.

Когда-то давно я видел в одной старой книге, принадлежавшей моему прадедушке Лукасу, карикатуру, на которой был нарисован человек в вечернем костюме, прыгающий с лыжного трамплина. С видом потрясенным и неверящим он произносил: «И как это меня сюда занесло?»

Очень хорошо понимаю его ощущения. И как это меня сюда занесло?

Меня и рожать-то не собирались. Не облагаемая налогом квота для нашей семьи была трое детей, а тут появился такой роскошный подарочек, состоявший из моего брата Пэта и меня. Мы были огромным сюрпризом для всех, а особенно – для моих родителей, моих трех сестер и налоговых инспекторов. Не помню, было ли это сюрпризом и для меня, но самые первые воспоминания связаны у меня со смутным ощущением, что меня тут не очень-то ждали, хотя, если по правде, папа, мама, Фейт, Хоуп и Чарити относились к нам хорошо.

Вполне возможно, папа не лучшим образом повел себя в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах. Многие семьи получали дополнительную квоту или договорившись с какой-нибудь другой семьей, или как там еще, особенно в тех случаях, когда не облагаемый налогами лимит был исчерпан сплошными мальчиками или сплошными девочками. Но папа был упрям. Он считал этот закон неконституционным, несправедливым, дискриминационным, противным общественной морали, а также воле Божьей. Он перечислял великих людей, бывших младшими детьми в многодетных семьях, начиная с Бенджамена Франклина и кончая первым губернатором Плутона, а затем требовал ответить ему на простой вопрос: где было бы человечество сейчас, если бы не они? – после чего маме приходилось его успокаивать.

Возможно, папа был прав, ведь, помимо своей профессии микромеханика, он разбирался во всем на свете, особенно в истории. Он хотел назвать нас в честь двух героев американской истории, а мама – в честь своих любимых художников. Вот таким-то образом я и оказался Томасом Пейном Леонардо да Винчи Бартлеттом, а мой братец – Патриком Генри Микеланджело Бартлеттом. Папа звал нас Томом и Пэтом, мама – Лео и Майклом, а сестрицы – Бестолковым-один и Бестолковым-два. Как самый упрямый, победил папа.

А упрямства в папе хватало. Он мог бы заплатить ежегодный подушный налог за нас, сверхкомплектных, подать заявку на квартиру для семерых и смириться с неизбежным. Потом он мог бы попросить о пересмотре лимита. Вместо всего этого он каждый год требовал освобождения нас, близнецов, от налога, что каждый раз кончалось одинаково – он платил наш подушный налог чеком со штампом «ОПЛАЧЕНО БЕЗ СОГЛАСИЯ», а мы всемером продолжали жить в квартире на пятерых. Когда мы с Пэтом были маленькими, мы спали в самодельных колыбелях в ванной, доставляя всем неудобства. Когда мы подросли, мы спали на кушетке в гостиной, что опять же было неудобно для всех, особенно для наших сестриц, считавших, что это ограничивает их социальную жизнь.

Папа мог разрешить все эти проблемы, подав заявление на эмиграцию нашей семьи на Марс, Венеру или спутники Юпитера; время от времени он поднимал этот вопрос. Однако вопрос этот был тем единственным, что вызывало в маме упрямство даже большее, чем у него. Не знаю уж, что именно так пугало ее в Большом туре. Она просто плотно сжимала губы и не отвечала ни слова. Папа говорил, что при эмиграции предпочтение оказывают как раз большим семьям и что подушный налог как раз и предназначен для субсидирования внеземных колоний и почему бы нам не извлечь выгоду из тех денег, что у нас заграбастали? Не говоря уж о том, что дети смогут расти на свободе, а не в этой давке, где за спиной у каждого работника стоит бюрократ, который только и мечтает изобрести еще какие-нибудь правила и ограничения. Ну почему, ответь мне, почему?

Мама так и не ответила, а мы так и не эмигрировали.

Нам всегда не хватало денег. Два дополнительных рта, дополнительные налоги и отсутствие пособий на двух дополнительных детей – результаты действия закона о стабилизации семейного дохода были такими же жалкими, как те одежки, которые мама перешивала нам из отцовского старья. Очень редко мы могли позволить себе заказать обед на дом по телефону, как это делали другие, и папа даже приносил домой несъеденные остатки своего обеда с работы. Мама снова пошла работать, как только мы, близнецы, стали ходить в детский сад, однако единственным нашим домашним роботом была допотопная модель «Мамин помощник» фирмы «Моррис гараж». В этой штуке постоянно перегорали лампы, и программирование ее занимало почти столько же времени, сколько потребовалось бы, чтобы сделать все вручную. Мы с Пэтом быстро познакомились с мытьем посуды и моющими средствами, по крайней мере – я. Пэт обычно настаивал на стерилизации посуды, или у него было бо-бо пальчику или что-нибудь еще.

Папа часто говорил о скрытых преимуществах бедности – о науке надеяться только на себя, о закаливании характера, о том, что это учит самому вставать на ноги, помогает выработать характер и все такое прочее. К тому времени как я стал достаточно взрослым, чтобы понимать эти разговоры, я стал достаточно взрослым, чтобы хотеть того, чтобы эти преимущества не были столь неочевидны. Однако, если подумать теперь, он, возможно, и был кое в чем прав. Жила наша семья весело. Мы с Пэтом держали на кухне хомяков, и мама никогда не возражала. Когда мы превратили ванную комнату в химическую лабораторию, девочки поначалу отнеслись к этому неприязненно, однако, когда отец хотел нам это запретить, они уговорили его не делать этого и стали развешивать белье в другом месте, а позднее, когда мы вылили кислоту в раковину и испортили канализацию, мать защищала нас от управляющего.

Только однажды мама была против нашей затеи – это случилось, когда ее брат, дядя Стив, вернулся с Марса и подарил нам несколько канальных червей, которых мы решили разводить на продажу. А когда папа, принимая душ, наступил на одного из них (так как мы не обсудили с отцом своих планов), она заставила нас сдать их в зоопарк, кроме того, на которого папа наступил, – от него уже было мало толку. Вскоре после этого мы сбежали из дому, чтобы записаться в Космический десант – дядя Стив служил сержантом-баллистиком, – и, когда вранье о возрасте не сработало и нас отправили домой, мама не только не ругалась, но все это время, пока нас не было, кормила наших змей и шелковичных червей.

Да, я думаю, что мы были счастливы. Но тогда нам так не казалось. Мы с Пэтом были очень близки и все делали вместе, но мне бы хотелось сказать вот что: быть близнецами – это не идиллия в духе Дамона и Финтия, которую вам внушают сентиментальные писатели. Тебя сближает с другим человеком то, что ты родился вместе с ним, делил с ним комнату, ел с ним, играл с ним, работал с ним и, судя по собственным воспоминаниям или воспоминаниям других, никогда ничего не делал без него. Все это сближает, делает вас почти незаменимыми друг для друга, но это вовсе не заставляет вас любить этого человека.

Я хочу сказать все это, потому что с тех пор, как близнецы стали вдруг такими важными особами, о них успели наговорить уйму всякой ерунды. Я – это я; я – это не мой брат Пэт. Я всегда могу различить нас, даже если другие на это не способны. Он – правша, я – левша. И с моей точки зрения, я тот человек, который почти всегда получает меньший кусок пирога.

Я помню случаи, когда Пэт обманом получал оба куска, и это никакое не иносказание, я говорю о конкретном торте с шоколадной глазурью и о том, как брат всех обманул и вдобавок к своему получил мой кусок, заставив родителей думать, что он – это мы оба, несмотря на мои протесты. Десерт, если тебе восемь лет, может быть самым торжественным событием дня, а нам как раз было по восемь.

Я не жалуюсь… хотя даже теперь, после всех прожитых лет и пройденных миль, я ощущаю комок гнева в горле при воспоминании о том, как был наказан: отец и мать решили, что именно я хочу выцыганить две порции десерта. Я не жалуюсь, я просто пытаюсь рассказать правду. Доктор Деверо сказал, чтобы я написал об этом, и я начал с того, что это значит – быть близнецами. Ведь вы же не близнец? Может, конечно, вы и близнец, но сорок четыре против одного – что нет. Даже не разнояйцовый, в то время как мы с Пэтом однояйцовые, что встречается еще в четыре раза реже.

Говорят, что один из близнецов всегда несколько отсталый, – я лично так не думаю. Мы с Пэтом всегда были похожи так же, как два ботинка одной пары. Иногда, когда мы отличались друг от друга, я оказывался на четверть дюйма выше и на фунт тяжелее; затем мы уравнивались. В школе мы получали одинаково хорошие оценки, у нас одновременно резались зубы. Что у него было – так это хватка, не в пример моей, что психологи называют «социальной иерархией». Но все это было неуловимо настолько, что различить было невозможно, а со стороны так и вовсе не было заметно. Насколько я помню, началось это с пустого места, однако развилось в схему поведения, поломать которую не смог бы ни один из нас, как бы ему этого не хотелось.

Может, если бы акушерка первым приняла меня, когда мы родились, именно я бы и получал больший кусок. А может быть, она как раз меня первым и приняла – я же не знаю, как все это началось.

Только не думайте, что быть близнецом, который всегда получает меньший кусок, очень плохо. Чаще всего это хорошо. Ты попадаешь в толпу незнакомых людей, где чувствуешь себя робко и неуверенно, но в паре футов от тебя твой близнец, и ты больше не одинок. Или ты получил от кого-то удар в челюсть, а, пока у тебя все плывет перед глазами, твой близнец ударил его, и победа на вашей стороне. Ты провалился на экзамене, и твой близнец провалил его с таким же треском, так что опять ты не один.

Но не думайте, что быть близнецом – это значит иметь очень близкого и верного друга. Это совершенно не так, и в то же время это нечто большее.

Впервые мы с Пэтом столкнулись с Фондом далеких перспектив, когда этот самый мистер Гикинг заявился к нам домой. Мне он не понравился. Папе он тоже не понравился, и он хотел вытолкать его взашей, однако тот уже сидел за столом с чашкой кофе в руке, потому что мамины представления о гостеприимстве были самые что ни на есть твердые.

Таким образом этому типу Гикингу и было дозволено изложить, что же именно привело его к нам. Он был, по его словам, местным агентом «Генетических исследований».

– Это что еще такое? – резко спросил папа.

– «Генетические исследования» – это научное агентство, мистер Бартлетт. Задача проекта состоит в сборе данных о близнецах. Ведется эта работа в интересах всего общества, и мы надеемся на ваше сотрудничество.

Папа набрал в легкие побольше воздуха и влез на воображаемую трибуну, которая у него всегда была наготове.

– Снова правительство лезет в мою жизнь! Я добропорядочный гражданин: я плачу по счетам и содержу свою семью. Мои ребята ничем не хуже других, и я устал от того, как к ним относится правительство. И я не позволю, чтобы их тыкали, кололи и исследовали, для того чтобы доставить удовольствие какому-то там бюрократу. Мы хотим только одного: чтобы нас оставили в покое и чтобы это самое правительство признало очевидный факт – мои ребята имеют не меньшее право дышать воздухом и занимать свое место под солнцем, чем кто-либо другой.

Отец не был невежественным человеком, просто во всем, что касалось нас с Пэтом, у него срабатывала автоматическая реакция, подобная рычанию собаки, которую часто пинают. Мистер Гикинг попытался было успокоить его, но не тут-то было. Если отец заводил свою пластинку, прервать его было невозможно.

– И передайте этому своему Департаменту контроля народонаселения, что я не собираюсь иметь ничего общего с их «генетическими исследованиями». Что они хотят выяснить? Вероятно, как предотвратить рождение близнецов. А что плохого в близнецах? Вот что было бы с Римом без Ромула и Рема? Ответьте мне! Мистер, да знаете ли вы, сколько…

– Пожалуйста, мистер Бартлетт, поймите, я не связан с правительством.

– Э? А что же вы сразу не сказали? Кто же вас тогда прислал?

– «Генетические исследования» – это агентство Фонда далеких перспектив.

Тут я почувствовал, что у Пэта неожиданно возник интерес к происходящему. Конечно, о Фонде далеких перспектив слышали все, но вышло так, что мы с Пэтом как раз только что сделали курсовую работу по некоммерческим корпорациям, причем использовали Фонд в качестве типичного примера.

Нас заинтересовали цели Фонда далеких перспектив. На его гербе были слова: «Хлеб, пущенный по воде», а на первой странице устава – «На благо наших потомков». Дальше в уставе было напущено море юридического тумана, который управляющие Фонда понимали как указание тратить деньги только на то, на что ни правительство, ни какие-нибудь другие корпорации своих средств расходовать не станут. Того, чтобы предложенный проект был интересен с научной точки зрения и благотворен с социальной, было недостаточно; он должен был быть настолько дорогостоящим, чтобы никто за него не взялся, а возможные его результаты должны были сказаться в столь отдаленном будущем, что это не могло оправдать его в глазах налогоплательщиков или акционеров. Чтобы управляющие ФДП дали проекту зеленый свет, вы должны были предложить нечто такое, что будет стоить миллиард или больше и, скорее всего, не даст ощутимых результатов в течение десяти поколений, если вообще когда-нибудь их даст… что-нибудь типа проекта управления погодой (этим они уже занимаются) или проблемы, куда девается ваш кулак, когда вы разжимаете руку.

Самое смешное – что хлеб, пущенный по воде, действительно возвращался сторицей; на самых нелепых проектах ФДП заработал прямо-таки непристойные суммы денег – я имею в виду «непристойные» для некоммерческой организации. Возьмем космические путешествия – пару сотен лет тому назад эта проблема казалась прямо-таки нарочно придуманной для ФДП: поскольку это было фантастически дорого и не предлагало никаких ожидаемых результатов, сопоставимых с инвестициями. Одно время некоторые правительства занимались этим, имея в виду военное применение, но байройтское соглашение 1980 года покончило даже с такими работами.

Именно тогда Фонд далеких перспектив вышел на сцену и начал радостно транжирить деньги. Как раз в это время корпорация, к своему ужасу, заработала несколько миллиардов на масс-конвертере Томпсона, намереваясь потратить не меньше столетия на фундаментальные исследования. Так как они не могли раздать дивиденды (ввиду отсутствия акционеров), им надо было каким-нибудь образом избавиться от всех этих денег; космические путешествия представлялись вполне подходящей дырой, куда их можно было запихнуть.

О том, что из этого вышло, знают даже дети: факел Ортеги сделал полеты в пределах Солнечной системы дешевыми, быстрыми и простыми: односторонне проницаемый энергетический экран сделал колонизацию осуществимой и прибыльной; ФДП просто не мог тратить деньги с такой скоростью, с какой они поступали.

В тот вечер я об этом не думал; просто так уж вышло, что мы с Пэтом знали про ФДП больше, чем многие старшеклассники… и, видимо, больше, чем знал наш отец, потому что он фыркнул и ответил:

– Как ты говоришь? «Фонд далеких перспектив»? Уж лучше бы ты был от правительства. Если бы таких бездельников облагали как следует налогами, правительству не приходилось бы драть со своих граждан подушную подать.

А вот это не было правдой, потому что тут не существовало «пропорциональной зависимости», как это называется в «Началах математической эмпирики». Мистер Маккифи задал нам оценить влияние – если такое вообще имеется – ФДП на кривую роста технологии. Так что либо я провалил курсовую работу, либо именно ФДП не дал этой кривой пойти на спад в начале XXI века – я хочу сказать, что «культурное наследие», запасы знаний и богатств, не дающие нам превратиться в дикарей, – все это сильно выросло из-за того, что такие некоммерческие исследовательские организации были освобождены от налогов. И я не высосал эту информацию из пальца – есть цифры, подтверждающие это. Что произошло бы, если бы старейшины племени заставили Уга охотиться с остальными, вместо того чтобы ему оставаться дома и выстругивать первое колесо, когда идея вспыхнула у него голове?

Мистер Гикинг ответил:

– Мистер Бартлетт, я не могу обсуждать подобные вопросы. Я всего лишь служащий.

– И вот я-то как раз и плачу вам жалованье. Помимо своего желания и не напрямую, но плачу.

Мне хотелось ввязаться в спор, однако я чувствовал, что Пэт что-то задумал. Впрочем, это не имело значения; мистер Гикинг пожал плечами и сказал:

– Ну, если так, то мне остается сказать вам спасибо. Но пришел я сюда только затем, чтобы попросить ваших близнецов пройти несколько тестов и ответить на несколько вопросов. Тесты безвредны, а все результаты будут сохранены в тайне.

– А что вы пытаетесь выяснить?

Думаю, что мистер Гикинг не покривил душой, когда ответил:

– Этого я не знаю. Я всего лишь выездной агент, я не руковожу этим проектом.

Вот тут-то и вступил Пэт:

– Не понимаю, папа, почему бы их не пройти? Мистер Гикинг, тесты у вас в портфеле?

– Патрик…

– Папа, ничего страшного тут нет. Так какие там тесты, мистер Гикинг?

– Ну, это делается не совсем так. Проект открыл местный офис в здании компании «Транс-Луна». Тестирование занимает примерно полдня.

– Так, это значит ехать в центр города и полдня там… а сколько вы платите?

– Что? Мы просим испытуемых пожертвовать своим временем в интересах науки.

Пэт покачал головой.

– Тогда извините, мистер Гикинг, сейчас у нас экзаменационная неделя… к тому же нам с братом приходится подрабатывать в школе.

Я молчал. Экзамены у нас уже окончились, остался только «Анализ истории», краткий курс без математики, только немного статистики и псевдопространственного счисления, а школьная химическая лаборатория, в которой мы подрабатывали, на время экзаменов была закрыта. Я уверен, отец не знал всего этого, иначе он мгновенно вмешался бы. Он всегда готов по малейшему поводу напялить римскую судейскую тогу.

Пэт встал, и я вслед за ним. Мистер Гикинг продолжал сидеть.

– Но можно и договориться, – ровным голосом произнес он.

Пэт запросил у него столько же, сколько мы зарабатывали мытьем посуды в лаборатории за месяц, – и это за один вечер работы, а затем поднял ставку, когда выяснилось, что нам придется проходить тесты вместе (будто мы поступили бы как-нибудь по-другому!). Мистер Гикинг заплатил не моргнув глазом, наличными, вперед.