ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЕГЛЕЦ
ГЛАВА 1. Паршивое слово «никогда»
1
Есть такие дни, которые переворачивают всю твою жизнь. Она уже никогда не будет такой как прежде. И пока не проживешь такой вот день, никогда не поймешь истинного значения слова «никогда».
Но самое паршивое не в последствиях, хотя они ломают судьбы. Самое паршивое, знаю на своем опыте, — это то, что такие особенные дни никогда заранее не узнаешь. И опять это паскудное слово… никогда…
Первый день осени. Первое сентября. Для того, кто закончил школу уже лет десять назад, успел оттарабанить в универе и даже, черт побери, армию пройти, этот день имеет совершенно другой эмоциональный окрас. Это такая легкая печаль о прошлом, подкрашенная осенней меланхолией и дождливой прохладой.
Питер суетлив в этот день больше обычного. И мне вполне хватило этой суеты пока добирался на работу. А потому обратно, когда выяснилось, что работы почти нет и можно валить домой, решил не на метро, а пешим ходом. В этом мне повезло — живу от работы поблизости.
Закинув спортивную сумку на плечо, нещадно резал путь подворотнями. В этом мне тоже повезло, благо детство прошло на улице, как у нормального пацана, знаю все как свои пять пальцев.
Мой отец, царствие ему Небесное, к воспитанию единственного сына подошел серьезно.
— Пусть другие сыновей отправляют пилить скрипку, — уронил он как-то вечером, когда речь зашла о кружках дополнительного развития. — Вначале закалка характера, потом все остальное.
Сказано — сделано. Так я влип в спорт. Бокс, потом самбо, потом модные в то время восточные единоборства. В общем, говоря словами отца, так закалялся характер. Всякой культурой-шмультурой мозги особо не забивал, хватало спортивных секций, а потому остаток свободного времени, пока родители были на работе, проходил вот в таких подворотнях.
Эх, первое сентября!..
С несколько снисходительной полуулыбкой я рассматривал первоклашек в костюмчиках, лениво вспоминал собственное детство, и пер домой в самом благостном расположении духа. А как же? Нежданный выходной, да еще сегодня Анька из Турции возвращается, куда пару недель назад улетела с родителями! Если повезет, встретимся с ней вечерком. Ох, соскучился!
Свернув, где надо, пересек очередной двор, и вдруг уперся в новенькие стальные ворота, перекрывающие арку. Покрутился, подергал за ручку — не пройти, кодовый замок.
Черт подери! Любят же теперь дворы наглухо запирать! Город переполнен, и жильцы из тех, у кого денег хватает, стремительно закрывают для непрошенных гостей собственную территорию. В этом их понять можно, кому понравится, когда бомжи в парадных спят да под лестницей гадят. Никому, конечно, но мне теперь обходить придется.
Вышел из арки назад, огляделся. Сразу заметил второй ход. Там еще заделать не успели, хотя строительные работы уже идут: горка песка у стены, кирпичи, лишь трудолюбивых строителей не видно. Только здоровенный черный внедорожник с наглухо тонированными стеклами.
Ну, я не самосвал, с джипом в арке как-нибудь да разминёмся. И двинул туда.
…Никогда…
Из салона внедорожника послышалась трель мобильника. Через открытое окно я услышал мужской голос с сильным кавказским акцентом, прозвучало что-то односложное, вроде «да, понял», и сразу взревел турбированный движок тачки.
…Никогда…
Джип чересчур резко прыгнул из арки, скрипнули колеса, когда машина развернулась носом к выезду, а задом к подъезду.
Я отшатнулся машинально, хотя до тачки еще метров пять. Не успел и рта открыть, как из водительского окна высунулась черноволосая лохматая башка.
— Пошел на хер отсюда! Быстро!
Вообще-то, после такого хорошо бы этого «дружелюбного» парня к стоматологу отправить — новые зубы примерить. Но спорт тем и хорош, что здорово дисциплинирует. Ты и так знаешь, на что способен, и кого сможешь на клумбу уложить, цветочки нюхать. Только после подобной воспитательной «беседы» с ментами проблем не оберешься. Так что иди оно все лесом, я не гордый.
Сжав зубы, я продолжил путь к арке. Обошел песчаную горку, приготовился переступить кирпичи…
…Никогда…
— Я папе расскажу! Он вас…
И оглушительный «щёлк» пощечины! После чего взвился тонкий девичий крик, который так же быстро оборвался, сменившись чем-то неразборчивым.
Есть ситуации, в которых не колеблешься. Никогда. Потому что поступить иначе не можешь, иначе ты просто уже не человек, а тварь тупая. И это был тот самый миг.
Я развернулся, мозг привычно заработал в ускоренном темпе, как сотни часов до этого работал на ринге. Время замедлилось, все стало фрагментарным.
Черный джип газует. Водитель отвернулся куда-то назад, поза напряженная, словно сейчас решается его судьба. Со стороны пассажиров распахнуты обе двери.
— Помогите…
И вновь ломкий крик обрывается шлепком пощечины.
У меня сердце захлебывается, а горячая кровь бросается в голову.
Вижу, как от закрывающейся двери подъезда бегут трое мужиков. Все крупные, или частые гости в качалке, или профессиональные борцы. Несутся, как лоси, в глазах тьма и ненависть, аж холодом веет. Один впереди, третий сзади, прикрывает второго, который волоком тащит перепуганную девочку лет семи.
Девчонка, что птаха в когтях кота, трепыхается, косички из стороны в сторону, ногами болтает, аж одна туфелька слетела, но вырваться не может.
Мгновение, и троица уже затаскивает добычу в чрево автомобиля. Через открытое окно тачки видно, как один из похитителей пытается утихомирить девочку, но та отважно сопротивляется. Тогда он бьет ребенка по лицу повторно, так, что на губках девочки появляется кровь. Затем грубо хватает ее за волосы, выворачивая шею, что-то шипит в лицо. Ребенок бледнеет, ее огромные глаза закатываются, словно девочка вот-вот потеряет сознание.
Почти синхронно хлопают двери. Слышится рев, не то приказ, не то ругательство. Водитель, убедившись, что все на месте, поворачивается к рулю, готовый ударом ноги утопить педаль газа в полу…
И в этот момент кирпич, чудом не задев зеркало заднего вида на двери, влетает в салон и плющит лицо драйвера. Слышится тупой удар, голову водителя отбрасывает на подголовник, а затем он, роняя кровавые слюни, медленно валится на руль.
Действовал я быстро и по большей части машинально. Просто понял, что не успею подбежать и остановить, а разговаривать с такими тварями бесполезно. И так ясно, что это не дурные родители капризного ребенка в школу тащат! А про то, что бывает потом с детьми, которых вот прямо так с улиц тащат, — красочно рассказывают в новостях, когда случайный грибник находит истерзанные останки жертвы в буреломе. Потому и схватил первое, что под руку попалось — кирпич. Спасибо, неизвестные строители!
Сомнений не возникало, кровь кипела. Понял, что упустить единственную возможность просто не могу. И рванул вперед.
В два прыжка оказался у машины.
— Ты что за бл?!.
Пассажир спереди, распахнув дверь и пытаясь выбраться ко мне, получил той же дверью. Кажется, ударив ею, я первоклассно сломал ему голень. Не уверен. Но мужику точно было больно.
Щелкнула вторая дверь. Передо мной оказался третий лохматый верзила. Профессионально ринулся вперед, атаковал, выбросив правую руку и намереваясь свалить одним ударом.
Уход в сторону, наклон корпуса, отработать левой по ребрам, а, когда сбил атаку противника, уже капитально упаковать парой нос-апперкот.
По костяшкам пальцев ударило, под ними хрустнуло, кулаки окатило красным и горячим. Верзила бухнулся на спину, смешно задрав ноги.
— Помогите!!! — завизжала девочка.
Тот, кто ее удерживал, уже не церемонясь, двинул ребенку локтем в грудную клетку. Белокурая девочка, захлебнувшись криком, свернулась калачиком.
— Закрой пасть!
— Сука!!! — Ага, это пассажир с поврежденной ногой.
Разворот и шаг назад. Правой рукой для упора схватить край вновь открывающейся передней двери и хорошенько пнуть ногой прямо в перекошенную от боли рожу, утрамбовывая парня обратно в салон. Пусть сидит, тачка немецкая, там все удобства есть.
— Помогите!!!
Мимо пронеслось что-то мелкое, я развернулся, вскидывая руки к лицу, но защищаться было не от кого. Это девчонка сумела-таки выцарапаться, да теперь, смышленая малявка, дунула к подъезду. Умничка! Вот, что значит здоровый инстинкт самосохранения!
— Да кто ты такой?! Сука! Откуда ты взялся?!
Последний все еще оставался в машине. Так что я уже спокойнее развернулся, готовый встречать. Наши взгляды пересеклись.
Его смуглое лицо было перекошено ненавистью, зубы оскалены, будто у дикого зверя. Во взгляде читались лютая злоба и отчаяние.
— Шакал! Мразь! Выродок! Я тебя раком поставлю! Я твою мать оттрахаю! Я твоего отца вскрою, как барана!
Он резко сместился к открытой двери, я тоже качнулся влево, выбирая выгодную позицию для атаки. И только тогда заметил пистолет.
…Никогда…
Выстрела я не услышал.
В низу живота невыносимо больно ожгло, ударило в бедро. Меня опрокинуло на спину.
Мир вокруг запульсировал уже в другой тональности: то приобретал безумную четкость, то взрывался красным. В правом колене что-то взорвалось, новый приступ боли оглушил настолько, что несколько мгновений я просто плыл… плыл в каком-то нигде! Чувствовал, что ноги еще дважды тряхнуло, но боли не было. Оглушение и шок. Больше ничего.
В странно качающемся мире я вновь увидел стрелка. Теперь он выбрался из машины и шел ко мне, держа пистолет в вытянутой руке. Его губы шевелились. Отчетливо запомнились ниточка слюны, свисающая с его нижней губы, и побелевшие от какого-то сумасшедшего бешенства глаза.
Не осознав, но инстинктивно почувствовав, что сейчас последует, я выставил руку для защиты. Исключительно рефлекторно, зная, что от пули это не укроет, но подыхать просто так не хотелось. Однако, видимо, движением сбил прицел и в этот раз царапнуло плечо.
Это выбесило стрелка. Он подскочил, перед моим лицом мелькнули подошвы его туфель, голову дважды швырнуло вправо. Видимо, этого оказалось мало — горячая кровь у неандертальцев! И кавказец хватает меня за грудки, заносит руку, готовый добить рукояткой пистолета.
И вот здесь вновь что-то происходит. Уже не осознавая, что делаю, успеваю схватить его руку своей, сжимаю его запястье. Слышу крик, полный боли и удивления.
Видимо, шок и адреналин придали сил, потому что его кости в моем кулаке трещат, лопается, как высохшая бумага, кожа, брызжет густая и горячая кровь. Пистолет выпадает из его растопыренных пальцев куда-то в сторону, а его обладатель с выпученными от боли глазами пытается вырваться.
Я не позволяю этому сбыться. Тяну к себе. Кажется, рычу от боли и ярости.
У меня только одно желание — добраться до его горла! И рвать! Рвать!!! Пока не…
А потом приходит кровавая тьма…
2
Время для меня остановилось. Да и место, откровенно говоря, долго было загадкой.
Я то плыл в кроваво-красном бреду, видя лица покойных отца с матерью, то видел незнакомое белое помещение, в котором резко пахло медикаментами. Затем по кругу: беспамятство, бред, лихорадка.
Однажды вечером пришел в себя, смог более-менее внятно мыслить. Увидел засохший букет полевых цветов в обрезанной пластиковой бутылке на тумбочке. Попытался повернуть голову, это мне удалось с трудом, но зато теперь я мог утверждать, что, блин, я все-таки живой. И, кажется, в какой-то больнице.
Кто меня сюда привез?
Когда?
Кто оплачивает лечение?
Работа у меня простенькая, зарплаты хватало на оплату коммунальных платежей и прокорм, не более. Отец умер от инфаркта несколько лет назад, а мама, не выдержав без него, от тоски тихо померла с полгода назад. Так кто же…
И новое беспамятство вместо ответа.
3
— Вы никогда не сможете ходить… Извините.
Да. Знаю.
После многочисленных операций меня слишком долго держали в неведении, хотя башка вполне очистилась от химии. Наверное, ждали родственников, чтобы сообщить новость им, но ко мне за это время так никто и не явился.
Очухивался я постепенно, медленно гарцуя на волнах боли, словно какой-то сейфер. Иногда приступы были такими мощными, что натурально выл!
Тут же рядом оказывалась немолодая медсестра, пыталась засунуть таблетку мне в рот, но мешали сведенные судорогой челюсти. Тогда женщина ласково гладила, уговаривала, как маленького ребенка.
— Ну что ты, дорогой? Ну потерпи, сейчас станет легче.
— Ног-га… болит…
В глазах медсестры было море сочувствия, но тогда я еще не знал всей правды. Просто тонул в белом беспамятстве препаратов, чтобы утром выныривать в огненном озере боли.
Однажды проснулся от смутного беспокойства. Еще не осознав, что конкретно случилось, попытался сесть. Тело моментально пронзила игла настолько лютой боли, что меня затрясло. Пришлось повторить попытку только минут через двадцать. Удалось, и я дрожащими руками откинул одеяло…
Хотелось кричать! На этот раз уже не от боли, а от того кошмара, что открылся моему взгляду! Кричать так громко, как никогда раньше! Но горло перехватило, продохнуть невозможно, не то что орать. Только колотило в груди что-то, било, словно вот-вот разорвется нечто, то ли сердце, то ли…
Словно почувствовав, в палату вбежала медсестра. Крикнула в коридор, зовя на помощь. Меня попытались уложить, разогнуть руку для укола. А я мог лишь тупо спрашивать:
— Где… где моя нога?.. Почему ее нет? Где моя нога?..
И новый полет в белые туманы химического лимба…
— …Мы извлекли из вашего тела несколько пуль, — продолжал доктор. — Одна раздробила правое колено, вторая бедро. Третья застряла в позвоночнике. Именно она и послужила причиной… Конечно, есть надежда, что все образуется, и вы все же сможете… хоть на костылях… Поймите, в двадцать первом веке ресурсы человеческого организма все еще остаются для врачей загадкой, но…
Да. Этому молодому врачу не позавидуешь. Сообщать пациенту такое…
Я слушал его с каменным лицом. Вот, значит, что мне пришлось пережить за это время? Реанимация, меня чудом вытащили с того света. Ранение в грудную клетку и левое плечо (оба пустячные, но крови я потерял много). Особенно много проблем доставили колено и позвоночник.
— Ногу пришлось… — сказал врач, и замялся.
Отрезать. Ампутировать. Да и зачем она мне с раскуроченным наглухо коленом? Он же сам сказал, что мое дело швах. Капец мне, точка, мать ее за ногу… за ногу…
И это я выслушиваю в двадцать пять лет!
— Ко мне кто-нибудь… — спросил я, но не выдержал, и замолк на полуслове.
В горле возник ком. И, с удивлением даже для себя, я вдруг ощутил, как по щекам текут горячие слезы…
4
Ко мне никто не приходил. Точнее, пришла как-то девушка (Анька?!), но, выслушав лечащего врача, ушла, не оставив ни контакта, ни имени.
— Как она выглядела? — спросил я.
Медсестра, меняющая подо мной постель (эта унизительная процедура теперь стала для меня сущим, но повседневным кошмаром!), пожала плечами.
— Красивая. Высокая. Блондинка.
Аня…
— Да зачем оно тебе надо? — отводя взгляд, спросила медсестра. — Дура она, и забудь.
— Почему дура? — упрямо возразил, даже как-то наслаждаясь самоистязанием. — Ее можно понять. На кой черт ей теперь такой обрубок мяса, как я?
Медсестра посмотрела мне прямо в глаза. Я не выдержал ее искреннего сочувствия, эта жалость жгла, жгла, черт подери, как раскаленный металл!
— И ты дурак, — прошептала она со вздохом. — Но у тебя еще все будет хорошо, мальчик. Я верю.
Стыдно, но я зло рассмеялся и ответил что-то матерное. Впрочем, эта немолодая женщина виду не показала, что обиделась. Молча закончила работу, подстелила новую пеленку и ушла. А я закусил кулак до крови, до ломоты в зубах, и тихо выл по-звериному… и дело было не в том, что боль вернулась, и уже тем более не в том, что Анька предала. Нет! Казалось, что и без того тесная палата сужается, душит, вот-вот раздавит!
А у меня больше нет ни единого шанса спастись.
5
Когда настало время выписки, свершилось странное чудо. То ли страна у нас стала такой богатой со своей бесплатной медициной, то ли еще что, но дикий счет в триллион рублей мне вручать не стали. Оказалось даже, что в мое распоряжение теперь поступает вполне сносное инвалидное кресло.
Едва увидел это сиденье на колесах, — закрыл глаза и прикусил губу. Так, чтобы никто больше не видел, что именно я на самом деле чувствую. Ведь отныне эта гребанная колесница со мной навсегда!
Обрубок, кусок человека, который даже задницу себе нормально подтереть не может!
Инвалид…
— Вас отвезет домой наш водитель, — сообщил доктор. — Удачи вам, Илья. От всего сердца.
6
Прошла неделя. Неделя дождей, бессонницы и судорожного глотания антидепрессантов пополам с обезболивающими. Единственный визит мне нанесли полицейские. Они и в клинику проходили, но там им со мной разговаривать запретили.
Честно говоря, не особо запомнил, о чем беседовал со стражами порядка. А, когда они ушли, я вновь вернулся к ритуалу самоистязания.
Часами сидел напротив зеркала в прихожей, разглядывая свою физиономию. Отеки уже стали спадать, только синяки под глазами еще были отвратного черно-желтого цвета. Я поправлялся. И все же было кое-что другое, что уже никогда не вернется в норму — мерзкий, ненавидимый мною обрубок ноги. Уродливая насмешка судьбы!
7
В телефонной трубке длинные гудки. Потом, наконец, на том конце провода раздается знакомый голос Ольги Ивановны.
— Алло?
— Здравствуйте, — говорю, — Аня дома?
Молчание. Черное проклятое молчание.
— Илья?
В голосе Анькиной матери уничижительная жалость и какое-то неудобство, словно я прилюдно высморкался или испортил воздух.
— Здравствуйте, — повторяю. — Аня дома?
И вновь пауза. Через секунду голос Ольги Ивановны меняет тембр.
— Илюша, а ее нет. Знаешь, она ведь теперь учится в Москве, и…
Я кладу трубку. Я чувствую, что это ложь. Она мне врет. Но, странное дело, я ненавижу за это не ее, а себя.
На что я надеялся, кусок говна?! Анькины родители еще в девяностых звались новыми русскими, со всеми им положенными квотами, достижениями и регалиями в виде заводов, огромных поместий, гаража из пяти машин премиум-сегмента. Теперь они бизнесмены, Ольга Ивановна стала знаменитой светской львицей, Аня же — для кого-то выгодной партией, но суть от этого не поменялась.
На меня всегда в этой семье смотрели косо и с удивлением, как на забавное недоразумение. Сирота, пусть с приличным образованием, некурящий и непьющий, но зато бедный. А в наше время это все равно что бельмо на глазу. Издали видно.
Так с чего я решил, что между нами с Аней будет что-то серьезное?
Нет, Аня права, что ушла. Мне двадцать пять; ей двадцать два. Что она будет делать с обрубком, который и в сортир не может сходить без посторонней помощи?! Я — тупой и наивный дебил.
С ненавистью крутанув колеса инвалидного кресла, я покатил в ванную. Где-то там, помню, была веревка.
В груди давно возникло, а сейчас только увеличилось, что-то черное, поглощающее, густое, как смола. Это черное зрело еще в больнице, но там его глушили лекарства, а теперь оно заполнило все внутри, оно сделало все вокруг незначительным. Это черное делало незначительным и бесполезным меня самого!
Горло и сердце стискивало нечто, что не давало нормально дышать, но дышать-то и не хотелось больше!
Одержимый, я перекидывал крепкую финскую бельевую веревку через потолочную переборку. Квартира родителей в старом доме древней планировки, так что подходящих моей задумке мест хватало.
Сложно было только влезть на стол (табурет был слишком низким). Но тут на помощь пришли тренированные руки. Они ослабли, но не совсем.
А, когда я понял, что в скором времени и из рук сила уйдет, я вдруг зарыдал. Истово, злобно, без жалости к себе, а с отвращением, настолько сильным, что затошнило! Потому что понял: обрубок моего тела в скором времени станет еще и бессильной дряблой плотью…
Просунув голову в петлю, поправил узел на затылке. И без паузы оттолкнулся руками, прыгая со стола в черную бездну. Я там уже был. Мне не было страшно…
