Вторник, 19 февраля 1980 года

После обеда я на автобусе поехала в верховье долины. Тетушке Тэг надо было в школу на собрание, а потом мы с ней собирались встретиться в «Феду Хир» в семь часов, когда пускают посетителей. Я сошла с автобуса в Аберкумбое, у развалин паллетного. Было еще рано. Я пожалела, что не нашла себе какого-нибудь занятия до времени, вроде как повстречаться с Мойрой, Ли и Насрин. Подумала, не позвонить ли им, но потом вспомнила вечеринку у Ли, где мы виделись последний раз, и что они мне больше не подруги, просто знакомые. Они захотели бы все узнать про Вима и обсуждали бы его на свой манер, обесценив мои настоящие чувства.

На ржавой железной ограде у поворота к паллетному висел плакат: «Проект возвращения земли. Местный совет Мид-Гламоргана». У меня сердце воспрянуло, потому что вспомнился поход лордов Гондора. Мы называли это место Мордором, и Мордор пал. Адское пламя потухло. На некоторых деревьях виднелось немножко зелени. Фейри вокруг не было. Нога у меня побаливала – не сильно, но достаточно, чтобы их разогнать.

Печи остыли, а все окна оказались повыбиты. Жалкое зрелище – руина пятилетней давности, еще не такая развалившаяся, чтобы стать твердыней фейри. Вывеска про собак покосилась. Собаки, если здесь были собаки, ушли вместе с работниками. Темный пруд до сих пор выглядел зловеще, хотя по берегам выросла трава. Я прошла на дальний конец фабрики, откуда, подняв глаза, можно было видеть холмы, и села в одной из ниш. Я хотела отдохнуть, чтоб боль в ноге уменьшилась до привычного нытья, которое фейри выдерживают. Я читала «Прикосновение странного» – блестящая книга и красиво написана, хотя и странноватая. Это рассказы. Я рада, что хоть один подарок от Вима оказался удачным.

Дочитав, я, вместо того чтобы взяться за «Врата Иврил», стала проверять, смогу ли разогнать боль в ноге, как на иглоукалывании. Это не настоящее волшебство, хотя и волшебство. Эта магия не затрагивает мир и ничего в нем не меняет. Она вся внутри тела. Сидя там, я подумала, что магия есть во всем. Фейри больше существуют в магии, чем в мире, а люди больше в мире, чем в магии. Может быть, фейри – кроме тех, которые заблудившиеся умершие люди, – это концентрированная, олицетворенная магия? А Бог? Бог есть во всем, проникает всюду, он порядок вещей, их движение. Вот почему чары так часто оборачиваются ко злу – потому что они идут против этого порядка. Я почти различала узор, порядок в смене солнца и туч над холмами, а боль удерживала чуть в стороне, где она не могла мне повредить.

Глорфиндейл появился первым, а за ним все остальные. Никогда не видела такого парада фейри, даже в прошлом году, когда нам пришлось остановить Лиз. Взглянув на Глорфиндейла с точки зрения нового понимания магии и прочего, я решила, что не буду больше так его называть, втискивать в вычитанный в книге порядок. Имя – не он сам, хотя имена и удобные ярлыки. Фейри были повсюду, окружили меня, теснили. Никто мне не велел что-то особенное принести, и я ничего не взяла, но была наготове.

Солнце уже уходило за холмы. Глорфиндейл без разговоров повел нас обратно к пруду. Я могла бы и догадаться, что это будет там. Я остановилась на берегу. Мор подошла ко мне. Она выглядела такой молодой и в то же время такой далекой. Мне трудно было смотреть на нее. Выражение лица у нее стало, какое обычно у фейри. Она выглядела собой, но уже далеко ушла от той, кем была, в волшебство. Она уже казалась больше фейри, чем человеком. Я достала свой перочинный ножик, собиралась надрезать себе большой палец для колдовства, но Глорфиндейл – не могу думать о нем иначе – покачал головой.

– Соединись, – сказал он. – Исцели.

– Что?

– Разломаны. – Он показал на Мор и на меня. – Будь вместе.

Вперед вышел фейри, подаривший мне палку.

– Делай, будь вместе, – сказал Глорфиндейл. – Останься.

– Нет! – сказала я. – Мне не этого надо. И вам тоже. На полпути, – так ты сказал на Хеллоуин. Так я и тогда могла бы, если бы захотела.

– Останься. Исцели. Соединись, – повторял Глорфиндейл.

Фейри-старик коснулся моей палки, и она стала ножом, острым деревянным ножом. Он показал, будто втыкает его мне в сердце.

– Нет! – вскрикнула я и выронила его.

– Жить, – сказал Глорфиндейл. – Среди. Вместе.

– Нет! – Я стала отступать от ножа, медленно, потому что он, конечно, был моей палкой, а без нее я быстро двигаться не могла. Мор подобрала ее и протянула мне.

– За смертью, – сказал старик. – Жить среди, становиться, сливаться. Вместе. Исцеленными. Сильными, достигшими, любящими, навсегда спасенными, навсегда сильными, вместе.

– Нет, – уже спокойнее повторила я. – Послушайте, я не этого хочу. Той зимой – может быть, сразу, как это случилось, но теперь нет. Мор знает. Глорфиндейл знает. Я ушла дальше. Многое произошло. Я изменилась. Может, вы видите во мне отломанную половинку пары и моя смерть кажется вам средством связать разорванные концы и укрепить связь с реальным миром, но для меня все по-другому. Не теперь. У меня есть дела.

– Делаешь так делай, – сказал он, и на этот раз я не услышала в его словах поддержки. – Помогай. Соединяйся. Действуй.

Мор держала нож острием ко мне. Кругом были фейри; осязаемые, материальные фейри теснили меня к ножу. Я знала, что и нож материальный. Я на него не одну неделю опиралась. Я установила с ним магическую связь, а он со мной.

– Нет. Не хочу, – настаивала я. – Немного крови и волшебства, чтобы помочь Мор, помочь вам, если вам это поможет, – да, на это я согласна, но не на смерть.

Что подумает Вим? Хуже того, что подумает тетушка Тэг, которая понятия не имеет о фейри, которая решит, что я просто ушла в горы, не сказав ни слова, и покончила с собой? А как же Даниэль?

– Не могу, – сказала я.

Я хотела отступить, но они сомкнулись вокруг меня, теснили к ножу.

– Нет, – твердо повторила я.

Они обступили со всех сторон, и нож был близок, как никогда, и нож хотел моей крови, моей жизни, искушал меня стать фейри. Стань я фейри, я бы всегда различала ткань волшебства. Не будет больше боли, не будет слез. Я пойму магию. Я буду с Мор, я буду Мор, мы будем одной личностью, соединимся. Но мы никогда на самом деле не были одним человеком, и это все решило. Я попятилась на шаг и заговорила как могла спокойно:

– Нет. Я не хочу быть фейри. Не хочу соединяться. Я хочу жить и быть собой. Хочу вырасти в мир.

Спокойствие помогало, как помогает Литания против страха, потому что магия иногда использует страх. А отвергнув их предложение всем сердцем, я стала еще сильнее, потому что магия использовала еще и ту часть меня, которая хотела стать фейри – всегда этого хотела.

Передо мной была Мор, был нож, а позади пруд. И вокруг стояли фейри. Я протянула руку к ножу. Что бы в нем ни заключалось еще, он был деревянным, а дерево любит гореть, гореть – закон для дерева, в нем скрывается огонь – огонь солнца. Солнце садилось, но дерево вспыхнуло пламенем, и я была пламенем, я была пламенем, заключенным на миг в собственном облике, а потом я стала огромным пламенем. Эта земля знавала пламя. Здесь горели адские огни, здесь перерабатывали в паллеты уголь из копей, лишая его дыма и яда. Уголь хотел гореть, он даже лучше дерева знал огонь. Фейри разбежались от меня, все, кроме Мор, которая держала горящий нож и через него была связана со мной. Мы стали двумя зеркальными образами пламени.

У меня не было дубового листа, и рядом не оказалось двери в смерть, но я была огнем, и она была огнем, и я знала порядок, и я любила ее. Она не была мной, но была в моем сердце и всегда будет.

– Держись крепче, Мор, – сказала я, и она, хотя и была пламенем, улыбнулась настоящей, своей улыбкой, улыбкой, которой улыбалась рождественским утром, когда бабушка была жива и чулок с подарками ждал, когда же в него заглянут. Я открыла пространство между пламенем и местом смерти в порядке вещей и забросила ее туда вместе с ножом, а потом закрыла и осела наземь, притушила огонь, возвращаясь в свое обличье. Я все еще горела, все еще пылала, но знала, как перестать, как вернуться в плоть, которой была. Проще было бы забыть, утонуть в преображении. Я потянулась к плоти, и с плотью пришла боль. Я даже не обожглась, но нога отказывалась принять мой вес.

Фейри пятились, но все еще окружали меня. Глорфиндейл смотрел горестно, а старик сердито.

– До свидания, – сказала я и сделала несколько шагов вверх по склону. Пока я говорила, солнце зашло, и все погрузилось в тусклые сумерки. Фейри таяли. Я медленно повернулась.

Конечно, она была там, на сумеречной дороге. Наверное, тетушка Гвенни сказала ей, что я приехала, а выследить меня она могла по движению фейри.

Она совсем не переменилась. Выглядела ведьмой. Длинные сальные черные волосы, смуглая кожа, крючковатый нос и бородавка на щеке. Она как никто подошла бы на роль ведьмы, хотя сестры, конечно, тоже ведьмы, а они вполне светловолосые и благопристойные. Оделась она как обычно: то есть так, будто выхватывала из гардероба каждую третью вещь. Чтобы подбирать самые заряженные волшебством – по идее. В результате каждый предмет одежды невероятно противоречил другим, совсем не подходил к сезону – в данном случае на ней был мешковатый, вязанный из кусочков свитер и длинная тонкая черная юбка.

– Мама, – выговорила я не громче шепота. Я перепугалась, гораздо сильнее, чем боялась фейри и ножа. Я всегда ее боялась.

– Ты всегда была похожа на меня, – невозмутимо сказала она.

– Нет, – возразила я, но голос у меня сорвался, и получилось шепотом.

– Вместе мы на многое способны. Я многому тебя обучу.

Я вспомнила, как мы однажды мучили ее, когда она была совсем не в себе, в наши десять или одиннадцать лет. Она столкнула меня с крыльца, потому что посылала за сигаретами, а я вернулась с пустыми руками – мне не продали. Я разбилась в кровь, и Мор меня поднимала, и тут мы увидели, как из кладбищенских ворот, медленно хлопая крыльями, вылетает большая черная птица – скорее всего, ворона, но мы тогда всех их называли во́ронами. На валлийском это все равно одно слово. «Как-то в полночь, в час угрюмый…» – начала Мор, и я подхватила, и она, Лиз, моя мать, сбежала в дом, а потом в свою комнату, потому что мы все громче и громче декламировали «Ворона» По.

Я видела узор мира. Я отослала Мор туда, куда должны уходить люди после смерти. Я была пламенем. Моя мать же, жалкая лоскутная ведьма, так часто впутывала колдовство в собственную жизнь, что не осталось ничего цельного, кроме мотка ненависти, от бессилия пожирающей самое себя. Нам уже доводилось сдерживать ее власть с помощью фейри.

– Мне нечего тебе сказать, – громко проговорила я и шагнула вперед. Я сделала второй шаг, от которого нога основательно заболела, но я не думала о боли и о ней не думала. Я знала, что она творит какое-то колдовство, нацеленное на меня, но мои обереги, те, что я сделала в школе, держались, и чары ушли в землю, как уходила боль на иглоукалывании.

Я сделала еще шаг и обошла ее. Она дотянулась до меня руками и схватила. Пальцы у нее были как когти.

Я обернулась и взглянула на нее. Глаза у нее были страшными, как всегда. Я глубоко вздохнула, сказала: «Оставь меня в покое», – и оттолкнула ее плечом.

Она потянулась меня ударить, и тут я осознала, что она тянется вверх. Я переросла ее. Я оттолкнула ее, использовав инерцию ее замаха и вращение мира. Она упала. Я сделала еще шаг от нее вверх по холму. Бежать я не могла, я кое-как хромала, но хромала только вверх.

– Как ты смеешь! – выкрикнула она с земли. В голосе было подлинное удивление. Потом она снова собрала чары, как в тот раз, когда погибла Мор, она насылала иллюзорных монстров, вихрившихся вокруг меня на ходу. Без питавшего их страха они были унылыми и пустыми.

Я услышала, как что-то порвалось, обернулась и ахнула от ужаса. Она достала свое однотомное издание «Властелина колец», первое, что я прочитала, и вырвала страницу. Она швырнула ее в меня, и листок растянулся пылающим копьем от нее ко мне. Было уже довольно темно, и он забросал все странными, лишними тенями. Я уклонилась от удара. Она вырвала еще страницу. Я едва стерпела. Знала, что книги – это всего лишь слова, и у меня было два своих издания, но мне хотелось кинуться обратно и отобрать у нее книгу. Копья были не страшнее побоев, они бы не причинили большого вреда, даже попав в меня. Как могла она обратить против меня книгу? Но я понимала, что это проще простого.

И я могла так же. Я стянула иллюзорных монстров и подтолкнула их к ней. Они переменились, стали драконами, огромными инопланетными черепахами, людьми в космических скафандрах, мальчиками и девочками в доспехах со сверкающими мечами, они встали между нами, защищая меня, устремляясь к ней сквозь сумрак. Я сделала еще шаг на холм, от нее.

Она, конечно, умела игнорировать иллюзии не хуже меня.

Копья все летели мне вслед. Они уже не пылали, и различить их стало труднее. Похоже, она вырывала листы горстями и швыряла наугад. Я остановилась и потянулась к узору мира. Они были бумажными. Бумага – это древесина, легко превращается в копье, но чем бы древесина хотела стать на самом деле? Одно пролетело так близко, что обдало меня ветром, и я поняла и рассмеялась. Об этом давным-давно говорила Мор. Это оказалось даже не трудно. Копье, бывшее прежде страницей, стало деревом. И остальные, те, что она прежде бросила, что торчали в земле. Они постояли, уйдя корнями в землю, вздымая ветви: дуб, осина и терн, бук, береза и ель, огромные зрелые деревья в летней зелени. И стали спускаться с холма. Бирнамский лес пошел на Дунсинан. «Хуорны помогут», – проговорила я, и на глазах у меня выступили слезы.

Если вы любите книги, книги отвечают вам любовью.

Они не были иллюзией. Они были деревьями. Бумага сделана из деревьев и хочет стать ими. Я видела Лиз между стволами. Она бесилась, орала мне что-то. Листки обращались в деревья, едва она их вырывала, и даже раньше. Книга в ее руках стала густым сплетением плюща и колючек, разрасталась вширь. Весь пустырь вокруг бывшего паллетного стал лесом, скрыл в своем сердце руины завода. Среди деревьев мелькали фейри. Конечно, они пришли. К темному пруду слетела сова.

– Иногда сбывается не так скоро, как ожидаешь, – сказала я.

И пошла дальше, вверх, прочь от завода. Она все бесилась внизу, среди деревьев. А я уходила, быстро, насколько могла, хотя получалось не так уж скоро. Ей теперь было до меня не дотянуться. Я сделала еще два шага и ступила на дорогу.

Здесь можно было держаться за балку ограждения. Это помогло немногим хуже палки. Мне всего-то и надо было добраться до автобусной остановки. Моя старая палка осталась в дедушкином доме. А потом я сообразила, что я, как глупая Фанни Робин в глупой истории Гарди, тащусь вдоль изгороди, и тогда я расхихикалась.

Там, где кончалось ограждение, у остановки, где я все еще немножко хихикала, стояли они. Я немало удивилась, увидев Вима, поразилась, узрев Даниэля, и глазам своим не поверила при виде Сэма. Они все трое возникли откуда ни возьмись, как Троица, хотя, конечно, все было просто. Вим решил приехать и позвонил Даниэлю, а тот позвонил Сэму. Они не видели, как я пылаю и превращаю страницы в деревья, – во всяком случае, Даниэль не видел. Вим, мне кажется, мог что-то разглядеть краем глаза. Что видел Сэм, я не знаю. Он только улыбался.

Я в них ничуть не нуждалась, но как чудесно было их увидеть.