Вторник, 22 января 1980 года

Сэм был прав про иглоукалывание.

Оно в самом деле волшебное. Все целиком. Это называют «чи» и даже не скрывают магии. Делает это англичанин, чему я удивилась, потому что тетки пугали меня коварными китайцами. Он учился в Бери-Сент-Эдмундс, это рядом с Кембриджем, у людей, которые учились в Гонконге. У него диплом в рамочке, как у врачей. На потолке там схема точек на человеческом теле. Я успела хорошо рассмотреть, потому что мне почти все время пришлось лежать на столе с торчащими из меня длиннющими иголками и не двигаться.

Больно совсем не было. Их даже не чувствуешь, хотя они очень длинные и их по-настоящему в тебя втыкают. Зато, как только он воткнул последнюю, боль прекратилась, будто выключилась. Вот бы мне так научиться! Одну, в лодыжку, он сначала воткнул немножко неправильно, и эту я почувствовала – не настоящую боль, а как булавочный укол. Я ничего не сказала, но он мгновенно переставил ее на долю сантиметра в сторону, и я перестала чувствовать. Ясное дело, это магия тела.

Я бы не пожалела тридцати фунтов, даже если бы боль прошла только на тот час, который я там провела. Но это еще не все. Не то чтобы я исцелилась чудом, но в его кабинет я ковыляла по лестнице, а вниз сходила не хуже, чем до дыбы. Он предложил шесть раз приходить к нему раз в неделю. Сказал, что сегодня он просто постарался снять боль, но, если я буду ходить регулярно, он, может быть, разберется, в чем причина, и сумеет чем-то помочь. Он восхитился моей палочкой – я пришла с волшебной, с ней я вроде бы сильнее, чем с металлической. И она не такая уродская.

– Отвези меня обратно в школу, – попросила я Даниэля, когда мы возвращались к машине. Светило бледное зимнее солнце, и от него светились золотисто-розовые дома Шрусбери. Если бы мы сразу выехали, я бы успела в книжный клуб, как обычно, после самоподготовки.

– Нет, завтра посмотрим, как ты будешь себя чувствовать, – сказал он. – Но не хочешь ли попробовать китайской кухни, раз китайская медицина, кажется, пошла тебе на пользу?

И мы пошли в ресторан «Красный лотос» и ели ребрышки, и креветочные тосты, и жареную курицу с рисом, и чоу-мейн, и говядину в устричном соусе. Все было восхитительно, я много лет ничего вкуснее не пробовала, а может, вообще никогда. Я так наелась, что чуть не лопнула. За едой я рассказала Даниэлю о конвенте в Глазго, «Альбаконе», про слова Вима о «Ворлдконе» в Брайтоне, и как он познакомился с Робертом Силвербергом и пять дней только о книгах и говорил. Даниэль сказал, что вряд ли сестры отпустят его из дома на Пасху, но мне ехать разрешил и обещал, что заплатит!

Мне, пожалуй, хотелось бы спасти Даниэля от сестер. Он ко мне добр – может быть, просто выполняя отцовский долг, но ведь мог бы о нем и забыть? Мне хотелось бы его спасти, но едва ли я сумею, а если попытаюсь, это может спровоцировать войну с ними, а пока я не вмешиваюсь, они оставят меня в покое. Попытавшись выручить Даниэля, я бы сама запуталась. Здесь я думаю в первую очередь о себе, так надо. Они не отпустят его в Глазго. Спасибо, что согласились на иглоукалывание и позволили поесть в китайском ресторане, да и на то вряд ли согласились бы, если бы не добрый старый Сэм.

Вместе со счетом нам принесли печеньица с предсказаниями. В моем было «Еще не все потеряно», – по-моему, очень веселенькое. Вроде строки из «Энеиды»: «И это когда-нибудь будет приятно вспомнить». Первая мысль – какой ужас, а потом понимаешь, что это правда и не так уж плохо. Даниэлю попалось просто: «Вам нравится китайская кухня», и тут уж спорить не приходится. Если бы ему досталось: «Вы никудышный отец», это было бы жестоко.

В машине, когда я застегивала ремень безопасности, Даниэль серьезно посмотрел на меня.

– Кажется, ты еще чувствуешь благотворное действие акупунктуры?

– Да, – ответила я.

– Надо тебе походить к нему, как он сказал, шесть недель.

– Хорошо бы.

Я еще возилась с застежкой ремня. Даниэль выбросил окурок в окно.

– Я не смогу приезжать за тобой в школу и возить туда и обратно. Точно не каждую неделю. Разве что иногда.

Я сразу поняла, что они ему не позволят. Он включил передачу, вывел машину со стоянки, и все это время я молчала, потому что… что я могла сказать?

– Есть поезд, – заговорил он.

– Поезд? – Я точно не сумела скрыть скепсиса. – Здесь нет станции. Может, автобус?

– Станция есть в Гобовене. Когда мои сестры учились в Арлингхерсте, они ездили от нее, а у школы их встречали. Тогда все ездили поездами.

– А ты уверен, что она и сейчас есть?

Однако в длинном списке «Со всеми остановками» Фландерса и Сванна не было отмечено закрытие станции.

– Это направление к Северному Уэльсу, на Вельшпул, Бармут и Долгелло, – подсказал он. Из этих трех я слышала только про Долгелло, там дедушка с бабушкой гостили у старого пастора, который туда переехал еще до моего рождения. Северный Уэльс – как другое государство. Из Южного Уэльса в него даже не попасть, приходится в объезд через Англию, во всяком случае, если хочешь ехать поездом или по хорошей дороге. Наверное, через горы какие-то дороги тоже идут. Я там никогда не бывала, хотя и хотела бы.

– Хорошо, – сказала я. – Значит, автобусом до города, оттуда автобусом до Гобовена, а дальше поездом.

– Иногда я смогу за тобой заезжать, – сказал он, закуривая новую сигарету. – В какой день лучше всего?

Я подумала. Точно не по вторникам, иначе мне не успеть вернуться к книжному клубу.

– По четвергам, – сказала я. – Потому что в четверг после обеда у меня только религия и две математики.

– Судя по твоим отметкам, тебе бы математику как раз не пропускать, – заметил Даниэль, но я уловила в голосе улыбку.

– Честно, пропускаю или нет, все равно она мне в голову не лезет. Сколько математики я знаю, все с физики или химии. А урок математики для меня как на китайском. Ничего не понимаю. Может, у меня отсутствует нужный участок мозга. И даже если прошу повторить объяснение, понятнее не становится.

– Может, тебе нужны дополнительные занятия? – предложил Даниэль.

– Это выбрасывать деньги на ветер. Просто я неспособная. Все равно что учить лошадь пению.

– Знаешь ту басню? – спросил он, повернувшись ко мне и невзначай обдав дымом – фу!

– «Не убивай меня, дай мне год, и я научу твою лошадь петь? Многое может случиться за год: король умрет, или я умру, или лошадь запоет», – кратко подытожила я. Это из «Мошки в зенице Господней». Может, потому он и вспомнил.

– Это басня о прокрастинации, – объявил Даниэль так, словно был экспертом мирового класса по прокрастинации.

– Это сказка о надежде, – возразила я. – Мы не знаем, что там случилось через год.

– Если бы лошадь запела, мы бы узнали.

– Может, с этого и пошла легенда о кентаврах? Или лошадь отправилась в Нарнию, прихватив с собой человека. Или она стала праматерью Инцитата, коня Калигулы, сделавшего лошадь сенатором? Или существовало целое племя поющих лошадей, и Инцитат от их имени требовал равенства, только все пошло не так.

Даниэль бросил на меня очень странный взгляд – лучше бы он оставил его для тех, кто способен оценить.

– Значит, по четвергам, – сказал он. – Из дома позвоню и договорюсь.

Будь это басня о прокрастинации, в ней бы наверняка была мораль: мол, тот человек умер в тот же год. Мне больше нравится, чтобы он остался жив.

И к концу года, выломав дверь конюшни, человек и его лошадь ускакали в закат, распевая дуэтом под стук копыт.