Тонкий солнечный луч прокрался сквозь занавеси и осветил смятую постель. В луче плясали пылинки. Глокта попробовал перевернуться и поморщился от боли. В шее привычно щелкнул позвонок.

«А вот и первый спазм».

За первым последовал второй. Боль пронзила левое бедро, едва он улегся на спину. Дыхание перехватило. Боль проползла вниз по позвоночнику и прочно обосновалась в ноге.

Он застонал и осторожно попытался двинуть щиколоткой, а потом разработать колено. Боль немедленно усилилась.

– Барнам! – позвал он.

Он сдвинул простыню и учуял привычную вонь.

«Ничто так не повышает работоспособность, как собственное говно с утра пораньше».

– Барнам!

Он стонал и скулил, разминая иссохшее бедро, но все без толку. Боль росла и ширилась. Судорогой свело жилы в изувеченной плоти, изуродованная ступня без пальцев жутко трепыхалась.

– Барнам! – заорал он. – Барнам, ублюдок! Дверь!

Из беззубого рта капала слюна, слезы заливали дергающееся лицо, пальцы впились в измазанную простыню.

В коридоре послышались быстрые шаги. Дверную ручку подергали.

– Заперто, придурок! – процедил он сквозь сжатые десны, сотрясаясь от гнева и боли.

Но, к его большому удивлению, ручка повернулась, и дверь открылась.

«Что за…»

Арди бросилась к кровати.

– Убирайся, – прошипел он, закрывая лицо и отпихивая вонючую простыню в бурых пятнах. – Убирайся отсюда.

– Нет.

Она вырвала простыню у него из рук. Глокта сморщился, ожидая, что сейчас она побледнеет, отшатнется, приложит ладонь ко рту, сдерживая крик отвращения, глаза широко распахнутся от ужаса.

«Я вышла замуж за это… перемазанное дерьмом чудовище?»

Арди угрюмо посмотрела на него, взялась за изувеченное бедро и что было сил надавила большими пальцами.

Он охнул, забился и попытался вырваться из цепкой хватки. Два очага острой боли жгли огнем в самом центре судорожно натянутых жил.

– А, твою мать… ты…

Вдруг напряженные мышцы обмякли. Глокта бессильно растянулся на кровати.

«И теперь почти не стыдно, что я весь в говне».

Он лежал так некоторое время, совершенно беспомощный.

– Я не хотел, чтобы ты меня видела… таким.

– Поздно. Ты на мне женился, помнишь? Мы одно целое.

– По-моему, от этой сделки я получаю больше.

– Ты мне жизнь сохранил.

– Ну, девушки не о такой жизни мечтают. – Он смотрел, как солнечный луч касается ее смуглого лица. – Я знаю, что не такого мужа ты себе желала…

– Я всегда хотела замуж за человека, с которым смогу танцевать. – Арди пристально посмотрела на него. – Но, думаю, что ты мне больше подходишь. Мечты – занятие детское. Мы с тобой оба взрослые.

– Как видишь, дело не только в отсутствии танцев. Не нужно тебе было это делать.

– Я хочу это делать. – Она взяла его лицо в ладони, резко повернула к себе. – Я хочу быть полезной. Хочу быть кому-то нужной. Ты это понимаешь?

Он судорожно сглотнул.

– Да.

«Чуть лучше».

– Где Барнам?

– Я его отпустила. Теперь он по утрам свободен, а тобой займусь я. Да, и мою кровать я ему сказала перенести сюда.

– Но…

– Ты хочешь сказать, что мне не позволено спать в одной комнате с мужем? – Ее ладони медленно скользнули по иссохшей ноге, ласково и твердо, растирая иссеченную шрамами кожу, массируя изувеченные мышцы.

«Когда в последний раз женщина смотрела на меня без ужаса и жалости? Прикасалась не для того, чтобы причинить боль?»

Он лежал на спине, закрыв глаза и раскрыв рот. Из дергающегося глаза бежали слезы, заливали подушку.

«Почти удобно… Почти…»

– Я этого не заслужил, – выдохнул он.

– Никто не получает то, что заслуживает.

Королева Тереза, совершенно не скрывая отвращения, презрительно и надменно глядела, как Глокта ковылял в ее залитые солнечным светом покои.

«С таким же видом она разглядывала бы таракана, дерзнувшего предстать ее королевским очам. Что ж, посмотрим. Дорога нам известна, мы ее исходили вдоль и поперек, и других по своим стопам направили. Сначала гордыня. Потом боль. Затем смирение. И под конец – послушание».

– Меня зовут Глокта. Я – новый архилектор инквизиции его величества.

– А, калека, – фыркнула она.

«Освежающая прямота!»

– Чего ради вы решили нарушить мой покой? Преступников здесь нет.

«Только стирийские ведьмы».

Глокта покосился на вторую женщину, застывшую у окна.

– Пожалуй, нам это лучше обсудить наедине.

– Графиня Шалере – моя подруга детства. При ней можно говорить все.

Графиня уставилась на Глокту с почти королевским отвращением.

– Как пожелаете.

«Деликатного разговора не получится. К тому же, деликатность здесь ничем не поможет».

– Ваше величество, мне стало известно, что вы избегаете супружеского ложа.

От возмущения длинная, тонкая шея Терезы вытянулась еще больше.

– Что вы себе позволяете! Это не ваше дело!

– Боюсь, что имеет и самое прямое. Речь идет о наследниках престола. Будущем страны, и так далее.

– Это невыносимо! – Лицо королевы побелело от гнева.

«Жемчужина Талина и впрямь опаляет огнем».

– Мне приходится есть вашу отвратительную еду, терпеть вашу мерзкую погоду, улыбаться бредовым речам вашего придурка-короля! А теперь еще и держать ответ перед его увечным слугой? Я здесь как в тюрьме!

Глокта оглядел роскошный королевский покой. Золоченая мебель, картины, пышные шторы. Две прекрасные дамы в великолепных нарядах. Он прикусил язык поломанным зубом.

– Поверьте мне, это совсем не похоже на тюрьму.

– Тюрьмы бывают разные.

– Я научился жить в наихудшей. И многие другие тоже.

«Видела бы ты, с чем приходится иметь дело моей жене».

– Делить ложе с отвратительным бастардом, неизвестно чьим сыном, вдобавок изуродованным шрамом? Чтобы меня по ночам лапал вонючий, волосатый мужлан?! – Королеву передернуло от отвращения.

Глаза ее наполнились слезами. Фрейлина кинулась к ней, шурша юбками, упала на колени, нежно погладила руку. Тереза накрыла ее пальцы своей ладонью. Королевская компаньонка с откровенной ненавистью поглядела на Глокту.

– Убирайтесь! Подите вон, калека, и никогда больше не возвращайтесь! Вы расстроили ее величество!

– У меня это хорошо получается, – пробормотал Глокта. – Поэтому меня все так ненавидят… – Он задержал взгляд на сомкнутых руках женщин. В этом что-то было…

«Защита, утешение, увещевание. Ласковое прикосновение подруги, доверенной наперсницы, почти сестры. Здесь что-то большее. Слишком теплое, нежное… Словно… А!»

– Вас не интересуют мужчины, ведь так?

Женщины одновременно взглянули на него, Шалере отдернула руку.

– Что вы имеете в виду? – визгливо, в панике вскрикнула Тереза.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

«И это сильно упрощает мою задачу».

Он повернулся к дверям.

– Эй, кто-нибудь!

Два громадных практика ввалились в королевский покой.

«И все моментально изменилось. Поразительно, как присутствие двух громил придает пикантность напряженному разговору. Игры нашего разума воистину непостижимы. Этому меня научили в императорских тюрьмах, а мой новый хозяин заставил меня закрепить пройденный материал».

– Вы не посмеете! – взвизгнула Тереза, в ужасе глядя на громил в масках. – Не смейте ко мне прикасаться!

– К счастью, мне кажется, этого и не потребуется. Но все возможно… – Он махнул рукой в сторону фрейлины. – Взять ее!

Два здоровенных практика в черном резво двинулись по толстому ковру. Один аккуратно убрал с пути резное кресло.

– Не смейте! – Королева вскочила, схватила Шалере за руку. – Нет!

– Да! – возразил Глокта.

Женщины попятились, поддерживая друг друга. Тереза закрыла графиню своим телом, оскалила зубы. Практики неумолимо приближались.

«Они так пекутся друг о друге, даже трогательно. Я бы даже посочувствовал, но сочувствия не осталось ни капли».

– Взять ее! Но с королевой аккуратнее. Чтобы и следа не осталось, я вас попрошу.

– Я вас на плаху отправлю! Мой отец… мой отец…

– Ваш отец возвращается в Талин, и вряд ли он пойдет на нас войной из-за вашей подруги детства. Вас купили, ваше величество. За вас уплачено сполна. Герцог Орсо не показался мне человеком, нарушающим условия сделки.

В дальнем конце комнаты двое мужчин и две женщины топтались словно в неуклюжем танце. Один из практиков выдернул графиню из рук королевы и насильно поставил на колени, потом заломил ей руки за спину и защелкнул на запястьях тяжелые кандалы. Тереза визжала, лягалась, царапалась и колотила второго практика, но с тем же успехом она могла биться о ствол дерева. Громила не сдвинулся с места, глаза под маской оставались невозмутимы.

Глокта поймал себя на том, что с трудом сдерживает ухмылку, глядя на эту безобразную сцену.

«Да, пусть я отвратительный калека, однако же, несмотря на постоянную боль, мне до сих пор доставляет удовольствие унижать красавиц. Правда, теперь я добиваюсь этого не льстивыми словами и уговорами, а угрозами и грубой силой. Но все равно… Это радует, как и прежде».

Один из практиков надел мешок на голову Шалере и поволок свою жертву к дверям. Ее крики перешли в сдавленные рыдания. Второй не двигался с места, удерживая королеву в углу, а после отошел к дверям. По пути он подхватил отставленное в сторону кресло и осторожно опустил его точно на прежнее место.

– Будь ты проклят, мерзкий калека! – завизжала Тереза, сжав кулаки.

Практики вывели графиню из королевских покоев и захлопнули дверь. Глокта и королева остались вдвоем.

– Ублюдок! Если ты посмеешь к ней пальцем прикоснуться…

– До этого дело вряд ли дойдет. Все средства для ее освобождения – в ваших руках.

– Что я должна делать? – спросила королева, с усилием сглотнув.

– Раздвигать ноги. – В роскошной обстановке королевских покоев вульгарные слова прозвучали зловеще. – И рожать детей. Графиня проведет в темнице семь суток. Никто ее не тронет. Если к концу недели выяснится, что вы не пожелали каждую ночь провести в королевской опочивальне, ублажая его величество, я познакомлю графиню со своими практиками. Бедняги, у них так мало развлечений. Пожалуй, каждому хватит и десяти минут, но в Допросном доме их так много, что вашей подруге детства придется работать днем и ночью.

По лицу Терезы пробежала судорога страха.

«Понятная реакция. Это низко даже по моим меркам».

– И если я сделаю, как вы говорите…

– То графиня окажется в полной безопасности. Когда вы забеременеете, вам ее вернут. И все будет как прежде. Итак, как только вы обеспечите двух мальчиков-наследников и двух девочек, которых можно будет выдать замуж, мы с вами сможем забыть друг о друге, а король найдет развлечения на стороне.

– Но ведь на это уйдут годы!

– Если вы хорошенько его оседлаете, то вполне можно уложиться в три или четыре года. И вы всем сильно упростите жизнь, если хотя бы попробуете притвориться, что все это вам доставляет удовольствие.

– Притвориться?

– Чем лучше будете притворяться, что вам нравится, тем быстрее все закончится. Любая портовая шлюха отрабатывает свои медяки, визжа в экстазе наслаждения. Неужто вы не сможете изобразить восторг ради короля Союза? Вы оскорбляете мои патриотические чувства. О! – закатив глаза, он издал издевательский стон. – А-а! Да! Еще! Быстрее! Не останавливайся!

Он презрительно скривил губы.

– Видите? Даже я на это способен, а с вашим опытом лжи, никаких затруднений возникнуть не должно.

Королева испуганно озиралась, словно ища выход.

«А выхода-то и нет. Благородный архилектор Глокта, защитник Союза, душа закрытого совета, образец рыцарской учтивости и галантности, демонстрирует свои непревзойденные способности в области политики и дипломатии».

Он почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри при виде сокрушительного отчаяния Терезы.

«Чувство вины? Или несварение желудка? Впрочем, неважно. Свой урок я усвоил. Жалость мне неведома».

Он шагнул вперед, подволакивая ногу.

– Ваше величество, надеюсь, вам понятны последствия неповиновения?

Она молча кивнула, утерла слезы и гордо вздернула подбородок.

– Я сделаю все, как вы сказали. Но умоляю вас, не троньте ее… пожалуйста…

«Пожалуйста, пожалуйста. Ваше преосвященство, примите мои поздравления».

– Я дал вам слово. С графиней будут обращаться наилучшим образом. – Он осторожно облизнул ноющие десны. – А вы таким же образом будете обращаться с супругом.

Джезаль сидел в темноте у камина, смотрел на огонь и раздумывал об упущенных возможностях. Мысли были горькие. Из всех возможных путей он выбрал этот и остался в одиночестве.

Скрипнула дверца, ведущая в опочивальню королевы. Он не запирал ее на засов, хотя не надеялся, что Тереза когда-нибудь захочет ей воспользоваться. Что он на этот раз натворил? Как нарушил этикет? Должно быть, его проступок столь ужасен, что ей не терпится ждать до утра.

Он вскочил, глупо нервничая.

Тереза стояла на пороге. Джезаль не сразу сообразил, что это она – в одной ночной сорочке, волосы распущены по плечам, взгляд опущен долу, лицо скрыто мглой. Босые ступни прошлепали по доскам пола, по толстым коврам. Она подошла к камину. Блики пламени делали ее лицо совсем юным. Тереза выглядела слабой, одинокой и растерянной. Джезаль ошеломленно смотрел на нее. Сквозь тонкую ткань сорочки просвечивали контуры тела. Изумление сменилось желанием.

– Тереза… – Он запнулся, подыскивая слова. «Дорогая» звучало банально. «Любимая» – фальшиво. «Мой худший враг» – правдиво, но вряд ли подходило к сложившейся ситуации. – Чем я могу…

Она, как обычно, резко оборвала его, однако вместо привычной отповеди он услышал совсем другое.

– Прости меня… за то, что я так плохо с тобой обошлась. Прости за все, что я наговорила… Ты, наверное, думал, что я…

В ее глазах блеснули слезы. Настоящие слезы. Прежде Джезаль ни за что бы не поверил, что она способна плакать. Он подошел к ней, протянул руку, не зная, что делать дальше. Он не мог поверить, что Тереза пришла с извинениями – с самой настоящей, искренней попыткой примирения.

– Да, да, конечно… – сбивчиво начал он. – Тебе хотелось совсем другого мужа. Прости меня. Я, как и ты, заключен в этот дворец, как в тюрьму. Быть может, мы как-нибудь привыкнем друг к другу, а со временем научимся уважать… У нас ведь больше никого нет… Прошу тебя, скажи, что я должен сделать…

– Ш-ш-ш!

Она приложила палец к его губам, заглянула в глаза. Огонь камина освещал половину ее лица оранжевым сиянием, а половина скрывалась в черной тени. Тереза запустила пальцы в шевелюру Джезаля, притянула его к себе и нежно поцеловала, неловко прижав губы к его губам. Он обхватил ее шею, погладил за ухом, провел пальцем по нежной щеке. Их рты двигались словно машинально. Поцелуй сопровождался тихим, напряженным сопением, негромким причмокиванием и хлюпаньем слюны. Не самый страстный поцелуй на свете, но Джезаль и такого не ожидал. Он осторожно просунул язык в рот Терезе и ощутил приятное напряжение в паху.

Свободной рукой он погладил ее по спине, ощутил бугорки позвонков, провел по округлой ягодице, просунул пальцы между бедер. Подол ее сорочки обмотался вокруг запястья Джезаля. Тереза вздрогнула, отшатнулась и закусила губу. Кажется, от отвращения. Он быстро отдернул руку. Оба отступили друг от друга и смущенно потупили взоры.

– Прости… – шепнул Джезаль, проклиная свою торопливость. – Я…

– Нет, это ты меня прости… Я… У меня не было мужчин…

Джезаль недоуменно заморгал и тихонько вздохнул, едва не рассмеявшись от облегчения. Все встало на свои места. Тереза всегда держала себя так уверенно, с апломбом… Ему и в голову не пришло, что она девственница. Она дрожала от страха. Боялась его разочаровать. Его охватило сочувствие…

– Не волнуйся, – шепнул Джезаль и нежно обнял ее. Она испуганно напряглась, и он ласково пригладил ей волосы. – Я подожду… если ты не хочешь, мы можем…

– Нет, – решительно заявила она, глядя ему в глаза. – Ждать мы не будем.

Она сняла сорочку, бросила ее на пол. Подошла к Джезалю, взяла его за руку, вложила себе между бедер.

– А-а! – застонала она. Ее губы коснулись его щеки, жаркое дыхание обдавало ухо. – Да! Не останавливайся… Еще…

Она повела его к постели.

– Еще вопросы есть? – Глокта оглядел сидящих за столом старцев, но все молчали.

«Ждут, что я скажу».

Короля снова не было, поэтому Глокта мог заставить всех ждать сколько угодно.

«Пусть знают, кто здесь главный. Почему бы и нет? Власть дана не для того, чтобы любезничать».

– В таком случае, заседание закрытого совета окончено.

Все торопливо встали и потянулись к выходу – Торлихорм, Халлек, Крой и остальные. Глокта неуклюже поднялся со стула. В ноге все еще отдавались отголоски утренних судорог. Лорд-камергер задержался в зале.

«Как-то он недовольно выглядит».

Хофф дождался, пока за последним вельможей закрылась дверь.

– Представьте себе мое изумление, – отрывисто проговорил он, – когда я услышал о вашей недавней женитьбе.

– Краткая, скромная церемония, – пояснил Глокта, демонстрируя лорду-камергеру дыру от выбитых передних зубов. – Видите ли, юная любовь ждать не желает, и все такое. Приношу искренние извинения, если вас обидело отсутствие приглашения на свадьбу.

– Приглашение? – угрюмо процедил Хофф. – Нет! Мы с вами обсуждали не это!

– Обсуждали? По-моему, мы друг друга не так поняли. Наш общий друг… – Глокта многозначительно поглядел на пустующий тринадцатый стул в дальнем конце стола, – передал мне свои полномочия. Мне. И никому другому. Он считает, что мнение закрытого совета должен выражать единственный голос. И голос этот с недавних пор очень похож на мой собственный.

Румяные щеки Хоффа побледнели.

– Разумеется, но…

– Вам наверняка известно, что я пережил два года пыток. Провел два года в аду, а теперь стою перед вами. Точнее, горблюсь перед вами, скрученный, как жгут. Увечный, искалеченный, изуродованный – жуткая пародия на человека. Признаюсь честно, часто меня не слушается нога. И глаза не слушаются. И лицо. – Он фыркнул. – Если это можно назвать лицом. А кишечник вообще отказывается подчиняться. По утрам я просыпаюсь весь в говне. Боль не отпускает ни на миг, непрерывно напоминая о том, что я утратил. – Его левый глаз задергался.

«Пусть себе дергается».

– Надеюсь, вы понимаете, – продолжил Глокта, – что, несмотря на отчаянное стремление сохранить хорошее расположение духа и добросердечный нрав, мне не удается удержаться от ненависти – к миру, к окружающим и даже к самому себе. К сожалению, исправить положение не представляется возможным.

Лорд-камергер неуверенно облизнул губы.

– Я вам искренне сочувствую, но не понимаю, какое отношение это имеет к делу.

Глокта приблизился к Хоффу, не обращая внимания на очередную судорогу в ноге, и оттеснил его к столу.

– Ваше сочувствие значит для меня меньше, чем ничего. И к делу это имеет самое непосредственное отношение. Вы знаете, кто я такой, что я испытал, и что до сих пор испытываю ежесекундно. Как, по-вашему, существует ли нечто такое, что может меня испугать? Для меня не осталось ничего невозможного. Самые невыносимые страдания окружающих представляются мне… мелким раздражением. – Глокта склонился к лорду-камергеру, оскалил остатки зубов. По лицу пробегали судороги, глаз слезился. – И, зная все это… как, по-вашему, разумно ли вам, в вашей ситуации… угрожать. Угрожать моей жене? Угрожать моему будущему ребенку?

– Что вы, какие угрозы?! Я никогда бы не…

– Это совершенно недопустимо! Недопустимо. Малейший намек на возможную опасность, грозящую моим близким, вызовет непредсказуемую реакцию с моей стороны… Вы даже не представляете, как я могу быть бесчеловечен. – Он придвинулся еще ближе к Хоффу, обдавая брызгами слюны дрожащие щеки лорда-камергера. – Я не могу допустить никаких дальнейших обсуждений по этому поводу. Никаких слухов или намеков на его существование. В противном случае, лорд Хофф, на вашем месте за столом закрытого совета окажется безглазый и безъязыкий выхолощенный кусок мяса с обрубками пальцев. – Отступив на шаг, Глокта одарил Хоффа своей самой жуткой улыбкой. – Кто же тогда, досточтимый лорд-камергер, выпьет ваше вино?

В Адуе стоял восхитительный осенний день. Солнце сияло сквозь ветви благоухающих фруктовых деревьев, отбрасывающих пятнистую тень на траву. То и дело налетал ласковый ветерок, раздувая малиновую мантию короля, величественно вышагивавшего вокруг лужайки, и белоснежный плащ архилектора, опиравшегося на трость, и хромавшего сзади на почтительном расстоянии. На деревьях щебетали птицы, а под начищенными сапогами его величества был слышен скрип гравия, отражавшийся тихим благозвучным эхом между белых зданий дворца.

Из-за стен, услаждая слух Джезаля, доносились звуки восстановительных работ: звон кирок, стук топоров, шорох расчищаемой земли, гулкие удары падающих камней, крики плотников и каменотесов.

– Конечно, потребуется время.

– Конечно, ваше величество.

– Наверное, годы. Однако завалы уже почти расчищены, строительство и ремонтные работы идут полным ходом. Агрионт будет восстановлен в его прежней, величавой красе. Это для меня первоочередная задача.

Глокта почтительно склонил голову.

– Значит, и для меня, ваше величество. Для вашего закрытого совета, – пробормотал он. – Могу я спросить, как здоровье ее величества?

Джезаль закусил губу. Ему не хотелось обсуждать свою личную жизнь ни с кем, а тем более – с Глоктой, но приходилось признать, что вмешательство калеки привело к весьма неожиданному и удовлетворительному повороту событий.

– Все так изменилось… – Джезаль покачал головой. – Моя жена оказалась неутомимой… я бы даже сказал, ненасытной женщиной.

– Я польщен, ваше величество, что мои скромные усилия привели к желаемым результатам.

– Да, да, и еще как! Вот только… – Джезаль замялся, подыскивая нужные слова. – Королеву что-то печалит. Иногда, по ночам, она плачет. Стоит у окна и тихо рыдает.

– Плачет? Ваше величество, быть может, она тоскует по дому? Смею предположить, что за ее напускной резкостью скрывается тонкая, ранимая душа.

– О, да! Душа у нее… нежная, – Джезаль задумался. – Знаете, наверное, вы правы. Она тоскует по дому. – Внезапно его осенило. – Пожалуй, дворцовый сад можно превратить в некое подобие Талина. Изменим русло ручья, проложим каналы и все такое…

Глокта скривил губы в беззубой улыбке.

– Великолепная мысль. Я поговорю с королевским садовником. И может быть, мне стоит еще раз навестить королеву, побеседовать с ней, постараться утешить.

– Благодарю вас. А как ваша жена? – бросил Джезаль через плечо, желая сменить тему, и с ужасом сообразил, что это не самый лучший предмет для обсуждения.

Архилектор невозмутимо улыбнулся.

– Прекрасно, ваше величество. Не представляю, как я прежде без нее обходился.

В неловком молчании они пошли дальше.

Джезаль откашлялся.

– Знаете, Глокта, я тут все думаю о моем плане. Помните, налог для банков? На эти деньги можно построить больницу в порту. Для простого народа. Для бедняков. Они ведь нам помогли – поддержали нашу власть, столько выстрадали ради наших общих целей. По-моему, правительство должно заботиться о людях. О бедных, об убогих, об угнетенных. Ведь, если вдуматься, король не богаче своих бедняков. Как вы полагаете? Не попросить ли верховного судью набросать для нас эдикт? Начнем с малого – к примеру, бесплатное жилье для неимущих. Можно еще…

– Ваше величество, я обсудил это с нашим общим другом.

Джезаль умолк и похолодел.

– Правда?

– К сожалению, это моя обязанность, – подобострастно произнес калека, не отрывая взгляда от Джезаля. – Наш друг не проникся этим предложением.

– Кто правит Союзом, он или я? – вскинулся король.

Оба собеседника прекрасно знали ответ на этот вопрос.

– Вы – король, ваше величество.

– Вот именно.

– И все-таки не хочется расстраивать нашего общего друга. – Глокта шагнул, подволакивая ногу. Левый глаз отвратительно задергался. – Никто из нас, уверен, не хочет давать ему повод для возвращения в Адую.

Колени Джезаля задрожали. Отголосок жуткой, невыносимой боли пронзил живот.

– Нет, нет, конечно, – прохрипел он.

– Надеюсь, со временем мы сумеем отыскать средства для небольшого проекта… – прошептал Глокта. – Нашему общему другу неизвестны все мелочи, а то, чего он не знает, вреда не принесет. Уверен, что мы с вами… не привлекая внимания… сможем кое-что сделать. Только не сейчас.

– Да-да, вы правы, Глокта. Вам в чутье не откажешь. Ни в коем случае нельзя давать ни малейшего повода для раздражения. Прошу вас, заверьте нашего общего друга, что мы ценим его мнение и во всем следуем его советам. На нас можно положиться. Вы ему так и скажете, правда?

– Разумеется, ваше величество. Это его очень обрадует.

– Хорошо, – выдохнул Джезаль.

Похолодало. Король поежился, завернулся в мантию и отправился назад, во дворец. Прекрасный день не оправдал ожиданий.