Вопрос времени
«Архилектору Сульту, главе инквизиции его величества.
Ваше преосвященство! Уже шесть недель мы отбиваем атаки гурков. Каждое утро, превозмогая наш убийственный обстрел, они пытаются завалить ров землей и камнями, и каждую ночь мы спускаем людей со стен, чтобы заново его откопать. Несмотря на все наши усилия, им все же удалось засыпать канал в двух местах. Теперь ежедневно неприятельские солдаты пытаются приставить к нашим стенам осадные лестницы, иногда им удается даже взобраться наверх, но лишь для того, чтобы встретить жестокий отпор.
Тем временем обстрел из катапульт продолжается, и несколько участков стены уже опасно ослаблены. Их укрепили, но не исключено, что в скором времени гуркам удастся проделать значительную брешь. С внутренней стороны возведены баррикады, чтобы сдержать врагов, если они прорвутся в Нижний город. Наши укрепления держатся на пределе возможностей, но уверяю вас, ни один человек не думает о капитуляции. Мы будем сражаться.
Как всегда, ваше преосвященство, служу и повинуюсь.
Занд дан Глокта,
наставник Дагоски».
Глокта задержал дыхание и облизнул беззубые десны, наблюдая в подзорную трубу, как облака пыли оседают на крыши трущоб. Последние удары и грохот падающих камней затихли, и над Дагоской на миг установилась необычайная тишина.
«Мир затаил дыхание».
Потом отдаленный визгливый вопль достиг его балкона, выступавшего из стены Цитадели высоко над городом. Этот визг он помнил – он слышал его на полях сражений.
«И едва ли эти воспоминания можно назвать счастливыми. Боевой клич гурков. Враг приближается».
Он знал, что сейчас они бегут через ничейную землю к стенам, как уже много раз за последние недели.
«Но на этот раз у них есть брешь».
Он наблюдал, как крошечные фигурки солдат движутся на окутанных пылью стенах и башнях по обе стороны от пробоины. Потом перевел подзорную трубу ниже, обозревая широкий полукруг баррикад и тройной ряд людей, присевших на корточки позади, в ожидании, пока придут гурки. Глокта сдвинул брови и подвигал онемевшей левой ступней внутри сапога.
«Да уж, жалкая защита. Но это все, что у нас есть».
Гуркские солдаты уже хлынули сквозь зияющую брешь, словно черные муравьи, лезущие из дыры в земле. Теснились люди, сверкала сталь, колыхались знамена; людской поток возникал из клубов бурой пыли и скатывался вниз по огромной куче обрушенного камня прямо под яростный ливень арбалетных стрел.
«Первые, кто прорвался сквозь брешь. Незавидная участь».
Передние ряды были скошены мгновенно, едва появились на виду. Крошечные фигурки падали и скатывались вниз по груде щебня позади стены. Многие полегли сразу, но появлялись все новые и новые. Они ступали по телам своих товарищей и стремились вперед через груды осколков и разбитых бревен – в город.
Но вот новый клич взлетел над толпой, и Глокта увидел, как защитники города ринулись в атаку из-за своих баррикад. Солдаты Союза, наемники, дагосканцы – все вместе бросились к бреши. На этом расстоянии казалось, что они движутся с абсурдной медлительностью.
«Струйка масла и струйка воды, ползущие навстречу друг другу».
Они встретились, и стало невозможно различить, где чья сторона. Единая текучая масса, пронизанная бликами металла, приливающая, как море; пара ярких знамен вяло моталась вверху.
Крики и вопли повисли над городом, разносимые эхом, колеблемые морским ветром. Далекий прибой боли и ярости, грохот и гомон битвы. Это звучало как далекая гроза, смутно и неясно, а иногда отдельный выкрик или слово достигали уха Глокты с поразительной отчетливостью. Он вспомнил толпу зрителей на турнире.
«Только теперь клинки не притуплены. Сражение идет со всей смертельной серьезностью. Сколько людей уже погибло, хотел бы я знать?»
Он повернулся к генералу Виссбруку, потевшему в своем безупречном мундире:
– А вы когда-нибудь сражались в подобном бою, генерал? Честная схватка, лицом к лицу – врукопашную, как говорится?
Виссбрук ни на миг не оторвался от своей подзорной трубы. Он, прищурившись, наблюдал за сражением.
– Нет, не доводилось.
– Я бы вам не советовал. Мне однажды довелось, и я не стремлюсь повторить тот опыт. – Глокта повернул рукоять трости в потной ладони. «Сейчас у меня немного шансов, разумеется». – Я много сражался верхом, нападал на небольшие отряды пехоты, разбивал их и преследовал. Благородное занятие – убивать людей на бегу. Меня всячески за это хвалили. Вскоре я обнаружил, что рукопашная схватка – совсем другое дело. Давка такая, что трудно дышать, а тем более совершать что-то героическое. Героями становятся те, кому повезло это пережить. – Он невесело усмехнулся. – Помню, меня как-то прижало к гуркскому офицеру. Мы притиснулись друг к другу, как любовники, и ни один из нас не мог ничего сделать, только рычать от ярости… Острия копий пронзают наугад того, кто попадется. В давке люди насаживают на клинки своих же товарищей, топчут их ногами. По трагической случайности погибает больше народу, чем по умыслу врага.
«Да и все это – одна большая трагическая случайность».
– Да, это действительно ужасно, – пробормотал Виссбрук, – но неизбежно.
– Вы правы, вы правы.
Глокта видел гуркский штандарт: он раскачивался над бурлящей толпой, хлопая изорванным и грязным шелковым полотнищем. В толпу гурков падали камни, сброшенные с разрушенной стены. Люди беспомощно напирали друг на друга, плечо к плечу, не в состоянии сдвинуться с места. Сверху на них опрокинули огромный чан с кипящей водой. Ряды гурков сбились сразу после того, как прошли через брешь, а теперь эта бесформенная масса начала колебаться. Защитники наседали на них со всех сторон, не давая пощады, кололи пиками и толкали щитами, рубили мечами и секирами, топтали сапогами упавших.
– Мы их оттесняем! – раздался голос Виссбрука.
– Да, – пробормотал Глокта, глядя в подзорную трубу на отчаянную схватку. – Да, похоже на то.
«И моя радость беспредельна».
Группа атакующих была окружена, гурки падали один за другим. Спотыкаясь, они пятились назад, вверх по куче битого камня к бреши. Тех, кого не убили, понемногу оттеснили и вышвырнули наружу, на ничейную землю за стеной; арбалеты на стенах палили по массе бегущих людей, сея панику и смерть. Отдаленные ликующие крики защитников донеслись до Цитадели.
«Еще одна атака отбита. Десятки гурков убиты, но всегда найдутся новые. Если они прорвутся за баррикады и войдут в Нижний город, с нами покончено. Они могут повторять атаки так часто, как им того хочется. Нам же стоит поддаться лишь раз, и игре конец».
– Ну что ж, похоже, победа за нами. Эта, во всяком случае. – Глокта дохромал до угла балкона и взглянул в подзорную трубу на юг, на залив и Южное море за ним. Там не было ничего, кроме спокойной поблескивающей воды до самого горизонта. – И по-прежнему никаких признаков гуркских кораблей.
Виссбрук прокашлялся.
– С моим глубочайшим уважением…
«То есть без всякого уважения, как я понимаю».
– …гурки никогда не имели флота. Почему вы предполагаете, что сейчас у них могут появиться корабли?
«Потому что черный старик-волшебник явился у меня в комнате посреди ночи и сказал, что нам следует их ожидать».
– Если мы не видим какую-то вещь, это еще не значит, что ее не существует. Император и без того поджаривает нас на медленном огне. Возможно, он держит флот про запас. Выжидает подходящего времени, не желая показывать всю свою мощь без необходимости.
– Будь у него корабли, он мог бы устроить блокаду, уморить нас голодом, обойти наши укрепления! Ему бы не потребовалось губить столько солдат…
– Чего у императора Гуркхула в изобилии, генерал, так это солдат. Они уже проделали хорошую брешь… – Глокта провел подзорной трубой вдоль стен, пока не дошел до второго слабого места. Ему были видны огромные трещины в каменной кладке с внутренней стороны. Стену подпирали толстые бревна и горы щебня, но она с каждым днем неумолимо кренилась внутрь. – Вскоре у них появится еще одна. Они засыпали ров в четырех местах. А мы теряем людей, наш боевой дух слабеет. Им не нужны корабли.
– Но корабли есть у нас.
Глокта с удивлением обнаружил, что генерал подступил к нему вплотную и говорит тихо и настойчиво, заглядывая ему прямо в глаза.
«Словно признается в любви. Или в измене. Ну, какой же из двух вариантов?»
– У нас еще есть время, – бормотал Виссбрук, нервно поводя глазами в сторону двери и обратно. – Мы контролируем залив. До тех пор, пока мы удерживаем Нижний город, пристани в наших руках. Мы можем вывести союзные силы. По крайней мере, гражданских. В Цитадели еще остались несколько офицерских жен и детей, горстка купцов и ремесленников, которые поселились в Верхнем городе и не хотят уходить. Это можно сделать быстро.
Глокта нахмурился.
«Возможно, он прав, но приказ архилектора предписывает иное. Гражданские могут улаживать свои дела сами, если хотят, но войска Союза не двинутся никуда. Разве что на погребальный костер».
Виссбрук, однако, принял его молчание за знак согласия.
– Вам стоит только отдать распоряжение, и все можно сделать сегодня же вечером. Мы вывезем людей еще до…
– И что станется со всеми нами, генерал, когда мы ступим на землю Союза? Трогательная встреча с нашими хозяевами в Агрионте? Кому-то из нас очень скоро придется плакать, я уверен! Или вы предполагаете захватить корабли и уплыть в далекий Сулджук, чтобы прожить там долгую жизнь в покое и достатке? – Глокта медленно покачал головой. – Красивая фантазия, но не более того. Нам приказано удержать город. Никакой капитуляции. Никакого отступления. Никакого отплытия домой.
– Никакого отплытия домой, – кисло повторил Виссбрук, – а тем временем гурки подступают все ближе, наши потери множатся, и даже последнему городскому нищему ясно, что мы не сможем долго удерживать стены. Мои люди вот-вот взбунтуются, а на наемников надежды еще меньше. И что мне им сказать? Что в приказе закрытого совета отступление не предусмотрено?
– Скажите им, что подкрепление прибудет со дня на день.
– Я говорю им это неделями!
– В таком случае еще несколько дней ничего не изменят.
Виссбрук моргнул.
– А могу я спросить, когда прибудет подкрепление?
– Со дня, – Глокта прищурился глаза, – на день. До тех пор мы будем удерживать стены.
– Но зачем? – Голос Виссбрука стал тонким, как у девчонки. – С какой стати? Эта задача невыполнима! Пустая трата сил! Зачем, черт подери?
«Зачем? Вечно этот вопрос. Я сам уже устал задавать его».
– Если вы считаете, что мне известны мысли архилектора, то вы еще больший идиот, чем я полагал. – Глокта пососал десны, размышляя. – Впрочем, в одном вы правы. Городские стены могут пасть в любой момент. Мы должны подготовиться к отходу в Верхний город.
– Но… если мы уйдем из Нижнего города, мы оставим причалы! Город лишится подвоза продовольствия! И пополнение не попадет к нам, если оно прибудет! А как же ваша блестящая речь, помните, наставник? Насчет того, что стена Верхнего города слишком длинна и ненадежна? Если внешние стены падут, город обречен, говорили вы! Мы должны защищаться на этом самом месте или сразу сдаться, так вы сказали! Если причалы будут в руках гурков… у нас не останется никаких путей к бегству!
«Мой дорогой, мой милый пухленький генерал, неужели ты не видишь? Бегство никогда и не рассматривалось как возможный вариант».
Глокта широко улыбнулся, показывая Виссбруку пустые ямы между зубами.
– Если один план провалился, нужно попробовать другой. Положение у нас, как вы справедливо отметили, отчаянное. Поверьте, я бы и сам предпочел, чтобы император отказался от своих планов и отправился домой, но мне кажется, на это едва ли стоит рассчитывать. Скажите Коске и Кадии, пусть выведут всех штатских из Нижнего города сегодня же ночью. Возможно, нам придется отступать молниеносно.
«По крайней мере, мне не придется далеко хромать до передовой».
– В Верхнем городе не разместить столько людей! Они останутся на улицах!
«Но не в могилах».
– Они будут спать на площадях! «Это лучше, чем под землей».
– Их же тысячи!
– В таком случае, чем скорее вы начнете, тем лучше.
Глокта шагнул в дверной проем и едва не отшатнулся обратно. Жара внутри была почти невыносимой, запах пота и горелой плоти неприятно щекотал гортань.
Он вытер слезящиеся глаза тыльной стороной дрожащей руки и прищурился в темноте. В полумраке вырисовывались фигуры трех практиков. Они собрались кружком: закрытые масками лица освещены снизу злым оранжевым сиянием жаровни, яркие блики на выступающих костях, резкие черные провалы теней.
«Демоны в аду».
Рубашка Витари насквозь пропиталась потом и прилипла к плечам, лицо прорезали гневные морщины. Секутор разделся до пояса, сквозь маску приглушенно слышалось сиплое дыхание, волосы склеились от пота. Иней был весь мокрый, как из-под дождя: крупные капли скатывались по бледной коже, на скулах бугрились тугие желваки. И только Шикель не выказывала никаких признаков неудобства. На ее лице сияла экстатическая улыбка, когда Витари прижигала ей грудь раскаленным железом.
«Можно подумать, это счастливейшие минуты ее жизни».
Глокта сглотнул, вспомнив, как ему самому показали раскаленный прут. Как он выл, рыдал, молил о пощаде. Что он почувствовал, когда металл коснулся его кожи?
«Так обжигающе горячо, что кажется ледяным».
Он помнил свои бессмысленные крики. Вонь собственной горящей плоти. До сих пор ощущал этот запах.
«Сначала ты страдаешь сам, потом причиняешь страдания другим, затем другие мучают людей по твоему приказу. Так устроена жизнь».
Он пожал ноющими плечами и вошел в комнату.
– Есть успехи? – спросил он.
Секутор выпрямился, кряхтя и выгибая спину, вытер лоб, стряхнул пот на осклизлый пол.
– Не знаю, как насчет нее, а я почти готов сломаться.
– Все бесполезно! – рявкнула Витари, швыряя почерневший прут обратно в жаровню, так что вверх взметнулся фонтан искр. – Мы пробовали ножи, молотки, воду, огонь. Она молчит как рыба! Эта гребаная сука словно каменная!
– Ну, она мягче, чем камень, – прошелестел Секутор, – но не чета нам.
Он взял со стола нож, блеснув в полумраке оранжевым лезвием, наклонился вперед и сделал длинный разрез на тонком предплечье Шикель. Она даже не вздрогнула. Рана раскрылась, поблескивая кроваво-красным. Секутор сунул в нее указательный палец и повертел. Шикель ничем не давала понять, что ей больно. Секутор вытащил палец и потер его кончиком большого.
– Даже крови нет. Все равно, что резать труп недельной давности.
Глокта почувствовал, что у него подергивается нога, поморщился и опустился на ближайший стул.
– Несомненно, это не совсем нормально.
– Мяхко фкавано, – пробубнил Иней.
– Но она уже не исцеляется так, как раньше, – заметил Глокта.
Ни один из разрезов на коже Шикель не закрылся.
«Все вывернуто наружу, сухое и мертвое, как мясо в лавке мясника».
Ожоги тоже не сходили.
«Обугленные черные полосы поперек кожи, словно мясо сняли с решетки».
– Просто сидит и смотрит, – сказал Секутор, – и ни слова.
Глокта нахмурился.
«Неужели ради этого я в свое время вступил в инквизицию? Пытать девчонок. – Он вытер пот, скопившийся под покрасневшими глазами. – С другой стороны, она и гораздо больше, и гораздо меньше, чем просто девчонка».
Он вспомнил, как руки Шикель тянулись к нему, а трое практиков изо всех сил пытались оттащить ее назад.
«Гораздо больше и гораздо меньше, чем просто человек. Мы больше не должны ошибаться, как ошиблись с первым из магов».
– Надо мыслить широко, – пробормотал он.
– А знаешь, что мой отец сказал бы на это? – раздался голос хриплый, глубокий и скрежещущий, как у старика. Было нечто странное и неправильное в том, что он доносился от этого молодого гладкого лица.
Глокта почувствовал, как его глаз задергался, под одеждой пробежала струйка пота.
– Твой отец?
Шикель улыбнулась ему, блестя глазами в темноте. Казалось, разрезы на ее теле тоже улыбались.
– Мой отец. Пророк. Великий Кхалюль. Он сказал бы, что широко мыслящий ум – как широко раскрытая рана. Уязвим для любой отравы. Подвержен загниванию. Способен принести своему владельцу лишь боль.
– Ты все-таки будешь говорить?
– Я так решила.
– Почему?
– Почему бы и нет? Теперь ты знаешь, что это мое желание, а не твое. Задавай вопросы, калека. Ты должен использовать свой шанс чему-то научиться. Видит Бог, это тебе не помешает. Человек, заблудившийся в пустыне…
– Я знаю продолжение.
Глокта помедлил.
«Столько вопросов, но что можно спросить у такого существа?»
– Ты едок?
– Мы называем себя по-другому, но это так. – Она слегка наклонила голову, не отрывая от него взгляда. – Жрецы сначала заставили меня съесть мою мать. Сразу же, как только меня нашли. Если бы я не подчинилась, я бы умерла, а жажда жить была такой огромной… тогда. Потом я плакала, но все это давно прошло; сейчас у меня не осталось слез. Конечно же, я отвратительна самой себе. Иногда мне нужно убивать, иногда я хочу умереть. Я заслужила смерть. В этом я не сомневаюсь. Это единственное, в чем я уверена.
«Мне следовало бы догадаться, что не стоит ждать прямых ответов. Еще немного, и я почувствую ностальгию по торговцам шелком. Их преступления, по крайней мере, были мне понятны. Тем не менее непонятные ответы все же лучше, чем совсем никаких».
– Почему ты ешь плоть?
– Потому же, почему птица ест червяка, а паук муху. Потому что так пожелал Кхалюль, а мы все – дети пророка. Иувина предали, и Кхалюль поклялся отомстить, но он был один против многих. Поэтому он принес свою великую жертву и нарушил Второй закон, и праведные присоединились к нему. По прошествии лет их становилось все больше и больше. Кто-то присоединялся к нему добровольно, кого-то заставляли, но еще никто не отказывался. Братьев и сестер у меня множество, и каждый из нас должен принести себя в жертву.
Глокта жестом показал на жаровню.
– Ты не чувствуешь боли?
– Нет. Только глубочайшее раскаяние.
– Странно… У меня все наоборот.
– Полагаю, из нас двоих тебе повезло больше.
Он фыркнул.
– Легко говорить, пока можешь помочиться без того, чтобы кричать от боли.
– Сейчас я почти не помню, на что похожа боль. Все это было очень давно. У каждого из нас разные дары: сила, скорость, выносливость за пределами человеческих возможностей. Некоторые могут менять обличье, или обманывать глаз, или даже использовать искусство, которому Иувин обучал своих учеников. Дары разные, но проклятие для всех одно.
Она воззрилась на Глокту, склонив голову набок.
«Позволь, я угадаю…»
– Вы не можете не есть плоть.
– Никогда. И именно поэтому гуркам нужно все больше рабов. Пророку невозможно противостоять. Я знаю это. Великий отец Кхалюль! – Она почтительно возвела глаза к потолку. – Верховный жрец Саркантского храма. Святейший из всех, чья нога ступала по земле. Усмиритель гордых, искореняющий неправду, провозглашающий истину. Свет исходит от него, словно от звезд. Он говорит голосом Бога. Он…
– Да-да, не сомневаюсь, он и гадит исключительно золотыми какашками. И ты веришь во всю эту чепуху?
– Какое имеет значение, во что я верю? Выбираю не я. Когда господин поручает тебе дело, ты прилагаешь все усилия, чтобы выполнить его. Даже если это черное дело.
«Да, это я понимаю».
– Некоторые из нас годятся только для черных дел. Надо лишь выбрать себе господина.
Шикель, сидевшая по ту сторону стола, разразилась сухим, каркающим смехом.
– Воистину немногим дано выбирать! Мы делаем то, что нам говорят. Мы живем и умираем вместе с теми, кто был рожден рядом с нами, кто выглядит так же как мы, кто говорит те же слова, что и мы. В конечном итоге мы знаем о причинах всего этого не больше, чем пыль, в которую мы возвратимся. – Ее голова поникла набок, и разрез на плече широко раскрылся, как разинутый рот. – Ты думаешь, мне нравится то, во что я превратилась? Ты думаешь, я не мечтаю снова стать такой, как другие люди? Но когда изменение произошло, возврата нет. Ты понимаешь?
«О да. Немногие поняли бы лучше».
– Зачем тебя послали сюда?
– Работа праведных не кончается. Я пришла увидеть как Дагоска вливается в общее стадо. Увидеть, что ее люди поклоняются Богу так, как учит пророк. Увидеть, что мои братья и сестры накормлены.
– Но тебе это не удалось.
– За мной придут другие. Пророка невозможно остановить. Вы обречены.
«Это я уже знаю. Ладно, попробуем другой подход».
– Что ты знаешь… о Байязе?
– А-а, Байяз… Он был братом пророка. Он был в начале всего этого, и он будет в конце. – Ее голос понизился до шепота. – Лжец и предатель. Он убил своего учителя. Он погубил Иувина.
Глокта нахмурился.
– Мне рассказывали эту историю по-другому.
– Любую историю каждый рассказывает по-своему, калека. Разве ты еще не понял этого? – Она искривила губы. – Ты не имеешь понятия о войне, в которую вовлечен, об оружии и потерях, о ежедневных победах и поражениях. Ты не подозреваешь, кто с кем сражается, каковы причины, каковы мотивы. Поле боя повсюду. Мне жаль тебя. Ты – собака, что пытается понять спор философов, но не слышит ничего, кроме гавканья. Праведные идут. Кхалюль очистит землю от лжи и построит новый порядок. Иувин будет отмщен. Так предсказано. Так предопределено. Так обещано.
– Сомневаюсь, что ты увидишь это.
Она ухмыльнулась.
– Сомневаюсь, что и ты увидишь это. Мой отец предпочел бы взять город без борьбы, но если придется сражаться, он пойдет на это и будет биться без пощады. Божий гнев будет стоять за его плечами. Это лишь первый шаг на его пути. На пути, который он избрал для всех нас.
– Какой же шаг будет следующим?
– Ты думаешь, мои хозяева посвящают меня в свои планы? А твои хозяева делятся с тобой? Я червь. Я ничто. И все же я больше, чем ты.
– Какой шаг будет следующим? – прошипел Глокта.
Молчание.
– Отвечай! – зашипела Витари.
Иней вытащил из жаровни железный прут с сияющим оранжевым кончиком и ткнул им в голое плечо Шикель. Вонючий пар со свистом устремился вверх, заскворчал жир, но девочка молчала. Ее ленивые глаза безразлично глядели на то, как горит ее собственная плоть.
«Ответов не будет. Только новые вопросы. Как всегда, одни вопросы».
– С меня достаточно, – буркнул Глокта, схватил трость и с трудом поднялся, извиваясь всем телом в мучительном и тщетном усилии отлепить рубашку от спины.
Витари махнула рукой в сторону Шикель, чьи поблескивающие глаза по-прежнему смотрели на Глокту из-под тяжелых век, а губы все еще кривила слабая улыбка.
– Что с ней делать?
«Ненужный агент равнодушного хозяина, засланный против воли в далекое незнакомое место, чтобы сражаться и убивать, с целью, которую он почти не понимает. Знакомо?»
Глокта поморщился и повернулся больной спиной к полной зловонного дыма комнате.
– Сожгите, – проговорил он.
Был зябкий вечер. Глокта стоял на балконе, хмуро глядя вниз, в сторону Нижнего города.
Здесь, на вершине утеса, было ветрено, холодный ветер с темного моря хлестал по лицу, по пальцам на сухом парапете, хлопал по ногам полами плаща.
«Ничего более похожего на зиму мы не дождемся в этой проклятой печи».
Пламя факелов возле двери металось и мигало за железными решеткам и – два огонька в сгущавшейся тьме. Там, снаружи, огней было больше, гораздо больше. Горели лампы на мачтах союзных кораблей в гавани, их отражения сверкали и дробились в воде. Сияли окна темных дворцов под Цитаделью, был виден свет на верхушках высоких шпилей Великого храма. Внизу, в трущобах, пылали тысячи факелов. Реки крошечных точечек света выливались из зданий на дороги и текли к воротам Верхнего города.
«Беженцы покидают свои дома, какими бы они ни были. Стремятся к безопасности, какой бы она ни была. Долго ли мы сможем обеспечивать эту безопасность, когда падет городская стена?»
Но он и так знал ответ.
«Недолго».
– Наставник!
– О, мастер Коска. Очень рад, что вы решили ко мне присоединиться.
– Еще бы! Нет ничего лучше прогулки на вечернем воздухе после хорошего сражения.
Наемник подошел ближе. Даже в вечернем сумраке Глокта видел произошедшую в нем перемену. Походка Коски стала уверенной и упругой, в глазах появился блеск, волосы были аккуратно расчесаны, усы навощены.
«Он будто внезапно подрос на пару дюймов и помолодел лет на десять».
Коска прошествовал к парапету, прикрыл глаза и острым носом втянул в себя воздух.
– Вы выглядите на удивление хорошо для человека, только что побывавшего в гуще битвы.
Стириец ухмыльнулся.
– Я был не столько в гуще битвы, сколько позади нее. Мне всегда казалось, что передний край – плохое место для сражения. Никто не слышит тебя в этом грохоте, и слишком много шансов умереть.
– Несомненно. Как там наши дела?
– Гурки по-прежнему снаружи, так что сражение, по-моему, прошло неплохо. Сомневаюсь, что мертвые согласятся, но кому, черт возьми, интересно их мнение? – Он весело поскреб шею. – Мы сегодня неплохо поработали. А что будет завтра или послезавтра, никто не знает. На подкрепление по-прежнему нет надежды?
Глокта покачал головой, и стириец глубоко вздохнул.
– Мне-то, конечно, все равно, но вам, возможно, стоит подумать об отводе войск, пока мы еще удерживаем залив.
«Всем хочется поскорее удрать. Даже мне». Глокта фыркнул.
– Я на поводке у закрытого совета, а они говорят «нет». Мне было сказано, что честь короля не допускает отступления. Очевидно, его честь дороже, чем наши жизни.
Коска поднял брови.
– Честь, вот как? А что это за штука такая? У каждого свое представление о ней. Честь нельзя выпить. С ней нельзя переспать. Чем больше ее у тебя, тем меньше от нее пользы. А если у тебя ее вообще нет, то и горевать не о чем. – Он покачал головой. – Однако некоторые думают, что лучше этой штуки ничего в мире нет.
– Хм, – отозвался Глокта, облизывая беззубые десны.
«Честь стоит дешевле, чем ноги или зубы. За этот урок я дорого заплатил».
Он взглянул на темный абрис городской стены, усеянный горящими кострами. Оттуда по-прежнему слышался неотчетливый шум сражения. Случайная горящая стрела взмыла высоко в воздух и упала где-то среди развалин трущоб.
«Даже сейчас кровавая работа продолжается».
Глокта тяжело вздохнул.
– Есть у нас шанс продержаться еще неделю?
– Неделю? – Коска поджал губы. – Приемлемо.
– А две?
– Две недели? – Коска прищелкнул языком. – Это уже труднее.
– Ну а месяц, соответственно, совершенно безнадежно.
– Да, «безнадежно» – как раз то самое слово.
– Вы, кажется, наслаждаетесь ситуацией.
– Я? Я специализируюсь на безнадежных задачах! – Коска ухмыльнулся. – В последнее время других у меня и не бывает.
«Мне знакомо это чувство».
– Удерживайте городскую стену, сколько сможете, затем отходите назад. Стены Верхнего города станут нашей следующей линией обороны.
Коска широко улыбался, блестя зубами в темноте.
– Держаться, сколько сможем, а затем отходить! Мне уже не терпится!
– И возможно, нам стоит подготовить несколько сюрпризов для наших гуркских гостей, когда они в конце концов окажутся по эту сторону стен. Ну, вы понимаете… – Глокта неопределенно махнул рукой. – Натянутая проволока, замаскированные ямы, колья, вымазанные экскрементами, и все такое прочее. Думаю, у вас есть опыт в подобных способах ведения войны.
– У меня есть опыт во всех способах ведения войны. – Коска щелкнул каблуками и вскинул руку в салюте. – Колья и экскременты! Вот вам и вся честь.
«Это война. Единственная честь здесь в том, чтобы победить».
– Кстати, что касается чести. Вам лучше предупредить нашего друга, генерала Виссбрука, где расставлены ваши сюрпризы. Будет жаль, если он случайно напорется на такой кол.
– Разумеется, наставник. Ужасно жаль.
Глокта сжал кулак.
– Гурки должны заплатить за каждый их шаг. – «Они должны заплатить за мою изувеченную ногу». – За каждый дюйм этой грязи. – «За мои выбитые зубы». – За каждую развалившуюся лачугу, за каждый клочок земли. – «За мой слезящийся глаз, за мою скрюченную спину, за мою жизнь, превратившуюся в омерзительное подобие жизни». Он облизнул беззубые десны. – Заставьте их заплатить.
– Превосходно! Хороший гурк – мертвый гурк!
Наемник развернулся и прошел внутрь Цитадели, звеня шпорами. Глокта остался один на плоской крыше.
«Одна неделя? Да. Две недели? Возможно. Дальше? Безнадежно. Возможно, у гурков и нет никаких кораблей, но все равно загадочный старик Юлвей был прав. Как и Эйдер. У нас с самого начала не было шансов. Невзирая на все наши усилия и жертвы, Дагоска падет. Это лишь вопрос времени».
Он посмотрел вдаль, поверх ночного города. В темноте было трудно отличить землю от моря, огни на кораблях – от огней в зданиях, факелы на мачтах – от факелов в трущобах. Сплошная сумятица световых точек, терявшихся в пустоте. И только одно было несомненным:
«С нами покончено. Не сегодня ночью, но скоро. Мы окружены, и узел будет затягиваться все туже. Это лишь вопрос времени».
