Дэй

Не стоило кричать на нее. Ужасный поступок, сам прекрасно понимаю.

Но вместо того, чтобы извиниться, я снова проверяю все комнаты. Руки все еще подрагивают, мозг борется с притоком адреналина. Я их произнес — слова, которые вызревали в моей голове несколько недель. Что сказано, того назад не возьмешь. Ну и что теперь? Я рад, что она знает. Она должна знать. А эта ее фраза, будто деньги ничего не решают, — сорвалась с языка естественно, словно выдох. В голове роятся воспоминания о каждом дне, когда нам чего-то не хватало, обо всем, что было бы лучше, водись у нас деньги. Как-то раз выдалась особенно плохая неделя, и в один из дней я вернулся домой из школы раньше. Четырехлетний Иден рыскал в холодильнике. Он подпрыгнул, когда услышал меня. В его руках я увидел банку из-под говяжьей тушенки. Утром в ней еще была половина — драгоценные остатки мама аккуратно завернула в фольгу и оставила для следующего ужина. Заметив, что я смотрю на пустую банку в его руках, Иден уронил ее на пол и расплакался.

— Пожалуйста, не говори маме, — взмолился он.

Я подбежал к нему, взял на руки. Он ухватился за мою рубашку детскими ручонками, зарылся лицом в плечо.

— Не скажу, — прошептал я. — Обещаю.

Я до сих пор помню его тонкие ручки. Вечером того дня, когда вернулись Джон и мама, я сказал, что не сдержался и съел остатки тушенки. Мама отвесила мне пощечину, сказала, что я уже большой и должен отвечать за свои поступки. Джон был разочарован и долго выговаривал мне. Но разве это важно? Я и не возражал.

Я со злостью хлопаю дверью, выходя в коридор. Приходилось ли Джун беспокоиться из-за ополовиненной банки тушенки? Будь она бедна, так же быстро простила бы Республику?

Пистолет, выданный мне Патриотами, тяжело оттягивает пояс. Убив Президента, Патриоты смогли бы разрушить Республику. Мы стали бы искрой, от которой взорвалась бы пороховая бочка, но из-за нас, из-за Джун, искра погасла. И ради чего? Ради того, чтобы новый Президент остался у власти и превратился в копию своего отца? Он освободил Идена? Просто смешно. Типичная республиканская ложь. А я ни на дюйм не приблизился к брату. А еще потерял Тесс. Вернулся к тому, с чего начинал. Я в бегах.

Вот она, история моей жизни.

Когда через полчаса я возвращаюсь на кухню, Джун там нет. Наверное, она в одном из коридоров, запоминает по военной привычке каждую поганую трещинку на стене.

Я выдвигаю ящики, затем вытряхиваю вещмешок и аккуратно складываю в него разные съестные припасы. Рис. Кукурузу. Картофель и грибной суп. Три пачки крекеров. (Очень мило — все катится в тартарары, но я, по крайней мере, смогу набить себе живот.) Беру несколько бутылок воды для нас обоих и завязываю мешок. На первое время хватит. Скоро мы двинемся дальше, и кто знает, как далеко простирается туннель и где следующее убежище. Нужно побыстрее пробраться в Колонии. Может быть, там захотят нам помочь. Или наоборот, опять придется залечь на дно, мы ведь сорвали убийство, которое финансировали Колонии. Я глубоко вздыхаю — как жаль, что не было времени поболтать с Каэдэ, разговорить ее, послушать рассказы о жизни по другую сторону линии фронта.

Как все наши планы превратились в такую кашу?

Я слышу слабый стук по открытой двери, поворачиваюсь и вижу Джун: она стоит, сложив руки на груди. Республиканский мундир на ней расстегнут, рубашка и жилет под ним помяты. Щеки у нее розовее обычного, глаза красные, будто она плакала.

— Электричество сюда подается не из Республики, — говорит она.

Если она и плакала, то я ни черта похожего не слышу в ее голосе.

— Кабели уходят по туннелю в другую сторону, мы там еще не были.

Я возвращаюсь к сборам.

— И что? — вполголоса спрашиваю я.

— Значит, электричество сюда подается из Колоний.

— Пожалуй. Разумно. И что? — Я распрямляюсь, поднимаю два плотно затянутых вещмешка. — По меньшей мере это значит, что туннель где-то выходит на поверхность. Будем надеяться, в Колониях. Можем просто пойти вдоль кабелей. Но сначала, пожалуй, не помешает немного отдохнуть.

Я прохожу мимо Джун, но она откашливается и говорит:

— Слушай, Патриоты тебя учили драться?

— Нет, — мотаю я головой. — А что?

Джун поворачивается ко мне. Дверной проем такой узкий, что я задеваю ее плечом, и мои руки покрываются гусиной кожей. Я раздражен — несмотря ни на что, она меня возбуждает.

— Когда мы пробивались к туннелю, я заметила, что ты замахивался на Патриотов… но это не очень эффективно. Нужно бить носками, коленями.

Замечание задевает меня, хотя Джун и говорит до странности неуверенным тоном.

— Я не хочу сейчас этим заниматься.

— Когда, если не сейчас? — Джун прислоняется к дверному косяку и показывает на вход в убежище. — А если мы столкнемся с солдатами?

Вздыхаю и на секунду поднимаю руки:

— Если это твой способ извиниться после ссоры, то он не работает. Слушай, мне жаль, что я так разошелся.

Я замолкаю, вспоминая собственные слова. Мне вовсе не жаль. Но если я скажу правду, никому легче не станет.

— Дай мне пару минут прийти в себя.

— Брось ты, Дэй. Вот найдешь ты Идена, ему потребуется твоя защита, и что?

Она пытается извиниться на свой манер. Ладно. Ну что ж, по крайней мере, Джун хочет исправить ситуацию, пусть у нее и не все получается. Я несколько секунд смотрю на нее.

— Хорошо, — говорю я наконец. — Покажи мне пару трюков, солдат. Что у тебя в рукаве?

Джун едва заметно улыбается, потом идет в середину главной комнаты убежища. Становится рядом со мной.

— Читал когда-нибудь «Искусство борьбы» Дукейна?

— Разве по мне скажешь, что у меня было время читать?

Она словно не слышит меня, и я тут же жалею о сказанном.

— Ты отлично стоишь на ногах и безупречно держишь равновесие, но во время атаки не используешь свои сильные стороны. Словно впадаешь в панику. Ты забываешь о своем преимуществе в скорости и координации.

— Чего-чего?.. — спрашиваю я, но она бьет меня носком по ноге.

— Стой на пальцах и держи ноги на ширине плеч. Будто стоишь на железнодорожных рельсах, но одну ногу выставив вперед.

Я немного удивлен. Джун внимательно наблюдала за мной, несмотря на творившийся вокруг хаос. И она права. Я не отдавал себе отчета в том, что мое чувство равновесия, когда я вступаю в драку, отключается. Я веду себя именно так, как она говорит.

— Ну хорошо. И что дальше?

— Во-первых, не поднимай подбородок.

Джун прикасается к моим рукам, поднимает их так, чтобы один кулак находился сбоку у щеки, а другой двигался спереди. Проводит ладонями по моим рукам, проверяет стойку. У меня мурашки бегут по коже.

— Большинство людей откидываются назад и подставляют задранный подбородок.

Ее лицо рядом с моим. Она щелкает меня по подбородку.

— Ты делаешь то же самое. Иными словами, напрашиваешься на нокаут.

Я пытаюсь сосредоточиться на своей позиции, поднимаю два кулака.

— А куда бить?

Джун легонько прикасается к кончику моего подбородка, потом ко лбу:

— Помни, все зависит от того, насколько точно и сильно ты можешь нанести удар. Несложно уложить человека гораздо более крупного, если попадешь в нужную точку.

Я и глазом не успеваю моргнуть, как пролетают полчаса. Джун обучает меня одним приемам, другим — как держать плечи, чтобы защитить подбородок, как финтом провести соперника, как ударить выше или ниже блока, как отступать, как завершать серию ударов, как быстро отпрыгнуть в сторону. Целиться в уязвимые места — глаза, шею и так далее. Я использую все наработанные приемы, но, когда пытаюсь застать ее врасплох, она ускользает из моей хватки, как вода меж пальцев, жидкая, подвижная, ни секунды не застывающая на месте, а стоит мне моргнуть, как она уже заламывает мою руку за спиной.

Наконец Джун сбивает меня с ног и припечатывает к полу, хватает мои запястья, прижимает к земле.

— Вот видишь? — говорит она. — Я тебя провела. Ты все время смотришь в глаза противнику, а потому плохо следишь за периферией. Если хочешь предугадывать мои движения, смотри мне на грудь.

Мои брови взлетают.

— Больше ни слова!

Я опускаю глаза.

Джун смеется, потом чуть краснеет. Мы замираем на секунду, ее руки удерживают мои запястья, колени упираются в живот, мы оба тяжело дышим. Теперь я понимаю, зачем она предложила эту схватку, — я обессилен, вся злость испарилась.

Хотя Джун не говорит ни слова, я явно вижу сожаление на ее лице — трагический излом бровей, подрагивание непроизнесенных слов на губах. В конечном счете я смягчаюсь, хотя и немного. Да, я все еще не жалею о сказанном, но понимаю, что не вполне справедлив. Что бы ни потерял я, Джун потеряла не меньше. Она была богата, но бросила все, чтобы спасти мою жизнь. Она сыграла свою роль в уничтожении моей семьи, но… я провожу рукой по волосам, чувствуя за собой вину. Не могу упрекать ее во всем. И сейчас мне нельзя оставаться одному, без союзников, без человека, к которому можно обратиться.

Джун ведет в сторону — я опираюсь на локоть.

— Ты в порядке?

Она кивает, хмурит лоб и пытается сделать вид, что все хорошо.

— Все отлично. Кажется, я подхватила простуду или что-то такое. Ничего серьезного.

Я разглядываю ее в искусственном свете. Теперь, присмотревшись, я вижу: она бледнее обычного, ее щеки пылают от жара. Я сажусь, заставляю ее присесть, потом прижимаю ладонь к ее лбу и тут же отдергиваю.

— Господи, ты же горишь.

Джун пытается возражать, но наш урок словно забрал последние силы, ее снова ведет в сторону, и она опирается на руку.

— Ничего, все будет хорошо, — лепечет Джун. — Нам все равно нужно идти.

А я злился на нее, забыв обо всем, что ей пришлось пережить. Ну и скотина же я. Я обнимаю ее за спину, другую руку подсовываю под колени и поднимаю. Она прижимается к моей груди, обжигая горячим лбом мою кожу.

— Тебе нужно отдохнуть.

Я несу Джун в спальню, стягиваю с нее сапожки, осторожно кладу на кровать, укрываю одеялами. Она моргает, глядя на меня.

— Я не то хотела сказать. — Ее глаза подернуты пеленой, но эмоции легко читаются во взгляде. — Про деньги. И… я не…

— Помолчи.

Я убираю выбившиеся пряди с ее лица. Что, если она заразилась чем-то серьезным, пока была под арестом? Что, если подхватила вирус чумы?.. Но она же из высшего класса. Их вакцинируют. Я надеюсь.

— Пойду поищу какое-нибудь лекарство, а ты закрывай глаза.

Джун раздосадованно мотает головой, но даже не пытается возражать.

Обыскав все убежище, я все-таки нахожу невскрытый пузырек с аспирином и возвращаюсь к Джун. Она принимает две таблетки. Когда ее начинает трясти, я беру с других кроватей еще два одеяла и накрываю ее, но это ничуть не помогает.

— Ничего, пройдет, — шепчет она, когда я собираюсь принести еще одеял. — Сейчас уже не важно, как тепло ты меня закутаешь… Нужно пропотеть.

Она колеблется, потом протягивает руку:

— Можешь просто побыть со мной?

Больше прочего меня беспокоит слабость ее голоса. Я ложусь на кровать поверх одеял, прижимаю ее к груди. Джун слабо улыбается, потом закрывает глаза. Тело Джун так близко, что ее тепло передается мне. Я никогда прежде не задумывался, что ее красота такая хрупкая, потому что слово «хрупкая» вовсе не подходит к Джун… но сейчас, когда она больна, я понимаю, какая она слабенькая. Румяные щеки, аккуратные мягкие губы, огромные глаза в обрамлении длинных черных ресниц. Мне не нравится видеть ее столь уязвимой. Наша стычка все еще сидит у меня в подкорке, но сейчас необходимо выкинуть ее из головы. Ссора не пойдет нам на пользу. С нашими проблемами мы разберемся потом.

Вскоре мы оба засыпаем.

Что-то вырывает меня из сна. Пиканье. Несколько секунд я прислушиваюсь, пытаясь определить, откуда исходит звук, потом выбираюсь из кровати, не будя Джун. Прежде чем выйти из комнаты, трогаю ее лоб. Без изменений. Кожа влажная, значит она все же пропотела, но жар не прошел.

Я следую на звук в кухню и вижу: над дверью, через которую мы вошли в убежище, мигает крохотный огонек. Под ним угрожающе светятся красные слова:

Холодный страх охватывает меня. Кто-то, вероятно, идет по туннелю к убежищу. Может быть, Патриоты или республиканские солдаты. Не знаю, что для нас хуже. Я разворачиваюсь и несусь туда, где оставил вещмешки с едой и водой, вытаскиваю несколько банок. Облегчив один мешок, я просовываю руки через ремни обоих, словно это обычный рюкзак, и бегу к кровати Джун. Она шевелится, слабо постанывая.

— Эй. — Нужно говорить спокойно и убедительно; я наклоняюсь, глажу ей волосы. — Пора идти. Вставай.

Я снимаю с Джун одеяла, оставляю одно, надеваю ей на ноги сапожки, беру ее на руки. Она сопротивляется несколько секунд, но я лишь крепче прижимаю ее к груди.

— Тихо, тихо, — шепчу в ее волосы. — Я тебя держу.

Она в полубессознательном состоянии устраивается у меня на руках.

Мы выбираемся из убежища в темноту туннеля, мои ботинки расплескивают воду и слякоть. Джун дышит часто и неглубоко, у нее жар. Пиканье становится все тише, а когда туннель делает несколько поворотов, звук переходит в слабое гудение. Я не удивлюсь, если услышу топот за спиной, но скоро совсем смолкает и гудение, и мы движемся в тишине. Кажется, тянутся часы, но Джун бормочет, что прошли сорок две минуты и тридцать три секунды. Мы идем дальше.

Этот участок туннеля гораздо шире первого, он тускло освещен редкими моргающими лампочками. Наконец я останавливаюсь и сажусь в сухом месте. Открываю бутылку и консервированный суп (по крайней мере, я так думаю — в темноте не разобрать, поэтому я просто срываю крышку с первой попавшейся банки). Джун снова трясет, но меня это не удивляет. Здесь холодно, настолько холодно, что изо рта вырываются облачка пара. Я плотнее закутываю Джун в одеяло, еще раз проверяю ее лоб, пытаюсь накормить супом.

— Не хочу есть, — бормочет она.

Джун прижимает голову к моей груди, и даже через одежду я чувствую, как горит ее лоб.

Я сжимаю ее пальцы. Мои руки так занемели, что даже это дается нелегко.

— Хорошо. Но воды ты выпьешь?

— Выпью.

Джун плотнее подвигается ко мне, кладет голову мне на колени. Придумать бы что-нибудь, чтобы она не мерзла.

— Нас преследуют? — спрашивает она.

Я прищуриваюсь, вглядываясь в темень за нами.

— Нет, — лгу я. — Мы давно оторвались. Расслабься и не беспокойся. Но постарайся не заснуть.

Джун кивает. Она перебирает что-то пальцами, я приглядываюсь — колечко из скрепок. Она словно набирается у него сил.

— Будь добр, расскажи что-нибудь.

Ее глаза полуоткрыты, хотя я и вижу: она борется с желанием их закрыть. Она говорит очень тихо, и мне приходится наклонять ухо к ее рту.

— О чем? — спрашиваю я, исполненный решимости не допустить, чтобы она потеряла сознание.

— Не знаю.

Джун чуть поворачивает голову, чтобы видеть меня. Помолчав немного, она сонным голосом говорит:

— Расскажи о своем первом поцелуе. Как это было?

Ее вопрос поначалу смущает меня — ни одной девчонке прежде не нравилось, если я заговаривал о других своих пассиях. Но потом я понимаю: Джун не такая, как все, возможно, она хочет использовать ревность, чтобы не уснуть. Не могу сдержать улыбки — она чертовски умна.

— Мне было двенадцать, — тихо начинаю я. — А девушке шестнадцать.

Джун настораживается:

— Ты, наверно, соловьем заливался.

— Может быть, — пожимаю я плечами. — Тогда я был неловкий — раза два меня чуть не убили. В общем, она работала на пристани в Лейке вместе с отцом. Она меня поймала, когда я пытался своровать еду из их ящиков. Я уговорил ее не сдавать меня властям. А еще в качестве компенсации она отвела меня в одну темную улочку около воды.

Джун пытается рассмеяться, но ее попытка заканчивается приступом кашля.

— И там она тебя поцеловала?

— Можно и так сказать, — усмехаюсь я.

Она удивленно поднимает брови, и я воспринимаю это как хороший знак. По крайней мере, теперь она в сознании. Я склоняюсь над ней, прикладываю губы к ее уху. От моего дыхания колышутся ее волосы.

— Когда я впервые тебя увидел — ты тогда вышла на бой против Каэдэ, — я подумал: вот самая красивая девчонка в мире. Я мог без конца смотреть на тебя. Когда я поцеловал тебя в первый раз…

Воспоминание переполняет меня, застает врасплох. Я вижу все до последней детали. Этого почти достаточно, чтобы прогнать навязчивый образ Президента, притягивающего к себе Джун.

— Так вот, именно тот поцелуй можно считать моим первым.

Даже в темноте я вижу тень улыбки на ее лице.

— Да. Заливаешься соловьем.

— Любимая, разве я тебе когда-нибудь лгал? — обиженно хмурюсь я.

— И не пытайся. Я тебя насквозь вижу.

— Справедливо, — тихо смеюсь я.

Наш разговор кажется шуточным, почти беззаботным, но мы оба чувствуем напряженность. Попытку забыть, скрыть. Последствия того, что никто из нас не может исправить.

Мы медлим еще несколько минут. Потом я собираю вещи, осторожно поднимаю ее и продолжаю наш путь по туннелю. Руки мои теперь дрожат, дыхание рваное. Никакого убежища впереди. Несмотря на влагу и холод в туннеле, я потею, как в разгар лос-анджелесского лета. Я все чаще останавливаюсь. Наконец делаю привал в сухом месте. Опустив Джун, я откидываюсь к стене.

— Передохну немного, — успокаиваю я Джун, давая ей воды. — Думаю, мы почти пришли.

Я уже говорил, что она очень чутка ко лжи.

— Мы не можем идти дальше, — слабым голосом говорит она. — Отдохнем. Тебе не выдержать еще один такой час.

— Туннель ведь должен где-то кончиться, — отмахиваюсь я от ее слов. — Мы, вероятно, уже прошли линию фронта, а значит теперь мы на территории Колоний.

Я замолкаю — эта мысль приходит одновременно со словами, по спине бегут мурашки. Территория Колоний.

И словно в ответ откуда-то снаружи доносится звук. Его источник высоко над нами. Я замолкаю. Мы прислушиваемся некоторое время, и вскоре звуки возвращаются — жужжание, рев, приглушенные толщей земли. Издает их какой-то крупный объект.

— Воздухолет? — спрашивает Джун.

Все стихает, но в туннель проникает ледяной ветер. Я поднимаю взгляд. Усталость настолько одолела меня, что раньше я не заметил, но теперь вижу крохотную прямоугольную щелку света. Выход на поверхность. Их тут несколько, расположены на потолке через неравные промежутки; возможно, мы уже некоторое время идем под ними. Я тяжело встаю на ноги, поднимаю руку и провожу пальцами по кромке щели: ровный, холодный металл. Я осторожно нажимаю.

Металл подается. Я нажимаю сильнее и сдвигаю его в сторону. Хоть я и чувствую, что снаружи ночь, на поверхности свет гораздо ярче, чем мы видели в последние несколько часов, и я зажмуриваюсь. Мне требуется секунда, чтобы понять: что-то холодное и светлое мягко падает на лицо. Я отмахиваюсь, не соображая, что происходит, и тут понимаю: это же снег. Сердце бьется чаще. Задвинув металлическую заслонку до упора, я стаскиваю с себя республиканскую военную форму. Будет смешно, если при первом шаге на эту землю обетованную меня пристрелят.

Раздевшись до рубашки и жилета, я подпрыгиваю, хватаюсь за края отверстия. Руки у меня дрожат, но я подтягиваюсь, чтобы увидеть, где мы. Какой-то темный проход. Никого поблизости. Я спрыгиваю вниз и беру Джун за руки, но она снова впадает в сон.

— Не засыпай, — шепчу я, поднимая ее на руки. — Сможешь подтянуться?

Джун выпутывается из одеяла. Я опускаюсь на колени и помогаю ей забраться мне на плечи. Ее мотает, она тяжело дышит, но все же ей удается выбраться наружу. Я лезу за ней, держа под мышкой одеяло, и одним рывком поднимаюсь наверх.

Мы оказываемся в темной, узкой улочке, похожей на ту, с которой спустились в туннель, и на секунду я даже думаю, что мы в Республике. Вот было бы дело. Но проходит немного времени — и я понимаю: нет, никакая это не Республика. Занесенная снежком ровная дорога аккуратно вымощена плиткой, а стена дома усыпана яркими постерами с улыбающимися солдатами и веселыми детьми. В углу каждого постера — символ, через несколько секунд я узнаю его. Золотая, похожая на сокола птица. Дрожа от возбуждения, я понимаю: копия этой птицы вычеканена на моем медальоне.

Джун тоже обращает внимание на плакаты. Глаза ее широко открыты и мутноваты от жара, дыхание туманными облачками вырывается изо рта. Вокруг нас нечто похожее на казармы, сверху донизу они обклеены одинаковыми яркими постерами. Фонари выстроились по обе стороны дороги ровными рядами. Отсюда, наверное, питаются электричеством туннели и подземные убежища. Холодный ветер бросает снег в наши лица.

Вдруг Джун хватает меня за руку. Дыхание у нее перехватывает. Одновременно перехватывает и у меня.

— Дэй… там.

Она прижимается ко мне, ее трясет, но я не могу понять: то ли от простуды, то ли от того, что она видит.

Впереди, выглядывая между казармами, простирается город: высокие сверкающие небоскребы пронзают низкие тучи и завесу снежка, каждое здание сияет прекрасным голубоватым светом, льющимся почти из каждого окна каждого этажа. На крышах зданий рядами стоят истребители. Весь город — праздник света. Я крепче обнимаю Джун. Несколько секунд мы просто стоим на месте, не в силах пошевелиться. Все именно так, как говорил отец.

Мы добрались до одного из блистательных городов Колоний Америки.