Книга: Коготь и цепь
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Если прежде можно было сказать, что тану Яввуз работает не поднимая головы, то теперь, в последние пять дней до обряда, впору было говорить, что она ведет дела круглосуточно, не зная ни сна, ни отдыха и даже питаясь не очень-то регулярно. Да она вообще забыла бы о еде, если бы над ней денно и нощно коршуном не висел Лигдам, который осмелел настолько, что стал периодически читать нотации. Бану называла его «старым брюзгой», хотя оруженосец не очень превосходил ее в возрасте, и, не глядя, заталкивала в рот то, что пальцы находили на услужливо придвинутой тарелке.
От тренировок в этот срок пришлось отказаться – мало ли, за Маатхасом давно известна привычка наблюдать за ней в это время. Так что пока Бансабира вычеркнула этот пункт из ежедневных дел. Теперь, едва высвобождалась минутка, она начинала с каким-то остервенелым интересом нянчиться с сыном, который на ее руках не знал покоя и больше кричал, или беседовать с Адаром, хотя он не особо тянулся к сестре.
За Маатхаса танша не беспокоилась: последний нагоняй Гистасп, как пить дать, запомнил хорошо, теперь будет из кожи вон лезть. Ну а на время, когда он занят с кузинами, Сагромаха вполне можно поручить Тахбиру, с которым у Маатхаса немало тем для болтовни, или Руссе, которому, помимо всего прочего, вместе с Махраном велено организовать встречу тана Яфура Каамала.
О том, что случится, если вдруг еще до сорокоднева у нее закончатся все мало-мальски срочные дела, Бану предпочитала не рассуждать: для других находит занятия – и себе сыщет.

 

Лигдам сидел в кресле неподалеку и клевал носом. Время от времени, когда обмякшее тело грозило свалиться на пол, оруженосец вскидывался, растерянно моргая, оглядывался по сторонам, будто вспоминая, где он и кто, потом, увидев таншу, как будто успокаивался, принимался за ней пристально наблюдать… и через пару минут засыпал вновь.
Немного за полночь Бану, душераздирающе зевнув, покосилась на парня в очередной раз. Несчастный. Ладно она – загоняет себя по известным причинам, а вот Лигдам ни при чем. Она поднялась, растолкала оруженосца (он опять взбудораженно замотал головой, оглядываясь) и, заткнув посреди извинений, отослала спать нормально.
Бансабира потянулась, прогнулась в спине, вытянув вверх руку, ладонь другой положила на локоть и потянула вниз, таким образом наклоняясь немного сначала в одну сторону, потом, поменяв руки, в другую. Спать хотелось страшно. Но Бану твердо решила измотать себя до того состояния, когда она просто свалится без чувств, как это было совсем недавно, и проспит до самых сороковин.
Чтобы хоть как-то взбодриться, женщина накинула черный плащ и вышла на одну из лоджий чертога. Это немного помогло – прохладный ночной ветер освежал и неплохо продувал голову, донося до слуха отдаленные голоса коротких мужских разговоров в охране, редкий и гулкий из-за расстояния грохот со стороны осадных мастерских, почти призрачный шум бушующей реки Тархи.
Поморозившись с четверть часа, Бану вернулась в чертог, но, прежде чем подняться в спальню и вернуться к делам, завернула в рабочие помещения. Будем надеяться, подумала танша, в кухне кто-нибудь есть.
В кухне и впрямь кто-то был – его присутствие выдал характерный тонкий присвист, с которым меч рассекает воздух. Бану озадаченно нахмурилась, сбавила шаг и дальше стала пробираться крадучись.
В кухне спиной к выходу обнаружилась женщина без каких-либо особенных примет. Она в одиночестве, насколько умела плавно, перемещалась по пустующей части помещения, уверенно сжимая меч и делая регулярные четкие удары по несуществующему противнику. Бану замерла, приглядываясь: неплохая стойка, прямые линии, ровный ритм. В «меднотелые», конечно, не годится, но женщина определенно научена. Версий о причинах ее умений может быть множество, стоит проверить наверняка.
Предугадав несколько ударов из стандартной учебной связки, Бану неслышно приблизилась, извлекая из-за рукава платья излюбленное оружие, и встретила летящий по дуге с разворота клинок коротким прочным лезвием ножа. Женщина, выпучив в неподдельном испуге глаза, вжала голову в плечи и отскочила назад. Выронив меч, она нервно заговорила.
– П-простите, госпожа, простите, пожалуйста! Я не знала, что здесь кто-то есть, – заикаясь, оправдывалась она, спрятав лицо в поклоне. – Я не хотела… извините меня, я…
– Перестань, – беззлобно одернула Бану, рассматривая прислугу. На вид чуть старше тридцати. На два дюйма ниже и на два дюйма шире в любом обхвате самой Бансабиры. Глаза совсем небольшие и какого-то темного цвета, так что хорошо оттеняются шатенистой копной, лицо остроскулое и немного вытянутое, как ограненный в форме перевернутой капли драгоценный камень.
Женщина, молча выжидая неведомой участи, вцепилась в складки платья на груди пальцами обеих рук. Мозолистых и рабочих, мгновенно определила Бану.
– Ты хорошо владеешь мечом.
– Ну что вы, тану, я…
Бансабира едва заметно качнула головой: нет у нее времени на лишние препирательства:
– Только я не возьму в толк: что ты делаешь с мечом на кухне?
Женщина растерялась окончательно, словно предчувствуя, насколько нелепо прозвучит ее объяснение:
– Ну… мм… сегодня моя очередь дежурить в кухне ночью, ну знаете, взбивать к утру масло и замешивать хлеб. С маслом я закончила, а тесто лучше завести перед рассветом.
Бансабира усмехнулась:
– Так ты кухарка? И ты тут, – Бану обвела взглядом всякие половники и доски, – тренируешься?
– Я совсем немного, госпожа! – кинулась горячо заверять служанка. – Я ведь это без умы…
– Как тебя зовут? – строго оборвала танша.
– А́дна, – прошелестела женщина, предчувствуя, какую беду навлекла на себя неосторожностью.
– Кто-нибудь еще из женщин чертога владеет оружием?
– Госпожа, клянусь, я…
– Отвечай на вопрос.
– Лично мне известно с дюжину. Но, думаю, их больше, – совершенно удрученно проговорила Адна.
– Вас обижают стражники? – с непроницаемым лицом спросила тану. – Или кто-то из более весомых мужчин?
– Нет, сейчас никто. – Адна проглотила ком страха. Вот уж и правду говорили: у танши вообще не поймешь по лицу, злится она или нет. Ну и чего ждать?
Собрав решимость, кухарка продолжила:
– Раньше иногда бывало, но после похода стало как-то спокойнее. На севере многие женщины, тану, знают, как держать меч. – В ответ на вопросительный взгляд госпожи Адна добавила: – Меня учила еще моя мать.
Бансабира кивнула, идея в ее сознании возникла мгновенно.
– Сможешь найти еще дюжину таких же к тем, кого уже знаешь?
– Думаю, получится, тану, – все еще с явным непониманием в глазах отозвалась Адна.
Бансабира прищурилась, явно прикидывая, как лучше поступить.
– Тогда сейчас занимайся дальше своими делами, утром немного отдохнешь, а в полдень будь здесь. Я пришлю Раду, ты ведь знаешь Раду? – вдруг нахмурилась танша.
Адна, подтвердив, кивнула – кто его не знает, он же еще с детства всякий раз, как выдается немного времени, заглядывает на кухню в надежде что-нибудь слопать.
– Он проводит тебя ко мне. Для тебя есть другая работа.
Адна выглядела так, будто смутно начала что-то подозревать, но сказать наверняка, что смекнула замысел танши, пока не могла. Бану между тем уселась на какой-то грубо сколоченный стул рядом с большущим разделочным столом.
– А сейчас, раз уж ты пока еще кухарка, сделай что-нибудь поесть. – Устало запрокинув голову, Бансабира прикрыла глаза.
Адна неверящими глазами потаращилась на госпожу, потом встрепенулась и принялась хлопотать, разогревая воду и складывая какую-то снедь на здоровую тарелку. Бансабира с легкой симпатией вслушивалась в звуки и запахи, размышляя над тем, как хорошо она все придумала. Подобные затеи давно не давали ей покоя, а теперь вроде как и ключ к их осуществлению представился. Не говоря о том, что теперь ей наверняка хватит всяких разных дел, чтобы неустанно трудиться до тех пор, пока Маатхас не уедет домой.

 

Проходя мимо телохранителей у двери, Бану велела Шухрану привести к ней за час до полудня Раду, достав «хоть из-под земли». Остаток ночи танша проработала с невероятным для ее состояния энтузиазмом.

 

Бансабира неоднократно радовалась такому огромному танскому покою – все тут: и кабинет, и спальня, даже что-то вроде личной маленькой гостиной с полудюжиной кресел у камина в дальнем углу помещения. Сама она, склонившись над чертежами, в которых не особенно хорошо разбиралась, и приложенными к ним расчетами и выписками из расходных книг, пыталась сделать какие-то важные выводы.
Когда Раду, одновременно довольный, перепуганный и слегка помятый, привел Адну в танский покой, танша высказала требование:
– Раду, ты не хуже меня знаешь, что, когда умеет сражаться один, он может научить десяток, десяток научит сотню, а сотня – тысячу. Ты лично будешь тренировать Адну и еще две дюжины женщин. Это будет та же система обучения, которую ввел еще мой отец для бездомных мальчишек. Только организуем это немного иначе. Во-первых, пусть пока женское подразделение останется тайным. Вам придется заняться вербовкой и подготовкой. Подойдут все, от мала до велика, но девочек-сирот можете брать без разбора, а вот женщин возрастом старше старайтесь отбирать пока из тех, кто хотя бы знает, с какой стороны держать меч. Не собирайте большие группы, прибавляйте к подразделению регулярно по дюжине-две. Думаю, итоговая численность в пять тысяч копий меня вполне устроит для начала.
Если Раду выглядел скорее озадаченным таким поручением, то Адна попросту косилась на бугая самым затравленным взглядом.
– Займитесь пока этим, а я сегодня наведаюсь в военную академию, поговорю с наставниками и офицерами. Надо будет придумать, как ввести наших новобранок в графики тренировок, как лучше распределить взрослых и молодых, да и заодно проверить, как ведется работа по воспитанию мальчиков. Сейчас, после похода, самое время накинуться на это с удвоенной прытью. Да, Раду, – она откинулась на спинку стула, подмечая, как, однако, хорошо, что потолки в чертоге высокие, не то этот громила без конца терся бы макушкой о каменную кладку. – Вполне возможно, со временем тебе придется перебраться в академию самому. Наверняка не скажу, но такой вариант возможен, так что потом не делай выпученных глаз, как ты умеешь. Есть что-нибудь непонятное?
Раду покачал головой, а вот Адна кивнула:
– А как мне быть с кухнями?
– Ну, как-как, – танша слегка пожала плечами, – я отдам распоряжение управляющему, чтобы твоя работа там не превышала шести часов в сутки. Да, соответственно, Раду, составишь мне перечень женщин, которые служат в замке, для них тоже нужно будет такое распоряжение.
– Но, тану, вы же знаете, я не умею писать, – все-таки выпучил он глаза.
– Обратишься к управляющему.
– Если позволите, – подала голос Адна. – Я немного могу. То есть могу, но не очень аккуратно и, кажется, не всегда правильно.
Бансабира, несмотря на обескураженность от последнего заявления, только махнула рукой, веля «самим разбираться». Когда за телохранителем и кухаркой закрылась дверь, танша, вздохнув, уставилась в бумаги на столе. Подперев щеку кулаком, она еще несколько минут рассматривала невнятные цифры и схемы, потом плюнула на все это дело, сграбастала бумаги в одну кипу и, накинув черный плащ и сунув записи под мышку, решительно двинулась из комнаты.
Во внутреннем дворе Бану огляделась: где тут кто-нибудь знакомый. Так, вон Дан, с каким-то внушительным видом распинается перед парой караульных, тыча пальцем куда-то в сторону арсенала. Ладно, пусть дальше строит грозную физиономию, вон там еще Ри о чем-то болтает с местным кузнецом. Впрочем, сыновья Тахбира тоже рядом, возможно, что-то по делу. Так, а Серт, кажется, не особенно занят.
Несмотря на то что Серт все-таки занят был, Бану окликнула именно его: ну, в конце концов, ей предстоит опять кучу времени ехать верхом, так почему она должна отказывать себе в хорошей компании?
– Тану? – поклонился подоспевший Серт.
– Вели седлать двух лошадей, поедем на верфь.

 

Чтобы экономить время, Бану с первых же дней дома завела правило носить под платьем штаны от формы Храма Даг: во-первых, не знаешь, когда придется влезть на коня, поэтому лучше быть готовой всегда, а во-вторых, весной так теплее. Так что в то время как Серт занимался лошадьми, Бансабира взяла у конюшего седельную сумку и пыталась пристроить в ней пачку бумаг, чтобы те не слишком помялись. В конце концов, понадеявшись на удачу, тану велела ехать.

 

Пока они ехали, Бану успела обсудить с Сертом ряд важных вопросов – не то чтобы они касались его лично, но все-таки были моменты, в которых не грех было и посоветоваться. Когда обсуждение иссякло и командир попытался отчитаться о вверенных ему поручениях, Бану предостерегающе взмахнула ладонью:
– Только давай без докладов. Ты же прекрасно понимаешь, что, если бы я хотела болтать исключительно о работе всю дорогу, я бы позвала какого-нибудь Гобрия, или Одхана, или даже Дана, хотя он в последнее время постоянно пытается копировать тебя.
Серт изумленно хмыкнул:
– И как, получается?
Бану хмыкнула в ответ:
– Ни капельки. Он совсем из другого теста. Только ему не говори.
– А то.
За бессмысленными разговорами скоротали остаток пути. Однако когда путники натянули поводья и служащий, перекрывая рабочий гвалт, крикнул: «Дорогу! Тану Яввуз!» – Бансабира тихонечко удивилась. Что здесь, спрашивается, забыли Маатхас, Гистасп и Русса? Еще и все трое разом!
Бану и Серт спешились, препоручили коней. С Тархи дул сильный ветер. Он трепал волосы танши так, что несколько прядок, выбившихся из косы за время поездки, теперь вились в воздухе, как дымок, а платье и плащ, надувшиеся как парус траурного галеона, издавали характерные звуки глухих хлопков. Решительным шагом Бану направилась в сторону судов – на ходу, находящихся в ремонте, строящихся, боевых, транспортных, рыболовецких, – как бы между прочим приветственно кивая трем собравшимся мужчинам.
Маатхас, увидев ее, замолчал на полуслове, забыв, что до этого говорил, и еще долго, не роняя ни звука, напряженно наблюдал за таншей.
Верфь гудела от работы. Скрип, скрежет, удары молотков, грохот сбрасываемых материалов, команды старпомов и отборная ругань доносились со всех сторон. Навстречу Бану, вытирая то ли мокрые, то ли грязные руки прямо об одежду, торопился какой-то мужчина на вид одних лет с Гобрием. Подоспев, он «мазнул» запястьем по лбу, приминая на сторону мокрый от пота чуб, и коротко кивнул:
– Тану Яввуз.
– Ты здесь старший корабел?
Мужчина дернул головой:
– Нет, но за ним послали.
– А ты кто?
– А я Борг, гоняю тут молокосо… мальцов.
Бансабира посмеялась, старательно заставляя себя смотреть только на Борга и чувствуя, что щеки-то краснеют независимо от ее воли. Серт, стоявший справа от госпожи с бумагами, которые вовремя выудил из сумки, исподтишка поглядывал на нее и на мужчин неподалеку, подмечая неладное.
– Поставь сходни, – коротко приказала танша, кивнув на отдаленный фрегат.
Из большого служебного сооружения, сложенного из дерева и камня, выскочил мужчина, который с первого же взгляда напомнил Бану ее деда.
«Что за сдавленный сморчок?» – почти тепло подумала Бансабира, глядя на семенящего старичка. В нем действительно было метра полтора роста, поверх которых на слишком костлявом теле болталось поношенное моряцкое тряпье. На маленьком лице отвесным утесом выдавался крупный нос. Стрижен седовласый мастер был коротко, кустистые белые брови казались чересчур большими, потому создавалось впечатление, что они просто нависают над пронзительными голубыми глазами. Встретившись с ним взглядом, Бану внутренне вздрогнула – уж слишком его острый взор напомнил ей Гора. Правда, улыбался этот коротышка до неприличия открыто и широко – поди, всю молодость был «своим парнем» в любой компании.
– А, – несколько высоковатым голосом обратился старик, глядя снизу вверх, – танша, – он сделал какое-то скупое движение головой, в котором Серт не сразу признал поклон. – Я Ном Корабел, и, когда вас нет поблизости, я тут главный, – заулыбался мужчина еще шире.
Бану доброжелательно кивнула, сказав, что рада знакомству.
– Чего? – с интересом спросил он, почесав ребро. – Хотите поглядеть?
– Вроде того, – кивнула молодая женщина, сдерживая усмешку. – Вот, – она, наспех стянув перчатки, обернулась к Серту и всучила ему в обмен на кипу записей. – Мне тут передали ворох каких-то сведений. – Бану была рада наконец-то отвлечься делом. – С цифрами проблем нет, а вот в чертежах не все понятно. Можете объяснить кое-что наглядно?
Бансабира шустренько пролистала несколько листов, убрала ненужные пока в конец стопки и ткнула пальцем куда-то в изображение. Ном поглядел туда секунды три, потом бесцеремонно схватил таншу за руку и потащил к сходням совсем не того фрегата, на который изначально намеревалась наведаться танша.
– Пошли, – для напутствия сказал он госпоже и, спохватившись, отпустил ее руку.
Танша, недоуменно глядя в спину старичка, застучала низкими каблуками сапог по деревянному настилу. Серт, которому Бану опять всучила бумаги, торопился шаг в шаг.

 

Бансабира лазала по кораблям в компании Нома Корабела без малого три часа. Сразу скинув плащ, несмотря на погоду, обратно надев перчатки и заткнув подол платья за пояс, чтобы не наступить ненароком и не свалиться в воду, Бану спускалась в трюмы, залезала на нос, поднималась вслед за Номом на бизань-мачты, легко перебегала с одного судна на другое по брошенным деревянным мосткам, порой замирая прямо над водой и окрикивая Серта, чтобы быстрее шевелил ногами. Чертежи-то у него!
Ном Корабел, несмотря на то что жизнь провел в море и на верфях, выглядел по-настоящему влюбленным в каждый корабль, и не поспевать за ним было даже как-то неуютно: энтузиазм оказался заразен. Да и время дорого, напоминала себе Бану. Танша и корабел постоянно о чем-то перекрикивались, но ветер, вода и гвалт матросов не оставляли возможности расслышать с берега даже обрывки фраз. В какой-то момент, наблюдая за госпожой, Гистасп присвистнул и как-то подозрительно захихикал, перебив Руссу с Маатхасом посреди болтовни.
– Когда долго не видишь ее в деле, забываешь, насколько она ловка, – объяснил командующий в ответ на вопросительные взгляды. Маатхас испытал острый укол ревности, но выяснять отношения не было ни повода, ни места, ни времени.
Не затягивая, пока команда уложит сходни, Бану кивнула на канат. С ремонтируемого брига, который был вытащен на мель так, что нос вытягивался над берегом, кинули трос, и Бану «съехала» по нему на землю. Серт кое-как изловчился повторить: страшно мешали дурацкие чертежи и расчеты! Довольный корабел, спустившись, семенил следом за госпожой, провожая ее до лошадей.
– Давай так, Ном, приезжай в чертог на пару дней сразу после сорокоднева по отцу. Разберемся с этим.
– Хе, как прикажете, – оскалился Ном и, помявшись, выдал парочку прощальных вежливых фраз.
– Будь благословен, корабел, – с ехидным прищуром ответила женщина.
Стоило Бану влезть в седло, поводья лошади перехватил Русса и сердитым шепотом спросил:
– Ты когда в последний раз ела и спала, а?
– Не так важно, – таким же шепотом ответила танша, а потом обратилась ко всем троим, повысив голос: – Мне надо в военную академию по делам, так что к ужину не ждите.
– Бану! – Русса почти огрызнулся. – Ты себя в зеркале давно видела?
– Не начинай. Заночую в академии, все будет в порядке.
Отобрав поводья, Бану несколько раз пристукнула животное пятками и, развернув, легкой рысцой выехала в нужном направлении. Русса, не растерявшись, зло уставился на Серта – мол, что это такое?! Но тот только виновато пожал плечами и двинул следом за госпожой.
– Тьфу! – сплюнул Русса и пошарил глазами в поисках кого-нибудь, к кому можно обратиться со своим негодованием. – Никакого с ней сладу! И как ты с ней управлялся столько лет, Гистасп?!
Безмятежный и похихикивающий Гистасп только развел руками – мол, чего не знаю, того не знаю.
– Я просто плюнул на это дело и стал со всем соглашаться, – поделился секретом командующий. – В итоге она сама начала советоваться.
Русса покосился на него недоверчиво и задумчиво. Маатхас молча нахмурился.

 

Военная академия представляла собой комплекс сооружений крепостного вида, где в центре возвышалась цитадель с комнатами, аренами для обучения и покоями командования, а вокруг располагались однотипные двухэтажные помещения казарм. Немного поодаль раскинулись здания обслуживающей команды, включавшие и местную оружейную, часть запасов которой явно не подходила для серьезного боя.
В академии не обучали всех желающих: здесь готовили средний офицерский состав (из стен здания выходили с рекомендательными письмами за пазухой преимущественно хорошие сотники и лишь изредка, при большом таланте и недюжинной удаче, тысячники), разведчиков и гвардию «меднотелых», количество которых существенно возросло с тех пор, как Сабир Свирепый приказал собирать осиротевших мальчишек и воспитывать их здесь в духе неколебимой верности благодетелю-тану.
За время пребывания дома Бансабира наведывалась сюда уже трижды, поэтому ее очередной приезд не вызвал большого переполоха. Деловой подход танши к вопросам быстро заполучил симпатию со стороны ряда наставников-командиров, правда не всех. Верховодил академией сорокалетний Бихран, троюродный брат покойного тана, а значит, родственник Бану. Возможно, он поддерживал Бансабиру с особой прытью еще и поэтому. В любом случае все вопросы относительно тайного женского подразделения были улажены быстро.
Тану и Серта без вопросов расположили в смежных комнатах. Ужинать они тоже остались здесь. Серт предложил поесть и выдвигаться в путь: если постараться, еще до полуночи они вернутся в чертог. Бану уставилась на него с неким изумлением и ехидством.
– Еще чего, – выдала танша спустя несколько секунд.
– Но я думал, у вас уйдет больше времени на переговоры с лордом Бихраном. А раз так…
– Серт, не строй из себя дурака, – строго одернула танша, запивая пшеничную лепешку разбавленным вином. – Когда мы вернемся в чертог, мне опять придется вкалывать столько, сколько и в походе не всегда доводилось. Ну уж нет. Мы сейчас вдоволь наедимся, потом выспимся, неспешно соберемся, может, понаблюдаем за чем-нибудь, что тут происходит, и только потом, наслаждаясь пейзажами, поедем обратно. Согласись, и тебе не мешает побольше поспать – на твою долю в этот месяц тоже перепало здорово.
Что правда, то правда, согласился Серт. Вслух промолчал, но по лицу и так все было понятно.
– Да, Серт, – недоверчиво покосилась танша, – надеюсь, не надо напоминать, что в чертоге не должны знать, что я приехала сюда отдохнуть?
Блондин недовольно вздохнул и, запихав в рот большущий кусок рыбины, недовольно пробурчал:
– Напо’инать-то не надо, – Серт, не дожевав, проглотил пищу, – но вы бы лучше поговорили с ним, чем прятаться.
У Бансабиры глаза вылезли на лоб.
– Мне Гистаспа хватает, который вечно лезет не в свое дело. Так что помолчи уж.
– Командующий просто за вас беспокоится.
– Я думала, ваше дело подчиняться приказам, а не беспокоиться, – шепотом повозмущалась тану. Сжевала еще кусочек лепешки и посмотрела на тысячника с сомнением. – Мне казалось, мои отношения с Маатхасом не выходят за рамки дружественных или даже просто союзнических.
– Ваши, может, и не выходят, – кивая, согласился Серт. – А вот насчет него не уверен. Не надо быть гением, чтобы сложить один к одному: согласитесь, люди вашего круга иногда даже в брак вступают, – Бану откровенно перекосило, – не будучи знакомы и дня, а он столько времени трется рядом без видимых причин. Смотрит, как вы тренируетесь, ищет повода для встреч; вытаскивает нас из осады, приезжает раньше срока на сорокоднев явно с намерением поддержать вас. Он сам говорил об этом Руссе. Уже более чем достаточно, чтобы понять, что у него к вам чувства, тану. Прибавьте то, что на днях я видел, как вы вихрем вылетели из склепа, а вслед за вами с потерянным видом вышел и тан. Про его жест в конце вашего поединка пару лет назад, думаю, вообще можно не говорить.
Бансабира выронила из рук лепешку, которую держала, отрывая прежде по кусочку. Благо руки задрожали прямо над тарелкой. Неужели Маатхас неравнодушен к ней уже так давно?
– А я? – спросила тану почти по-девичьи обеспокоенно, облизнув пересохшие губы. – Как выгляжу я во всем этом спектакле?
Серт, не колеблясь, окинул госпожу оценивающим взглядом и тоном знатока заключил:
– Как маленькая девочка, которая не понимает, что надо делать, и жутко боится.
Бану, закрыв лицо руками, сложилась пополам и рассмеялась где-то в области собственных колен. Серт, поразмыслив, осторожно положил руку на вздрагивающее от хохота плечо.
– Можете меня потом хоть собакам на местных псарнях скормить, но я это скажу и сделаю, – решительно заявил мужчина, сильнее сжав женское плечо. – Тану, – позвал он серьезно, с патетическими нотками, – наличие у вас ребенка совсем не означает, что вам знакомы чувства людей, и нисколько не прибавляет опыта и уверенности в отношениях с мужчинами.
Бану не перебивала, подняв лицо и вглядываясь в светлые глаза.
– Вы хорошо знаете, что такое строгость и дисциплина, и не смешиваете личное и военное, но вам все равно не скрыть, что вы хороший человек. Вы щедры, тану. Щедры по-человечески, одариваете людей вниманием и заботой, не жалея себя и не жадничая от себя. Даром что пытаетесь это скрыть, честное слово. С рядами-то это самое оно, но среди тех, кто рядом с вами всегда, глазастые уже давно все поняли. Вы цените людей, и за это они вас любят. Даже ревнуют, – посмеялся Серт. – Есть, конечно, случаи вроде Раду – он ревнует только к тому, что вы отказываете ему во внимании, предпочитая кого-то еще. Жутко бесится, если между нами… – Серт вновь хохотнул и тут же посерьезнел. – Но вспомните того же Юдейра. Он любил вас совсем иначе, не понимая, к чему это ведет.
Как и она не понимала, к чему ведет подчиненный, сообразила Бану, не спеша убирать его руку с плеча.
– Мужчины по-настоящему влюбляются редко, но если это случается, они не страшатся преград. Не останавливаются ни перед чем. Даже если вы прямым текстом скажете ему, что он может рассчитывать только на дружбу, он останется рядом, сколь бы жалким ни казался предложенный жребий. Даже если вы будете прогонять его раз за разом, он будет возвращаться и говорить, что ему нужно немного – видеть вас и дышать с вами одним воздухом. Но однажды, – проникновенно зашептал Серт, почти не моргая, – не сознавая, как так вышло, вы поймете, что он взял вас измором.
Бану инстинктивно подалась назад, отчего ладонь Серта соскользнула сама собой. Тот, не придав значения, продолжал:
– Став предметом обожания, женщина превращается для мужчины в крепость, которую можно осаждать годами. И в один прекрасный день настает час решающего штурма, когда он вываливает вам на голову все свои скопившиеся чувства, нагло играя на вашей честности в отношениях, и, не гнушаясь, пользуется замешательством, в котором вы оказываетесь. Мужчина всегда завоеватель, а кому, как не вам, госпожа, знать, что на войне хороши все средства?
– Судя по твоему экспертному тону, ты хочешь дать мне какой-то совет. Так уж не тяни, – не очень довольно заметила молодая женщина. Она всегда чувствовала себя некомфортно, когда кто-то начинал ее учить.
– Я не знаю, есть ли у вас хоть какие-то чувства к тану Маатхасу, и это вообще не мое дело. – Серт ограждающе взмахнул руками и отвел глаза, будто извиняясь, что сунул излишне любопытный нос куда не следовало. – Но в любом случае, что бы ни было, поговорите с ним.
Бансабира уставилась на него с недоумением:
– Не ты ли только что сказал, что это бессмысленно?!
– Это прояснит ситуацию для него и для вас. И, – Серт улыбнулся, – позволит вам нормально высыпаться в родном доме. Хотя, конечно, мало что изменит.
– Перестань говорить так, будто у меня нет никакого шанса решить этот вопрос так, как надо мне! – Бансабире все меньше нравился этот разговор.
Серт не дрогнул под посуровевшим взглядом танши и уверенно, все еще немного скалясь, подвел итог:
– Сомневаюсь, что вы сами знаете, как вам надо, госпожа. – Потом на мгновение заколебался, не уверенный, стоит ли продолжать, и решился: – Любящий мужчина – это напасть, от которой у женщины нет способов спастись. Запомните это.
Бансабира неприятно поежилась, повела головой, явно сопротивляясь смыслу сказанного. Серт больше ничего не говорил, давая тану возможность примириться с услышанным. Женщина допила вино из бокала, время от времени переводя взгляд на блондина, потом отставила сосуд и, покосившись еще раз, недовольно буркнула:
– Я точно скормлю тебя собакам.
Серт засмеялся, и Бану, не удержавшись, улыбнулась в ответ.

 

Поговорить, значит? Ожидая, пока расстелют постель, Бану стояла у окна, бессмысленно глядя в сумрак. Что ж, если это принесет спокойствие, то лучше и поговорить. Кто знает, может, влияние момента будет настолько велико, что, если Маатхас сделает ей какое-нибудь достойное предложение, она согласится? Было бы здорово. Было бы здорово сделать то, что захочется в тот момент, а потом говорить, что ее не очень-то и спрашивали.
Быть таном скверно: все ждут от тебя какого-то решения, которое ты неизменно должна оглашать с важным видом и равнодушным лицом, – вроде, разумеется, так и должно быть, чего же тут удивительного. Таны не поддаются влиянию момента, таны всегда знают, что делать, и еще таны никогда не прячутся за чужие спины. Даже когда смерть как хочется.
Бану искренне радовалась, что измотана. Заваливаясь в кровать, она надеялась, что утро каким-то образом само собой принесет правильное решение. Но проснувшись, поняла: все действительно решит момент. Сейчас нет ничего, что мешало бы танше ответить согласием, если Маатхас – все равно о чем именно – попросит в лоб.

 

Закончив с ужином в тот день, Маатхас поднялся в отведенную спальню. Поглядел в окно, уселся на кровать. За последние пару дней он решительно сломал голову над поведением Бану. Они встречались нечасто, но, как правило, надолго: месяц или около того. И всякий раз их отношения развивались по одному сценарию: Бану встречала его с поистине соседским радушием и с танской учтивостью, потом Маатхас, сражаясь с ее упорством, сокращал дистанцию, пересыпая пропасть формальностей, как бездонный ров, терпением и заботой, а потом Бану по неведомым причинам нарочно отдалялась и пряталась от него с помощью каких-нибудь вынужденных обстоятельств и важных дел. И в следующую встречу все начиналось заново.
Сагромаха все это начинало невероятно бесить. Все равно что ловить капустницу редко сплетенным сачком: думаешь, сейчас поймаешь, но в последний момент негодница просачивается сквозь петли. Так и Маатхасу казалось уже неоднократно, что он вот-вот поймает Бану, но в результате всегда, независимо – пытался он говорить в лоб или осторожно, чтобы не спугнуть, подкрадывался со спины, надеясь обнять за плечи, – зачерпывал пустой воздух.
Ну неужели ей мало того, что уже их объединяло? И дружеские беседы непринужденными вечерами, и нежность редких прикосновений, которые тан помнил с пугающей отчетливостью и готов был, как сентиментальный идиот, перебирать в памяти до бесконечности. Вот он осторожно берет ее за локоть после тренировки с Валом, в то утро, когда Бану повздорила с отцом; вот – аккуратно укладывает в кровать, тощую, обессилевшую так, что сердце обливается кровью, но счастливую от надежды, которую ей подарил он, Сагромах; вот подает ей руку, приглашая покататься за стенами крепости, вдали от любопытных глаз; вот – тянет на себя, не в силах больше терпеть, и осторожно касается губ, хотя от тоски и желания сводит челюсти.
Чем больше проходит времени, тем менее комфортно Бану чувствует себя рядом с ним, это очевидно, с упавшим сердцем признал тан. Неочевидны только причины. В самом начале она могла говорить с ним дольше, проще, непринужденнее, используя другую манеру речи, другие, более простые слова, другие интонации. Она так и не назвала его по имени, хотя, кажется, уже неоднократно к тому шло.
В склепе ему впервые удалось выбить ее из равновесия, и тогда Бансабира все же перешла на «ты», с горькой усмешкой подумал тан. А потом в очередной раз начала вести себя так, будто ничего не произошло. Был момент, когда он пытался проучить ее тем же, в тот раз, после поцелуя. Однако, если признать, что Бану все-таки достаточно умна, чтобы делать простые выводы, выходило, что она и впрямь не понимала происходящего.
С нею.
Происходящего с нею, домыслил Маатхас. Он до того изумился собственному открытию, что едва не подавился языком. Бансабира и впрямь не понимает происходящего с ней! Думать о том, что подобный вывод мог оказаться безосновательным, Маатхас не стал – независимо от доводов рассудка, чутье его не подводило. И он чуял – все не так очевидно.
Маатхас запрокинул голову, остекленелыми глазами глядя в потолок, и шумно втянул полную грудь воздуха. Может, Бану не понимает своих чувств. Может, понимает, но не сообразит, что с ними делать, как выразить, или, наоборот, борется с ними, потому что какой-нибудь очередной замысел, который не довел до ума Сабир и который взялась доводить до ума она сама, требовал от нее шага, противоречащего собственной симпатии.
Бану всего восемнадцать, со щемящей нежностью в сердце подумал Сагромах. Она же совсем еще девочка. Она же не любила еще ни разу. А у нее уже откуда-то взялся ребенок, на нее откуда-то свалился танаар, и естественно, что ей страшно. Ведь в душе она самая обычная сумасбродная девчонка. Взять хотя бы то, с каким азартом она сегодня лазала с одного судна на другое вслед за корабелом! Поведение, присущее скорее мальчишке, чем взрослой серьезной женщине, какую Бану постоянно пытается из себя строить.
Маатхасу вдруг стало стыдно: как он вообще мог чего-то от нее требовать? Но потом успокоился – он любил ее такой: спокойной, гневной, с мальчишескими повадками, с царским достоинством. Он заранее любил все черты, хорошие и плохие, о наличии которых в Бану еще не догадывался. Внутренний голос, прежде убеждавший, что все обойдется, теперь ехидно посмеивался: много раз за время похода и даже после возвращения в родной танаар Сагромах пытался выкинуть Бану из головы. Не афишируя, перепробовал почти всех женщин, которые были в командовании его армии, за исключением родственниц, пусть и дальних. Клин ведь вышибают клином…
Особенно налегал в первые недели после того поцелуя – всерьез жгла обида за то, что Бансабира никак ему не отвечала, ни действием, ни письмом, хотя видно было, что не так уж она и протестовала против его симпатии. Задрала голову, выбирала небось, сравнивала… «Да чем я нехорош?!» – в сердцах гневался Маатхас. А потом понял, что… заставлял себя злиться на девчонку.
Бану не глупая, она разберется со всем. Советчиков рядом хватает: с Гистаспом она вполне доверительна, этот болезненный тип может открыть ей глаза на происходящее, он, похоже, весьма наблюдателен. Но когда все встанет на места, рано или поздно… когда Бану поймет, что чувства, которые она испытывает, – не дружба, что будет тогда?
Маатхас откинулся на кровать, заложив руки за голову, и ощутил, как по всему телу разливается неведомое прежде тепло. У него нет возможности повлиять на то, что случится тогда, но сам он – никуда не денется.

 

Большую часть пути Бансабира ехала молча, размышляя над словами подчиненного, сказанными накануне. Поскольку никаких судьбоносных ответов утро не принесло, приходилось думать.
Серт так и не спросил, любит ли она Маатхаса. Бану могла поклясться, Серт понимал, что делал, и не задал рокового вопроса именно потому, что знал, насколько танша запуталась, насколько боится расплести клубок, застрявший комом где-то в груди. Заводить разговоры на эту тему не было ни желания, ни возможности (проклятая танская гордость), ни смысла: еще утром, пока они наблюдали за упражнениями юношей, Серт как бы между прочим заметил, что в определенных ситуациях можно искать поддержки, но точно не совета.
Поэтому сейчас Серт, лучезарно сияя, молча ехал рядом с госпожой, разглядывая луга, застеленные молодой, местами еще несмелой, зеленью с цветными пятнами подснежников и ирисов. Если госпоже случалось все-таки высказать пару фраз о чем-то необязательном, мужчина с готовностью поддерживал разговор, кивал, делал смешливые замечания, но, когда она замолкала, не навязывался с беседами.
Промучившись измышлениями долгое время, Бансабира вернулась к версии внять рекомендации Серта и хотя бы поговорить с Маатхасом – вдруг что прояснится. В конце концов, хуже не будет: ей всегда нравилось с ним болтать.
Они вернулись ближе к вечеру. И еще до того, как Бану спросила у Руссы, куда запропастился их гость, на парадное крыльцо чертога вышел пожилой мужчина – седой, тучный, с невероятно морщинистым лицом и непередаваемо хитрым его выражением. Он не понравился Бансабире сразу.
– Дорогая невестка! – Яфур Каамал распахнул объятия. Отбросив сомнения и всю «сентиментальную ерунду, о которой надо думать в одиночестве», Бану шагнула в них, натянув на физиономию самое непроницаемое выражение. – Скорблю о твоих потерях, – слишком приторно заверил тан.
– И я о вашей, тан, – вежливо отозвалась танша, отстраняясь после поцелуя в обе щеки.
– Думаю, этот вечер нам лучше провести вместе, по-родственному, познакомиться, поговорить.
«Каамал Льстивый Язык», – мгновенно оценила Бану, слушая убаюкивающий голос свекра, и без раздумий согласилась.
Она только мимоходом приветственно кивнула по дороге Маатхасу и, велев Лигдаму принести «чего-нибудь съестного», заперлась с Каамалом в покоях. Тот по дороге, пока танша отвлекалась, тоже шепнул что-то какому-то юнцу.
Чувствовала себя танша неважно: мало того что этот старик ей не дал пяти минут освежиться с дороги, еще и о чем с ним говорить – непонятно. Однако эту проблему Каамал решил сам: завел речь о Сабире, потом сокрушенно качал головой, искренне не находя слов, когда говорил о покойном сыне. Бану вдруг неожиданно прониклась сочувствием, хотя слабо представляла, чтобы она печалилась так же, случись что с Гайером. О своих неудавшихся планах, о своих бессмысленных жертвах – словом, из жалости к себе она бы горевала страшно, да, но вот по поводу сына…
Каамал, видимо, уловил настроение молодой женщины. Они сидели за столом, то ли ужиная, то ли обедая, и Яфур протянул руку, по-отечески сжав кисть Бану.
– Я тоже не чувствовал никакой любви, когда они родились. Но я точно знал, что это мои дети, для чего они родились, чего я от них жду, и знал, что ни одному существу в целом свете я не дам их в обиду. Мне потребовалось немного времени. И ты тоже, дочка, наблюдая, как Гайер растет, почувствуешь здесь тепло. – Он приподнялся и, потянувшись, положил старческую ладонь в проступающих красно-синих жилках Бансабире на грудь.
«Я тебе не дочка», – попыталась возмутиться Бану, но даже в собственной голове вышло совсем неубедительно. Тан, задержавшись, чтобы с каким-то непонятным выражением посмотреть на Бану, вернулся на место.
– Спасибо, что позаботились о нем, пока меня не было.
Яфур довольно улыбнулся и даже издал какой-то звук, напомнивший Бану кошачье мурчание. Он благосклонно кивнул – мол, все правильно, я был не обязан, но помог.
– Это было несложно, к тому же у тебя была важная причина отсутствовать: должен же был кто-то поставить на место Шаутов. – Каамал замолчал, вздохнул и добавил после паузы: – И Аамутов тоже.
Бану замерла.
– Думаю, стоит поговорить о делах. Я хорошо осведомлен о том, что ты вывезла из Зеленого танаара не только пленников. Не буду лезть в твои дела, золото – оно как собака: имеет только одного хозяина. Но, в отличие от собак, за обладание им приходится драться, а у меня нет в планах быть тебе врагом.
– Тогда о каких делах вы собрались говорить?
– Я узнал о сговоре Этера с раману. И, судя по твоим действиям, ты в курсе, что мой сын настроен к Гайеру весьма враждебно. Конечно, пока у него нет собственных детей, Гайер в некотором роде представляет угрозу.
– Но моей-то вины тут нет.
– Как сказать, – вкрадчиво заметил Яфур. – Этер вот считает, что именно он должен был быть мужем Матери лагерей, а не Нер. А сейчас что выходит: брата у него нет, а сын у брата – есть.
Бансабира отвела взгляд в сторону, преодолевая легкое раздражение:
– Ну, предположим. От меня-то вы сейчас чего хотите?
– Сделки.
Бансабира критически оглядела тана. Изобразив на лице смертную скуку, Бану, поджав уголок губ, произнесла вполголоса:
– Молве следовало наречь вас «Каамал Смелый Торгаш», а не «Каамал Льстивый Язык». Впрочем, ошибки бывают у всех.
Яфур не остался в долгу:
– А тебя – «Бану Хитрющая» или «Бансабира Подлая», но это же не помешает нам договориться?
Бану все с той же невозмутимой физиономией еле слышно хмыкнула.
– Говорите.
– Выдай за Этера одну из своих кузин, у тебя ведь их несколько?
– Три, – отозвалась Бану. Две дочери Тахбира и одна – от покойного Ванбира. Но последней всего десять или около того.
– В любом случае, они есть. Выдай одну из них за Этера, и я клянусь прахом моего покойного сына и жизнью здравствующего – пока я жив, ни один волос не упадет с головы Гайера. Даже если для этого мне придется упрятать Этера в темницу.
Бансабира засмеялась – тихонько, но страшно ехидно.
– Брак, знаете ли, вещь вполне конкретная. У моей сестры будет муж, а у вашего сына – жена, у них родятся дети, которые получаются вполне известным способом. А что такое ваша клятва?
– Ты сомневаешься в слове тана? – Каамал прищурился.
– У меня были основания сомневаться в слове родного отца, который, в отличие от вас, любил меня с первого дня, всем сердцем и душой. Судя по всему, вы знаете, что я согласилась на свадьбу Адара с домом Ниитас, чтобы пройти через Сиреневые земли и тем самым поберечь отца. Сейчас вы предлагаете мне отдать сестру, чтобы уберечь сына. Но видите ли, любезный свекор, мне всего восемнадцать. Через год траур по Сабиру Свирепому истечет, я смогу выйти замуж и родить еще.
Яфур качнул седой, местами лысеющей головой:
– Дерзко. Так уверена в себе? Я слышал, роды были сложными?
Бансабира пожала плечами:
– Даже если не смогу, у меня есть брат. Меня не так пугает возможность его наследования в случае моей безвременной кончины. Впрочем, думаю, случись что, танааром будет править дядя Тахбир. Сегодня он больше всех сгодился бы для этой роли.
– То есть ты отказываешься? – Яфур не изменился в безмятежном лице, но в голосе явственно звучали нотки недовольства, от которого могут быть непростые последствия.
– Я не соглашаюсь. Это несколько другое. Мне нужна гарантия, что, если я отдам вам Ниильтах или Иттаю, я действительно получу взамен безопасность Гайера. И потом, что значит, пока вы живы? Моя сестра останется женой Этера и после вашей смерти. Не думаете ли вы, что обмен несколько неравен?
Каамал наконец рыкнул. Все-таки стоило поверить прежде: даже в удрученном событиями состоянии Маленькая танша способна вполне трезво вести дела.
– В любом случае, – будто между прочим продолжила Бану, – мне нужно для начала поговорить с Тахбиром. Только если он не против, я подумаю над вашим предложением.
– К чему это? – Каамал забеспокоился. – Уже больше месяца ты – глава дома Яввуз, тебе и решать.
– Но нельзя же не спросить отца, решая судьбу его дочери. К тому же в ближайший год все равно, согласно традиции, никто из членов дома в знак почитания и уважения к почившему тану не может вступать в брак. Я смогу хорошо обдумать ваше предложение.
Настало время смеяться Каамалу.
– Полагаю, тебе это время тоже весьма на руку? Мне тут давеча пришло весьма интересное послание от молодого Дайхатта. Ничего особого он не писал, но, кажется, успел подбить клинья, да? Надеется заручиться моей поддержкой и хотя бы нейтралитетом со стороны твоего деда, справедливо полагая, что ты женщина умная и сумеешь выбрать наиболее выгодный вариант.
– И что вы?
Яфур расплылся в ехидном оскале:
– Я обещал хорошо обдумать.
Бансабира мысленно усмехнулась: ожидаемый ответ. И от этого не менее неприятный. Ставит ее на место?
– Полагаю, тот, кто оставит за собой право первого хода, должен сообщить вовремя, – обронила Бансабира будто невзначай.
– Само собой. Сейчас ты растеряна, и тебе непросто принять такое ответственное решение, оценив все его достоинства. – В голосе Яфура неожиданно появились заботливые интонации. – Мы вернемся к этому разговору позже, думаю, у нас будет отличный шанс совсем скоро.
Брови Бансабиры поползли вверх. Тан неторопливо объяснил:
– Вот, – протянул, достав из-за пазухи, сверток. – Думаю, тебе пришло такое же.
Бану быстро проглядела бумагу под сломанной печатью дома Яасдур и едва не вздрогнула: к началу лета танам Яввузу, Каамалу, Вахиифу, Луатару и лаванам Яхмаду, Баину и Удау из подданства дома Аамут полагается прибыть в столицу, чтобы оттуда выйти делегацией на Восточный континент: один из местных царей, Алай Далхор из Западного Орса, прочит свою дочь в следующие раману Яса. Быть переговорам.
Бану уставилась на Яфура с таким лицом, будто он только что сознался, что не знает, как звали его жену.
– А что, без нас обойтись нельзя?
Каамал, в душе посмеявшись, пожал плечами:
– А ты это у раману спроси, когда приедем.
– Вы что, собираетесь откликнуться?
– Ну, дочка, посмотри еще разок: это не просьба.
– Да это вообще бумага, – безапелляционно заявила Бану. – И что?
– А какой смысл в открытом неповиновении, если к всенародному бунту это не приведет, а всех подчинившихся приказу Светлейшего и Светлейшей обозлит против свободолюбивого гордеца. И потом, Яввузы слишком часто твердили в этой войне, что бьются за традиции, старый уклад и порядок. Откажись ты сейчас подчиняться Теням Богов, как велит традиция, – и всем будет ясно, чего стоит честное слово тана Яввуз.
Все-таки язык у Яфура и правда длинный, недовольно думала танша, признавая правоту свекра.
– Хорошо. – Бансабира поднялась из-за стола, давая понять, что намерена закончить разговор. – Я поеду в Гавань Теней и Орс, если все это не затянется на полгода. Сейчас попрошу вас, тан: мне надо прийти в чувство после поездки, решить ряд вопросов и немного отдохнуть – завтра важный день.
– Конечно-конечно, – отозвался Яфур, поднимаясь следом. Бану видела, что, несмотря на слащавость тона, выглядит тан не особо довольным тем, как закончилась их беседа.
Едва за Каамалом закрылась дверь и Бану уселась на место, потирая лоб, в комнату вихрем ворвался Русса.
– Что за въедливый старик! – разошелся он прямо с порога. – Думал, он никогда не свалит! – Ворча, бастард размахивал каким-то очередным пергаментом. – Вот, сегодня днем привезли, не успел передать тебе.
Русса вложил в протянутую ладонь сестры конверт с черной печатью. Гнилое предчувствие закралось в душу Бану мгновенно.
– Честное слово, – сокрушался Русса, потрясая пятерней, – этот седобородый кретин приехал только утром, и ты посмотри – достал уже всю родню и всю прислугу! То не так, это не тут, тот не так сказал, эта не так посмотрела! Даже Ниильтах – Ниильтах, Бану! – заявил, что она «смеется так, как не все танин могут себе позволить, что, конечно, не очень ценится»! Тьфу! Никакого сладу! Бану, – брат почти грозно поглядел на таншу, вперив кулаки в стол, – он тут признает только тебя и Маатхаса! Сделай что-нибудь!
Бансабира лениво поглядела на брата и, вновь взглянув на конверт в руках, сломала печать.
– А Маатхас что? Никак за день себя не проявил?
Русса махнул рукой:
– Маатхас, едва его увидел, заявил что-то вроде: «Ох, сто лет не видел Яфура Каамала. И еще не видел бы столько же». Поэтому, как только они поздоровались, я опять втюхал Сагромаха Гистаспу и заслал на верфь. Пусть проветрится.
Бану с серьезным видом скользила взглядом по строчкам письма. Руссу одинаково раздражали и складочка меж сестриных бровей, и то, с какой надменной рожей танша сейчас внимала тому, что он говорит.
– И соответственно Яфур тут же свалился на ваши с Тахбиром головы? – бесцветно поинтересовалась женщина, не отрываясь от послания.
– Да не то слово! – с новой силой вспылил Русса. – Предлагали ему отдохнуть – нет, говорит, давно не был у Яввузов, осмотрюсь, погуляю. Нам за ним по пятам ходи, а он как кого увидит, тут же замечания делает. Пробовали сбагрить на него внука, в конце концов, ни разу не видел, – куда там! Старика хватило всего на полтора часа. В храм помолиться он не захотел, в склеп, сказал, слишком рано, в военную академию за таншей – слишком далеко, так что пришлось просто отправить его шататься по закрытым псарням. В сопровождении Лигдама и с надеждой, что наши собаки его съедят, – поспешил шутливо объяснить Русса, видя, какую неожиданно недовольную физиономию скорчила сестра. Несмотря ни на что, взгляд Бансабиры ни капельки не подобрел. Бастард постарался оправдаться: – Но, Бану, сама посуди, а что еще мы могли сделать?
Тану, всерьез занятая посланием, коротко возвела глаза на брата и вернулась к повторному чтению письма.
– Это же очевидно, – проговорила женщина с видом совершенно безмятежным, – вы могли сбыть Каамала в руки Гобрия.
Русса помолчал, выпучив на сестру глаза, потом решительно отфыркнулся и заявил, что толку от компании Гобрия для Яфура Каамала было бы немного.
– Гобрий, конечно, в отличие от большинства к тебе приближенных, не занят по восемнадцать часов в день и вообще практически ничего не делает. Но все-таки…
– Дело не в том, что у Гобрия много времени. – Бану наконец отложила письмо и настойчиво подняла глаза на брата. – Дело в том, что у Гобрия нет недостатков, – внушительно объявила она. А потом, отведя глаза, вполголоса заметила: – Кроме занудства.
Русса озадаченно поморгал, глядя на сестру, прыснул, а потом не удержался и загоготал в полный голос. Бансабира только мимолетно вздернула уголки губ. Когда мужчина взял себя в руки и смахнул проступившие от хохота слезы, он поинтересовался, отчего у сестры такое серьезное лицо. Танша кивнула на стул с обратной стороны стола, приглашая сесть, и протянула письмо брату.
– А ведь даже сорокоднев не прошел, – протянул тот после чтения, помрачнев: дух отца еще не достиг залов Нанданы, а Дайхатт уже просит заслать сватов!
– Думаю, гонец не рассчитал. Или день перепутал, когда надо отдать. Скорее всего, предполагалось, что я увижу эту бумагу только завтра.
– В любом случае, Бану! – разозлился Русса. – Ну должно же быть хоть какое-то почтение!
Бану пожала плечами:
– Чему удивляться, если тело отца едва успело остыть, как он уже был в нашем лагере с намеками.
– Вот сволочь, – озлился Русса.
Бансабира забрала бумагу и убрала в стол.
– Что ты ответишь?
– Правду, – отозвалась сестра. – Раману Тахивран требует моего участия в какой-то сомнительной кампании в Орсе, поэтому вскоре я просто уеду из танаара. А до той поры у меня дел полно.
– Что еще за кампания?! – вскинулся командир «меднотелых».
Бансабира коротко рассказала, в чем дело. Русса недовольно надулся:
– И когда?
– Скоро.
Повисло напряженное молчание.
– Да ты рехнулась, – наконец резюмировал Русса. Бансабира не стала спорить. – И зачем оно тебе надо? Скажешь, не смогла отказать государыне? Ты-то?
– Много причин, – уклончиво ответила Бану.
– Да хоть одну назови! – Упершись кулаками в столешницу, Русса вскочил.
По традиции на роль раманин избиралась одна из дочерей танских домов, реже кто-то еще. Сейчас, кого бы раману Тахивран ни выбрала, может выйти себе дороже: таны озлоблены, раздражены, и многие ненавидят друг друга. Того гляди, осадят в полном цвете Гавань Теней – и делу край. Остаются только чужестранки.
Было смешно и думать, чтобы перепуганная и мнительная государыня не надеялась каким-нибудь образом убить двух зайцев, поэтому Бану правомерно ждала подвоха. Если бы она хоть что-то знала о родине Гора, можно было бы строить какие-то предположения, что-то прогнозировать, пытаться разгадать замысел раману. Но поскольку наставник в свое время ничего, по большому счету, не рассказывал о стране, в которой вырос, приходилось устраивать разведку боем.
Русса все еще ждал ответа. Бану вальяжно повела в воздухе рукой.
– Хочу посмотреть на страну, в которой родилось одно немыслимое чудовище.
Русса выпучил глаза: что за ерунда такая? Пришлось объяснять.
– Русса, ну не будь дураком. Если царевна Орса станет раманин, значит, быть союзу этого Орса и Гавани Теней, и, значит, однажды мы можем стать союзниками. Но если север восстанет против Яасдуров или ахрамад Кхасав не женится на иноземной царевне, мы можем стать и врагами. В обоих случаях стоит узнать их получше. Не переживай, много времени мне не понадобится.
– Не переживать?! – взвился Русса, но, не найдя ни слов, ни смелости для признания, примолк. Бану и не требовалось, чтобы брат говорил, – хорошо, что он измучен чувством вины. Совесть – единственный способ держать в узде тех, у кого слишком сильные руки, прямая спина и вечно хорошее настроение.
Русса осел, не зная, что сказать, и больше не решаясь поднять на сестру глаза.
– Прошу прощения, госпожа, – постучали в дверь посреди затянувшейся паузы. – Прибыл командир Бугут, просит вашего разрешения.
Тану попросила брата пока молчать о разговоре и велела пустить Бугута. Им есть что обсудить. К тому же в обсуждениях подобного толка у Бану всяко больше уверенности.

 

Бану обрисовала планы дальнейших дел Бугута в нескольких скупых фразах. Деталям свой час. Выставив за дверь командира, танша кликнула Лигдама и наконец освежилась с дороги. Пока служанки помогали госпоже с ванной, оруженосец сбегал за ужином на двоих. Когда Бансабира в присутствии последнего облачалась в платье (Лигдам все еще учился правильно шнуровать корсажи, впрочем, как и Бану. И трудно сказать, чьи успехи были более плачевны), молодой мужчина поинтересовался, кого надо пригласить к трапезе. Ответ изрядно удивил:
– Иттаю, мою кузину.
Лигдам молча кивнул и метнулся за танин. Бансабира, напряженно хмурясь, разглядывала себя в зеркале: ну и о чем, скажите, полагается болтать с женщинами? Ладно, Гистасп же как-то нашел с ней общий язык, так что и она, Бансабира, сумеет. А ведь Гистасп далеко не Серт. Просто всегда улыбается, ведет себя вежливо и немножко заискивающе – так, как свойственно сильным людям, робеющим перед еще более сильным противником. С его бледной физиономией не удивительно, что командующему удается поддерживать обманчивый образ середнячка с такой убедительностью. Настолько сжился с собственной маской, что и не заподозришь, насколько однозначны его взгляды, крепка вера в себя, неколебима воля. Настолько, что и не заподозришь, что он, Гистасп, едва ли не храбрейший в ее армии воин, а его самообладание стократ тверже, чем у самой Бану.
– Звала, Бансабира? – спросила Иттая в дверях. Она говорила все еще робко, называя Бану по имени с неуверенностью. Сестра она тебе или нет, а Мать лагерей – это Мать лагерей. К тому же титулы танин и ахтаната применялись к боковым ветвям основной линии «защитников» исключительно для краткости, об этом не следовало забывать.
– Да, Иттая, заходи, – улыбнулась Бану вполне искренне. Кто знает, может, сестру, которую в свое время Бансабира сумела найти в Шавне Трехрукой, она сыщет и здесь, в этой учтивой северянке? Ведь даже возраст у Иттаи и Шавны совпадал – обе были старше Бану на четыре года.
– Располагайся, – пригласила танша, мягко поведя рукой в сторону стола с ужином. – Поболтаем немного…

 

Гистасп сопротивлялся, как мог. Отнекивался, приводил разные убедительные доводы. Маатхасу было все равно. В оконцовке он скрутил альбиноса в захват и по дороге с верфи затащил бедолагу в кабак.
Не то чтобы Гистасп был трезвенник – таким он не грешил лет с пятнадцати. Просто пить с таном, за которого отвечаешь головой, явно грозило неприятностями.
Маатхас знал Гистаспа дольше и немного ближе, чем Бансабира. Вполне подходящая компания. Поэтому, злоупотребив своим превосходящим положением, он настоял на самом крепком эле. Гистасп исправно заговаривал зубы Маатхасу, пил меньше, ел больше – кто-то должен остаться во вменяемом состоянии, а судя по действиям тана, тот отчетливо вознамерился напиться до отключки. О чем они в итоге говорили – если вообще говорили – и сколько выпили, Сагромах так и не вспомнил. Понял только, что лежит в кровати, свернулся калачиком и заснул. Была глубокая ночь.
С трудом отконвоировав отяжелевшую от хмеля ношу в отведенный тану покой, Гистасп закрыл за собой дверь и выглянул в коридор.
– Ну и что это такое? – строго спросила Бану. Танша стояла одна и явно поджидала командующего. Тот мгновенно понял, что влип.
– Это не то, что вы думаете. – Гистасп от таких слов чувствовал себя крайней степени идиотом, но ничего лучшего на ум не шло.
Бансабира мгновенно учуяла подпитие подчиненного, грозно нахмурилась, сверля взглядом, а потом вдруг коротко и почти незаметно улыбнулась.
– Ладно. Ничего не хочу знать, – все еще с недовольным лицом буркнула танша. Впрочем, Гистасп слышал, что она не злится. – Просто пожми плечами и скажи, что, мол, с кем не бывает.
Гистасп даже это несложное поручение выполнил запоздав – сначала таращился на таншу, ища подвох. Потом улыбнулся, пропев привычное робко-нахальное, смиренное и снисходительное одновременно «Как прикажете». И вдруг посмотрел на таншу так, как ей меньше всего хотелось, чтобы на нее смотрел он.
Бансабира поторопилась уйти. Гистасп недолго поглядел ей вслед и нетвердо направился в комнату, которую занимал сам. Сравнительно большая, светлая только в первой половине дня, она идеально подходила неоднозначному характеру, каким обладал альбинос. Следовало как можно скорее лечь спать, Гистасп понимал, уже предвкушая погружение в хорошо взбитую постель. За время похода он истосковался по таким незамысловатым удобствам, как конь по майской траве за зиму. До Бойни Двенадцати Красок он, окончив военную академию Яввузов, жил в городе неподалеку от фамильного чертога. Будучи с самого начала перспективным бойцом из тех, кого обычно стараются заполучить в штабы, Гистасп был назначен Свирепым наставником тринадцатилетнего Руссы. Неплохое начало, как ни крути.
Обучение молодого бастарда он вел дотошно и требовательно, чем тогда заслужил доверие покойного тана. Позже, еще до того затяжного перерыва, который северяне сделали в Бойне Двенадцати Красок, его положение существенно изменилось. Гистасп стал действительно опытным, провел несколько успешных кампаний. Именно это, когда военные действия со стороны Яввузов возобновились, помогло ему примкнуть к лагерю Бану.
Увидев дочь Сабира Свирепого на ужине, посвященном воссоединению семьи Яввуз, Гистасп сразу почуял нутром – девчонка не промах. А присмотревшись, увидел в ней свой путь к силе. Пользуясь благоприятными обстоятельствами и доверием за былые заслуги, Гистасп испросил дозволения тана «присмотреть за тану в делах».
Ему потребовалось полгода, чтобы, развеяв опасения и подтвердив домыслы, распознать Бану получше. Потом, задумываясь, он часто хмыкал самому себе: что за идиот! Стоило сначала, увидев поединок Руссы и Бансабиры, догадаться, что нрав у танши окажется именно таким. Стиль боя всегда отражает характер бойца. Расчетливая и непредсказуемая даже тогда, когда кажется, что ты уже знаешь все ее представления о совести, чести, честности и справедливости и мастерски умеешь на них играть.
Гистасп сумел к ней приблизиться. Это не удалось Гобрию, Дану, Юдейру, Одхану, Раду, даже Руссе, если подумать, сколь бы дружелюбный и любовный тон ни носили их отношения. А он, Гистасп, смог. Сейчас, во времена мира, ясно, что Бансабира полагается на него больше, чем на брата. А уж про роковые случаи и говорить нечего! Это он видел ее слабость у Ниитасов, он обнимал и утешал ее тогда; он подсаживал ее в седло, зная, насколько рискованным может быть его промах; он прошел с ней осаду, он бился с ней плечом к плечу десятки раз, он привел ее к победе в том бою, когда она по юной дурости, беременная, бросилась в авангард, доверив ему командование. Он, в конце концов, принимал ее роды.
Не Русса, не Сабир и никто другой.
Гистасп хмыкнул: надо же, каким стал чувствительным. Того и гляди прослезится.
Командующий не прогадал: по возвращении ему одному из четырех генералов было дозволено поселиться в фамильном чертоге танов Яввуз. Его заботы теперь касались не бастардов, а законных детей семьи, пусть и не от прямой ветви Сабира. Единственным соперником ему, Гистаспу, в значимости для Бану теперь мог стать только Сагромах Маатхас. К счастью – надо же быть таким дураком! – этот мужественный и серьезный воин, никогда на памяти Гистаспа не знавший жалости к себе, совсем отчаявшись, потащил его в таверну и, напившись, выдал, как на духу, больше положенного. Нет, говорил тан мало, но строить смешливую физиономию, будто все вокруг происходит воистину забавно, спьяну не удавалось.
Гистасп не глуп, ему этого хватит.

 

Полный воодушевления от осознания того, как планы, задуманные прежде, теперь складываются подобно мозаике, командующий толкнул дверь спальни.
На мгновение замер на пороге, потом наглухо заперся и злым шепотом выругался: в комнате царил разор. Разворочена кровать, изодран гобелен с волком Яввузов, личные вещи и одежда выброшены из шкафов и комодов на середину комнаты; стол в дальнем углу покрыт перемешанными и помятыми бумагами. Первым делом Гистасп метнулся к ним.
Комнату освещал только догорающий камин, Гистасп наскоро зажег несколько потушенных на столе свечей, принялся рыться в записях, надеясь понять, кому это было нужно. Поиск не дал ни одной зацепки: документы и записки были смяты, разбросаны в беспорядке, но ничего не пропало.
Разобрав все, как было, Гистасп сел на пол, прислонившись спиной к столу, и задумался. Послание недвусмысленное – кому-то он стал сильно мешать. Но кому именно, Гистасп сообразить не мог. Если говорить о командовании армией, он, кажется, со всеми старался наладить как минимум нейтрально-вежливые отношения. Впрочем, были еще солдаты подразделений, у этих вполне может оказаться на него зуб – все-таки они куда чаще испытывали на себе силу генеральского приказа. Но дело в том, что обычный солдат и близко не может подойти к покою командующего, а уж войти внутрь без ведома последнего – и подавно.
С трудом подавив ярость, Гистасп выглянул в коридор и с устрашающим видом устроил допрос стражникам. Кто тут был, когда, зачем? Те только разводили руками – их смена настала в полночь, а с тех пор никого тут не было. Гистасп велел срочно позвать тех, кто был до этого. Те на вопросы командира ответили схожим образом. Гистасп вернулся в комнату и озадаченно вздохнул. Его не было в чертоге почти двадцать часов, караул у дверей сменяется каждые четыре. Народу не так много, можно опросить всех, главное сделать это так, чтобы танша не прознала. Лишний шум ни к чему. Вдруг выяснится, что все это случилось по ее воле, чтобы что-нибудь такое преподать Гистаспу за вольнодумство.
Уснуть командующий так и не смог, хмель из головы давно вышибло, он решил перебрать в уме все варианты, полагаясь на собственную логику и интуицию. И первым в списке тех, кто мог за что-то влезть к Гистаспу без умысла хищения, а только для того, чтобы навести страху, был Маатхас. Ревнивый тан имел все шансы и поводы учинить разгром в его обиталище. С его титулом обойти стражников у двери ничего не стоит. Но, к несчастью, будто нарочно Маатхас именно сегодня по дороге с верфи потащил Гистаспа пить, так что по всему выходило, что Сагромах тут ни при чем.
А может, внезапно осознал Гистасп, как раз наоборот. Ведь Сагромах именно сегодня намеренно ухлестался так, что его пришлось тащить до чертога почти волоком. Хотя сказать, чтобы Маатхас выпил чересчур много или легко пьянел, Гистасп не решился бы. Командующий принялся гулять по комнате, скользя взглядом по перевернутой кровати с рваными подушками и изрезанным одеялом, скошенным ставням окон, разбросанным и изодранным вещам, сломанному оружию.
Против этой догадки был только один аргумент: не Маатхас набился к нему в компанию, а его, Гистаспа, тану назначила ответственным за удобство гостя. Мало шансов, что за случившимся стоит Бану. Да, это могла бы быть она, но Гистасп сердцем чуял, что нет. К тому же, если на то пошло, сегодня утром его из чертога в компании Сагромаха выпроводил Русса. Правда, над этой догадкой Гистасп от души расхохотался: кто угодно, только не этот бастард! Гистасп его учил, Гистасп ему советовал, Гистасп, как и Русса, соблюдал интересы Бансабиры пуще собственных. К тому же, захоти командир «меднотелых» отомстить за что-нибудь или бросить вызов, сделал бы это давно.
Оставался только Каамал. Яфур мог чего-то прознать, за что-то взъесться, мог узнать (и наверняка узнал), насколько доверительна Бану с Гистаспом, и решил, что не может позволить выходцу из низов, командиру без роду и племени, влиять на решения танши, тем самым воздействуя на судьбу его единственного внука. Не надо быть жрицей Ангората, чтобы понимать, что у Каамалов свои планы на Гайера. Если так, то Яфур вполне мог убедить Руссу еще утром отправить Гистаспа с Маатхасом из чертога куда подальше. Сколь бы Русса ни строил грозную рожу, он довольно мягкий и внушаемый, Гистасп выведал это еще кучу лет назад. Сам Яфур тем временем мог без труда мозолить глаза всем присутствующим, надоедая до заикания, когда кто-то из его подкормышей учудил в комнате Гистаспа разгром. В этом случае и впрямь зацепок стоит искать у самых ранних караулов.
За убедительность такой версии в душе Гистаспа не совсем логично, но неотвратимо говорило и отсутствие Бану в течение последних суток. Она, вероятно, вернулась совсем недавно. Вот черт, выругал Гистасп себя, скрипнув зубами, – он даже не поприветствовал госпожу, как положено!
Командир принялся вновь ходить из угла в угол. Завтра у танши непростой день, беспокоить не стоит. Но если нечто подобное повторится, Гистасп непременно поставит тану в известность. Заодно будет отличный повод поговорить, улыбнулся мужчина. А может, следует сообщить уже сейчас, чтобы переиграть противника? Просто попросить тану сделать вид, будто она не в курсе происходящего. Уж кто-кто, а эта девчонка – мастер строить непроницаемую физиономию! К тому же Гистасп ей всяко дорог, подыграет.
Впрочем, возможно, именно этого осведомления танши противник и ждет, и, если прознает, что Гистасп доложил Бану, может использовать это как-то еще. Как именно, Гистасп затруднялся представить, но вестись на удочку врага желанием не горел.
Ох! Гистасп потянулся, выгибаясь назад, похлопал себя по щекам, вздохнул, хмурясь: какая несвоевременная и серьезная головная боль! И ведь поди разберись, кому оно надо! Ярость в душе командующего вскипела с новой силой: очень трудно принять вызов, когда не видишь того, кто его бросил.

 

Когда иссяк поток церемоний и ритуалов, когда служители склепа придвинули громадную гранитную плиту, загораживающую вход в усыпальницу, когда Бану, стоя спиной к храму мертвых, сделала глубокий вдох весеннего чистого воздуха, она поняла: вот теперь закончился третий этап ее жизни. Только теперь, только сейчас закончилась Бойня Двенадцати Красок. В день, когда один из двенадцати ее столпов достиг Залов Праматери и воссоединился со своей собственной матерью, с отцом, братьями и сестрами, со своими женами и всеми своими предками.
Близился поминальный обед, и для Бансабиры и остальных Яввузов настало время сменить черные одежды. Властвующая тану спустилась в приветственный зал чертога в платье темно-серого цвета с шелковым лиловым поясом шириной в ладонь. Несмотря на теплую погоду, на плечи госпожи накинули тонкий свежевытканный плащ насыщенного пурпурного оттенка, скрепленный у горла тяжелой железной пряжкой в форме головы волка. В расслабленно-плетеной косе сияла золотая нить рубинов, с мочек вились длинные серьги, и только руки не знали иного украшения, кроме бронзового кольца из Храма Даг. За время, проведенное в чертоге, Бану сделалась краше: набрали сок впалые щеки, заблестели глаза, теперь обведенные черной краской; заалели аккуратные мягкие губы. Видно было, что именно сегодня Бансабира чувствовала себя уверенно не только как танша, но и как женщина. Одного этого облика, одного выражения лица хватило, чтобы понять: она знает, что может быть привлекательной, и давно ждала возможности вновь почувствовать себя таковой.
Танша явилась не одна – по обе стороны в чертог вошли два крупных выдрессированных волкодава из танских псарен, куда Бану по возвращении наведывалась ежедневно. Сопровождая хозяйку, эти звери поводили головами, будто бодая воздух, издавали глухое сопение, тяжело ступали по каменному полу мохнатыми лапами. Когда Бансабира устроилась на высоком помосте, собаки легли по обе стороны от кресла так естественно, будто им приходилось проходить этот путь каждый день.
Многим было что сказать тану Яввуз в такой судьбоносный день, и только Маатхас не нашелся со словами. Подошел, потянулся, чтобы коснуться женской руки, потом замер и едва слышно попросил прощения, не найдя на лице Бану ничего. Она бы с радостью, думала танша. Она бы с радостью, если бы не намеки Каамала и не стопка писем в спальне: от Яасдуров – с приказом, от Луатаров, Ююлов и Вахиифов – с соболезнованиями и вопросом о том, когда госпоже удобнее принять сватов.
Вечер Бану, Яфур и Гайер провели втроем. Работать в такой день было кощунством, а вот пообщаться с родней – самое то. Кажется, Яфур и впрямь хорошо относится к внуку. То ли потому, что мальчик тоже входит в число его наследников, то ли потому, что он сын сына, которому Яфур слишком долго отказывал в должной заботе. А может, просто возраст брал свое.
На другой день Бансабира выпроводила из чертога Гобрия, а через день и свекра. Маатхас решил загоститься еще на пару дней, а Бану – сделать вид, будто она ничего не заметила. Избегать тана она не перестала, но вместо этого спихнула гостя на руки Руссы. Гистаспу женщина заявила, что для него скопилась куча дел, от которых «нечего отлынивать».
Раду так и не перебрался в военную академию, препоручив с позволения танши свои заботы одному из доверенных «меднотелых». Зато туда на время перебрался Бугут, которому было велено не только присматривать за формированием женских подразделений, но и тренировать выбранную часть бойцов именно в качестве первопроходцев по всем видам пересеченной местности. Парней с другими необходимыми способностями тану приказала направлять для проверки Валу и, если они подходили, рекомендовать в обучение на верфи Нома Корабела или в осадные мастерские. Главное, говорила Бансабира, что она вынесла из Храма Даг, – талантливые и умные ни в коем случае не должны пропадать даром. Им всего-то и нужно заплатить монету, зато взять с них можно порой и мешок монет, и корабль, и армию.
Ном Корабел, к слову, сопровожденный Сертом, явился в тот же день. С этим смешливым и по-простому мудрым старичком Бану просидела до поздней ночи: многое из того, что объяснял корабел, было в новинку. В Багровом храме ей доводилось иметь дело только с несколькими видами судов, здесь, в родном танааре, куда больше. Некоторые особенности строения и оснащения тоже вызывали удивление или заставляли напряженно вдумываться, хмурясь. Бансабира, разумеется, не преследовала цели стать кораблестроителем, но годы похода отчетливо обозначили ее пробелы в морском деле. Для тана во главе огромного воинства нужно больше, намного больше знаний и опыта. Дед Ном не отказывался, терпеливо, с шутками и прибаутками разъяснял госпоже «такие простые штуки» и забавно размахивал крючковатыми пальцами, активно жестикулируя. Бану была совершенно им очарована и, когда корабела устроили на ночь, сама легла спать с легким сердцем.

 

Ном Корабел заявил, что если корабли без присмотра оставить можно, то матросов – ну точно ну никак. Поэтому старикан уехал со следующим же рассветом после прибытия.

 

Бансабира сидела в столовой одна. Вся эта чушь с управлением, с воспитанием сына, с командованием, с женихами, с раману, с собственной бедовой головой, из которой никак не шел Маатхас, казалась такой же неподъемной, как длинный дубовый стол, за которым она сидела. Ей хотелось схватиться за голову и взвыть дурным голосом – настолько она не понимала, что надо делать. Но зная, что повсюду снуют родные, подчиненные и прислуга, танша ограничивалась тем, что барабанила пальцами по столешнице.
Уже, кажется, и сорокоднев прошел, и черное одеяние она сменила на более светлое, и позднее весеннее солнце теперь сияло высоко, а только в душе и в жизни светлее не стало нисколько. Бансабира все-таки не выдержала и распласталась по столу, уронив голову на сложенные руки.
– Эй, – позвал Маатхас, решительно приближаясь. Бансабира вздрогнула, перепуганно оглянувшись на мужчину. Он был облачен в белую рубашку и черные брюки и по обыкновению последних дней гладко выбрит.
Надо же так задуматься, вздрогнула Бану, не заметила даже, что он вошел!
– Вы чего?
Бансабира перепугалась еще сильнее: это что? Это… какие-то братские интонации в его голосе? Или ей опять чудится?
Маатхас тоже был обескуражен: прежде в любой ситуации, поняв, что застигнута врасплох в минуту слабости, Бансабира тотчас подобралась бы, приняла важный вид и чинно поинтересовалась, что привело Маатхаса к ней. А сейчас что? Только поглядела круглыми глазищами и, отвернувшись, опять уткнулась в сложенные на столе руки.
Мужчина со всем участием опустился напротив Бану прямо на пол, опершись на колено, и, заставляя отлипнуть от стола, слегка потянул таншу за руки. Сделал это так, будто каждый день вот уже года три или больше брал ее за руки, между тем как на самом деле количество его прикосновений можно было перечесть по пальцам. Бану чуть оттолкнулась ногой, чтобы развернуться к тану вместе с креслом. Тот держал ее осторожно и с неподдельной заботой смотрел в глаза, так что Бансабире становилось даже неловко.
– Что вы тут делаете? – без причины тревожно спросила Бану.
– Забочусь о своем друге, – заверил тан, не теряя привычного насмешливого выражения в глазах.
– Тан, вы…
– Госпожа, – беспардонно перебил Маатхас. Бану не отнимала своих рук, и этого ему хватало для смелости. – Я давно собираюсь с вами поговорить, выслушайте меня.
Бансабира сглотнула. Да, именно с таких фраз начинаются разговоры, после которых нет пути назад.
– Недавно я сказал вам, что искренне считаю вас другом, а вы ответили, что я вру.
– Тан… – Бану отвела глаза, чувствуя, как краснеет.
– Не перебивайте, пожалуйста, – он легонько встряхнул женские ладони. – Вы сказали, что я вру, но я сказал правду. Я действительно дорожу нашими отношениями, и если вам когда-нибудь потребуется не только союзник, но и друг, я буду рад, если вы вспомните обо мне. – Он говорил до того искренне, что Бану почувствовала, как к горлу подкрадывает ком.
– Я, – выговорила женщина дрожащими губами, – я признательна вам, что вы считаете возможным быть мне другом и меня считать таковой.
На мгновение Бансабире показалось, что в лице Маатхаса что-то дрогнуло.
– Другом? – переспросил тан почти безотчетно. – Тану, я буду для вас тем, кем вы позволите мне быть и кем я буду вам нужен. Другом, союзником, соседом, если на то пошло, и, может, кем-то еще.
Бану с трудом подавила желание вырвать ладони и убежать. Впрочем, Маатхас уловил, как женщина инстинктивно сжалась.
– Нет, не смейте уходить сейчас. – В моменты отчаяния Сагромах всегда приобретал именно этот немного сердитый вид. – Не смейте делать вид, что не понимаете, что творится и что я здесь делаю. Вы все знаете, тану, – смиряясь, констатировал мужчина. – С того самого момента. И знаете, что с тех пор ничего не изменилось, – пылко заверял Сагромах. – Я не прошу у вас того, чего вы не можете мне дать, но, пожалуйста, Бансабира, не отвергайте меня! – взмолился он и, раскрыв ручку женщины, положил ее себе на щеку, прижимаясь губами в самую сердцевину ладошки.
Бансабира окончательно приобрела такой вид, будто больше всего сейчас хотела оказаться где угодно, только не здесь. Тан теперь обеими руками прижимал к лицу ладонь женщины, не давая Бану пошевелить и пальцем – ни одним из тех, которые он поцеловал следом. На фоне его кожи алебастровая ручка Бансабиры казалась вовсе фарфоровой.
– У меня же руки в мозолях, – бессмысленно шепнула женщина, глядя в полное бескорыстной заботы лицо стеклянными от застывших слез глазами.
– Ну нет, – спохватился тан, приподнимаясь. Он возвысился над сидящей Бану, не отпустив ладоней, а свободной рукой мимолетно коснулся женской щеки. – Не плачьте, я не готов. – Он обезоруживающе улыбнулся, и… Бану едва не задохнулась. Ну откуда, откуда в нем столько доброты?!
– Пойдемте. – Тан легко, будто они были друзьями всю жизнь и не он только что стоял перед ней на коленях, потянул Бану на себя, понуждая встать.
– К-куда? – Бану растерянно глядела на Маатхаса, совершенно перестав понимать происходящее.
– Прокатимся! – сверкнул улыбкой. – Пойдемте же!
Сагромах потащил Бану через коридоры во внутренний двор. Та сначала шла не разбирая, невольно, но глаза тана блестели так заманчиво, что устоять было невозможно. Она прибавила шагу – Маатхас почувствовал это, когда понял, что теперь требуется меньше усилий, чтобы вести за собой Бану.
Внизу, у конюшен, их ждали две оседланные лошади, седельные сумки были явно чем-то набиты. Бансабира, приметив, не придала этому значения сразу: в мыслях творился такой разброд, что впору было свихнуться. А уж в душе… Бану даже не хотела разбираться, что там с чем перемешалось и куда теперь все это девать. Однако, когда Маатхас остановился посреди поляны в одной из рощ, раскинувшихся немного за городом, чувство какой-то перемены настигло таншу. Наблюдая за все еще растерянной спутницей, Сагромах помог ей спешиться, хотя в этом не было никакой необходимости, ни на мгновение не задержав руки на ее талии, никак не нависая над Бану, когда они оказались рядом. Напротив, поставив женщину на землю, Маатхас решительно отступил, скинул плащ, в котором ехал прежде, и остался в тонкой хлопковой рубашке, привязал коней к суку ближайшего дерева. Занялся седельными сумками и вскоре, устлав молодую траву пледом, расставил привезенную снедь.
Бансабира уставилась на него по-настоящему озадаченным взглядом и… поняла, что тан замыслил это давно. Просто ждал случая. Она еще раз оглядела «стол», потом вновь перевела глаза на мужчину и, собрав мужество, спросила:
– Чего вы добиваетесь?
– Доверия, – как ни в чем не бывало отозвался тан. Он сделал приглашающий жест, предлагая Бану сесть, но та не торопилась. – В мае здесь тепло, но сегодня ветерок. Если замерзнете, скажите, я прихватил еще один плащ. – Тан осмотрел темно-изумрудное платье женщины и сокрушенно заметил: – Правда, с цветом не угадал.
Бану усмехнулась, но все-таки предпочла остаться стоять. Мало ли что. Маатхас поглядел на женщину несколько секунд, в сердцах мысленно покостерил яввузовское упрямство и сделал шаг Бану навстречу.
– Послушайте, тану, я ведь ничего не требую от вас. И потом, долг любого мужчины – защищать честь любимой женщины, но никак не давать поводов для недобрых сплетен. Даже со смерти вашего мужа не прошло года, а уж со смерти Сабира… Вам не о чем волноваться: то, что мы здесь вдвоем, не дает мне никаких преимуществ. Пойдемте поедим, – он, намереваясь напутственно развернуть Бану к чересчур раннему обеду, положил женщине руку на плечо, – поболтаем, как в старые добрые времена. – Кажется, даже самому Маатхасу эта фраза показалась неуместно смешной.
Женщина вновь оказала едва уловимое сопротивление, чем вызвала у Маатхаса полный вселенского терпения вздох. Впрочем, по лицу танши отчетливо читалось, что у нее в голове уже который час происходит сложнейшая работа, результаты которой никак не желали быть обнаруженными.
– Вы сказали, что будете для меня тем, кто мне нужен.
Маатхас замер, встав напротив и не убирая руки с плеча Бану.
– Совершенно так.
Лицо Бансабиры исказилось.
– Но ведь это нечестно! – воскликнула тану.
Теперь дрогнула и смешливая физиономия Сагромаха. Он, поддавшись порыву, встряхнул Бану, строго глядя в глаза.
– Честно, – безапелляционно заявил тан. – Честно! – Видя сомнение женщины, Маатхас повторил в третий раз: – Это честно, тану! Вы ничего мне не обещали. Никогда. – Он скользнул взглядом по дрожащим чуть приоткрытым губам и тут же заставил себя подняться выше: настоящие мужчины не выказывают своих желаний в столь примитивной форме.
– И не смогу пообещать, тан, – с искренним сочувствием произнесла Бану.
– Я знаю, – мягко улыбнулся мужчина, слегка наклонив голову. Праматерь, такая славная девочка. Такая честная. Такая юная. Все еще юная. Сейчас она сменила черное, которое всегда ей шло, на зеленое. Маатхас впервые – не сегодня, а в этот визит, – видел ее в платье, и в зеленом, и, может быть, это все шло ей даже чуточку больше.
– Я должна думать об интересах танаара, и неизвестно, как…
– Я все понимаю, – так же ласково проговорил тан. – Вы действительно сегодня едва ли можете дать какое-то обещание. За ближайший год каждый танский дом, если у него есть мужчина подходящего возраста, зашлет в Пурпурный танаар сватов. А если нет, то будет надеяться породниться с вами через Адара, Гайера или хотя бы – через Идена Ниитаса. Я знаю, что Дайхатт уже подсуетился, не спрашивайте, – пресек Маатхас попытку Бану возмущенно задать вопрос. – У него действительно лучшие шансы из всех.
– Как вы можете так спокойно об этом говорить? – выдохнула молодая женщина. Ну почему он смотрит на нее с такой теплотой?! Зачем говорит так мягко, почти вкрадчиво?! Лучше бы он накричал на нее, встряхнул как следует, даже влепил пощечину! Там бы Бану сориентировалась, а тут! Что делать тут, с этой всепоглощающей добротой, которая, обволакивая, душила, наваливалась, не давая вздохнуть, обступала со всех сторон разом, утяжеляя даже воздух вокруг?!
Бансабира поняла, что больше не сможет сказать ни слова, чтобы не разреветься. Маатхас отпустил ее руку и пожал плечами:
– Я неплохо изучил вас, тану. И всегда понимал, на что могу рассчитывать наверняка. Вы должны знать, что, независимо от вашего ответа, я буду рядом. И этот год, и потом. Пока вы не прогоните меня, я шагу не сделаю, как я и сказал, – будет так, как вы хотите, – усмехнулся он почти как всегда, но Бансабира отчетливо чувствовала, насколько Сагромаху больно. Как и ей. Это стало совершенно невыносимо! – В конце концов, если я буду просто вашим другом или союзником, не имеет никакого значения, что у меня далеко не самый крупный среди танов надел и не самый широкий карман.
– Зато у вас самое большое сердце, – выдохнула Бану и решительно шагнула навстречу мужчине, мгновенно сокращая расстояние.
Сагромах не успел опомниться, а на шею уже легли прохладные ладошки, зеленые глаза оказались близко-близко, губ коснулись мягкие немного сухие губы. Доли секунды Маатхасу, замершему в удивлении, хватило, чтобы сориентироваться. Он вцепился сначала в тонкие запястья рук, притягивающих его за шею, чтобы, если вдруг Бану передумает, она не смогла отстраниться. Потом на миг оторвался от женщины, выдохнул в приоткрытые губы «тану» и прижал к себе со страшной силой. Руки сами собой сошлись на талии, поползли вверх, жадно, нетерпеливо, но вместе с тем – нежно. Поцелуй быстро стал глубже, отдаваясь всеми оттенками, которые Маатхас любил.
Маленькие прохладные ладошки давно переместились с шеи – Бану гладила его плечи, сильные крепкие руки, сжимавшие ее почти яростно, ерошила черные волосы. Она изучала пальцами его грудь и живот, не прикрытые сегодня жестким панцирем доспеха к их обоюдному удовольствию. Правда, тан все-таки был при оружии, и рукоять меча сейчас ужасно мешала, постоянно ударяясь о локоть Маатхаса. Мужчина раздражался по этому поводу какой-то периферией сознания, но исправить положения не мог – для этого пришлось бы оторваться от Бану.
Она убрала руки с его груди, и на всякий случай тан, опьяненный ощущениями восторга и желания, положил непререкаемо твердую ладонь Бану на затылок, лишая всяких возможностей прекратить поцелуй. Ему вмиг стало все равно, что она думает обо всем происходящем, он сминал ее рот с тем же остервенением, с каким сама Бану когда-то глотала воду из кувшина, едва Маатхас разбил кольцо осады.
С глухим звуком шмякнулся о землю клинок – Сагромах даже не понял, как и в какой момент ловкие пальцы Бану расцепили пояс с ножнами, – и женщина сама приникла к та́ну плотнее. В ушах шумело, кровь приливала в голову, к животу, к паху, доводя до сумасшествия, и Маатхас уже не мог сказать наверняка, чей именно бешеный стук сердца он чувствует в груди – свой или ее. Только когда Бансабира скованно повела плечом и нахмурилась, беспомощно пытаясь оттолкнуться, он сообразил, что держит женщину чересчур крепко: наверняка с обратной стороны шеи и на талии, сбоку, останутся синяки. Странно, что еще позвоночник не трещит, осознал Маатхас, когда очнулся, отстранился, чтобы глотнуть воздуха, и понял, сколько силы вложил в объятие.
– Прости, я не хотел так…
Бансабира быстро-быстро замотала головой, прижимаясь к нему всем телом. Маатхас изучающе, как завороженный, смотрел на дрожащие ресницы, зовущие влажные губы, самые сладкие на всем белом свете, румяные, чего никогда не видел раньше, щеки. Тан осторожно, чтобы не причинить боль, завел руку Бану за спину, положил на затылок, перебирая распущенную копну так же, как минутами раньше делала она сама, ласково потянул, совсем чуть-чуть, чтобы запрокинулась голова. По телу Бансабиры прокатилась волна удовольствия, она с наслаждением прикрыла глаза, чувственно выдыхая, и вновь взглянула на тана, будто призывая продолжить.
– Неужели? – спросил Сагромах с неприкрытой нежностью.
Бану еще больше поддалась движению его руки, оголяя шею. Маатхас закрыл глаза и, улыбаясь, мазнул носом по белоснежной коже, провел языком, потянул губами мочку уха, с наслаждением вслушиваясь в сбившееся дыхание и тихие стоны и ощущая, как собственное тело под ее пальцами вздрагивает каждой мышцей. Но когда тан лизнул яремную впадину, одной рукой прижимая женщину, а другой лаская ее бедро, когда Бану вцепилась в его плечи действительно как щипцами, Маатхас замер. В паху уже налилось камнем, и Сагромах просто не мог пошевелиться: стоило сделать еще хоть что-то – и он себе не хозяин. Он опрокинет Бану на землю и больше не вспомнит ни одного обещания, которые дал. Глядя бездумными глазами на женское горло, Маатхас стоял, сосредотачиваясь на том, чтобы не обрушиться на нее, в страхе прекратить и зайти дальше, чем стоило бы.
– Т-тан? – осторожно позвала Бану.
Только услышав ее голос, Маатхас пришел в себя и выпрямился в полный рост, закинул голову к небу и глубоко, с присвистом вдохнул, осознав, что уже черт знает сколько задыхался. Он стоял молча, оглушенный, не в силах унять волнение, осознать случившееся и даже попросту отдышаться. Все это можно было бы считать сном, фантазией – ей-богу, в другой ситуации Маатхас решил бы, что задремал! – но трепещущее тело, которое он прижимал к себе, настойчиво убеждало в реальности момента. Тан сглотнул дважды и прочистил горло, понимая, что голос сейчас, как ни старайся, прохрипит совсем чужими интонациями.
– Нам не следует увлекаться. Я же дал вам слово, что не сделаю ничего, что может навлечь тень на ваше имя.
Бансабира бессильно подняла глаза:
– Не надо, тан, я ведь сама…
– И это удивительнее всего. – Бану видела, какой приязнью и признательностью засветилось мужское лицо.
– Но тогда я не понимаю, – пролепетала Бану с видом человека, потерявшего последнюю опору в жизни. Этого она и боялась все их предыдущие встречи: стоит ему коснуться ее, стоит протянуть руку, чтобы пригласить в объятия, – и мир перевернется с ног на голову, а собственное тело – такой надежный товарищ в любом бою! – капитулирует, не колеблясь и секунды. Древний, как мир, инстинкт держал Бану от Сагромаха на той дистанции, какая всякое разумное создание отделяет от огня: достаточно близко, чтобы согреться, но недостаточно, чтобы сгореть.
Маатхас опустил к ней лицо и ободряюще коснулся раскрасневшейся щеки:
– Я не хочу, чтобы после вы сожалели о том, что поддались минутной слабости.
– Вы ведь хорошо изучили меня, вы знаете, что я никогда ни о чем не сожалею. – Она вцепилась, сминая, в ткань его рубашки.
– Не иметь выбора для сожалений и не иметь повода – не одно и то же, тану. – Он вновь улыбнулся, мягко погладив женщину по щеке. В груди расцветало от вида того, насколько Бану приятно его прикосновение.
Женщина потерлась о ладонь, закусила губу и сглотнула, но прежде чем решилась заговорить, Маатхас, не пытаясь скрыть печаль, произнес первым:
– Думаю, буду прав, если скажу, что этот порыв никак не повлияет на ваше конечное решение.
Бансабира вздрогнула в его руках, но тан удержал, нарочно прижав так, чтобы голова танши легла ему на плечо. Ей осталось только всхлипнуть.
– Оно слишком ответственное, – обреченно выдохнула Бану.
– Вот поэтому тоже я не хочу заходить дальше. – Сагромах успокаивающе погладил женщину по спине. – Не хочу, чтобы вы уступали только потому, что считаете, будто обязаны мне чем-то, потому что думаете, что должны как-то откликнуться, из благодарности. Или, того хуже, потому что вы, заведомо зная, что не выберете меня и уступите натиску обстоятельств, хотите получить то, на что позднее у вас не будет прав. Не возмущайтесь. – Маатхас ощутил ее стремление оттолкнуться, но, видимо, не так уж оно было велико, раз Бану, присмирев, так и осталась стоять в кольце объятий.
– Я многое от вас стерплю: грубость, ехидство, даже, наверное, брак с другим мужчиной, если подумать. Но, – теперь Сагромах сам отстранил женщину и заглянул в глаза, приподняв лицо за подбородок, – даже вам, тану, я не позволю оскорблять мои чувства. Не принижайте их, – настойчиво попросил Маатхас и, подобрев взглядом, улыбнулся ласково, почти скромно, – я ведь это всерьез…
Он, любуясь, проследил взглядом каждую черту в лице Бансабиры и, намеренно давая ей время отступить, медленно наклонился. Задержался у губ, блаженствуя от ощущения горячего дыхания на коже. Бану больше не поддавалась опрометчивому импульсу, хотя определенно была на грани. Волны мурашек, одна за другой, накатывали с ног до головы. Маатхас не действовал дальше: он замер здесь, у губ, и принялся мягкими движениями оглаживать женские руки, плечи, спину, чувствуя, как Бану дрожит. Боги, она и вправду еще такая девочка, умилился тан мысленно. Чистая, совсем невинная. Отзывающаяся неприкрыто и слишком трогательно, переживающая каждое его касание искренне и глубоко, как могут только люди с самыми неподдельными чувствами.
Бану и не могла реагировать иначе. Никто и никогда не дотрагивался до нее так, даже Астароше. Почти всегда, когда прежде ее касались мужские руки, это были или грубые лапищи Гора, или привычные грабли кого-то из телохранителей, или вовсе конечности неизвестных врагов. И всегда они стремились схватить побольнее, выкрутить суставы, выбить из пальцев оружие, а из легких воздух, швырнуть о землю.
Руки Сагромаха совсем другие. Кажется, он один понимает, как касаться так, чтобы Бану таяла от нежности.
Маатхас не был уверен, что, если продолжит, сможет остановиться вовремя, но бездействовать больше не мог. Он порывисто придвинулся еще ближе и прошептал женщине на ухо:
– Вы позволите мне быть рядом еще какое-то время?
Бансабира ничего не ответила – немного откинулась назад в его объятиях, глянула в глаза. Великая Мать Сумерек, он всегда, всегда был красив, а с тех пор, как сбрил бороду, смотреть на него без замирания в сердце стало для Бану невозможно. Закинув руки та́ну на шею, женщина притянула его ближе.
Они целовались, не торопясь, не стесняясь, постоянно немного сдерживаясь, лаская друг друга руками и – ни он, ни она – не веря собственному счастью.

 

Спустя какое-то время Маатхас все-таки предложил Бану пообедать – в конце концов, он ведь вывез ее на свежий воздух за этим. Да и в штанах давило уже непередаваемо, однако тан предпочел остаться верным данному обещанию.
Смущенно улыбаясь, женщина согласилась, в том числе с предложением тана скрыться от сиявшего в зените солнца и перебраться поближе к тенистым зарослям. Они перенесли плед и еду. Сагромах кинул возле «передвижного стола» плащ, сел, облокотившись спиной о дерево, а Бану с его согласия (Маатхаса даже возмутило, что тану спрашивает, не против ли он) пристроилась меж его выпрямленных ног, припав расслабленной спиной к груди мужчины. Тан тут же приобнял возлюбленную, положив руку на талию. Лопатками танша чувствовала твердые мышцы, которые совсем недавно изучала пальцами, и с удовольствием ловила себя на мысли, что, похоже, мужчина и впрямь способен быть для женщины защитником.
– Тан, – тихонько позвала Бану, немного поелозив в его руках и разрушая чары легкой дремоты, в которую они, разморенные обедом и солнышком, погрузились оба, пока молчали, наслаждаясь самим фактом такой близости. Фактом, что еще сегодня утром казался недостижимым, как самый высокий ледник в гряде Астахирских круч.
Маатхасу теперь было не очень приятно слышать такое обращение, но он смолчал.
– Да, госпожа?
– Я хочу попросить вас.
Маатхас, окончательно просыпаясь, удрученно вздохнул:
– Я планировал уехать сегодня вечером.
Бансабира качнула головой.
– Моя просьба куда более жестока, вождь. – Она шевельнулась, приподнявшись корпусом, и обернулась к мужчине. – Я хочу попросить вас задержаться еще хотя бы на день.
Она просила серьезно, оценил Маатхас. Да уж, мысленно усмехнулся тан, кто бы сейчас увидел – в голову не пришло бы сказать, что Маленькая танша гордячка, каких свет не видывал, никогда не обратится ни за помощью, ни за советом.
– Просьба и впрямь жестока. – Маатхас откинул голову, плотнее упираясь в ствол дерева.
– А лучше на два.
Маатхас удивленно поглядел на Бану. В лице не убыло решимости. Что ж, он тоже не лыком шит. Так дела не делают.
– Зачем вам это?
– Мне будет плохо без вас.
Сагромах вздрогнул. Он, конечно, хотел услышать другое, но вместе с тем на сто процентов был уверен, что на деле услышит вообще какую-нибудь смехотворную причину, которая никак не может быть в данной ситуации весомым аргументом. Поэтому такой ответ застал тана врасплох.
– В таком случае, – он не сразу нашелся с ответом, – ваша просьба должна звучать чуть иначе.
– Попросить о таком я не смогу никогда, – отозвалась тану, мгновенно уловив ход мысли Сагромаха.
Тан помолчал, взвешивая «за» и «против». Его глаза вдруг хитро блеснули, и Бансабира даже напряглась: что это он удумал?
– Тогда, – тан тоже подобрался, отстранившись от дерева, – обмен.
Черные глаза приобрели привычное и любимое смешливое выражение.
– Чего конкретно вы хотите? – с опасением в голосе осведомилась танша.
– После всего, что случилось сегодня, я буду чувствовать себя неловко, если вы продолжите звать меня «тан Маатхас».
К его удивлению, Бану качнула головой:
– Простите, тан. Не могу, даже наедине не могу. Если я зову вас по имени, значит, вы или мой подчиненный, или родственник, или выходец из Храма Даг. Поскольку вы не одно из трех, я просто не могу. Во всяком случае, пока.
Маатхас по-настоящему возмутился:
– Что за идиотская отговорка, Бансабира!
Губы молодой женщины дрогнули, лицо на мгновение озарилось внутренним светом.
– Скажите еще раз.
– Что? – не понял тан, возмущенный еще больше тем, что ему не дали высказать, чем он был возмущен раньше.
– Мне очень нравится, когда вы зовете меня по имени. Вы могли бы звать меня Бансабирой, когда мы вдвоем?
Маатхас пристально оглядел ее лицо: высокий безмятежный лоб, лукавый взгляд, улыбка, за которой крылось что-то, чему тан не мог подобрать слова.
– Вы не только жестокая, но и наглая.
Бану пожала плечами, почти кокетливо отведя глаза в сторону – совсем так, как она делала в их встречу в Оранжевом танааре, Маатхас мог поклясться! Настойчивое желание повалить негодницу на траву и подмять под себя податливое тело опять ударило в голову.
– У волчьей танши и аппетиты волчьи, – прокомментировала Бану, вновь поднимая глаза на мужчину. – Ну или танские.
Она глядела на Маатхаса и улыбалась, сияя до кончиков распущенных и немного спутавшихся золотистых волос. Тан не удержался – пересадил женщину на свои колени удобнее, поднес ее руки к лицу, прижался к пальцам, потерся о них губами, не разрывая зрительного контакта. Ему нравилось.
– И еще временами вы хитрее, чем кажетесь, Бансабира, – беззлобно протянул тан.
Женщина чуть шевельнула пальцами, высвобождаясь от захвата его ладоней, и коснулась выбритых щек, проследила овал лица, скулы, аккуратно коснулась закрывшихся век. Приблизилась, потерлась носом о нос. Дальше не удержался Маатхас – подался вперед.
Хотя Бану все-таки немного краснела от смущения, она весь день позволяла Маатхасу держать себя в объятиях. В каждом поцелуе и прикосновении чувствовалось неприкрытое желание запомнить вкус, запах, растянуть момент, оттянуть неизбежное расставание. Осознание того, что вечером придется вернуться в чертог, где все станет как прежде, обоих освобождало от страха показаться навязчивым. С цветущим чувством в душе каждый из них понимал, что именно сегодня, кажется, настал лучший момент в жизни.

 

Когда они возвращались в чертог, Маатхас испытывал глухое чувство тревоги: стоило вовремя уточнить, что в ближайшие два дня Бану не станет его избегать. Впрочем, как выяснилось позднее, опасения тана оказались напрасны. Бансабира действительно ссылалась на важные дела, – но только с тем, чтобы отделаться от окружения и остаться с ним вдвоем. Учинять прогулки, подобные недавней, грозило дать пищу ненужным разговорам или, того хуже, аргументам в попытке подорвать влияние Бану со стороны родственников Адара. Поэтому Маатхас довольствовался тем малым, что им выпадало. Как и танша.
Проститься с Сагромахом хотелось без свидетелей. Сделать это в покое было рискованно и для самой Бану: как бы ее ни тянуло к тану, а сблизиться с ним сейчас – значит дать надежду, ответственность за которую для Бансабиры пока слишком тяжела. К тому же это требовало поставить на охране двери крайне надежного человека. Танша могла доверить любому из телохранителей свою жизнь, но не свою тайну. Единственным человеком в ее окружении, кому Бану не побоялась бы открыться, был Юдейр. Но он же был и последним человеком, кому следовало знать об отношениях Матери лагерей и Сагромаха Маатхаса.
Даже эти извечные проныры Гистасп и Серт – Бансабира могла поклясться – не знали наверняка сути происходящего.
Поэтому, не найдя ничего лучшего, Бану обратилась за помощью к Адне, попросив кухарку вечером тайно проводить Маатхаса на складское помещение. К полуночи Бану явилась туда сама, а Адна осталась снаружи, чтобы в случае необходимости дать сигнал. Им удалось перехватить наедине около получаса. Маатхас с дрожью во всем теле наслаждался ее руками, губами, глазами, которые в темноте делали лицо Бану, как он и помнил, совсем необычным. Он говорил слова, от которых сердце женщины таяло, как недавние снега на склонах вокруг чертога.
Сестру искал Русса, поэтому пришлось побыстрее покинуть тана и состряпать на лице непроницаемую маску. Он, как командующий «меднотелых», и Раду, как командир личной охраны, имели доступ в покои танши в любое время суток. Несмотря на то что сейчас вряд ли речь шла о чем-то важном, Бану откликнулась. Безопаснее.
Выглянув за дверь склада, она молча глянула на Адну – довериться молчанию женщины танше пришлось впервые. Но в Адне она почему-то не сомневалась, будь это к добру или к худу.
Утреннее прощание с каменными лицами далось трудно. Возвращаясь в донжон от ворот, за которыми скрылся мужчина, изменивший весь уклад ее жизни, Бану думала о том, что сейчас даже работа не поможет ей отвлечься. Не сможет она молча, будто ничего не было, склониться над бумагами и сделать хоть что-то правильно, принять какое-нибудь взвешенное решение. Не сможет нормально побеседовать с родственниками, не сумеет терпеливо возиться с сыном – материнство вообще не ее, Бану осознала сразу, как вернулась. Оставалось по старой привычке взяться за меч. Когда на первый план выходят отточенные годами сражений и тренировок рефлексы, не до размышлений.
Танша кликнула Шухрана – стоило усложнить себе жизнь, чтобы уж наверняка. Этот «двурукий» гигант был тяжелым противником, там уж точно не отвлечешься. В тот день Бану умоталась до седьмого пота: с двумя короткими мечами, потом с копьем, потом поблагодарила Шухрана и сошлась с Ниимом верхом, а потом, отрядив и его, распустила свернутый кнут – давненько этого не было.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6