— Что вы, месье, — замотал он головой, — все совсем не так.

Антуан был жутко пьян и уже второй час молол языком без остановки, получив внимательного и доброжелательного слушателя. Когда Глэн обнаружил по чистой случайности в списках высланных по приговору из Франции в качестве кабального смутно знакомое имя Лорана де Лавуазье, невольно заинтересовался. Честно сказать, кроме строчки в учебнике «создатель научной химии» и про некий прогрессивный способ увеличения добычи селитры при Наполеоне, ничего толком о данном субъекте он не знал. Важно, что под руку подвернулся настоящий профессиональный ученый, а свои проекты по перегонке нефти и спичкам он по-прежнему держал про запас. Видимо, некто сверху вспомнил о нем и прислал решение. Кстати, и для Лавуазье попадание в этот дом можно считать даром небес, особенно в подобном положении. Уже немолодой человек, и хотя образованный, вряд ли кто возьмет на хорошую работу.

А тут вот, на его удачу, абсолютно невзначай обнаружился заинтересованный человек, готовый предоставить возможность заниматься наукой. Конечно, придется отработать, и серьезно, однако явно повезло. Хозяин не тупой солдафон и не мужлан, пусть и разговаривает не самым литературным образом. Но что с колонистов взять! Главное, впереди открывались недурственные перспективы. После полуголодного многонедельного путешествия и предварительной отсидки в тюрьме плотный ужин и хорошее вино невольно вскружили голову и развязали язык.

В первый день он вообще отключился практически сразу, поплыв с пустого желудка моментально. С утра отвели мыться, переодели, забрав прелые лохмотья, оставшиеся от некогда нарядной одежды, опять накормили и дали поспать до появления хозяина. Уяснив, что от него требуется, проникся определенным уважением к заказчику. Все же не чужд изобретательства и научных штудий. Особенно когда получил обещание обеспечить необходимым оборудованием, материалами и склянками.

— Я был не откупщиком, а пайщиком.

Кажется, уловил недоумение, поскольку пустился в подробные объяснения.

— Генеральный откуп возобновляется каждые шесть лет. Их всего шестьдесят человек, а внести в казну каждый должен полтора миллиона ливров. Редко у кого такие суммы имеются. Вот и берут в долю определенное количество суботкупщиков, вносящих в общий капитал свою долю.

— И сколько получал генеральный? — невольно заинтересовался Глэн.

— Вознаграждение определялось в десять процентов с внесенного миллиона и в шесть процентов — с остальных пятисот шестидесяти тысяч; всего, с некоторыми другими мелкими получениями, — около ста пятидесяти тысяч ливров в год. Еще делили при окончательном подведении итогов излишки. За шесть прошлых лет они составили двести пятьдесят тысяч ливров.

— Неплохо, но я представлял иную цифру.

— Все любят считать чужие деньги не в своих карманах, — желчно произнес Лавуазье. — И почему-то их всегда больше реально полученных. Из этой суммы приходилось выплачивать шесть процентов на занятые полтора миллиона. Если принять в соображение этот и некоторые другие расходы, то каждому откупщику оставалось только пятьдесят две тысячи ливров в год. Нельзя не согласиться, что эта сумма не чрезмерно велика, если иметь в виду необходимость содержать дом, платить секретарям, воспитывать детей и обеспечивать жену. Кроме того, приходилось кормить массу дармоедов. Были приписанные к откупам по желанию короля. Иногда они вносили известную сумму и получали проценты, ничего не делая, иногда ничего не вносили, а просто считались «кредиторами откупа» и тоже получали проценты. То кормилице короля, то его камердинеру по десять тысяч ливров, то министров и проверяющих ублажать. Мой тесть после четырехлетнего участия в откупе оказался с дефицитом в пятьдесят две тысячи ливров. Когда неурожаи и эпидемии, много не соберешь.

Прибедняется, решил слушатель. До сих пор столь далекие от Нового Света материи его мало занимали, но чтобы откупщик в убыток трудился?! Ну да, а банки раздают деньги всем подряд желающим под отрицательный процент себе во вред.

— Сколько вы получили? — прямо спросил Глэн. — Да бросьте, не ломайтесь. Понятное дело, если нечто и имелось, ушло или жена спрятала. Не собираюсь отнимать остатки. Чисто ради интереса.

— За восемнадцать лет — двести семьдесят пять тысяч, — нехотя признался ученый.

— Ха! Недурственно.

— Почти все ушло на опыты, — быстро сказал Лавуазье.

Такой поворот разговора ему не понравился. Да и кому приятен интерес к финансовым возможностям, когда полностью в чужой власти?

— Ну, поскольку вас не казнили, а с минимальным приговором в колонии отправили, видимо, и на взятки немало. — У приобретения Глэна вильнул взгляд.

Видать, так и есть. Ну и правильно. Молодец. Деньги существуют не для лежания под подушкой. Если могут спасти, надо пользоваться. Пятерых откупщиков казнили крайне неприятными способами, как он догадывался, в качестве подачки недовольному народу.

Когда-то Глэн специально проверил слова Дика про пытки. То есть не особо сомневался, но захотелось уточнить в свете собственной поротой спины и малопривлекательного позорного столба на площади в Де-Труа. Оказалось, тот про многое умолчал. Приготовительные истязания до допроса, пытка на дыбе с целью выяснить о сообщниках уже после осуждения. Для здешних это в порядке вещей, как и трупы в цепях на виселицах, с клюющими их воронами, в каждом мало-мальском крупном городе на побережье. Приговор к каторге фактически означал растянутую смерть. Оттуда не возвращались, и милосердием в судах даже отдаленно не пахло.

Антуан смотрел с подозрением. Пришлось еще налить, дать понять про возможность привезти в случае удачного завершения эксперимента жену и вообще посыпать сахаром, расспрашивая про прошлые работы и не забывая подливать вина. Через какое-то время химик оттаял, и его вновь понесло.

— Король ничем не ограничен, и при этом управление чертовски неэффективно. И проблема даже не в том, что вынужден считаться с мощнейшими силами: с желаниями окружавших его придворных, семьи, знатных друзей, а также с настроением и мнением буржуазии. Эти две группировки находятся в постоянном конфликте. Основная сложность в бюрократии. С одной стороны, чиновники на местах почти безраздельные владыки в своем округе, с другой — почти по любому вопросу требовалось обращаться к своему интенданту, а тот часто отсылал документы за указаниями в Версаль. Любая мелочь для общего пользования, от починки моста до строительства, могла дожидаться разрешения годами.

И это речь идет о центре государства, подумалось Глэну, а ведь существуют Соединенные Королевства. Таможенные заставы стояли на дорогах, будто не одно общее государство, и ими даже гордились! Централизованная держава с единым монархом — и одновременно несколько мер веса, длины, денежной системы. Причем не только в отдельных странах, а частенько в соседних провинциях. Это бесило больше всего, приходилось вечно путаться в фунтах, ливрах, гульденах, талерах и прочих пистолях с гинеями. А ведь имелись расхождения в весе, и надо было четко знать различие, чтобы не нагрели шустрые мошенники, пишущие в договоре не тот город, указав его название.

Заодно и единых законов с судебной системой не существовало. Частично право шло от римского и называлось «письменным», местами стояло на старых феодальных правилах и древних обычаях. У многих городов имелись собственные кодексы. В одной провинции или королевстве могли рядом находиться земли, живущие по отличным установкам. Все высшие судебные чиновники получали должность по наследству. Иногда она покупалась, как и множество государственных постов. Можно догадаться об уровне знаний и умений таких людей.

— Налоги надо пересмотреть, — бормотал окончательно поплывший Лавуазье. — Таможни снять. На пути из Лангедока в Париж чуть не на каждой остановке берут пошлину. В результате бочонок вырастает в цене вдвое. В два раза! — вскричал он негодующе. — А еще запрещают приобретать больше четырех бочек вина в год без дополнительного налога! Франку запрещают пить, опасаясь перепродажи! Нормальному человеку не позволяют весело провести время!

Так, осознал Глэн. Вечер воспоминаний и прощупываний окончательно переходит в пьяный разговор на тему «Ты меня уважаешь?». Он поднялся, подошел к двери и, выглянув в коридор, свистнул. Через минуту примчался мальчишка.

Еще в гостинице, лежа с ранением, он убедился в добросовестности и честности Билла. Предложил ему небольшое жалованье в качестве слуги. На прежнем месте пацан имел только кормежку и чаевые от постояльцев. Тот охотно согласился сменить работу, попросив за малолетнего брата. Не особо нужен был еще один щенок, но, поразмыслив, Глэн согласился. Не одному Дику требуются доверенные люди. Может, и вырастет из этих нечто полезное. Оба старались и прекрасно знали, кому обязаны улучшением положения. Уж здесь их никто не заставлял питаться объедками, да и особо не били. Так, изредка получали затрещину для порядка.

— Уложить спать, — показав на Лавуазье, приказал Глэн. — Завтра накормить, помыть, выдать письменные принадлежности — и пусть составит план опытов, а также количество и нужные для экспериментов вещи и материалы. Все ясно?

— Да, господин Глэн, — подтвердил Билл.

— В дальнейшем Джек будет при Антуане учеником. Постоянно рядом. — Глэн говорил негромко, прикрыв створку, чтобы объект не услышал. — И внимательно смотреть за действиями. Это очень ученый месье, — пояснил он, — если твой брат усвоит хотя бы половину ему известного, может через несколько лет смело рассчитывать на собственный дом и неплохой доход. Ну а коли окажется глупым, не способным повторить, объяснить его действия и не разберется, чем занимается…

— Вы же знаете, — серьезно сказал мальчишка, — он умнее меня, а я совсем не дурак. Читать-писать умею.

— Этого мало, но надеюсь, ты прав. Объясни все брату подробно. И пусть помнит: Антуан — мой кабальный. Мой, не господина полковника. Поселю отдельно, и он должен быть под плотным присмотром. Остальным про это вообще знать не нужно.

Билл поспешно кивнул, правильно поняв паузу:

— Да, господин. Могила.

— Рано или поздно он получит возможность уйти. А Джек, если действительно умный, заменить его должен. Это его шанс.

Когда появилась последняя недовольная офицерская рожа, у меня возникло прочное ощущение дежавю. Конечно, обстановка мало напоминала мое выступление в Форт-Людовике с высокого крыльца, но в целом все чрезвычайно сходно. Опять подозрительно-недоумевающие физиономии, не особо отличающиеся из-за звания от прежних ополченцев. Тем более что кое-кто и тогда присутствовал в составе публики. И даже возгласы из-за спины ничуть не отличались по энергии и возмущению.

— Кто сказал: «Какое право имею договариваться с сашемами»? — демонстративно удивился я. — Вы, мой любезный лейтенант Оуэн? Вас кто уполномочил требовать объяснений у старшего по званию?

Маркиз и не подумал открыть рот пошире, попытавшись отодвинуться за соседа. Зато тот гордо посмотрел на меня. Лейтенант Стаффорд, обладая прыщавой физиономией, противным голосом и несмотря на первоначальное о нем мнение, оказался на удивление толковым малым. О солдатах заботился, на смерть ради награды не гнал и умел умерить гонор, выслушав совет сержанта. Не уверен, что был лучше в свое время.

Учился молодой человек… О господи, невольно подумалось, он по возрасту даже на пару лет старше меня, но воспринимаю только в таком смысле! Сам себе я казался уже пожившим взрослым мужчиной, имеющим право поучать подчиненных случайных людей. Воспринимал со скептицизмом не нюхавших пороху вблизи границы и не понимающих, с чем фронтир едят…

Короче, познавал жизнь Стаффорд на ходу и определенно достоин повышения. И даже то, что он из сторонников губернатора, а значит, противников моей партии, не заставило вычеркнуть его из хвалебной реляции. В отличие от Оуэна, недостойного даже взвод ассенизаторов возглавить. Как водится, тот первым начал шуметь про более низкое жалованье милиции в сравнении с регулярными полками. Еще бы гвардию вспомнил, недоумок. Вот Стаффорд таких разговоров не заводил и не раздражал глупой болтовней, занимаясь прямыми обязанностями без постоянных напоминаний. Собирался доверить ему батальон в скором будущем.

Многие люди до самой смерти не способны постичь, чего они стоят, окруженные деньгами и слугами. Им не приходилось столкнуться с бедой или тяжелыми испытаниями. А вот в здешних лесах на спеси и самомнении далеко не уедешь. В наших походах спрятаться невозможно, и человек на виду. Одной храбрости шевалье от рождения мало, когда требуется идти в штыковую под обстрелом и у тебя на глазах хороший знакомый орет, получив пулю в живот. Он уже фактически умер, только не соглашается в душе. Глубокие полостные ранения с разрывом внутренностей практически неизлечимы не только в наших условиях, а даже в больнице в мирное время.

— Но поскольку я именно здесь и собрал специально всех офицеров полка для объяснений, сделайте одолжение, имейте терпение выслушать.

Пауза. Тяну, жду, посмеет ли кто опять вякать. Молчат.

— Как некоторые уже знают, — заговорил вновь, — на днях от генерала Шарля Луи Бернара де Клерона, командующего войсками, и губернатора Генри Уильяма, Второго графа Юксбриджа, Одиннадцатого барона Пэджета, Первого маркиза Энглси, — нарочно перечислил я все титулы, — доставлены послания, — показал на сидящего рядом за столом офицера, — майором Раусом.

Майор, добравшийся по лесам с двумя нижними чинами, определенно непрост. Дополнительно к официальным эпистолам имелась еще и третья, лично от суперинтенданта дез Эссара, с занимательными советами и наставлениями. То есть привезший почту — его человек, пусть и из регуляров, иначе бы не доверил таких вещей. Прочитав письма, я моментально посадил всех троих вестников под домашний арест. То есть все было красиво, и никаких темных чуланов с кандалами. Еды и выпивки от пуза, но под запрет выходить и полный — на общение с людьми в крепости. Еще не хватало, чтобы слухи пошли раньше срока и дошли до кого не требуется.

— Для остальных излагаю. Итак, пока мы тут сражались с индейцами, в Европе произошло ужасное событие. Скоропостижно скончался наш всеми любимый король Людовик Шестнадцатый, мир его праху.

Все дружно сдернули шляпы и принялись креститься. Интересно, кто сообразил, что издеваюсь про любимого? Вряд ли найдется некто помимо придворных, не мечтавший плюнуть на могилу опостылевшего долгожителя. Монарх за пятьдесят с лишним лет правления умудрился обидеть практически всех. Даже дворянство частенько прижимал, и не из государственных соображений. Исключительно по дурному характеру и неумению считаться с окружающими. А уж траты на содержание дворцов и прочего и вовсе непомерны. Впрочем, сами слова правильные, и придраться не удастся, напиши присутствующие хоть дюжину доносов.

— Нынче у нас правит Яков Третий.

Многие машинально закивали. Ну да, наследник давно всем хорошо известен.

— В мудрости своей, — закатил я глаза к потолку, — он вынес единственно верное решение вернуть мир в наши земли. То есть подписать договор с индейцами о прежних границах. Нам, естественно, бросив крепость, — заметят грубое выражение или нет, уже не столь важно, — следует вернуться в колонию Альбион. Корона оставила за собой исключительное право на приобретение земель и гарантировала защиту индейских народов от притеснений и заселения сквоттерами. Та земля, по которой текут реки, впадающие в Атлантику, остается у нас, а та, где реки впадают в Миссисипи, — индейцам.

Это при том, что официально вся она во владении короны. Многочисленные племена и народы краснокожих охраняются от притязаний колонистов государственной властью. Будто мало примера ирокезской войны и здешней. Указ не решает проблемы, а отодвигает ее на более поздний срок.

— Местным властям запрещается передавать участки в частную собственность по своему усмотрению.

Тут еще один повод для недовольства. К западу от установленной границы уже существовало несколько поселений, которые их жители были вынуждены покинуть, спасаясь от индейцев.

— Как же так, — растерянно произнес Стаффорд, — полгода боев, семьдесят один человек ont mordu la poussiere, сотни раненых и больных, фактически контроль над огромной территорией полностью в наших руках — и, все бросив, уйти? — Он явно позабыл недавно прозвучавшее внушение его приятелю, но сейчас рычать не имеет смысла: все собравшиеся, да и, чего греха таить, он сам обижен, понимаем.

После разгрома единого вражеского войска мелкие стычки продолжались, однако всерьез беспокоить нас племена уже были не способны. Кампания продолжилась в основном сжиганием поселков и уничтожением их имущества. Жители удирали в лес, но ничего хорошего их надвигающейся зимой не ждало. Будет голод, а если бы мы продолжали сидеть за стенами и регулярно совершать рейды, то и спокойной жизни не ожидалось.

Они это быстро уяснили, и часть вождей принялась искать примирения. Достаточно долго я имел возможность играть на просьбах. С этим договориться, тому нечто пообещать. С одним девятнадцать дней вежливо беседовал, мечтая свернуть шею за потерянное бессмысленно время. Главное было вбить клин между разными кланами. За такие последствия иной раз можно было не скупиться на подарки и красивые жесты вроде салюта и почетного караула при прибытии и убытии. Пушки гремели исключительно по подписании мирного договора. Как в Монреальском договоре Лига ирокезов сдала здешних индейцев, принимая в первую очередь в расчет собственные интересы, так и первые замирившиеся со мной (то есть колонистами, но я представитель) получали льготу за счет остальных.

Теперь уже, после соответствующего указа, свобода маневра отсутствовала. Поэтому пришлось склонить слух к последним непримиримым, позволив выйти из лесов и поставить подписи под очередным договором. Чем, прослышав, и остались многие из моих однополчан недовольны. Фактически я отказался от получения уже обещанной и завоеванной земли. Но вариантов просто не имелось. Приказ не подлежал обсуждению. Это даже не губернатор. Вернусь — подам в отставку. В моих услугах король больше не нуждается, а титул, мундир и пенсию майора еще от прежнего величества имею.

Заодно и в газете при первой оказии выскажусь. Очень удобная вещь для изложения взглядов и политической позиции. И самое забавное — в этом отношении меня поддержат все, включая друзей губернатора. Нас всех крупно обнесли без всякой уважительной причины.

— Не нам судить повеления помазанника божьего, — сказал насколько возможно ядовито и очень лояльно по сути выражения. — Поэтому в ответ на готовность принять договор о мире мы уходим. А границы остаются прежними, включая долину Шенандоа с нашей стороны.

Пожар войны начался из-за селящихся там поселенцев, с высоты колокольни плюющих на все соглашения. Потом они кровью умылись, но лавину назад в гору не вернешь. Местные рассматривали происходящее в качестве вторжения и, когда ирокезы выкопали томагавк, с удовольствием присоединились к боевым действиям. Благо и планы про распашку плодородной долины Охайо ни для кого не являлись секретом и первые группы туда уже просачивались без всякого согласия хозяев.

Майор Франсуа Рюффен заржал в голос, захлопав.

— Браво! — крикнул он. До него дошло первого.

Сейчас я поставил всех в известность, что долину Шенандоа разбитые племена официально признали территорией с нашей стороны границы. Для того и скрывал известия и приказы, чтобы не заартачились несвоевременно. А теперь — шалишь. Бумага подписана, и все полностью справедливо. Сами отдали, без малейшего нажима, до получения приказа. Фактически граница отодвигалась к Аллеганским горам, и долина, ограниченная хребтом Блю-Ридж, реками Потомак и Джеймс, длиной где-то шестьдесят лье и шириной в десять из обитания шауни и ирокезов становится одним из районов колонии Альбион. А места там благодатные. Бескрайние сочные луга с лениво струящимися водами и невысокие, покрытые лесами горы.

— Надеюсь, не требуется разжевывать необходимость размежевания земли согласно чинам и заслугам, — сообщил я уже прямо. — Нам всем, включая нижних чинов, положены участки.

Не здесь, так там повисло не произнесенное для общего сведения, но всеми уловленное. Лично я собираюсь выписать из Англии максимальное количество народу. По английским законам каждый переселенец получал в свое распоряжение не менее пятидесяти акров земли. Чем неизвестно кто сядет в долине, воспользовавшись чужими трудами, уж лучше пустить арендаторов. Пять тысяч акров мне положено по чину полковника, и я их вырву обязательно. Съездить, найти подходящую под хозяйство землю — не труд, а практически удовольствие.