VII. «Список»
В предыдущих главах мне было довольно просто утверждать, что Оруэлл по существу оказался «прав» по поводу трех величайших проблем человечества: фашизма, сталинизма и империализма, и «правоту» эту ему обеспечила его твердая приверженность интеллектуальной честности и независимости. Но встает один вопрос: была ли у него возможность еще и отстоять все свои завоеванные позиции?
Я выбрал одну очень показательную цитату из книги «Секретная пропагандистская война Британии» Поля Лашмара и Джеймса Оливера, представляющую собой историю Департамента информационных исследований (IRD) министерства иностранных дел Великобритании:
«Репутация Оруэлла как иконы левого движения получила сокрушительный удар, от которого, возможно, он и не оправится, в 1996 году, когда стало известно о его близких контактах с „рыцарями холодной войны“, которым он даже предлагал собственный черный список из восьмидесяти шести „сочувствующих“ коммунистам. Как отметила Daily Telegraph: „Для некоторых это было подобно тому, если бы Уинстон Смит по собственной воле стал сотрудничать с полицией мысли в „1984““».
Это, или что-то подобное этому, является пересказом событий, который с тех пор с успехом пользуется довольно широкой известностью. Совершенно не трудно продемонстрировать его полную ошибочность, хотя бы опираясь исключительно на доказательства, приведенные Лашмаром и Оливером. Я предпочитаю краткое изложение их работы, поскольку оно лишено ненависти к Оруэллу, которой обезображены другие версии этой истории.
Только документально подтвержденные факты:
1. Оруэлловский список сочувствующих сталинизму интеллектуалов не был «обнаружен» в 1996 году. Он появился в биографии профессора Бернарда Крика, впервые опубликованной в 1980-м.
2. Черный список — это перечень имен, составляемый теми, кто имеет возможность повлиять на увольнения или прием на работу. Попасть в черный список означает лишиться возможности устроиться на работу по политическим причинам, не связанным с рабочими качествами человека. Это словосочетание не имеет и никогда не имело никакого другого смысла.
3. Даже если Daily Telegraph и писала что-то подобное, и даже если слова эти были выбраны не для того, чтобы упомянуть «некоторых», кто действительно так думает, Департамент информационных исследований не имеет ничего общего ни с какой «полицией мыслей», не говоря уже о той полиции мыслей, что появляется на страницах романа «1984».
Но на этом полное искажение мотивов Оруэлла ни в коем случае не заканчивается, как и не ограничиваются этим методы, с помощью которых были стремительно, но не глубоко посеяны семена этого «разоблачения». Все обстоятельства дела заключаются в следующем. Оруэлл и его друг, Ричард Рис, одно время были увлечены тем, что Рис называл «комнатной игрой». Игра эта заключалась в угадывании, кто из известных персон мог бы оказаться предателем в случае вражеского вторжения или наступления диктатуры, а кто — нет. Оруэлл играл в эту игру годами, относясь к ней одновременно и с серьезностью, и с фривольностью. В новогодние праздники 1942 года он написал длинное письмо в Partisan Review, в котором сообщал о разнообразных пораженческих настроениях, царящих среди британских журналистов и интеллектуалов. Его тон был беспристрастен; он указывал на странный альянс между во многом расходящимися друг с другом фракциями. Он также анализировал попытки многих интеллектуалов приспособиться к власти силы, в качестве примера беря происходящее по ту сторону Ла-Манша:
«И немцам, и вишистам довольно просто удалось сохранить существование фасада „французской культуры“. Многие французские интеллектуалы с готовностью поменяли веру, и немцы также оказались готовы привлечь их к делу, даже тех из них, кто был „декадентом“. В этот самый момент Дрие ла Рошель редактирует Nouvelle Revue Française, Паунд облаивает евреев на римском радио, Селин выступает ценным экспонатом в Париже, а если не он, так его книги. Всех перечисленных можно было бы собрать под заголовком культуробольшевизмусы, однако они также ценны как сильные карты в игре против британской и американской интеллигенции. Если немцы войдут в Англию, здесь произойдет то же самое, и я думаю, я мог бы составить хотя бы предварительный список людей, которые могли бы переметнуться на другую сторону» (выделение мое. — К. Х.).
Обратите внимание на дату этого письма. Здесь следует принять во внимание, что до недавнего времени Советский Союз состоял с Гитлером в военном альянсе — альянсе, громко защищаемом английскими коммунистами, — и московское радио осудило морскую блокаду нацистской Германии со стороны Великобритании как варварскую борьбу с цивилизацией. В 1940 году немецкая коммунистическая партия опубликовала заявление, в котором по некоторым диалектическим основаниям приходила к выводу, что Британская империя в некотором отношении была хуже германского национал-социализма. Оруэлл никогда не уставал разоблачать подобные вещи; они относились к иллюзиям или заблуждениям того рода, что имеют реальные последствия. И не упускал он возможности описать разновидность интеллектуалов — Э. Х. Карр выступает в качестве известнейшего примера, — способных со зловещим спокойствием сменить верность одному деспотическому режиму на верность другому.
Не в меньшей степени относится к делу и совершенное им в Испании открытие: коммунистический режим во многом опирается на террор и страх перед анонимными обвинениями, на секретных информаторов и шпионов в полиции. В те времена официальным героем всех юных коммунистов был Павлик Морозов, 14-летний «пионер», который выдал советской полиции свою собственную семью за преступное укрывательство зерна. В результате он был убит жителями деревни; изваяния ребенка-мученика в Советском Союзе были обычным делом; долгом добросовестного члена партии считалось желание превзойти его пример.
Отвращение Оруэлла к этой культуре предательства не сводилось лишь к беспощадной правдивости стиля, в котором он писал, и к тому, как он заклеймил эту культуру в романе «1984». Всю свою жизнь он ненавидел цензуру, травлю и черные списки в любой их форме. Даже когда на пике Второй мировой войны из тюрьмы был выпущен сэр Освальд Мосли — жест снисходительности, пробудивший сильное недовольство со стороны людей, считавших себя антифашистами, — Оруэлл заметил, что ему было неприятно видеть левых, протестующих против права заключенного быть доставленным в суд. Той же линии он придерживался и в отношении тех, кто протестовал против снятия правительственного запрета на публикацию Daily Worker, уделив лишь немного времени, чтобы отметить привычное отсутствие толерантности, свойственное многим сотрудникам собственно редакции Daily Worker. В мае 1946 года он писал, что основной опасностью образования любой руководимой коммунистами фракции внутри лейбористского движения он считает следующее: «Очень вряд ли подобное приведет к формированию подконтрольного коммунистам правительства, но может способствовать возвращению во власть консерваторов — которые, полагаю, с точки зрения России представляют меньшую угрозу, чем зрелище успехов, достигнутых лейбористским правительством».
В последнем предложении изложена вся суть вопроса. И крайние левые, и левые демократы с помощью разных подходов пришли к единому заключению: сталинизм — это отрицание социализма, а не одна из его версий. Оруэлл был свидетелем массовых расправ, проводимых агентами Сталина в Испании, он был одним из немногих, призывавших обратить внимание на приговоры, вынесенные социал-демократам Эрлиху и Альтеру в сталинизированной Польше. Ожесточенный конфликт со «сталинтерном» был для Оруэлла не вопросом академических разногласий или расхождения во мнениях. Он воспринимал его как личную и очень реальную угрозу. И компания по запрету или ограничению доступа к его книгам — внесения его и его творчества в «черный список» — возглавлялась тайным сторонником коммунистов, который имел отношение и к издательской деятельности, и к официальным властям Британского государства. Бюрократ из министерства информации по имени Питер Смолка — вот кто тихо помогал организовать фактический запрет «Скотного двора». Здесь можно было бы подвести следующий итог: в конце 1940-х годов Оруэлл сражался за собственное выживание как писатель, кроме того, он верил, что в борьбе против Сталина на карту поставлено сохранение демократических и социалистических ценностей.
Было ли возможно вести эту борьбу, не прибегнув к помощи «сил реакции»? Во всем, что делал и писал Оруэлл в тот период, чувствуется, какое решение он стремился принять. Он помог составить и распространить заявление от лица Комитета защиты свободы, протестующего против чисток лиц, подозреваемых в крайних политических взглядах, в органах государственных служб. Комитет настаивал на запрете скрытых проверок и на введении следующих предохранительных мер:
1. Человек, чье дело проходит проверку, должен иметь возможность призвать профсоюзного или любого другого представителя выступать от его имени.
2. Необходимо потребовать, чтобы все обвинительные утверждения подкреплялись прямыми доказательствами, это особенно актуально в тех случаях, когда с обвинениями выступает МИ5 или же Особая служба Скотленд-Ярда, источники информации которых скрыты.
3. Имеющие отношение к делу органы государственной службы или их представители должны быть допущены к перекрестному допросу лиц, предоставляющих против них улики.
Это заявление, подписанное среди прочих Оруэллом, Э. М. Форстером, Осбертом Ситуэллом и Генри Муром, впервые было опубликовано в Socialist Leader 21 августа 1948 года. (Тут я не могу не указать на то, что было это ровно за двадцать лет до ввода советских войск в Чехословакию; это заявление появилось в то время, когда шла эффективная сталинизация этой страны, сопровождающаяся этническими чистками всего немецкоязычного населения при содействии множества «внепартийных» организаций. Оруэлл был одним из немногих, кто яростно выступал против подобного развития событий, опередив и Эрнеста Геллнера, и Вацлава Гавела в своем предвидении того, как антигерманский расизм будет использоваться в качестве демагогического прикрытия построения авторитарного и националистического государства.) Все эти детали невозможно найти ни в одной из изданных работ, посвященных предполагаемой роли Оруэлла как агента полиции, в большинстве оценок авторы предпочитают в негодовании шарахаться от одной идеи о возможности контактов с министерством иностранных дел Британии.
Насколько все-таки обширным был масштаб этих контактов? 29 мая 1949 года лежащий в больнице Оруэлл удостоился визита Селии Керуан, которая, помимо прочего, была служащей IRD. Кроме того, еще она состояла в родстве с Артуром Кестлером, благодаря чему Оруэлл уже был с нею знаком и даже предлагал ей руку и сердце. Они обсуждали необходимость привлечь к борьбе против коммунистов социалистов и независимых радикалов. Эта тема была близка сердцу Оруэлла и прежде, что мы знаем из истории его усилий распространить «Скотный двор» в Восточной Европе, не выходя из дома. Мисс Керуан также была близка его сердцу, и некоторые из защитников Оруэлла по доброте своей допускают, что это обстоятельство вкупе с крайней болезненностью его состояния могло привести к моменту слабости. Я считаю, что подобные аргументы и слишком сентиментальны, и вовсе неправдоподобны. Он сказал ей то, что сказал бы любому другому, и что он повторил бы при любой возможности в печати, а именно: многим респектабельным представителям левых взглядов с отличной репутацией нельзя доверять, если дело дойдет до их обольщения Москвой. 6 апреля он писал к Ричарду Риису с просьбой найти и передать ему его «записную книжку в четверть листа с бледно-голубой картонной обложкой» в которой можно найти «перечень коммунистов-подпольщиков и сочувствующих, который мне хотелось бы обновить». Эта инструкция сама по себе показывает, что первоначальный список составлялся Оруэллом не по приказу государственных служб. Вне всякого сомнения, был и другой список, с именами старых сторонников нацистов и потенциальных коллаборационистов, но не в этом суть. Сегодня Оруэлла порицают скорее не за то, что он вел список, а за то, что включал в него не тех людей.
Неизлечимость глупости бюрократического аппарата Британии и необходимость хранить «государственную тайну» означают, что список из 35 имен, переданный Селии Керуан, до сих пор недоступен для нашего изучения. Государственный архив Великобритании с глухой бессмысленностью повторяет, что «документ удерживается министерством иностранных дел». С одной стороны, понятно, что меры эти принимаются для защиты еще живущих людей от посмертных домыслов Оруэлла, хотя даже эта абсурдная оговорка со временем должна терять остатки смысла. Тем не менее у нас есть его записная книжка, пусть и не обновленная, и нам не нужно официального разрешения, чтобы составить о ней собственное мнение.
Без сомнения, список иллюстрирует эксцентричность Оруэлла и приоткрывает его личные обиды. По сути, очень немногое из него материализует утверждения Рииса, будто «это было своего рода игрой, в которую мы играли — обсуждали, кто может быть платным агентом и агентом чего и пытались определить глубину предательства, на которое могли бы быть способны те, кого мы так любим ненавидеть». Чтобы быть точным, только один человек из списка когда-либо обвинялся в агентурной деятельности, но даже в этом случае было использовано определяющее слово «почти наверняка». Это был Питер Смолка, он же Смолетт, бывший менеджер Breaverbook newspaper и кавалер ордена Британской империи, тот самый чиновник министерства информации, кто оказал давление на издательство Jonathan Cape с тем, чтобы оно отказалось от «Скотного двора». С тех пор было достоверно установлено, что Смолка действительно являлся агентом советских секретных служб; здесь мы видим стопроцентное соответствие между заявлением Оруэлла о том, что конкретное лицо было завербовано иностранной спецслужбой, и известными ныне фактами. Как сам он выразился, впрочем, довольно мягко, в письме к Селии Керуан, приложенному к списку: «В нем нет никаких сенсаций, и я не думаю, что он расскажет вашим друзьям что-нибудь, им неизвестное… если бы это было сделано раньше, возможно было бы остановить людей наподобие Питера Смолетта, сумевших доползти до серьезной пропагандистской работы, где они, весьма вероятно, получают возможность причинять нам много вреда». «Мы» здесь — это левые демократы. В тот же самый день Оруэлл пишет Ричарду Риису, заявляя, что только потому, что некий конкретный член парламента от Лейбористской партии оказался другом всем печально известного, ужасного Конни Циллиакуса, нельзя считать доказанным, что он «подпольщик». И добавляет: «Мне кажется очень важным пытаться угадать субъективные чувства людей, поскольку в противном случае невозможно будет предсказать их поведение в ситуации, где результат определенных действий будет очевидным даже для того, кто сам себя обманывает… Самое трудное — это решить, каких позиций придерживается тот или иной человек, придется рассматривать каждый случай индивидуально». Сотрудники сенатора Джозефа Маккарти не демонстрировали даже намека на подобную проницательную бдительность.
Немногие из кратких записей списка содержат более чем десяток слов, написанных от руки. И многие из них выдержали проверку временем на удивление успешно. Кто может возразить по поводу такой обобщающей характеристики Мартина Кингсли: «Испорченный либерал. Очень непорядочный?» Или если взять описание другого редактора New Statesman, позднее пришедшего в журнал: «<??? Политический карьерист. Сионист (в этом случае — искренний). Слишком нечестен, чтобы быть выраженным попутчиком». В последнем предложении — забавный парадокс: Оруэлл искренне уважал честных ленинцев. Практически треть его записей заканчивается вердиктом: «Возможно, нет» или же «Только симпатизирующий», — записанным на месте, выделенном для обозначения партийности. Дж. Б. Пристли обозначен как человек, получивший крупную сумму, вырученную от успешного издания его работ в Советском Союзе; что ж, и действительно получил, как теперь известно.
Многие критики, и особенно — Фрэнсис Стонор Сондерс в книге «Who Paid the Piper?» («Культурный фронт холодной войны»), позволяют себе деликатно морщить нос, упоминая о включении Оруэллом в список информации о расе и, как это теперь называется, «сексуальных предпочтениях». Это правда, что Исаак Дойчер включен в список как «польский еврей», но также правда, что он и был польским евреем. Затем Луис Адамич идентифицируется — а почему нет? — как «рожденный в Словении, а не в Хорватии». По поводу разносторонней личности, Конни Циллиакуса, позднее — очень влиятельной фигуры, скорее возникают вопросы: «Финн? Еврей?» (он был и тем, и тем). Должен заметить, что долго и громко смеялся, увидев характеристику Стивена Спендера как человека, «имеющего склонность к гомосексуализму»: характеристика, разумеется, не была абсолютно полной; а также имя Тома Дриберга, который попросту записан как «гомосексуалист», что не может и половины рассказать об этом человеке. Мисс Сондерс высокомерно пояснила, что обвинения подобного рода в те дни могли грозить парню неприятностями. Да, но только не со стороны британской разведки или министерства иностранных дел, в чем мог бы заверить ее Гай Берджесс. Хью Макдиармид, поклоняющийся Сталину шотландский поэт, был описан Оруэллом как «крайний англофоб». Мой друг Перри Андерсон, редактор New Left Review, пытался к этому прицепиться, пока я не указал ему, что Макдиармид назвал «англофобию» одним из своих любимых развлечений в «Кто есть кто». Именно Перри Андерсон и опубликовал в «Компонентах национальной культуры», напечатанных в New Left Review в 1968 году, схему, согласно которой холодная война в этическом и национальном плане происходит из британской среды интеллектуалов-эмигрантов, от Нэмира, Берлина, Гомбриха и Малиновского до Поппера, Мелани Кляйн и, разумеется, Исаака Дойчера. В 1992 году вновь напечатал эту диаграмму, на этот раз — в своей книге «Английские вопросы». Я защищал его оба раза. Лучше знать о людях подобные вещи.
Есть в списке очень небольшое количество странностей, как, к примеру, комментарий «крайний черный расист» напротив имени Поля Робсона. Но даже некоторые из самых ориентировочных суждений об американцах в некоторых случаях оказываются весьма проницательными. Генри Уоллес, будучи редактором New Republic, однажды уже заставил Оруэлла прекратить посылать свои материалы в журнал, в котором тот почувствовал излишнюю мягкость к Сталину. Сделавший ставку на поддержку со стороны коммунистической партии в своей президентской кампании 1948 года, Уоллес скомпрометировал и уничтожил репутацию американских левых на несколько поколений вперед. Заслуженный ветеран борьбы на фронтах критики с администрацией Трумена, И. Ф. Стоун, морально и интеллектуально был слишком упрям, чтобы в свое время на это указать.
Слишком уж сильно был раздут этот относительно тривиальный эпизод, дающий недоброжелателям Оруэлла последний шанс очернить его имя, опираясь на его правоту. Причины, по которым к этой теме следует относиться осторожно, заключаются в следующем: IRD не был ни заинтересован в слежке за личной жизнью людей, ни вовлечен в нее, его целью было привлечение к работе твердых социалистов и социал-демократов; по причине изложенного Оруэллом личного его мнения никто не пострадал, да и не мог пострадать; «конфиденциально» Оруэлл не сообщил ничего отличного от того, что систематически повторял публично. И хотя некоторых из фигурантов списка Оруэлл знал лично, большинство не были ему знакомы. Это немаловажный факт, поскольку любой доносчик и «наседка»-осведомитель по праву считается тем, кто предает друзей и коллег в расчете либо на сделку с правосудием, либо на получение личной выгоды. Однако мнение Оруэлла насчет конгрессмена Клода Пеппера или вице-президента Уоллеса абсолютно немыслимо было притянуть к данной категории. Не могло оно (и не смогло) и помешать их карьере. Более того, ничто в списке не сравнится со степенью ядовитости презрения, которое сквозило в опубликованном его обращении к профессору Дж. Д. Берналу и другим редакторам Modern Quarterly с призывом прояснить, сознательно ли они действовали как агенты Сталина или нет. В мае 1946 года на страницах недолго просуществовавшего Polemic он спросил следующее:
«Что конкретно имеет в виду профессор Бернал, говоря о „братстве“ и „самом тесном в истории“ взаимопонимании между Британией и СССР? Значит ли это, к примеру, что большому количеству независимых британских наблюдателей следует позволить свободно передвигаться по территории Советского Союза и отсылать домой сообщения без цензуры? Или что советских граждан следует поощрять к чтению британских газет, прослушиванию BBC или убеждать более дружески смотреть на общественные установления в этой стране? Очевидно, имел в виду он не это. Следовательно, он имел в виду, что русскую пропаганду в этой стране следует усилить, а критикам советского режима (заклейменным „коварными распространителями взаимного недоверия“) следует закрыть рот».
Возьмем, к примеру, случай Конни Циллиакуса, сегодня — почти забытого, который, однако, еще на моей памяти был одной из главных фигур левых лейбористов. На страницах Tribune Оруэлл обвинил его в том, что он добровольно взял на себя обязанность представлять интересы советского мироустройства, вследствие чего между двумя мужчинами разгорелся довольно колкий обмен мнениями. Закончилось все следующим образом. В 1946 году Оруэлл и другие призвали Циллиакуса подтвердить или опровергнуть предполагаемое свое отношение к коммунистическим Польше и Восточной Германии как к истинным демократиям. Циллиакус ответил:
«Что я действительно говорил касательно советских зон ответственности в Германии и Польше: то, что я увидел, не было парламентской демократией в том виде, к которому мы привыкли на Западе и который является наиболее зрелой и развитой ее формой, но было революционной демократией, демократией в самом простом, истинном смысле, демократией как „правления народа, избранного народом и для народа“, по великому определению Авраама Линкольна».
Тогда это звучало точно так же, как звучит сейчас, — как приговор Циллиакусу, вынесенный им самим. Но что сегодня не до конца понимается — так это относительная устойчивость подобных взглядов среди ученых, интеллектуалов и профсоюзных лидеров того времени. Именно против этой вездесущей ментальности и боролся Оруэлл. Позвольте, однако, заметить, что он абсолютно не одобрял британскую интервенцию в Грецию (по секретной части договора между Сталиным и Черчиллем о судьбе Польши) и что он, хоть и скрепя сердце, подписал петицию о смягчении приговора Алану Нанну Мэю, ученому, передавшему секретные данные ядерных исследований — маловероятно, что они действительно были «секретными», как считал Оруэлл — Советскому Союзу.
Меркантильные мотивы тоже можно исключить. Некоторые из тех, кто работал на IRD, позднее получили деньги, правда довольно скромные, за свои памфлеты или брошюры, показывающие Сталина или Мао не совсем энтузиастами-реформаторами. В поздние годы своего существования IRD повторил путь многих британских структур времен холодной войны и попался на темной истории со щедрыми вознаграждениями со стороны ЦРУ. Как бы то ни было, Оруэлл продолжал публиковаться бесплатно, отказывался брать авторские вознаграждения с эмигрантских групп и вообще вел себя так, будто его кормили вороны. Щедрость, с которой в дальнейшем ассоциировалась публикация в таких журналах, как Encounter, была достаточным аргументом для пробуждения подозрений и презрения в людях, гораздо более алчных, чем был он. Поэтому предположение, будто в более циничные, грабительские времена он смог бы разработать и предпринять какие-либо действия, избегать которых предпочитал даже в пору лишений, должно представляться очень сомнительным.
Было время, когда самиздатовский тираж «Скотного двора» Оруэлла был конфискован американскими властями в Германии и книги были либо сожжены на месте, либо переданы в руки Красной армии. Оруэллу действительно было очень трудно противостоять одновременно и сталинизму, и западному империализму, стараясь при этом сохранять свою независимость. Однако глупость государства лишь прибавляла ему уверенности, что в любом случае, пока жив, он всегда будет его жертвой и никогда — его слугой. Британскому министерству иностранных дел, почти десять лет действовавшему на стороне Сталина, в середине 1940-х внезапно потребовались антисталинские силы. И теперь, в своем поиске честных и достойных доверия авторов, ему не к кому было обратиться, кроме левой Tribune. С точки зрения средней или длительной исторической перспективы это нельзя было отнести к позорным моментам в развитии британского социализма. И здесь — одна из причин, по которым Британию минули панические настроения и чистки маккартизма. «Предательству людей просвещенных», как чистым сталиноидам, так и их консервативной разновидности, твердо противостояли такие группы, как Комитет защиты свободы. Оруэллу нельзя отказать в посмертном его вкладе в дело сохранения жизнеспособности этой свободолюбивой, искренней традиции. В холодную войну было многое, включая головокружительно опасную гонку вооружений, стремление сохранить колониализм как систему жизнеобеспечения, невообразимое число случаев подкупа (или преследования и запугивания) известных интеллектуалов и даже откровенный сговор с бывшими пронацистскими элементами в Центральной и Восточной Европе. Однако также в ней присутствовало противостояние с отравляющей иллюзорностью притязаний советской системы на роль левой демократии. И в ходе напряженной конфронтации Оруэлл содержал свой маленький участок фронта этой войны в неизменной чистоте.
