271. 5 октября 1942 г.

Атланта – Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8

5 – X – 42

Понедельник

Любовь моя, завтра еду из Флоренции в Ричмонд дневным поездом. Вчера – воскресение – собирал утром бабочек; отдыхал и читал после завтрака; а около четырех поехал с одним из Сокег’ов кататься на canoe по очаровательному водяному кипариснику, – т. е. помнишь, как мы видели где-то по пути в New Mexico, – извилистая река (вернее, «крик», рукав озера), вся поросшая кипарисом и кедром, – и все это перепутано и переотражено, с разнообразными туннелями и затонами, и стволы глубоко растущих в темном стекле воды деревьев расширяются книзу, к уровню воды, и затем сужаются, продлеваясь отражением. На корягах там и сям попадаются краснобрюхие черепахи, – и можно плыть по этим кипарисовым водяным лабиринтам часами, не видя ничего, кроме них. Очень не то тропическое, не то третейское впечатление.

У тех же Кокеров (чета, у которых жил Морган и хорошо знающая Weeks а, Морисона и других бостонцев этого рода) ужинал, – огромнейший дом, два автомобиля, swimming pool и прочие атрибуты президента фактории, а сидели мы на кухне, пока он и она готовили из банок ужин (правда, был холодный фазан).

Сейчас восемь утра, пойду менять чек, а потом блуждать с сеткой. Скажи Митеньке моему, что один здешний ребенок называет «butterfly» так: «flutter-Ьу». Посылаю ему ювелирную «ваниллу» и целую его и тебя, моя дорогая радость.

В.

272. 7 октября 1942 г.

Атланта – Кембридж (Массачусетс), Крейги-серкл, 8

Среда

Любовь моя,

пишу тебе из черного Wellesley – колледжа для негритянок, куда меня загнал Фишер из того, что в Ричмонде случилось военное затмение и тамошняя лекция отложена. Пишу ему сегодня же, что, как бы эти перерывы ни оправдывались общим положением и какое бы гостеприимство ни оказывалось мне, хочу так сократить tour, чтобы быть дома в середине ноября, а не в середине декабря. Тут я пробуду до вторника, читая лекции за квартиру и харчи. Квартира прекрасная и президентша премилая – и завтра еду с биологичкой (третий вариант МакКош) собирать бабочек в окрестностях, – но в конце концов мое good time сводится к потере оного. Скучаю по тебе, моя душенька, и по Митюшеньке моему. Напиши мне либо сюда (если это письмо придет в пятницу), либо в Вальдосту.

Понедельник прошел среди Кокеров и бабочек, но уже побаливала голова, а во вторник ломило нестерпимо, с ознобом. Укладывать чемоданы было адом, но я принял дозу аспирина и взял sleeping-car. После часовой поездки на грейхаунде я прибыл на флорентийский вокзал около семи, совершенно разбитый, и ждал там поезда до половины одиннадцатого. Ночью мне не давал спать рыдающий младенец (он к утру раздвоился – оказалось, что рыдали двое – один на противоположных полатях, другой на соседних), но к утру вся моя болезнь сошла и я приехал в колледж совершенно свежий. Завтрак с президентшей и ослепительное солнце. Осмотр кампуса. В шесть тридцать будет обед с факультетом. До того хочу соснуть. Целую тебя, моя любовь.

В.

273. 11 октября 1942 г.

Атланта – Кембридж (Массачусетс)

Суббота

11 – X —42

Атланта

Дорогая моя любовь,

здесь бабочек маловато (футов 1000 над уровнем моря), надеюсь, что в Вальдосте будет больше. По-прежнему ни копейки не трачу. Лекция моя о Пушкине (негритянская кровь!) встречена была с почти комическим энтузиазмом. Я решил ее закончить чтением «Моцарта и Сальери», а так как здесь не токмо Пушкин, но и музыка в большой чести, у меня явилась несколько озорная мысль вбутербродить скрипку, а затем рояль в тех трех местах, где Моцарт (и нищий музыкант) производит музыку При помощи граммофонной пластинки и пианистки получился нужный эффект – опять-таки довольно комический. Кроме того, я побывал в биологическом классе, рассказывал о мимикрии, а третьего дня поехал с профессоршей и группой очень черных, очень интенсивно жующих мятную резинку барышень в деревянном шарабане-автомобиле собирать насекомых миль за двадцать отсюда. Мисс Рид, начальница колледжа, очень симпатичная, круглая, с бородавкой у ноздри, не слишком идейная женщина: каждое утро я брекфастую у нее (с разговорами о негритянской проблеме и телепатии) и каждое утро в 9 часов вынужден посещать с ней chapel и сидеть с ней в академическом плаще на сцене лицом к четырехстам девицам, распевающим гимны среди органной бури. Я взмолился – что, мол, еретик, что ненавижу всякое пение и музыку, но она строго возразила: ничего, у нас полюбите. В мою честь выбирают молитвы, благодарящие Бога for «poetry and the little things of nature; for a train thundering in the night; for craftsmen and poets; for those who take delight in making things and who make them well»; а также львовскую музыку – «Боже, царя храни», – аранжированную под английский гимн. Все это довольно трогательно, но тяжело. Ежевечерно обеды с разными выдающимися негритянскими деятелями – и никаких спиртных напитков. У меня две большие комнаты, и очень странно просыпаться около восьми в полутьме – ибо географически мы тут уже в западной части, а время атлантическое, так что по-настоящему не половина восьмого, а пять часов утра. Раза два играл в теннис с местной профессионалкой. Работаю над Гоголем. Безоблачная, жаркая погода; и когда хожу за бабочками, штаны и рубашка покрываются зеленой броней: цепкими семенами вроде мельчайшего репейника. Мне грустно, что от тебя нет писем, моя душенька. Обнимаю Анюту. Как ПОЖИВАЕТ МОЙ БЕСЦЕННЫЙ? ИСКАЛ ОТКРЫТОК С ПОЕЗДАМИ, НО ИХ НЕТ ЦЕЛУЮ ТЕБЯ, МОЙ МИТЮШЕНЬКА.

Сейчас четыре часа дня, лежу голый на постели после далекой прогулки. Очень трудно без тебя – во всех смыслах. Суй готовые ящики туда же, где мои лицениды, – но слева от них. Поймал несколько интересных мух для Bankes’a и пишу ему на днях. Пришли мне в Вальдосту русский журнал. Местный негритянский эксперт по русской литературе спросил меня – принято ли было в России говорить о том – и вообще признавать, – что у Пушкина была негритянская кровь? Уезжаю отсюда во вторник утром. Буду еще читать о «tragedy» – в понедельник. Душенька моя, как твое бедрышко? Пожалуйста, пиши. Очень тебя целую.

В.