Рецензия на «Суть дела» Грэма Грина

Довольно большая часть выдающихся романов нескольких последних десятилетий была написана католиками, даже возник термин «католические романы». Одна из причин состоит в том, что конфликт не только между этим миром и следующим, но и между святостью и добротой – весьма плодотворная тема, бесполезная, однако, для обычного, неверующего писателя. Грэм Грин однажды, в «Силе и славе», воспользовался ею успешно и однажды, в «Брайтонском леденце», с гораздо более сомнительным успехом. Его последняя книга «Суть дела» (издательство «Викинг») – как бы сказать повежливее – не из лучших его произведений и производит впечатление механически сконструированной; знакомый конфликт разложен здесь как алгебраическое уравнение, без малейшей претензии на психологическую достоверность.

Вот канва событий. Время действия – 1942 год, место – западноафриканская колония Британии, она не названа, но скорее всего это Золотой Берег. Некий майор Скоби, заместитель комиссара полиции, обращенный католик, находит спрятанное в каюте капитана португальского корабля письмо с написанным на конверте немецким адресом получателя. Письмо оказывается личным и совершенно безобидным, но Скоби, разумеется, обязан доложить о нем высшему начальству. Однако жалость, которую он испытывает по отношению к португальскому капитану, не дает ему это сделать, и он уничтожает письмо, никому ничего не сообщив. Нам объясняют, что Скоби – человек почти избыточной совестливости. Он не пьет, не берет взяток, не содержит любовниц-негритянок, не склонен к бюрократическим интригам, и на самом деле и свои, и чужие недолюбливают его за прямолинейность, коей он напоминает Аристида Справедливого. Снисходительность к португальскому капитану – его первая ошибка, после которой жизнь его начинает напоминать сюжет на тему «Не ведаем, какую сеть себе плетем, единожды солгав», и в каждом конкретном случае именно добросердечие уводит его в сторону от прямого пути. Изначально движимый жалостью, он заводит роман с девушкой, спасенной с подбитого торпедой корабля, и длит его главным образом из чувства долга, поскольку понимает, что девушка будет морально раздавлена, если он бросит ее; жене же он лжет, чтобы избавить ее от мук ревности. Из-за того что неспособен порвать с любовницей, он не идет на исповедь, но чтобы утишить подозрения жены, говорит ей, будто исповедался. Это доводит его до истинно тяжкого греха: он принимает причастие, не покаявшись в грехе смертном. К тому времени возникают и другие осложнения, порожденные той же ситуацией, и в конце концов Скоби решает, что единственный для него выход из положения – это совершить непростительный грех самоубийства. Но никто не должен пострадать из-за его смерти, поэтому нужно, чтобы она выглядела как несчастный случай. Однако, как это бывает, он допускает незначительную оплошность, и факт его самоубийства становится общеизвестен. Книга заканчивается тем, что католический священник делает сомнительный с точки зрения канона намек: якобы возможно, что душа Скоби будет спасена. Сам Скоби такой надежды не питал. Из чистого благородства он, всегда бывший непогрешимым и сохранявший невозмутимое спокойствие, обрекает себя на то, что безоговорочно считал заслуживающим вечного проклятия.

Я вовсе не спародировал сюжет книги. Даже облаченный в реалистические подробности, он смехотворен настолько, насколько я показал. Самый очевидный просчет автора состоит в том, что побуждения Скоби, даже если допустить, что в них можно поверить, не объясняют его поступков сколько-нибудь адекватно. Еще вопрос: зачем было выбирать местом действия Западную Африку? За исключением того, что один из персонажей является сирийским торговцем, все остальное могло с тем же успехом происходить в лондонском предместье. Африканцы составляют лишь изредка возникающий фон, а то, что действительно должно было бы постоянно занимать мысли Скоби – вражда между черными и белыми и борьба с местным националистическим движением, – вообще не упоминается. И хотя его размышления представлены весьма подробно, похоже, он редко думает о работе, а если и думает, то лишь о каких-то банальных ее аспектах, но никогда о войне, хотя идет 1942 год. Единственное, что его интересует, – это собственное грехопадение, ведущее к вечному проклятию. Неправдоподобие сюжета особенно видно на фоне колониального антуража, но такое же неправдоподобие отличает и «Брайтонский леденец», и это следствие доминирования теологических проблем над проблемами жизни простых людей.

Центральная идея книги состоит в том, что лучше, духовно возвышенней быть заблуждающимся католиком, нежели добродетельным безбожником. Вероятно, Грэм Грин подписался бы под замечанием Маритена, вскользь брошенным по поводу Леона Блуа, – «Одно томленье в мире – не быть святым». На титульной странице романа процитировано высказывание Пеги, смысл которого сводится к тому, что грешник «находится в самом сердце христианства» и знает о христианстве больше, чем кто бы то ни было другой – кроме святого. Все подобные высказывания содержат весьма зловещее предположение или могут быть истолкованы в том духе, что обычная человеческая порядочность не имеет никакой ценности и ни один из грехов не хуже другого. Кроме того, как в этой, так и в других его книгах, открыто написанных с точки зрения католицизма, невозможно не почувствовать в позиции мистера Грина нечто вроде снобизма. Похоже, он разделяет идею, носящуюся в воздухе со времен Бодлера, будто в том, чтобы быть пруклятым, есть некая утонченность; преисподняя – это нечто вроде аристократического клуба, вход в который доступен только католикам, поскольку остальные, не католики, слишком невежественны, чтобы можно было счесть их виновными, – как животные, которым спасение не дано. Нам исподволь внушают, что католики не лучше всех остальных, что, вероятно, шансов согрешить у них даже больше, поскольку больше искушений. Как во Франции, так и в Англии, похоже, стало модно выводить в католических романах дурных или по крайней мере небезупречных священников – в противовес отцу Брауну. (Можно подумать, что главная задача молодых английских писателей-католиков – не оказаться похожими на Честертона.) Но какими бы они ни были – пьяницами, развратниками, преступниками или навечно пруклятыми, – католики сохраняют свое превосходство, поскольку только им ведомо, что есть добро и что есть зло. В «Сути дела», а равно и в большинстве других романов мистера Грина, как бы между прочим утверждается, что ни у кого, кто не принадлежит к католической церкви, нет даже элементарного представления о христианской доктрине.

Мне подобный культ святого грешника кажется легкомысленным, и вероятно, что за ним стоит упадок веры, потому что, когда человек искренне верил в ад, он не находил удовольствия в том, чтобы принимать благородные позы перед его вратами. Еще важнее то, что старания облечь теологические умозрения в плоть и кровь приводят к психологическим несообразностям. В «Силе и славе» борьба между ценностями земного и небесного миров убедительна, поскольку происходит внутри не одного персонажа. С одной стороны, есть священник, существо во многих отношениях слабое, однако благодаря вере в собственную чудотворную силу вырастающее в фигуру героическую; с другой – лейтенант, человек, представляющий людское правосудие и материальный прогресс, и по-своему тоже героический. Наверное, они могут уважать друг друга, но понять – никогда. Во всяком случае, священник не наделен способностью к сложному мышлению. А вот в «Брайтонском леденце» основная коллизия неправдоподобна, поскольку предполагает, будто в высшей степени жестокой и тупой личности исключительно в силу того, что она воспитана в католичестве, может быть свойствен утонченный интеллектуализм. Пинки, гангстер, промышляющий на бегах, – разновидность сатаниста, между тем как его еще более ограниченная подруга понимает и даже объясняет разницу между категориями «хороший и плохой», «добро и зло». У Мориака, например, в цикле о Терезе Дескейру духовный конфликт психологически достоверен, потому что автор не делает вида, будто Тереза человек обычный. Она – личность незаурядная, мучительно долго и трудно, словно пациент психиатра, ищущая спасения. Возьмем противоположный пример – «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во. Несмотря на некоторые несуразности, отчасти наверняка проистекающие оттого, что повествование ведется от первого лица, сюжет развивается логично, потому что описываемая ситуация сама по себе нормальна. Проблемы, с которыми сталкиваются персонажи-католики, – это проблемы, с которыми они могли бы столкнуться и в реальной жизни; и герои не перемещаются вдруг на совершенно иной интеллектуальный уровень, как только речь заходит об их религиозных убеждениях. Скоби же неубедителен именно потому, что две его половины не соединяются в целое. Если он в принципе способен попасть в ситуацию, описанную в романе, это должно было случиться с ним гораздо раньше. Если он искренне считал адюльтер смертным грехом, он бы остановился, а раз продолжал порочную связь, чувство греха должно было у него притупиться. Если бы он верил в ад, он бы не рискнул спасением души, просто чтобы пощадить чувства двух неврастеничных женщин. И еще можно добавить: если бы он был таким человеком, каким нам его представляют – то есть человеком, характер которого определяется страхом причинить боль другому, – он не стал бы офицером колониальных полицейских сил.

Есть в романе и другие несообразности, иные из которых проистекают из манеры мистера Грина описывать любовную связь. У каждого романиста свои приемы; если, скажем, персонажи Э.М. Форстера склонны умирать без достаточных оснований, то у мистера Грэма Грина они склонны ложиться в постель при первой же встрече, притом что ни одному из них это не доставляет видимого удовольствия. Бывает, и такая ситуация выглядит достаточно правдоподобно, но в «Сути дела» это ослабляет мотивацию поступка, между тем как для такого сюжета требуется очень сильная мотивация. Опять же автор допускает обычную, вероятно, неизбежную ошибку, делая всех героев слишком уж высокоинтеллектуальными. Мало того что майор Скоби – теолог. Его жена, представленная как почти полная дура, является поклонницей поэзии, а детектив, присланный армейской контрразведкой следить за Скоби, пишет стихи. Здесь мы сталкиваемся с фактом, что большинству современных писателей нелегко представить себе психологию человека, писателем не являющегося.

Когда вспоминаешь, как восхитительно мистер Грин писал об Африке в других своих книгах, печально сознавать, что из своего военного африканского опыта он смог вынести только этот роман. Тот факт, что события романа, действие которого происходит в Африке, почти полностью сосредоточены внутри крохотной белой общины, лишает его значительности. Впрочем, не стоит слишком придираться. Приятно видеть, что мистер Грин после долгого молчания снова пишет, притом что в послевоенной Англии сочинить роман – немалый подвиг для писателя. Во всяком случае, очевидно, что на мистера Грина – в отличие от многих других – привычки, приобретенные за время войны, не оказали существенного деморализующего влияния. Но будем надеяться, что для своей следующей книги он выберет другую тему, а если и нет – что он по крайней мере вспомнит: понимания тщеты земных забот может быть достаточно, чтобы попасть в рай, но его недостаточно, чтобы написать роман.

«Нью-Йоркер», 17 июля 1948 г.