Доброе слово о викарии из Брэя
Несколько лет назад друг повез меня в маленькую беркширскую церковь, настоятелем которой был когда-то знаменитый викарий из Брэя. (На самом деле она находится в нескольких милях от Брэя, но, возможно, в те времена это был один приход.) В церковном дворе стоит великолепное тисовое дерево, которое, согласно табличке у его подножия, было посажено не кем иным, как самим викарием. И мне тогда показалось забавным, что такой человек оставил по себе такую реликвию.
Викария из Брэя, хоть он и имел все данные, чтобы стать автором передовиц в «Таймс», едва ли можно назвать персонажем, достойным восхищения. Все, что от него осталось по прошествии времени, это комическая песенка и прекрасное дерево, радовавшее людской взгляд поколение за поколением и определенно перевесившее дурные воспоминания о его политическом квислингизме.
Тибо, последний король Бирмы, тоже считался далеко не примерным человеком. Он был пьяницей, имел пятьсот жен – хотя, кажется, держал их в основном для показухи – и, взойдя на трон, первым же своим указом повелел обезглавить то ли семьдесят, то ли восемьдесят своих братьев. Однако он оказал большую услугу потомству, засадив пыльные улицы Мандалая тамариндами, которые отбрасывали на них приятную тень, пока японские зажигательные бомбы не спалили их в 1942 году.
Поэт Джеймс Ширли, похоже, допустил слишком вольное обобщение, когда сказал: «Но справедливые дела благоухают так, что им, бессмертным, видимо, не страшен смертный мрак». Бывает, что несправедливые дела по прошествии лет предстают в ином, благоприятном свете. Тисовое дерево викария из Брэя кое о чем напомнило мне, а потом я нашел книгу избранных жизнеописаний Джона Обри и перечитал его пастораль, написанную, должно быть, где-то в первой половине семнадцатого века и вдохновленную некой миссис Оверолл.
Миссис Оверолл была женой некоего настоятеля, которому часто изменяла. Если верить Обри, она «почти никому не могла отказать», и еще он пишет, что у нее были «самые прекрасные глаза, какие вы когда-либо видели», но слыла она «неслыханной распутницей». Пастораль («влюбленный Пастух» – это, судя по всему, некто сэр Джон Селби) начинается так:
Грустят овечки и лужок…
В тоске ломая руки,
Грустит прелестный пастушок, —
Ушла его подруга.
Была прелестна и нежна,
Как вешние поля,
Но друга бросила она, —
Ах, тра-ля-ля-ля-ля!
Он плачет днем, скорбит во сне:
«Страданья длить доколе?
Прелестниц, ей подобных, мне
Уже не встретить боле.
Нет в мире равных ей красой.
О счастии моля,
Я жив был ею, ей одной!» —
Ах, тра-ля-ля-ля-ля!
На протяжении следующих пяти строф рефрен «тра-ля-ля» приобретает явно непристойный оттенок, но заканчивается стихотворение изысканной строфой:
Ушла, всех краше и милей,
Ушла его отрада.
В том, что случится после с ней,
Дружка винить не надо, —
Коль враг она себе самой,
И сердцем предала
Любви пастушьей дар святой…
Ах, тра-ля-ля-ля-ля!
Миссис Оверолл была не более образцовым персонажем, чем викарий из Брэя, хотя и более привлекательным внешне. Тем не менее все, что от нее осталось, – это стихотворение, которое и поныне доставляет удовольствие многим людям, хотя по каким-то причинам его никогда не включают в антологии. Страдания, источником которых она, как предполагается, была для других, невзгоды и тщета, которыми обернулась под конец ее собственная жизнь, вылились в долговечное благоухание, напоминающее аромат, витающий летним вечером над табачным полем.
Но вернемся к деревьям. Посадка дерева, особенно многолетнего, с твердой древесиной, – это подарок, который вы можете сделать потомству почти безо всяких затрат и хлопот, и если дерево разрастется, оно надолго переживет видимый эффект любого другого вашего деяния, хорошего или дурного. Года два назад я написал короткую заметку в «Трибюн» о купленных в «Вулворте» за шесть пенсов кустах вьющейся розы, которые я посадил еще до войны, и получил возмущенное письмо от читателя, утверждавшего, что розы – это мещанство, но я по-прежнему думаю, что потратил тот шестипенсовик лучше, чем если бы купил на него сигарет или даже превосходные брошюры «Фабианского общества».
Недавно я провел день в доме, где когда-то жил, и с приятным удивлением – вернее, с чувством, что неосознанно сделал нечто хорошее, – увидел, как разрослись мои посадки почти десятилетней давности. Полагаю, есть смысл уточнить, сколько они стоили, просто чтобы показать, что можно сделать, истратив всего несколько шиллингов, если вы вкладываете их в нечто растущее.
Сейчас там, возле дома, живут две вьющиеся розы из «Вулворта» и три полиантовые розы – по шесть пенсов за каждую. Еще три кустовые розы, купленные в питомнике по дешевке оптом с шестью фруктовыми деревьями и двумя кустами крыжовника, – все вместе стоило десять шиллингов. Одно фруктовое дерево и один розовый куст погибли, но остальное разрослось на славу. В общей сложности пять фруктовых деревьев, семь розовых кустов и два куста крыжовника достались мне за двенадцать с половиной шиллингов. Посадка всех этих растений не потребовала больших усилий, и кроме небольших денег, которых они мне стоили, впоследствии я больше ничего на них не потратил. Я никогда особо за ними не ухаживал, если не считать того, что иногда подбирал обломки, если какая-нибудь лошадь с соседней фермы вырывалась из загона.
За девять лет эти семь розовых кустов, сменяя друг друга, цвели в общей сложности сотни полторы месяцев. Фруктовые деревья, которые были всего лишь хилыми прутиками, когда я их посадил, теперь пышно разрослись. На прошлой неделе одно из них, сливовое, все покрылось цветами, и яблони, похоже, прекрасно себя чувствуют. Та, что поначалу казалась самой слабенькой из них, оранжевый пепин Кокса, – ее бы и не включили в ту оптовую партию, если бы она была сильным саженцем, – превратилась в крепкое здоровое дерево со множеством молодых побегов. Я утверждаю, что посадка этого дерева являлась общественно-полезным деянием, потому что плодоносить этот сорт начинает не скоро, а я не надеюсь прожить долго. Я сам никогда не съем яблока с этого дерева, но другие наверняка будут собирать их во множестве. «По плодам их узнаете их», и оранжевый пепин Кокса – хороший плод, чтобы по нему узнали о тебе.
Конечно, я не сажал его с осознанным намерением оказать кому-то услугу. Просто увидел дешевый набор растений и воткнул их в землю без особой предварительной обработки.
О чем я сожалею и что постараюсь когда-нибудь исправить, так это то, что за всю свою жизнь не посадил ни одного каштана. Теперь никто их не сажает; если вы видите каштан – это наверняка старое дерево. Если вы сажаете каштан, то определенно делаете это для своих внуков, а кому есть дело до внуков? Никто не сажает также айву, шелковицу и мушмулу. Между тем именно эти деревья следует сажать, если у вас есть свой клочок земли. С другой стороны, на каждом кусочке пустующей земли, через который вам случается проходить, вы можете сделать что-нибудь, чтобы исправить зло, происходившее на протяжении всех военных лет, – чудовищное истребление деревьев, особенно дубов, ясеней, вязов и берез.
Даже яблоня живет около ста лет, так что «Кокс», посаженный мной в 1936 году, все еще будет плодоносить и в середине двадцать первого века. Дуб или береза могут жить столетиями и доставлять радость тысячам и десяткам тысяч людей, прежде чем будут распилены на дрова. Я не предполагаю, что можно исчерпать свои обязательства перед обществом посредством возрождения лесов. И все же это была бы неплохая идея: каждый раз, когда вы совершаете антиобщественный поступок, отметьте его в своем дневнике, а потом, в соответствующий сезон, бросьте зерно в землю.
И даже если только одно из двадцати прорастет и созреет, у вас будет шанс, причинив, возможно, немало зла за свою жизнь, в конце концов, как викарий из Брэя, оставить о себе в обществе благодарную память.
«Трибюн», 26 апреля 1946 г.
