Раффлз и мисс Блэндиш

Прошло почти полвека со времени его первого появления, а Раффлз, «вор-любитель», по-прежнему остается одним из самых известных персонажей английской беллетристики. Мало кому нужно напоминать, что он играл в крикет за Англию, имел квартиру в холостяцком Олбани и грабил дома в Мэйфэйре, которые посещал в качестве гостя. Именно поэтому он с его «подвигами» представляет собой подходящий фон для разговора о более современном детективе, таком как «Нет орхидей для мисс Блэндиш». Любой выбор здесь случаен – я с таким же успехом мог выбрать Арсена Люпена, например, – но романы о Раффлзе и «Нет орхидей», имеют одно общее свойство: это детективы, где в центре внимания находится скорее преступник, нежели полицейский. С точки зрения социологии их интересно сравнить. «Нет орхидей» – версия «обаятельного преступления» от 1939 года, Раффлз – версия от года 1900-го. Что меня здесь занимает, так это огромная разница в нравственной атмосфере между этими книгами и изменения в умонастроении публики, о которых эта разница, вероятно, свидетельствует.

Сегодня рассказы о Раффлзе отчасти обязаны своим обаянием атмосфере времени действия, а отчасти писательскому искусству автора. Хорнунг был очень добросовестным и на своем уровне очень способным писателем. Каждого, кто любит историческую точность повествования, его произведения должны восхищать. Однако самое привлекательное качество Раффлза, то, которое делает его своего рода символом даже в наши дни (всего несколько недель назад в ходе разбирательства дела о грабеже судья назвал обвиняемого «живым Раффлзом»), это тот факт, что он – джентльмен. Раффлз представлен нам – и это внушают нам бесконечными случайными репликами в диалогах и замечаниями, брошенными между прочим, – не просто как честный человек, свернувший с прямой дороги, но как свернувший с прямой дороги выпускник престижной частной школы. Его угрызения совести, когда он их вообще испытывает, носят исключительно общественный характер: он опозорил свою «старую добрую школу», он потерял право принадлежать к «порядочному обществу», он лишился статуса любителя и превратился в хама. Ни Раффлз, ни Банни, похоже, ничуть не терзаются тем, что воровство постыдно само по себе, хотя однажды, в проходной реплике, Раффлз оправдывает себя тем, что «все равно собственность распределяется не по справедливости». Они считают себя не грешниками, а отступниками или, наоборот, отверженными. И моральные устои большинства из нас до сих пор так близки моральным устоям Раффлза, что мы воспринимаем его ситуацию как иронию судьбы. Член привилегированного вест-эндского клуба – на самом деле грабитель! Это само по себе уже сюжет для рассказа, не так ли? А если бы это был водопроводчик или зеленщик? Было ли бы тогда в этом что-нибудь драматическое? Нет, хотя тема «двойной жизни», видимости законопослушания, скрывающей преступную деятельность, осталась бы. Даже Чарлз Пис в своем пасторском ошейнике кажется меньшим лицемером, чем Раффлз в своем клубном блейзере «Зингари».

Раффлз, разумеется, прекрасно играет во все игры, но его любимой игрой является крикет, и это не случайно. Это не только позволяет проводить бесконечные аналогии между его хитроумием в качестве боулера и его хитроумием в качестве грабителя, но и помогает точно определить характер его преступлений. На самом деле крикет не такая уж популярная в Англии игра – по популярности ее не сравнить с футболом, например, – но в ней находит отчетливое выражение типичная черта английского характера: склонность ценить «форму» или «стиль» выше, чем успех. В глазах любого истинного любителя крикета вполне допустимо счесть иннингс из десяти ранов «лучшим» (то есть более элегантным), чем иннингс из ста ранов; крикет также является одной из очень немногих игр, в которых любитель может превзойти профессионала. Эта игра изобилует не оправдавшимися надеждами и внезапными драматическими поворотами удачи, и ее правила столь расплывчаты, что их интерпретация отчасти становится вопросом этики. Например, когда Ларвуд в Австралии допускал нечестную игру в позиции боулера, он, в сущности, не нарушал никаких правил: просто он делал нечто, что было «не по-крикетному». Поскольку крикет требует много времени и играть в него довольно дорого, это игра преимущественно для высших классов, но для всего народа она является воплощением таких качеств, как «хорошая форма», «честная игра» и т. д., и не удивительно, что ее популярность пошла на убыль одновременно с тем, как стала забываться традиция «не бить лежачего». Эта игра – не для двадцатого века, и почти все современно настроенные люди ее не любят. Например, нацисты всячески старались извести крикет, который приобрел некоторую популярность в Германии до и после прошлой войны. Сделав Раффлза крикетистом и одновременно грабителем, Хорнунг не просто снабдил его благовидной маскировкой, он также обозначил самый резкий моральный контраст, какой только мог себе представить.

«Раффлз» не в меньшей степени, чем «Большие ожидания» или «Красное и черное», является историей о снобизме, сюжет очень выигрывает от того, что Раффлз занимает довольно высокое положение в обществе. Менее тонкий автор сделал бы «грабителя-джентльмена» пэром или по меньшей мере баронетом. Но Раффлз по происхождению принадлежит лишь к верхушке среднего класса и принят в аристократических кругах только благодаря личному обаянию. «Мы вращаемся в Обществе, но не принадлежим к нему», – говорит он Банни ближе к концу книги; и еще: «Я стал вхож в него благодаря крикету». И он, и Банни принимают ценности «Общества» безоговорочно и укоренились бы в нем, окончательно остепенившись, если бы только им удалось сорвать большой куш. Но крах, который постоянной угрозой нависает над ними, тем чернее, что их «принадлежность» весьма сомнительна. Герцог, отбывший тюремный срок, по-прежнему остается герцогом, а вот просто светский человек, однажды скомпрометировав себя, перестает быть «светским» навсегда. В заключительных главах книги, когда Раффлз уже разоблачен и живет под чужим именем, наступают «сумерки богов», возникает атмосфера, сходная с той, какая описана Киплингом в стихотворении «Джентльмен в драгунах»:

Да, драгун на службе горькой, хоть езжал своей шестеркой,

Но зря, дружок, он жизнь прожег свою…

Теперь Раффлз безвозвратно принадлежит к когорте тех, кто «проклят во веки веков». Он по-прежнему может успешно совершать грабежи, но обратный путь в Рай, то есть на Пикадилли и в M.C.C., для него закрыт навсегда. Согласно кодексу чести выпускников частных привилегированных школ, в такой ситуации существует единственный способ реабилитировать себя: погибнуть в сражении. Раффлз погибает в бою с бурами (опытный читатель предвидел бы это с самого начала), и в глазах как Банни, так и автора это отменяет все его преступления.

Как Раффлз, так и Банни, разумеется, лишены каких бы то ни было религиозных убеждений, да и настоящего этического кодекса у них, в сущности, нет – есть лишь некие правила поведения, которым они полуосознанно следуют. Но именно здесь кроется глубокое моральное расхождение между «Раффлзом» и «Нет орхидей». Раффлз и Банни, в конце концов, джентльмены, и для них невозможно нарушить те нормы поведения, которые они признаю́т. Какие-то поступки для них просто «недопустимы», и у них даже мысли не возникает совершить их. Например, Раффлз никогда не нарушит правил гостеприимства. Он может совершить грабеж в доме, куда приглашен в качестве гостя, но жертвой будет лишь такой же гость, как он сам, хозяин – никогда. Он не пойдет на убийство и по мере возможности будет избегать насилия, предпочитая грабить без оружия. Дружба для него священна, и он ведет себя по-рыцарски, хотя и не высокоморально, с женщинами. Он способен на дополнительный риск ради «спортивного интереса», а иногда даже из эстетических побуждений. И, что превыше всего, он пламенный патриот. Он отмечает шестидесятилетний юбилей царствования Виктории («Банни, шестьдесят лет нами правит, несомненно, самый замечательный монарх, какого видел свет»), послав королеве по почте старинный золотой кубок, украденный им в Британском музее. Он крадет – отчасти по политическим причинам – жемчужину, которую германский император посылает одному из врагов Британии, а когда разражается бурская война, все его мысли сосредоточиваются на том, как попасть на передовую. На фронте он разоблачает шпиона ценой собственного разоблачения и геройски погибает от бурской пули. Этой комбинацией преступности и патриотизма он напоминает своего почти современника Арсена Люпена, который тоже одурачивает германского императора и искупает свое очень грязное прошлое, записавшись в иностранный легион.

Важно отметить, что по нынешним стандартам преступления Раффлза можно назвать мелкими. Ему и драгоценности ценой в каких-то четыреста фунтов кажутся превосходным уловом. И хотя рассказы убедительны в физических подробностях, в них очень мало натурализма – совсем не много трупов, почти нет крови, нет преступлений на сексуальной почве, садизма, извращений. Создается впечатление, что за последние двадцать лет детективы по крайней мере в своих лучших образцах стали намного кровожадней. В некоторых ранних детективах вообще нет убийств. Например, они имеют место далеко не во всех рассказах о Шерлоке Холмсе, а в некоторых из них вообще не идет речи о преступлениях, которые преследуются по закону. То же и в рассказах о Джоне Торндайке, и среди историй о Максе Каррадосе лишь немногие основаны на убийствах. Однако начиная с 1918 года детектив, в котором нет убийства, становится большой редкостью, и начинают широко эксплуатироваться отталкивающие подробности расчленения и эксгумации. К примеру, некоторые рассказы о Питере Уимзи определенно наводят на мысль о некрофилии. Рассказы о Раффлзе, написанные с точки зрения преступника, гораздо менее асоциальны, чем многие современные произведения, где повествование ведется с точки зрения детектива. Основное впечатление, которое они оставляют по прочтении, – ребячество. Они относятся к тому времени, когда у людей имелись принципы, хотя порой глупые. Ключевое слово в них – «недопустимо». Водораздел, который проведен в них между добром и злом, не более осмыслен, чем какое-нибудь полинезийское табу, но по крайней мере у него есть то преимущество, что все его признаю́т так же, как полинезийцы свое табу.

Но довольно о «Раффлзе». Теперь нырнем в выгребную яму. Роман «Нет орхидей для мисс Блэндиш» Джеймса Хедли Чейза был опубликован в 1939 году, но наибольшей популярности достиг, судя по всему, в 1940-м, во время битвы за Британию и блица. В общих чертах сюжет таков.

Мисс Блэндиш, дочь миллионера, похищена гангстерами, которые почти сразу же после этого оказываются убитыми неожиданно напавшей на них более многочисленной и лучше организованной бандой. Эта банда удерживает девушку ради выкупа, требуя с ее отца полмиллиона долларов. Изначально ее собираются убить сразу по получении денег, но случай спасает ей жизнь. Один из участников банды – молодой человек по имени Слим, единственное удовольствие которого состоит в том, чтобы всаживать ножи в животы людей. В детстве его образование сводилось к тому, что он научился лихо кромсать ржавыми ножницами живых зверушек. Слим импотент, но по отношению к мисс Блэндиш испытывает нечто вроде влюбленности. Мать Слима, которая является истинным мозгом банды, усматривает в этом возможность излечить сына от импотенции и решает держать мисс Блэндиш в заточении, пока Слиму не удастся изнасиловать ее. После многочисленных попыток и долгих «уговоров», включая порку мисс Блэндиш резиновым шлангом, цель достигнута. Тем временем отец мисс Блэндиш нанимает частного детектива, и с помощью подкупа и пыток тому вместе с полицией удается выследить и уничтожить банду. Но Слим бежит, прихватив с собой мисс Блэндиш, однако после очередного насилия убивают и его, и детектив готовится вернуть мисс Блэндиш семье. Только вот к тому времени у нее появился такой вкус к «ласкам» Слима, что она уже не может жить без него и прыгает из окна небоскреба.

Необходимо сделать еще несколько замечаний, чтобы читатель в полной мере осознал смысл романа. Во-первых, основной сюжет этой истории является бессовестным плагиатом романа Уильяма Фолкнера «Святилище». Во-вторых, заметим, что это не писанина какого-то полуграмотного литературного поденщика, а блестяще написанное произведение, в котором нет почти ни одного лишнего слова или фальшивой ноты. В-третьих, вся книга, как текст от автора, так и диалоги, написана на американском языке: автор, англичанин, который (насколько я знаю) никогда не бывал в Соединенных Штатах, сумел мысленно и психологически полностью перенестись на американское «дно». И в-четвертых, по информации издателей, продано не менее полумиллиона экземпляров.

Я уже пересказал в общих чертах сюжет, но текст романа гораздо более омерзителен и жесток, чем просто события, в нем описанные. В книге выведено восемь закоренелых убийц, изображено не поддающееся подсчету количество случайно убитых и раненых, показаны эксгумация (с тщательным описанием смрада), избиение мисс Блэндиш, пытки другой женщины, о кожу которой гасят сигареты, стриптиз, сцены неслыханной жестокости и многое другое в том же роде. Подобное чтение предполагает незаурядную искушенность читателя в вопросах секса (например, есть эпизод, в котором гангстер с предположительно мазохистскими наклонностями испытывает оргазм в момент, когда его закалывают ножом), а крайняя степень развращенности и эгоизма как норма человеческого поведения считается само собой разумеющейся. Поэтому детектив здесь почти такой же негодяй, как и гангстеры, и руководствуется почти теми же мотивами. Так же, как они, он охотится за «пятьюстами кусками». Для развития сюжета необходимо, чтобы мистер Блэндиш отчаянно хотел вернуть дочь, но помимо этого такие чувства, как привязанность, дружба, благодушие или даже обыкновенная вежливость, просто не существуют. Так же как в большой степени и нормальные сексуальные отношения. В сущности, на протяжении всей истории работает лишь один мотив: погоня за властью.

Следует отметить, что книгу нельзя назвать порнографической в обычном смысле слова. В отличие от большинства произведений, затрагивающих тему сексуального садизма, здесь акцент делается на жестокости, а не на удовольствии. У насильника Слима «мокрые слюнявые губы»; это отвратительно, и автор хочет, чтобы это выглядело отвратительно. Правда, сцены, где описывается жестокость по отношению к женщинам, сравнительно поверхностны. Настоящий «гвоздь программы» – изуверства, которые мужчины совершают по отношению к другим мужчинам, в особенности эпизод пыток гангстера Эдди Шульца, которого привязывают к стулу и бьют дубинкой по горлу, а когда он вырывается, ему ломают руки. В другом романе мистера Чейза «Теперь это ему ни к чему» герой, который по замыслу должен быть симпатичным и, возможно даже, благородным персонажем, впечатывает каблук в лицо одному из действующих лиц и поворачивает его снова и снова в уже развороченном рту. Даже тогда, когда не описываются физические насилия подобного рода, психологическая атмосфера всегда остается неизменной. Основная тема – это борьба за власть и победа сильного над слабым. Более крупные гангстеры уничтожают более мелких с той же безжалостностью, с какой щука пожирает рыбью мелочь в пруду; а полиция истребляет преступников с той же жестокостью, с какой рыболов убивает щуку. Если в конце концов кто-то переходит на сторону полиции и начинает бороться против гангстеров, то делает он это лишь потому, что полиция лучше организована и более могущественна, и потому что на самом деле закон – более выгодная афера, чем преступление. Кто силен, тот и прав: vae victis.

Как я уже сказал, роман «Нет орхидей» был на пике популярности в 1940 году, хотя пьеса по нему пользовалась успехом еще некоторое время после этого. Одним из факторов, способствовавших его успеху, было то, что он служил утешением людям, уставшим от бомбежек. В начале войны «Нью-Йоркер» поместил фотографию: маленький человек подходит к газетному лотку, на котором разложены газеты с такими заголовками, как «Великие танковые сражения в северной Франции», «Большое морское сражение в Северном море», «Ожесточенные воздушные битвы над Каналом» и т. д. и т. д. Но человек говорит: «”Экшн сториз”, пожалуйста». Этот маленький человек воплощал собой многомиллионную аудиторию одурманенных людей, для которых мир гангстеров и ринга был более «реальным» и «убойным», чем войны, революции, землетрясения, семья и эпидемии. С точки зрения читателя «Экшн сториз», описание бомбардировок Лондона или борьбы европейских подпольных организаций было «чтивом для девчонок». Между тем какая-нибудь ничтожная перестрелка в Чикаго, в результате которой погибло всего-то человек шесть, казалась им по-настоящему «убойной». Подобное умонастроение чрезвычайно распространилось в последнее время. Солдат, у которого в одном-двух футах над головой свистят пули, когда он ползет по развезенной от дождя траншее, в редкие часы передышки отвлекается от невыносимой тоски чтением американской гангстерской истории. Что же делает эту историю такой захватывающей для него? Тот факт, что люди в ней стреляют друг в друга из автоматов! Ни солдат, ни кто бы то ни было другой не видят в этом ничего странного. Для них само собой разумеется, что воображаемая пуля щекочет нервы больше, чем настоящая.

Очевидное объяснение заключается в том, что в реальной жизни человек обычно является пассивной жертвой, между тем как, читая приключенческий рассказ, он может представлять себя в центре событий. Но не только поэтому. Здесь необходимо снова обратиться к любопытному факту: почему роман «Нет орхидей» написан – пусть с вероятными техническими огрехами, но, безусловно, весьма искусно – на американском языке?

В Америке существует огромная масса литературы более-менее того же толка, что и «Нет орхидей». Помимо книг есть гигантское множество «макулатурных журналов», способных удовлетворить самые разные фантазии, но объединенных в большой степени одинаковой атмосферой. Малое их количество занимается откровенной порнографией, но большинство открыто адресуются садистам и мазохистам. Продававшиеся по три пенса за штуку под названием «Янк мэгз», они некогда были весьма популярны в Англии, но когда из-за войны их поток иссяк, замены им не нашлось. Теперь существуют английские аналоги американских «макулатурных журналов», но сравнения с оригиналами они не выдерживают. Английские криминальные фильмы опять же сильно уступают американским в брутальности. При этом творчество мистера Чейза показывает, как глубоко проникло к нам американское влияние. Он не только сам ведет вымышленную жизнь среди чикагского преступного мира, но и может рассчитывать на сотни и тысячи читателей, знающих специфические словечки и выражения, читателей, которым не требуется производить в уме неких «арифметических» действий, чтобы перевести их на английский английский. Совершенно очевидно, что существует великое множество англичан, неплохо усвоивших американизированный язык и, следует добавить, моральные принципы. Потому что «Нет орхидей» не вызвал в народе протеста. В конце концов, книга была изъята, но лишь задним числом, когда более поздний роман «Мисс Каллиган впадает в печаль» привлек внимание властей к произведениям мистера Чейза. Судя по разговорам того времени, рядовым читателям непристойности, коими полон роман «Нет орхидей», слегка щекотали нервы, но в целом они не усматривали в книге ничего предосудительного. Кстати, многие считали, что это американский роман, переизданный в Англии.

То, что рядовых читателей должно было бы возмущать – и несколькими десятилетиями ранее наверняка бы возмущало, – это двусмысленное отношение к преступлению. На протяжении всего романа «Нет орхидей» подразумевается, что быть преступником достойно порицания только в смысле невыгодности. Выгоднее быть полицейским, но моральной разницы между ними нет, поскольку полиция пользуется, в сущности, теми же методами. В такой книге, как «Теперь это ему ни к чему», различие между преступлением и борьбой с преступлениями практически исчезает. Это новшество для приключенческой английской литературы, в которой до недавнего времени всегда проводилась четкая разделительная линия между правым и неправым и существовало общее согласие, что добро должно восторжествовать в последней главе. Английские книги, прославляющие зло (современные преступления, такие как пиратство и разбой, это другое), весьма редки. Даже такие произведения, как «Раффлз», о чем я уже говорил, обусловлены безоговорочными табу, и с самого начала совершенно ясно, что рано или поздно Раффлз должен будет искупить свои преступления. В Америке – и в жизни, и в литературе – гораздо четче выражена тенденция относиться к преступлению терпимо, и даже восхищаться преступником, если преступление совершено успешно. В конце концов, именно такое отношение и сделало возможным столь широкое процветание преступности. Об Аль Капоне написаны книги, едва ли отличающиеся по своей тональности от книг о Генри Форде, Сталине, лорде Нортклиффе и прочей братии «попавших из бревенчатой хижины в Белый дом». А вернувшись на восемьдесят лет назад, мы обнаружим, что таким же было отношение Марка Твена к отвратительному бандиту Слейду, повинному в двадцати восьми убийствах, и вообще к головорезам с Запада. Они действовали успешно, «выбились в люди», поэтому он ими восхищается.

Читая такие книги, как «Нет орхидей», человек не просто бежит от унылой реальности в воображаемый мир приключений, каким он представал в старомодных криминальных историях. Он бежит, по существу, в мир жестокости и сексуальных извращений. Роман «Нет орхидей» взывает к инстинкту власти, чего нет в рассказах о Раффлзе или Шерлоке Холмсе. Впрочем, отношение англичанина к преступлению не так уж превосходит американское, как, возможно, показалось по моим рассуждениям. Оно тоже замешено на поклонении власти, но в последние двадцать лет это стало более заметно. Писатель, заслуживающий внимания в этой связи, – Эдгар Уоллес, особенно если обратиться к таким его произведениям, как «Оратор» и рассказы о Джоне Г. Ридере. Уоллес был одним из первых сочинителей криминальных историй, который порвал со старой традицией выводить в качестве главного героя частного детектива и сделал центральной фигурой сотрудника Скотленд-Ярда. Шерлок Холмс – любитель, который расследует преступления без помощи, а в ранних рассказах даже в противостоянии с полицией. Более того, так же как Дюпен, он в первую очередь интеллектуал, даже ученый. Он делает логические выводы из собранных фактов, и его интеллект постоянно контрастирует с рутинными методами полиции. Уоллес решительно противостоит этой, как он считает, «клевете» на Скотленд-Ярд и в нескольких газетных статьях из кожи вон вылез, чтобы скомпрометировать имя Холмса. Его идеалом был детектив-инспектор, который ловит преступников не благодаря тому, что обладает блестящим умом, а благодаря тому, что является частью всемогущей организации. Отсюда занятный факт: в типичных произведениях Уоллеса «ключ к разгадке» и «дедукция» не играют никакой роли. Преступник всегда оказывается побежден либо в силу какого-то невероятного стечения обстоятельств, либо потому, что неким необъяснимым образом полиция все знает о нем заранее. Тональность рассказов не оставляет сомнений в том, что восхищение Уоллеса полицией – чистой воды поклонение силе. Детектив Скотленд-Ярда – самое могущественное существо, какое он может себе вообразить, между тем как преступник в его представлении – изгой, по отношению к которому все дозволено, как по отношению к рабу на гладиаторской арене в Древнем Риме. У него полицейские ведут себя гораздо более жестоко, чем ведут себя английские полицейские в реальной жизни, – они бьют людей без какой бы то ни было провокации с их стороны, палят из револьверов так, что пуля пролетает рядом с ухом человека, просто чтобы его напугать, и так далее, а в некоторых рассказах и вовсе демонстрируется чудовищный интеллектуальный садизм. (Например, Уоллес обожает организовывать события так, чтобы повешение преступника и свадьба героини совершались в один день.) Однако это садизм в английском духе: то есть невольный, в нем нет демонстративной сексуальности, и он остается в рамках закона. Британская публика терпимо относится к суровости уголовного законодательства, хотя ее шокируют порой чудовищно несправедливые суды над убийцами, но в любом случае это все же лучше, чем восхищение преступником. Если уж кто-то поклоняется насилию, пусть он лучше будет полицейским, а не гангстером. До некоторой степени Уоллес еще руководствуется принципом «недопустимо». А вот в романе «Нет орхидей» дозволено уже все, если это ведет к власти. Все барьеры сметены, все мотивы выставлены напоказ. Чейз настолько хуже Уоллеса, насколько бои без правил хуже бокса или фашизм хуже капиталистической демократии.

Из «Святилища» Фолкнера Чейз позаимствовал только сюжет; нравственная атмосфера в этих двух книгах разная. Чейз черпает из других источников, и этот конкретный случай заимствования имеет лишь символический смысл. Что он символизирует, так это вульгаризацию идей, происходящую постоянно, но в век печатной периодики, наверное, гораздо стремительней. Чейза называли «Фолкнером для масс», но точнее было бы назвать его Карлейлем для масс. Он популярный писатель – в Америке таких много, в Англии они еще редкость, – который уловил то, что модно сейчас называть «реализмом» и что на самом деле выражает доктрину «кто силен, тот и прав». Восхождение «реализма» стало знаменательной чертой интеллектуальной истории нашего века. Почему – вопрос сложный. Взаимосвязь между садизмом, мазохизмом, поклонением успеху, поклонением силе, национализмом и тоталитаризмом – огромная тема, границы которой лишь смутно намечены и само упоминание которой считается бестактным. Первый пришедший в голову пример: полагаю, никто никогда не указывал на садистские и мазохистские элементы в творчестве Бернарда Шоу. А тем более не предполагал, что это имеет отношение к восхищению, которое Шоу испытывал по отношению к диктаторам.

Фашизм часто весьма вольно уравнивают с садизмом, но почти всегда это делают люди, которые не видят ничего предосудительного в совершенно рабском поклонении Сталину. Конечно, нельзя не признать, что бесчисленное множество английских интеллектуалов, лижущих задницу Сталину, ничем не отличаются ни от меньшинства тех, кто отдает свою преданную любовь Гитлеру или Муссолини, ни от сторонников эффективности, проповедовавших «натиск», «энергию», «сильную личность» и призывавших «учиться быть человеком-львом» в двадцатые годы, ни от старшего поколения интеллектуалов, Карлейля, Кризи и прочих, поклонявшихся силе и результативной жестокости. Важно отметить, что культ силы имеет обыкновение смыкаться с любовью к жестокости и злодеянию как таковым. Тираном восхищаются тем больше, если он оказывается еще и кровавым злодеем, и лозунг «цель оправдывает средства» зачастую на самом деле означает «средства оправдывают себя сами, если они достаточно грязны». Эта идея окрашивает мировоззрение всех поклонников тоталитаризма, и на ней основывается, например, восторг, с каким многие английские интеллектуалы приветствовали нацистско-советский пакт. Это был шаг, лишь сомнительно полезный для СССР, но абсолютно аморальный, и именно поэтому вызывавший восхищение; объяснения этому, многочисленные и наверняка противоречивые, вероятно, еще последуют.

До недавнего времени типичные приключенческие произведения в англоговорящих странах были историями о герое, который борется наперекор всему. Так было всегда, начиная с Робин Гуда и заканчивая Моряком Попаем. Едва ли не главным мифом западного мира является герой сказки «Джек – убийца великанов». Но, осовременив этот миф, следовало бы переименовать героя в Джека – убийцу карликов. Уже существует обширная литература, которая учит – либо открыто, либо подспудно – принимать сторону большого человека против маленького. Большая часть того, что пишут теперь о международной политике, – это просто вышивка по тому же полотну, и уже несколько десятилетий такие заповеди, как «играть честно», «не бить лежачего» и «соблюдать правила», неизменно вызывают ухмылку у человека с претензиями на интеллектуализм. Что представляется сравнительно новым, так это то, что укоренившийся принцип, согласно которому (а) правый есть правый, а неправый есть неправый, независимо от того, кто побеждает, и (б) слабость следует щадить, тоже исчезает из массовой литературы. Когда примерно в двадцатилетнем возрасте я впервые прочел романы Д.Г. Лоуренса, я был озадачен тем фактом, что в них не было никакой классификации персонажей на «хороших» и «плохих». Лоуренс, казалось, всем им симпатизирует почти одинаково, и это было столь необычно, что у меня возникло ощущение, будто я потерял ориентацию и заблудился. Сегодня никому не придет в голову искать в серьезном романе героев и негодяев, но в литературе, рассчитанной на массового потребителя, читатель все еще ожидает резкого разграничения между правым и неправым, между законным и незаконным. Обыватели в целом еще живут в мире абсолютного добра и абсолютного зла, от которых интеллектуалы давно уже отказались. Но популярность романа «Нет орхидей», а также американской литературы и журналов, которым отсутствие такого разграничения свойственно, показывает, сколь стремительно обретает почву доктрина «реализма».

Были люди, которые по прочтении романа «Нет орхидей» говорили мне: «Это чистый фашизм». И это верное определение, хотя книга не имеет ни малейшего отношения к политике и очень малое – к общественным и экономическим проблемам. Она имеет такое же отношение к фашизму, как, скажем, романы Троллопа имели к капитализму девятнадцатого века. Это мечта, свойственная тоталитарному веку. Воображаемый мир гангстеров Чейза, в сущности, представляет собой дистиллированную версию современной политической сцены, где такие действия, как бомбардировки мирного населения, взятие заложников, пытки с целью добиться признания, тайные тюрьмы, казни без суда, избиения резиновыми шлангами, утопление в выгребных ямах, систематическая фальсификация документов и статистики, предательство, подкуп и измена родине, считаются нормальными, морально нейтральными и даже достойными восхищения деяниями, если совершаются они масштабно и смело. Средний человек прямо политикой не интересуется, и ему хочется, чтобы текущие мировые события были переведены в книге в форму простого рассказа о конкретных людях. Его могут заинтересовать Слим и Феннер, но не ГПУ и гестапо. Люди обожают власть в той форме, в какой способны ее понять. Двенадцатилетний мальчик обожает Джека Демпси. Взрослый человек из трущоб Глазго – Аль Капоне. Честолюбивый студент коммерческого колледжа – лорда Наффилда. Читатель журнала «Нью стейтсмен» – Сталина. Между этими категориями граждан есть разница в интеллектуальной зрелости, но не в моральных устоях. Тридцать лет назад герои популярной литературы не имели ничего общего с гангстерами и детективами мистера Чейза, и идолы английской либеральной интеллигенции тоже были сравнительно симпатичными фигурами. Между Холмсом и Феннером, с одной стороны, и между Авраамом Линкольном и Сталиным – с другой пролегают одинаково глубокие пропасти.

Не стоит делать далеко идущие выводы из успеха книг мистера Чейза. Возможно, это отдельный феномен, порожденный смесью тоски и жестокости войны. Но если такие книги хорошо приживутся в Англии, а не останутся просто полупонятым импортом из Америки, тогда появятся серьезные основания для тревоги. Выбрав «Раффлза» в качестве фона для разговора о романе «Нет орхидей», я намеренно взял произведение, которое по меркам своего времени считалось двусмысленным. У Раффлза, как я уже указывал, нет настоящего морального кодекса, нет религиозных убеждений и, безусловно, нет никакого общественного сознания. Единственное, что у него есть, – это набор рефлексов – так сказать, нервная система джентльмена. Придайте импульс тому или иному из его рефлексов (назовем их «спорт», «приятельство», «женщина», «король и страна» и т. п.) – и вы получите предсказуемую реакцию. В книгах мистера Чейза нет джентльменов и нет табу. Полная свобода, Фрейд и Макиавелли – на пороге. Сравнивая мальчишескую атмосферу первой книги с жестокостью и развращенностью второй, начинаешь понимать, что снобизм, как и лицемерие, все же худо-бедно препятствуют поведению, значение которого с общественной точки зрения недооценено.

28 августа 1944 г.; «Горизонт», октябрь 1944 г.; «Политика», ноябрь 1944 г.