Ни одного

Мистер Марри когда-то сказал, что произведения лучших писателей-модернистов, Джойса, Элиота и других, демонстрируют невозможность великого искусства в такие времена, как нынешние, а с тех пор мы продвинулись еще дальше и оказались во времени, когда любая радость от литературного творчества и даже само понятие сочинения истории ради чистого удовольствия становятся невозможными. Любое сочинительство в наши дни – пропаганда. Поэтому, если я рассматриваю роман мистера Комфорта как трактат, я делаю лишь то, что уже сделал он сам. Если учесть, что представляют собой романы в настоящее время, то это хороший роман, но мотив к его написанию – совсем не то, что сочли бы побудительным импульсом для писателя Троллоп или Бальзак, или даже Толстой. Этот роман написан с целью донести до нас «послание» пацифизма, и именно чтобы соответствовать этому «посланию», придуманы основные события. Думаю, оправданно также и мое предположение, что роман автобиографичен, не в том смысле, что происходящее в нем действительно имело место, а в том, что автор отождествляет себя с героем, считает его заслуживающим расположения и солидарен с чувствами, которые тот выражает.

Вот краткий конспект сюжета. Молодой врач-немец, который два года находился в Швейцарии на реабилитации, возвращается в Кельн незадолго до мюнхенских событий и обнаруживает, что его жена помогает противникам войны покинуть страну, вследствие чего над ней нависла угроза ареста. Им удается сбежать в Голландию как раз вовремя, чтобы спастись от погромов, которые последовали за убийством фом Рата. Отчасти случайно они попадают в Англию, по дороге доктора серьезно ранят. После выздоровления ему удается найти работу в больнице, но, как только разражается война, он как иностранец предстает перед трибуналом, и его зачисляют в категорию «b» иностранцев, в надежности которых нет полной уверенности. Причиной послужило его заявление о том, что он не будет сражаться против нацистов, основанное на убеждении, что лучше «победить Гитлера любовью». Когда его спрашивают, почему он не остался в Германии и не попробовал победить Гитлера любовью там, он признается, что ответа на этот вопрос у него нет. В панике, поднявшейся после вторжения гитлеровцев в Нидерланды, его арестовывают – это случается через несколько минут после того, как его жена родила, – и надолго заключают в концентрационный лагерь, где он лишен всякой связи с женой и где условия жизни – грязь, теснота и т. п. – ничем не лучше, чем в Германии. В конце концов его загоняют на «Арандору стар» (название судна, разумеется, в романе изменено), он тонет, его спасают и помещают в другой лагерь, чуть получше. Когда он наконец оказывается на свободе и связывается с женой, выясняется, что она все это время тоже находилась в лагере, где их ребенок умер от недоедания и отсутствия ухода. Книга кончается тем, что супруги решают отплыть в Америку в надежде, что до нее военная лихорадка не доберется.

Прежде чем задуматься о смысле рассказанной истории, задумайтесь над несколькими фактами, которые лежат в основе структуры современного общества и которые, если некритически воспринимать пацифистское «послание», пришлось бы игнорировать.

(I) Цивилизация в основе своей покоится на принуждении. Держаться вместе граждан заставляет не полицейский, а добрая воля обыкновенных людей, но эта добрая воля бессильна, если не опирается на поддержку полиции. Любое правительство, которое отказывается использовать силу для собственной защиты, почти моментально прекратит свое существование, ибо будет свергнуто какой-нибудь группой людей, или даже одним человеком, которые окажутся менее щепетильными. Объективно любой, кто не на стороне полиции, оказывается на стороне преступников и наоборот. Покуда британский пацифизм препятствует военным усилиям британцев, он находится на стороне нацистов, а немецкий пацифизм, если таковой существует, – на стороне Британии и СССР. Поскольку пацифисты располагают большей свободой действий в странах, где еще сохранились остатки демократии, пацифизм действует против демократии более эффективно, чем в ее защиту. Таким образом, объективно пацифизм – явление пронацистское.

(II) Раз без принуждения обойтись никогда не удастся, единственное различие заключается в степени насилия. В последние двадцать лет внутри англоговорящего мира было меньше насилия и меньше милитаризма, чем за его пределами, потому что в нем было больше денег и больше защищенности. Ненависть к войне, которая, безусловно, свойственна англоговорящим народам, является отражением их привилегированного положения. Пацифизм представляет собой существенную силу только там, где люди уверенно чувствуют себя в безопасности, главным образом – в морских державах. И даже в таких странах, где всепрощающий пацифизм процветает лишь в среде более зажиточных классов или среди рабочих, которым каким-то образом удалось вырваться за пределы своего класса. Настоящие рабочие, несмотря на ненависть к войне и иммунитет против ура-патриотизма, никогда не бывают безоговорочными пацифистами, потому что жизнь учит их другому. Чтобы отрицать насилие, нужно не иметь опыта насилия, испытанного на собственной шкуре.

Если держать в голове эти факты, можно, я думаю, увидеть события, описанные в романе мистера Комфорта, в более правильной перспективе. Вопрос заключается в том, чтобы оставить в стороне субъективные чувства и попытаться понять, к чему ведут те или иные действия на практике и откуда изначально произрастают их мотивы. Герой романа – научно-исследовательский работник, патолог. Он не особо удачлив, у него больное легкое – следствие легкомысленного поступка во время блокады Британии в 1919 году, но тем не менее он – представитель среднего класса, у него есть работа, которую он сам для себя избрал, и таким образом он – один из нескольких миллионов привилегированных человеческих существ, живущих в конечном счете за счет деградации остальных. Он хочет чего-то добиться в профессии, хочет оставаться в стороне от нацистской тирании и регламентации жизни, но он никак не сопротивляется нацистам, кроме как убегая от них. По прибытии в Англию он очень боится быть отправленным обратно в Германию, но отказывается участвовать в каких бы то ни было физических усилиях, направленных на то, чтобы предотвратить захват Англии нацистами. Его заветная мечта – перебраться в Америку, чтобы оказаться отделенным от них тремя тысячами миль водного пространства. Доплыть туда, заметьте, он может лишь в том случае, если на протяжении всего пути британские корабли и самолеты будут охранять транспорт от нападения, а оказавшись на месте, будет жить под защитой уже не британских, а американских кораблей и авиации. Если повезет, он сможет продолжить свои профессиональные занятия, сохраняя при этом чувство морального превосходства по отношению к тем, кто обеспечит ему возможность это делать. И особо следует отметить, что при этом он будет сохранять привилегированное положение научно-исследовательского работника, живущего в конечном счете на дивиденды, поступление которых прекратилось бы немедленно, если бы не угроза насилия.

Не думаю, что подобное изложение содержания книги мистера Комфорта несправедливо. И еще, полагаю, существен тот факт, что эта история о немецком враче написана англичанином. Аргумент, который лежит в подтексте всей книги, а порой и прямо высказывается и который состоит в том, что почти нет разницы между Британией и Германией, что преследования по политическим мотивам одинаково суровы и там, и тут, а те, кто борется против нацистов, в конце концов скатываются на их же позиции, был бы более убедителен, если бы исходил от немца. В стране около шестидесяти тысяч беженцев из Германии, и их было бы на сотни тысяч больше, если бы мы позорно не сдерживали их поток. Зачем они едут сюда, если, по существу, нет разницы между общественной атмосферой обеих стран? И многие ли из них захотели вернуться обратно? Они «проголосовали ногами», по выражению Ленина. Как я уже сказал ранее, сравнительная «кротость» англоговорящей цивилизации обусловлена деньгами и безопасностью, но это не значит, что различий нет. Давайте признаем для начала, что некоторое различие существует, что очень большое значение имеет, кто победит, и что убедительность обычных сиюминутных доводов в пользу пацифизма стремится к нулю. Можно быть откровенно настроенным пронацистски, не прикрываясь пацифизмом, – и такие настроения весьма распространены, хотя мало кто в нашей стране найдет в себе мужество признать это, – но можно лишь притвориться, будто нацизм и капиталистическая демократия – это Труляля и Траляля, а также, что любой террор, начиная с разгрома июньского восстания 1848 года в Париже, и все последующие зачеркиваются точно такими же событиями в Англии. На практике это придется делать, прибегая к выборочности и преувеличениям. Мистер Комфорт на самом деле утверждает, будто все «трудные случаи» типичны. Страдания этого немецкого доктора в так называемой демократической стране столь ужасны, хочет сказать он, что исключают какое бы то ни было моральное оправдание борьбы против фашизма. Следует, однако, сохранять чувство пропорции. Прежде чем поднимать шум по поводу того, что на две тысячи интернированных приходится всего восемнадцать параш, следует вспомнить, что случилось за последние несколько лет в Польше, Испании, Чехословакии и т. д. и т. п. Если зациклиться на формуле «те, кто борется против фашизма, сами становятся фашистами», это приведет к откровенной фальсификации. Например, неправда, что, как утверждает мистер Комфорт, существует широко распространенная шпиономания, и предубеждение против иностранцев растет по мере того, как война набирает силу. Предвзятое отношение к иностранцам, которое было одним из факторов, сделавших возможным интернирование беженцев, сильно ослабело, немцам и итальянцам теперь позволено занимать рабочие места, запретные для них в мирное время. Неправда также, что, как он открыто заявляет, единственным отличием политических преследований в Англии от политических преследований в Германии является то, что в Англии о них никто не слышит. А также неправда то, что все зло в нашей жизни проистекает от войн или подготовки к войнам. «Я знаю, – говорит он, – что англичане, так же как немцы, никогда не были счастливы с тех пор, как поверили в перевооружение». А были ли они так уж счастливы до этого? С другой стороны, разве не правда, что перевооружение, сократив безработицу, сделало англичан хоть немного счастливее? Исходя из собственных наблюдений, я бы сказал, что в общем и целом война как таковая сделала англичан чуточку счастливее, и это вовсе не аргумент в пользу войны, этот факт просто кое-что говорит нам о природе так называемого мира.

Дело в том, что обычный аргумент в пользу пацифизма, утверждение, будто нацистов можно победить успешней, не сопротивляясь им, не выдерживает испытания временем. Если вы не сопротивляетесь нацистам, вы помогаете им, и вам придется это признать. И придется придумать более долгосрочно действующий аргумент в пользу пацифизма. Вы можете, конечно, сказать: «Да, я знаю, что помогаю Гитлеру, но делаю это осознанно. Пусть он победит Британию, СССР и Америку. Пусть нацисты будут править миром – в конце концов, они переродятся во что-нибудь другое». Во всяком случае, такая позиция будет логичной. Она нацелена на историческую перспективу, выходящую за рамки наших собственных жизней. Что нелогично, так это идея, будто все в нашем саду будет прекрасно, стоит лишь нам прекратить ожесточенную борьбу, и что отвечать ударом на удар – это именно то, чего ждут от нас нацисты. Чего Гитлер боится больше: P. P. U. или R. A. F.? На подавление какой из этих организаций он бросает больше сил? Старается ли он вовлечь Америку в войну или предотвратить ее вступление в нее? Будет ли он сильно встревожен, если русские завтра прекратят борьбу? В конце концов, история последнего десятилетия дает основания предположить, что Гитлер имеет весьма трезвое представление о собственных интересах.

Идея о том, будто каким-то образом можно победить насилие, покорившись ему, – это просто бегство от факта. Как я уже сказал, такая возможность есть только у тех, кого от реальности отделяют деньги и оружие. Но в любом случае: почему они выбирают такое бегство? А потому, что, справедливо ненавидя насилие, они не желают признать: оно – неотъемлемая часть любого современного общества, а их собственные прекрасные чувства и благородные намерения – плод несправедливости, зиждущейся на силе. Они не желают думать о том, откуда берутся их доходы. Под этим лежит неприятный факт, которому многим людям так трудно взглянуть в лицо и который заключается в том, что единоличное спасение невозможно, что выбор, стоящий перед человеческими существами, – это, как правило, не выбор между добром и злом, а выбор между злом и злом. Можно позволить нацистам править миром – это зло; можно уничтожить их в ходе войны, что тоже будет злом. Иного выбора нет, и что бы вы ни выбрали, вам не выйти из ситуации с чистыми руками. Мне кажется, что для нашего времени справедливы не слова «Горе тому человеку, через которого соблазн приходит», а слова, из которых я почерпнул заголовок для этой статьи: «Нет праведного ни одного». Мы все замараны, мы все погибаем от меча. В такие времена, как наши, ни у кого нет шанса сказать: «Завтра мы все станем хорошими». Это вздор. У нас есть только один шанс: из двух зол выбрать меньшее и работать ради создания нового типа общества, в котором снова станет возможной взаимная порядочность. На войне не существует понятия нейтралитета. В нее вовлечено все население планеты, от эскимосов до андаманцев, и поскольку каждый неизбежно оказывается вынужден помогать либо той, либо другой стороне, лучше понимать, что делаешь, и просчитывать цену своих поступков. Такие люди, как Дарлан и Лаваль, по крайней мере имели мужество сделать выбор и открыто заявить о нем. Новый порядок, сказали они, должен быть установлен любой ценой, и «il faut йrabouiller l’Angleterre». Мистер Марри, похоже, во всяком случае иногда, думает так же. Нацисты, говорит он, «делают грязную работу за Бога» (они и впрямь сделали исключительно грязную работу, когда напали на Россию), и мы должны быть осторожны: «Как бы, борясь против Гитлера, мы не вступили в борьбу с Богом». Это уже не пацифистская позиция, потому что, будучи доведена до логического завершения, она подразумевает не только капитуляцию перед Гитлером, но и помощь ему в будущих войнах, но она по крайней мере откровенна и смела. Лично я не рассматриваю Гитлера как спасителя человечества, пусть даже невольного, но у кого-то есть веские основания так думать о нем, гораздо более веские, нежели может представить себе большинство людей в Англии. Для чего нет никаких оснований, так это для того, чтобы, осуждая Гитлера, в то же время смотреть свысока на людей, которые спасают тебя от его когтей. Это просто снобистский вариант британского лицемерия, продукт разлагающегося капитализма и одно из свойств, за которые европейцы, по крайней мере понимающие природу того, что есть полицейский и выгода, справедливо презирают нас.

Рецензия на роман «Никакая такая свобода» Алекса Комфорта. «Адельфи», октябрь, 1941 г.