В Англии упадок империи в период между мировыми войнами оказал влияние на каждого, но в первую очередь на два важных сегмента среднего класса: милитаристов-имперцев, обычно именуемых «твердолобыми», и интеллектуалов левого толка. Эти два на первый взгляд враждебных типа, символические противоположности – полковник на половинном окладе, с бычьей шеей и крошечным умишком, такой динозавр, и интеллектуал с покатым лбом и тонкой шеей – ментально связаны и постоянно взаимодействуют; в любом случае они, так сказать, из одной семьи.

Тридцать лет назад «твердолобые» уже начали сходить на нет. Воспетый Киплингом средний класс, многодетные не шибко мыслящие семьи, чьи сыновья служили офицерами в армии и на флоте, раскиданные по всему земному шару, от Юкона до Иравади, к 1914 году утратили свое былое значение. Их добил телеграф. В сужающемся мире, все чаще управляемом из Уайтхолла, с каждым годом для личности оставалось все меньше инициативы. Такие люди, как Клайв, Нелсон, Николсон, Гордон, не могли бы найти себе место в современной Британской империи. К двадцатому году почти каждый квадратный дюйм британских колоний оказался под контролем Уайтхолла. Исполненные благих побуждений, рафинированные мужчины в темных костюмах и черных фетровых шляпах, с аккуратно сложенным зонтом, висящим на левой руке, навязывали свой дремучий взгляд на жизнь Малайе и Нигерии, Момбасе и Мандалаю. Бывшие строители империи превратились в клерков, похоронивших себя под грудами деловых бумаг и бюрократических отписок. В начале двадцатых годов во всех уголках империи еще можно было видеть пожилых, знававших лучшие времена официальных лиц, беспомощно дергавшихся от происходящих перемен. Отныне стало почти невозможно заманить молодого энергичного человека на какую угодно должность в имперской администрации. То же самое происходило в мире бизнеса. Крупные монополисты поглощали массу мелких трейдеров. Вместо того чтобы рискованно торговать по всей Вест-Индии, человек занимал офисный стул в Бомбее или Сингапуре. А жизнь в Бомбее или Сингапуре была рутиннее и безопаснее, чем в Лондоне. Хотя имперские чувства в среднем классе оставались по-прежнему сильны, во многом благодаря семейным традициям, работа управленца в империи потеряла свою привлекательность. Мало кто отправился на заработки восточнее Суэца, если была возможность этого не делать.

Общее ослабление империализма и до какой-то степени британского духа в тридцатые годы были отчасти делом рук левых интеллектуалов, которые сами продукт стагнации империи.

Тут надо заметить, что сегодня все интеллектуалы в каком-то смысле «левые». Возможно, последним интеллектуалом правого толка был Т. Е. Лоуренс. Года с тридцатого все, кого мы называем «интеллектуалами», жили в состоянии хронического недовольства существующим положением дел. В первую очередь потому, что в обществе, каким оно было устроено, им не находилось места. В стагнирующей Империи, которая и не развивается, и не распадается на части, как и в самой Англии, где у власти стоят люди, отличающиеся прежде всего глупостью, быть «умным», значит, вызывать подозрения. Если вы способны понять стихи Т. С. Элиота или теории Карла Маркса, начальники проследят за тем, чтобы вы не заняли важную должность. Все, что оставалось интеллектуалам, – это писать литературные обзоры или подаваться в левые партии.

Менталитет английских левых интеллектуалов можно отследить по нескольким еженедельным и ежемесячным газетам. Что сразу бросается в глаза, так это их общий негативный, ворчливый тон и полное отсутствие конструктивных предложений. Ничего кроме безответственного брюзжания людей, никогда не находившихся и не предполагающих когда-либо находиться во власти. Еще одной выраженной характеристикой является их эмоциональная пустота: они живут в мире идей и почти никак не связаны с реальностью. Многие из левых интеллектуалов были трусливыми пацифистами до тридцать пятого года, громко призывали к войне против Германии с тридцать пятого по тридцать девятый и быстро остыли, стоило только начаться войне. Те, кто выступал как «антифашисты» во время Гражданской войны в Испании, чаще всего, хотя и не всегда, сегодня оказываются пораженцами. В основе же лежит действительно важное: английские интеллектуалы оторваны от повседневной культуры страны.

Ориентируются они, во всяком случае, на Европу. Кухня парижская, взгляды московские. Посреди океана отечественного патриотизма они образуют своего рода остров диссидентской мысли. Англия, возможно, единственная великая страна, где интеллектуалы стыдятся своей национальности. В левых кругах считается, что быть англичанином не совсем прилично и поэтому твой долг посмеиваться над отечественными институтами, от скачек до пудинга на сале. Странно, но факт: почти любой английский интеллектуал испытает больший стыд от стойки «смирно» под гимн «Боже, храни короля», чем если бы он украл пожертвования для бедных из церковной кружки. Все критические годы леваки понемногу подрывали боевой дух Англии, распространяя взгляды то ядрено пацифистские, то воинственно пророссийские, но при этом всегда антибританские. Какой это произвело эффект – другой вопрос, но какой-то произвело. Если падение боевого духа в английском народе на протяжении нескольких лет сделалось настолько заметным, что фашистские режимы посчитали его «загнивающим», а развязывание войны делом для себя безопасным, значит, интеллектуальный саботаж левых тоже в этом повинен. «Нью Стейтсмен» и «Ньюс-Кроникл» обе выступили против «мюнхенского сговора», но даже они отчасти сделали его возможным. Десять лет систематического науськивания на «твердолобых» в конце концов сказалось на самих «твердолобых», а в результате стало труднее привлекать умных молодых людей в ряды вооруженных сил. С учетом стагнации Империи, военная прослойка среднего класса в любом случае разложилась бы, но распространение пустого леворадикализма ускорило процесс.

Очевидно, что особое положение в последние десять лет английских интеллектуалов как существ со знаком минус, этаких антитвердолобых, явилось побочным продуктом ограниченности правящего класса. Обществу они были не нужны, а им самим недоставало понимания, что преданность своему отечеству подразумевает «в счастье и в несчастье». И «твердолобые», и интеллектуалы принимали за данность, как закон природы, что патриотизм и интеллект несовместимы. Если ты был патриотом, ты читал «Блэквудс мэгэзин» и публично благодарил Бога за то, что он не дал тебе «слишком много ума». Если ты был интеллектуалом, ты посмеивался над «Юнион Джеком» и считал проявления физической отваги варварством. Понятно, что этот абсурд не может продолжаться вечно. Интеллектуал из Блумсбери с его рефлексивной усмешкой так же устарел, как кавалерийский полковник. Современная нация не может себе позволить ни того ни другого. Патриотизму и интеллекту придется снова шагать вместе. Мы в состоянии войны, очень своеобразной войны, благодаря которой это может стать реальностью.