Таиланд
Счастье — не думать

Иногда, несмотря на наши лучшие намерения, мы падаем лицом в клише. И вот в час ночи я сижу в баре под названием «Сьюзи Вонг», наблюдая за голыми тайскими женщинами, покрашенными флуоресцентными красками и проделывающими с шарами для пинг-понга такие вещи, которые, честно говоря, никогда не приходили мне в голову.

Я говорил себе, что не позволю этому случиться, но одно привело к другому, и вот я здесь. Я хотел бы думать, что виноват мой друг Скотт. Он живет в Бангкоке и должен был знать наперед. Но правда заключается в том, что уже на подлете сюда у меня был намек на неприятности, которые ждут впереди.

Моим соседом был Ник, предприниматель, который курсирует между Нью-Йорком и Бангкоком, где он задействован во всех видах бизнеса. Он носит шорты и сандалии, у него дикая, непослушная борода. Ник знает много вещей о Таиланде, и он готов поделиться ими всеми со мной в течение семнадцати часов полета. Я избавлю вас от полной версии и расскажу основные моменты.

Ник о муай тай, или кикбоксинге: «Не сидите в передних рядах. Это для туристов. Кроме того, вы будете получать брызги крови на лицо. Сядьте на галерку».

Ник о тайском деловом костюме: «Это то, что я ношу для деловых встреч. Шорты. Но никогда — майку. Я сделал эту ошибку один раз. Тайцы не любят волосатых подмышек. Это плохо для бизнеса».

Ник о тайских обычаях знакомства: «Не все тайские девушки доступны. Большинство, но не все. В случае правильной девушки из высшего класса, вам, возможно, придется подкатить к ней раз тридцать, прежде чем вы сможете получить ее».

Девушки на сцене в «Сьюзи Вонг» уходят на перерыв. Скотт воспользовался преимуществом передышки, чтобы поделиться со мной своей теорией о сексе. Для того чтобы он произошел, три элемента должны совпасть идеально: метод, мотив и возможность. Для мужчины среднего возраста с избыточным весом вероятность такого совпадения примерно столь же велика, как Земля, Луна и Солнце, выстроившиеся для полного солнечного затмения. Впрочем, в Бангкоке неуловимый третий элемент — возможность — есть всегда благодаря алхимии международных валютных курсов и тайской вседозволенности. Я киваю в знак согласия и рассматриваю толпу. Клиенты в «Сьюзи Вонг» состоят почти полностью из мужчин среднего возраста с бокалами пива в руках. Я сразу вспоминаю канадских крыс. Как вы помните, в 1950 годах канадские психологи имплантировали электроды глубоко в мозги крыс и подключили электроды к рычагам, которые крысы могли нажать, чтобы стимулировать центр удовольствия в своем мозге.

Крысы нажимали на рычаг до двух тысяч раз в час. Они прекратили почти все нормальное поведение, перестали даже есть.

Это в значительной степени описывает жизнь иностранного человека, живущего в Бангкоке. За исключением того, что вместо рычага они достают из своих бумажников несколько батов. Тот же принцип. То же самое бессмысленное подчинение центров удовольствия. Тем не менее, если удовольствие было путем к счастью, тогда фаранг, иностранец, в Таиланде мог бы достичь блаженства, равно как и канадские крысы. Тем не менее ни один не достиг. Счастье больше животного удовольствия.

На первый взгляд тайская вседозволенность выглядит как голландская. Но они разные. Голландская вседозволенность представляет собой систему, которой голландцы гордятся и даже объясняют в видео, которые они показывают потенциальным иммигрантам. Взгляните, голландцы говорят. Это то, как мы живем. Ты справишься с этим? Тайцы ничего подобного не говорят. Они просто понимают человеческие побуждения, эротические и денежные, и работают с ними. Канадский писатель Монт Редмонд объяснил это лучше всего, написав, что, в Таиланде «все, что достаточно велико, чтобы быть положенным под сукно, автоматически считается мебелью». Тайцам мебель может не нравиться, и тогда они будут постоянно натыкаться на нее, но продолжат отрицать ее существование.

В Бангкоке апокрифические рассказы в изобилии. Предостерегающие статьи. Как и тот, который я слышал о молодом репортере уважаемой британской газеты. Он погрузился так глубоко в порочный мир Бангкока, что больше не мог выполнять свои обязанности и его отозвали в Лондон. Это была своего рода медицинская эвакуация, хотя и не в обычном смысле этого слова. Эвакуированный страдает от избытка удовольствия, а не боли.

Они называются «секспаты», говорит мне Скотт. Синтез слов «секс» и «экспат». Секспата легко опознавать по загорелому лицу, огромному пивному животу, и, как правило, неопрятному внешнему виду. Секспат знает, что пока бумажник находится в хорошей форме, остальная часть его может расплываться как угодно.

— Это действительно очень пафосно, — говорит Скотт.

Мне не хватает духу сказать Скотту, что у него тоже начинает развиваться брюшко и появляются следы солнечных ожогов, потому что рубашка всегда расстегнута. Вернувшись в квартиру Скотта, мы смотрим пиратские DVD, но звук настолько плох и изображение так шатко, что мы сдаемся через десять минут. Скотт протягивает мне увесистую книгу под названием «Учение Будды». Она выглядит прямо как те книги, которые вы встречаете в гостиничных номерах по всей Азии, буддийская версия Библии Гидеона. Скотт объясняет это сходство тем, что забрал этот томик из гостиничного номера в Азии. Он обдумывает, как это отразится на его карме, которая уже серьезно подпорчена, но решает не продолжать эту мысль, решив, что она не может привести к чему-либо хорошему.

Скотт — атеист, но с тех пор, как он переехал в Таиланд три года назад, у него проявились некоторые отчетливо буддийские тенденции, хотя, конечно, он будет отрицать это. Он смягчился. Он перестал накапливать материальные блага, даже его любимые книги. После того как он прочитывает книгу, он передает ее.

— После того как я понял, что книги — это не трофеи, стало легко, — говорит он и доказывает свою точку зрения, протягивая мне потрепанный томик Сомерсета Моэма «Луна и грош».

Скотт — большой поклонник Сомерсета Моэма. Он живет своей жизнью так, как завещал Моэм: «Следите за вашими наклонностями с учетом полицейского за углом». Конечно, в Таиланде полицейского за углом либо нет, либо он о вас совершенно не беспокоится. Я предпочитаю не говорить об этом Скотту.

В Бангкоке странности так же неизбежны, как тропическая жара, и Скотт делает здесь такие вещи, которыми ни за что не стал бы заниматься дома. К примеру, он съел клубничную пиццу. Но некоторые вещи слишком странные даже для Скотта. Ресторан «Без рук», например. В этом заведении тайские официантки кормят своих клиентов мужского пола ужином, как мать кормит младенца. Без рук. Фрейд много мог бы сказать об этом месте, я уверен. Скотт объявляет его «слишком странным» для него.

Девушка Скотта — грудастая молодая таиландка по имени Нои. Она была «танцовщицей». (Я не задаю лишних вопросов.) Сейчас она стирает для Скотта и готовит ему. Большую часть времени, впрочем, она просиживает перед телевизором и смотрит тайские мыльные оперы. Она может делать это на протяжении пятнадцати часов подряд. Это поражает. Она также умеет чертовски классно торговаться с таксистами и готовить пад тай, который вкуснее, чем что угодно в лучших тайских ресторанах. Он реально острый. Тайцы твердо верят, что острота пищи — острота жизни. А еще она ест насекомых. Это может шокировать, но, в принципе, ничего особенного в этом нет. Большинство людей из той же части Таиланда, что и Нои, едят насекомых — больших черных сверчков и водяных жуков, которых жарят во фритюре и подают целыми. Я слышал, что они здорово хрустят, когда их начинают жевать, но я не испытываю особого желания знать, что происходит дальше. Моя кулинарная бравада резко закончилась на гнилой акуле в Исландии.

У Нои ослепительная улыбка, даже по тайским меркам. Она не просто появляется на ее лице, она вспыхивает. Коллеги Нои по пляжному курорту, где та однажды работала, присудили ей звание «лучшей улыбки». В Таиланде, Стране Улыбок, это действительно высокая похвала.

Несколько лет назад компания Thai Airways запустила отличную рекламу. На рекламе были две фотографии с улыбающимися стюардессами: одна из Thai Airways, другая — из компании-конкурента. Фото выглядели одинаковыми. Подпись гласила: «Можете ли вы определить настоящую улыбку?»

Разницу, которая там была, таиландец заметит мгновенно, а иностранец — нет. Тайцы знают, что улыбка, настоящая улыбка появляется не на губах и не на других частях рта. Настоящая улыбка появляется в глазах. В мышцах orbicularis oculi вокруг глаз, если быть точным. Мы не можем обмануть эти крошечные мышцы. Они приводятся в движение только настоящей улыбкой.

Тайская улыбка значит больше — и меньше, чем улыбка западная. Это — маска, или, точнее, множество масок. Тайская улыбка может означать счастье, а может и гнев, сомнение, беспокойство и даже печаль. Тайцы улыбаются на похоронах, что кажется иностранцам обескураживающим.

Тайцы напоминают нам, что улыбка — не для себя самого. Исследователи обнаружили, что люди, по крайней мере психически здоровые, редко улыбаются, будучи наедине с собой. Улыбка — это социальный жест, который значит больше, чем отражение вашего внутреннего состояния, хотя она, безусловно, значит и это тоже.

Сомневаюсь, что в Таиланде был когда-нибудь свой Харви Бол, изобретатель знаменитого Смайлика. Тайцы сочтут такую широкую улыбку глупой. Ну хорошо, они согласятся, что это улыбка, но какая это улыбка?

Так же как у инуитов есть, как говорят, множество слов для обозначения снега, у тайцев есть много слов для обозначения улыбки. Есть yim cheun chom, улыбка «я восхищаюсь тобой», yim thak thaan, улыбка «я с тобой не согласен, но давай, предлагай свою плохую идею». Есть yim sao, печальная улыбка. И моя любимая: yim mai awk, улыбка «я пытаюсь улыбнуться, но не могу».

Это все поразительно, но я нахожу тайский набор улыбок обескураживающим. Он подорвал мою веру в то, что улыбка по самой своей сути означает счастье, удовлетворение. Я больше не доверяю тайским улыбкам. Ни одной. Я теперь везде вижу в ней обман и отвлечение внимания и понимаю, что вглядываюсь людям в orbicularis oculi, ожидая увидеть там активность. Может быть, у меня уже паранойя, а может быть, и нет. Иногда, как сказал бы Фрейд, улыбка — это всего лишь улыбка.

Нои, как и большинство тайцев, верит в заслуги решений. Она ведет их учет в своей голове. Она знает, что давать деньги монахам или кому-то еще по стоящей причине добавляет очков в ее карму. Она также без ума от Скотта и часто передает свою любовь с тайским выражением: «Я люблю тебя так же, как обезьяна любит банан». Я нахожу это очень милым.

В те редкие моменты, когда она не смотрит телевизор, Нои дает рекомендации Скотту. Она говорит что-нибудь вроде «Вы слишком серьезны» и «Не думайте слишком много!». Это обычные тайские выражения, и они говорят многое и об этой стране, и о том, как в ней определяют хорошую жизнь.

Я всегда считал себя вдумчивым человеком. Нет такой темы, о которой я бы не думал, будь она глубокая или поразительно тривиальная. Единственное, о чем я редко думал, это… мышление.

Как и большинство западных жителей, я никогда не чувствовал необходимости подвергать сомнению ценность мышления. Для меня это то же самое, что сомневаться в ценности дыхания. Просто вслушайтесь в наш язык. Я думаю, дело в этом. Думай, прежде чем сделать. Обдумай. Подумай над этим. Дайте мне подумать над этим, потом я вам скажу. Ты хорошо подумал?

Некоторые люди думают (опять это слово), что наша продажная поп-культура обесценивает мышление. Это неправда. Поп-культура обесценивает определенный тип мышления — глубинное мышление, но утверждает ценности другого рода: неглубокое разнообразие. Клиповое мышление все еще в цене.

Изученная жизнь, говорят нам, — хорошая жизнь. Психотерапия строится на этом предположении — в частности, когнитивная терапия. Если мы можем только фиксировать наши ошибочные модели мышления, наше сломанное программное обеспечение, то счастье, или, по крайней мере, меньшее количество страданий, за этим последует.

Я провел большую часть своей жизни, пытаясь обдумать свой путь к счастью, и моя неспособность достичь этой цели лишь доказывает, на мой взгляд, что я недостаточно хороший мыслитель. Но мне никогда не приходило в голову, что источник моего несчастья — не недостаточно благоговейное мышление, но само мышление. До тех пор пока я не попал в Таиланд.

Тайцы с глубоким подозрением относятся к мышлению. Для тайцев это как бег. Одно только то, что ваши ноги двигаются, вовсе не означает, что вы двигаетесь. Вы можете бежать навстречу ветру, например. Вы можете бежать по беговой дорожке. Вы можете даже бежать в обратном направлении.

Тайцы не покупают книги по самосовершенствованию, не ходят к терапевтам и не говорят бесконечно о своих проблемах. Они не смотрят фильмы Вуди Аллена. Когда я спрашиваю Нои и других тайцев, счастливы ли они, они улыбаются, конечно же, и отвечают вежливо, но я получаю впечатление, что они находят мой вопрос странным. Тайцы, я подозреваю, слишком заняты, чтобы быть счастливыми или думать о счастье.

На самом деле сами по себе эти исследования трансформировали меня: чего только стоит моя библиотека книг о самопомощи и раздражающая тенденция говорить что-то вроде «У меня возникли проблемы» и «Что, как вы думаете, может помочь?». Таец никогда не скажет подобного.

Тайская культура, со всем ее недоверием к мышлению, не является уникальной. Есть целое движение интуитивного мышления. Оно говорит о том, что мысль движется свободным потоком, оформление ее нежелательно. Географ Ю-Фу Туан описывает одну инуитскую женщину, которая заявляла: «Я никогда не думаю». Еще одна женщина жаловалась другой на третью женщину, потому что она пытается заставить ее думать и тем самым сократить ее жизнь. «Счастливые люди не имеют никаких оснований думать. Они живут, а не думают о жизни», — заключает Туан.

На этот счет наука о счастье в основном молчит, и я полагаю, что это неудивительно. Как ученые, в конце концов, могут ставить под сомнение ценность мышления? Это все равно что повар поставит под сомнение ценность приготовления пищи. Тем не менее несколько смелых психологов изучали связь между самоанализом и счастьем.

В одном исследовании психологи Тим Уилсон и Джонатан дали школьникам послушать музыкальное произведение — «Весну» Стравинского. Части из них не было дано никаких указаний до прослушивания. Другим велели следить за их счастьем, а третьим «стараться быть счастливыми». Именно эти последние две категории получили наименьшее количество удовольствия от музыки. Неизбежный вывод: раздумья о счастье делают нас менее счастливыми.

Философ Алан Уоттс однажды сказал: «Только плохая музыка имеет смысл». Значение неизбежно влечет за собой слова, символы. Они указывают на нечто иное, чем они сами. Хорошая музыка не указывает ни на что. Она просто есть. Точно так же, как только несчастье имеет смысл. Именно поэтому мы вынуждены говорить об этом, и поэтому так много слов. Счастье не требует слов.

Есть только три способа сделать себя счастливее. Вы можете увеличить количество положительных эмоций (хорошие чувства). Вы можете уменьшить количество негатива (отрицательные эмоции). Или же вы можете сменить тему. Этот третий вариант, который мы редко принимаем во внимание либо отбрасываем как отговорку. Изменить тему? Это бегство, мы протестуем, это трусость! Нет, мы должны погрузиться в наш материал, чувствовать его вкус, проглотить, а затем выплюнуть, глотать его снова и говорить об этом, конечно же, всегда говорить об этом. Я всегда считал, что дорога к счастью вымощена словами. Существительными, прилагательными, глаголами, расположенными в нужном созвездии, которое позволит мне приблизиться к блаженству. Для тайцев это чуждый и совершенно глупый подход к жизни. Тайцы не доверяют словам. Они рассматривают их в качестве инструментов обмана, а не правды.

Тайцы имеют другой путь, путь mai pen lai. Это не значит «не важно». Совсем не то «не важно», что мы на Западе часто используем сердито: «о, не важно, я сделаю это сам», но реально, «просто-успокойся-и-живи». Иностранцы, живущие в Таиланде, либо принимают mai pen lai-отношение, или сходят с ума.

«Весь мир — дерьмо», — заявляет Денис Грей, устремляя свою руку за окно кабинета на бетон, который простирается настолько, насколько глаз может видеть. Денис показывает мне фотографию того же вида из окна в 1962 году, и он практически неузнаваем из-за моря небоскребов, которые я вижу сейчас передо мной. Всего несколько зданий и пара автомобилей на дороге. Денис хотел бы вернуться в 1962 год, однако он признает, что большинство тайцев, вероятно, не разделили бы его точку зрения. Тайцы приспосабливаются очень хорошо, говорит он. Денис, американский журналист, живет в Таиланде последние тридцать пять лет. Он ненавидит то, что тайцы сделали с Бангкоком, городом, когда-то известным как Венеция Востока из-за его изящных каналов, которые давно засыпали. Но он любит тайскую беззаботность.

Почти каждый день, как он говорит, он встречает случаи mai pen lai.

— На днях, — говорит он, — я и мой бизнес-менеджер разбирали кое-какую проблему со счетами. Мы не могли разобраться с ними, просто не могли ничего решить. Числа не сходились независимо от того, насколько тщательно мы разбирали проблему. А потом он сказал: «Денис, давайте оставим это. Нам не нужно искать решение. Мы и так много сделали».

Денис признает, что mai pen lai-отношение имеет свои недостатки. Это иногда используется в качестве прикрытия для некомпетентности или обычной лени. Но он считает, что это в целом более мудрый подход к жизненным проблемам. В конце концов, разве вы можете получить что-то новое — новую карьеру, новые отношения, новый взгляд на жизнь, — не отпустив старое? Это походит на попытку подобрать сумку с продуктами, когда ваши руки уже полны. Скорее всего, все рухнет, и вы останетесь ни с чем.

Я хочу верить в это, я действительно хочу, но невротическая часть меня сопротивляется. Я просто не могу позволить проблемам остаться нераскрытыми. Мне кажется, что это как бросить курить. Может быть, если бы я провел тридцать пять лет в Таиланде, я бы пришел к mai pen lai. Или, может быть, сошел бы с ума.

Другое, что Денис любит в Таиланде, — это концепция jai yen, «холодное сердце». Самое худшее, что можно сделать в Таиланде, это потерять свое jai yen. Вот почему тайцы не терпят нахальных иностранцев, а почти все иностранцы нахальны.

— Тайцы большие сплетники и интриганы, — говорит мне Денис, — за тридцать лет я могу вспомнить, может быть, всего десяток раз, чтобы кто-то потерял свое хладнокровие в офисе.

Ничего себе. В американском офисе люди теряют хладнокровие по двенадцать раз в день. Денис имеет неписаный закон в своем офисе: не взрываться. Если вы расстроены чем-либо, дайте себе остыть. Время от времени он позволяет людям противостоять друг другу, чтобы «быть немного американцем». Но не очень часто.

Позже я спрашиваю Кунипа, директора тайской школы, о понятии холодного сердца. Мы сидели в учительской, светлые деревянные полы которой напомнили мне зал ожидания бизнес-класса в аэропорту. Кожа Кунипа была совершенна, так же, как его белая рубашка и красный галстук. Внешний вид очень важен для тайцев. Мало того что они не любят волосатых подмышек, еще они не любят морщины или грязь. Кунип отвечает на мой вопрос о jai yen историей.

У соседа было банановое дерево, которое настолько разрослось, что бросило тень на собственность Кунипа. Насекомые с бананового дерева стали залетать в его дом. Американец, вероятно, сказал бы своему соседу: «Эй, сделай что-нибудь со своим чертовым банановым деревом! У меня насекомые в доме». Это то, что я бы сказал.

Но это не то, что сделал Кунип. Он отломил лист дерева банана, только один лист, таким образом тонко сигнализируя соседу свое неудовольствие. Несколько дней спустя садовник соседа обрезал банановое дерево. Конфликт был решен без единого слова.

— Отношения всегда первичны. Это важнее, чем проблема, — объясняет Кунип.

Я пытаюсь понять это. Мы на Западе обычно ставим задачу выше отношений. В поисках ответов, правды мы с удовольствием выбросим за борт друзей и даже семью. Но почему, спрашиваю я Кунипа, нельзя было просто вежливо попросить своего соседа, чтобы сделать что-то со своим банановом деревом?

Это могло бы сойти за чрезмерную агрессию, отвечает он. Гнев — глупое, сумасшедшее настроение. Вот почему вы должны остановить его. У нас есть поговорка об этом: «Держите грязную воду внутри, показывайте только чистую воду».

Оно звучит хорошо, это понятие холодного сердца, но как это совместимо с высоким уровнем убийств в Таиланде? Или с жестоким национальным видом спорта муай тай, тайским кикбоксингом? Или с уникальными навыками, освоенными хирургами в больнице Бангкока? Они эксперты мирового класса в деле пересадки отрезанных пенисов.

На самом деле, если вам вдруг отрежут пенис, именно этих хирургов вы и будете хотеть видеть.

Это не значит, что они более одаренные, чем другие хирурги. Они просто получили больше практики. Каждые несколько месяцев тайские газеты рассказывают о жене, которая, устав от своенравия мужа, берет дело и нож в свои руки. В последнее время эти угрозы нивелируются замечательными умениями хирургов, так что сердитые жены повысили ставки и используют новую, даже более эффективную угрозу: «Я скормлю его уткам». Такие слова, сказанные с тихим убеждением, заставили многих тайских мужчин вести себя как святых.

Да, учитывая, что они следуют религии, которая поддерживает «срединный путь», в этих вопросах полумеры у них отсутствуют. Они либо держат свои сердца в узде, либо отрубают пенисы. Ничего посередине.

Многие говорят, что Бангкок не «реальный Таиланд», так же, как говорят, что Нью-Йорк не настоящая Америка и Париж не настоящая Франция. Я думаю, что это неправильно. Эти города не появились из небытия. Они росли органически в почве, в которую они были посажены. Они не являются исключением из этого правила, но, скорее, они — правило на стероидах. Нью-Йорк является Америкой, только в большей степени.

То же самое можно сказать и о Бангкоке.

Я договорился о встрече с человеком, который помог сформировать горизонт Бангкока. Самет Джумсай, один из самых известных архитекторов Таиланда, разработал многие из самых оригинальных зданий города, таких как Дом-Робот, здание, которое, да, выглядит как робот. Он прямой потомок тайского короля Рамы III. Он вырос во Франции и Англии, учился в Кембридже и, как мне сказали, говорит на безупречном английском. Он, кажется, бесценный культурный переводчик.

Я готов встретиться с ним.

Зато мое такси застряло в пробке. Водитель, вероятно, считает, что у него есть много жизней, но у меня есть только одна, и я схожу с ума на заднем сиденье. Я не могу так больше. Я плачу водителю, выскакиваю и ловлю мототакси. Мототакси выглядит как обычный мотоцикл, за исключением того, что водители носят оранжевые жилеты и берут небольшую плату за проезд, чтобы пронести вас через весь город.

Я сажусь водителю за спину, и… вжух!.. он разгоняется. Мы лавируем в потоке автомобилей так близко, что касаемся их. Это способ пересечь Бангкок и лучший способ, на самом деле, чтобы увидеть город. На уровне улицы.

Современные западные города дезодорированы. Они не пахнут. Но не Бангкок. Он пахнет всем. Свежеприготовленной тайской едой, свежесрезанными ногтями, свежими человеческими экскрементами. Праздник для ноздрей. В течение нескольких десятилетий Бангкок превратился из сонного города в мегаполис, который распространяется далеко и широко во всех направлениях. Дымящийся, пульсирующий город, который не знает границ. Буквально. Никто не знает ни точных границ Бангкока, ни его точного населения.

Извечный вопрос о том, кто счастливее, городские жители или сельские жители, остается без ответа. Исследования безрезультатны. Я помню, впрочем, что сказал мне Рут Винховен. В развивающихся странах, таких, как Таиланд, люди, живущие в городах, счастливее, чем в сельской местности. Почему? Связано ли это с тем, что города предоставляют экономические возможности, которых нет в деревне? Мне кажется, это только часть правды. Правда состоит в том, что, когда тайские жители переезжают в большой город, они на самом деле не двигаются вообще. Они берут деревню с собой и в конечном итоге пожинают лучшее из обоих миров.

Вы видите доказательства этого всюду в Бангкоке, который является не столько городом, сколько совокупностью деревень. Здесь везде узкие улочки, которые пересекаются, как и сотни мелких капилляров, а люди проводят жизнь более или менее так, как она течет в деревне. Запах жареной лапши, крики лоточников, чувство братства. Это все здесь есть.

Я приезжаю в офис Самета Джумсаи одинаково раздраженный и развеселенный после мототакси. Охранник ведет меня через сад к небольшому приятному офису на первом этаже. Он заполнен рисунками и чертежами, как и следовало ожидать от кабинета архитектора. Самет повернулся в своем кресле чтобы поприветствовать меня.

Ему лет шестьдесят, я думаю, он немного коренастый и носит рубашку цвета хаки. Красивый, достойный человек.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — говорит он на безупречном английском, ведя меня к стулу.

Он сразу же объявляет, что он «переживает фазу бунта», и приглашает меня присоединиться к нему. К счастью, его бунт заключается в крепких напитках.

Он наливает мне щедрый стакан виски, и я с удовольствием вижу на бутылке пометку «сделано в Бутане». Я беру глоток, молча благодаря бутанскую армию. Боже храни их.

Самет наливает себе стакан джина. Я могу сказать, что это не первый его стакан.

— Мы, буддисты, соблюдаем только пять заповедей. Не впадать в одурманивание — одна из них, — говорит он, потягивая джин.

У меня есть много вопросов для Самета, я хочу добраться до них, прежде чем он сползет из приятного опьянения в бессвязное. Я начинаю с принятия решений. Действительно ли кармический счет в банке имеет такое большое значение?

— На самом деле, да. Это очень просто. Вы накапливаете отрицательную энергию, которую вы компенсируете, сделав положительные поступки.

Духовное исчисление, которое понравилось бы любому бухгалтеру.

А как насчет санук, веселья? Тайцы считают это очень важным, да?

Его глаза загораются, и он несется прямо в неожиданном порыве трезвости.

— Аааа, санук. Если это не санук, это не стоит делать. Люди будут уходить в отставку с хорошо оплачиваемой работы, потому что это неинтересно.

— Но каждый любит получать удовольствие. Мы, американцы, практически изобрели веселье.

— Да, но вы, американцы, приняли ваше удовольствие очень серьезно. Мы, тайцы, этого не делаем. Мы не верим в формулу «work hard, party hard». Наше веселье длится весь день.

— Что вы имеете в виду?

— Это может быть улыбка или смех во время рабочего дня. Это не так напряженно, как и в Америке. Кроме того, наши модели праздников различны. Мы не берем отпуск на весь месяц август, как европейцы. Мы берем выходной день здесь, неделю отдыха там. Все вперемежку.

Самет достает ручку, до смешного дорогую ручку, судя по всему. Ясно, что он возбужден, и он пишет что-то и показывает это мне. Я понятия не имею, что он написал. Это на латыни.

— Это означает «вы будете как я». Разве не фантастика? — говорит он громко, что меня начинает сильно беспокоить.

Может быть, мне пора идти. Но нет, он снова успокоился и рассказал мне о своем брате, «хорошем буддисте».

Он медитирует каждый день.

— Вы медитируете? — спрашиваю я.

— Нет. У меня западный ум. Когда я пишу, впрочем, это своего рода медитация.

— Вы счастливы?

— В двух словах, да. В христианских терминах, я грешен. Но я компенсировал это с учетом реальных заслуг, хотя и неосознанно.

Чем больше я выпиваю бутанского виски, тем больше наш разговор начинает блуждать. Я пытаюсь дисциплинировать себя, чтобы придерживаться вопросов, которые я написал заранее, но потом, неожиданно, у меня случается вспышка mai pen lai, так что я решаю пустить разговор на самотек.

И поэтому мы говорим о Бангкоке. Это как мини-Шанхай, говорит он мне, в том смысле, что все меняется каждые несколько месяцев, так что даже жители должны постоянно переучивать город.

— Бангкок является глобальным городом, спланированным разнообразно, как спагетти. Он яркий. Конечно, Париж и Лондон яркие, но вы идете в универмаг в Париже или Лондоне, и люди там не улыбаются. Здесь они улыбаются, и храмы, о, храмы, и узкие переулки, где вы можете получить божественную тайскую еду всего за несколько батов.

Самет просит меня остаться и выпить еще, но я вежливо отказываюсь. Когда я встаю, чтобы уйти, я вижу печаль в его глазах. Самет, я думаю, любит проводить время по-американски. Он, вероятно, не может делать это очень часто. У меня создается ощущение, что он мог бы говорить и пить много, много часов.

Некоторые думают о городах как о безбожных местах. Тем не менее одним из первоначальных намерений городов было обеспечить места для общения с богами, и именно в городах, а не в сельской местности, где христианство впервые зародилось.

В Бангкоке священное и обыденное существуют бок о бок, как разведенная пара, которая по финансовым причинам продолжает жить вместе. Не идеальное расположение, но и не столь спорное, как это может показаться на первый взгляд.

Я сажусь на наземный монорельс, который скользит через Бангкок, словно через мир Disney. Я смотрю на улицу и вижу буддийский храмовый комплекс, золотой и сверкающий, зажатый между двумя торговыми центрами. Я выхожу и прохожу несколько кварталов к Erawan Shrine. Современная легенда окружает святыню. Несколько лет назад рабочие, строящие новый высотный отель, столкнулись с рядом проблем. Машины сломались. Казалось, что все шло не так, как надо. Тогда кто-то подал идею. Построить храм, чтобы успокоить богов. Они сделали это, и проект прошел гладко.

Сегодня тайцы довольно быстро окружают свои святыни рутинным. Место не показалось мне особенно божественным, особенно в окружении целого пантеона западных богов: «Burberry», «Louis Vuitton», «McDonald`s», «Starbucks».

Тем не менее, кажется, никто не замечает несообразности. В воздухе пахнет ладаном или это выхлопные газы автомобилей? Человек ставит корзинку с коричневыми яйцами в качестве жертвы. Другие становятся на колени, неподвижно и молча.

Знак говорит: «По соображениям безопасности, пожалуйста, не зажигайте свечи». Люди все равно делают это, и охранник тушит их, размахивая своей большой соломенной шляпой.

Да, это тихий оазис в центре Бангкока, но несколько лет назад сумасшедший человек использовал молоток, чтобы уничтожить золотую статую святыни. Холодные сердца не устояли. Толпа немедленно обступила его и забила до смерти. Таиландские СМИ осудили убийство человека и оплакали потерю статуи.

Я продолжаю лавировать по Бангкоку. Азиатские города — крепкие орешки. Так много остается невидимым в простом. Сомерсет Моэм наблюдал это, когда путешествовал по этому региону в 1920 годы. «Они остаются твердыми и блестящими… и не дают вам ничего. Но когда вы оставите их с чувством, что вы пропустили что-то, и вы не можете избавиться от мысли, что у них есть какой-то секрет, который они утаили от вас».

Я иду через Чайнатаун. Он не похож на музееподобные китайские кварталы, как в некоторых городах, зато скорее выглядит процветающей, живой частью города. Влияние Китая в Таиланде простирается на много веков назад и продолжается по сей день.

Я прохожу множество небольших магазинов. Бегают плешивые собаки, сидят люди, играющие в какую-то настольную игру.

Магазины и многие дома открыты для публичного просмотра, физическая неприкосновенность частной жизни является менее важным в этой части Азии, чем на западе. Я чувствую себя так, будто обладаю рентгеновским зрением и могу видеть вещи, которые, как правило, скрыты от глаз: семья готовит ужин, человек стрижется.

Я вижу человека, сидящего спокойно в магазине. Он одет в джинсы и отдыхает в кресле. Его глаза закрыты. Я предполагаю, что он спит, но потом понимаю, что он просто нашел момент покоя в хаосе. Он открывает глаза, и я смотрю в сторону, смутившись.

В передней части каждого магазина, каждого дома есть дух дома. Он выглядит как сложный, красивый скворечник. Идея заключается в том, что, давая злым духам место обитания, их собственное помещение, вы тем самым отваживаете их от вашего фактического дома. Как гостевые коттеджи в Майами. Тот же принцип.

Я вижу вывески вроде «Центр света» и «Счастливый туалет, счастливая жизнь».

Действительно, тайцы, может быть, мало думают о счастье, но зато они активно используют это слово. Я вижу это везде. Вот Счастливый Массаж, Счастливый паб, вот блюдо, которое называется Двойное счастье (тофу, фаршированный лапшой).

Мои скитания приводят меня в офис Организации Объединенных Наций. Это большое и угнетающее место, и я замечаю, что снаружи нет духа дома. Организация Объединенных Наций напоминает о многом, в том числе о счастье. Хорошие люди в ООН, как и хорошие люди в Корпусе Мира, также работают в бизнесе счастья, хотя, конечно, чиновники ООН никогда бы так не выразились.

Я здесь, чтобы встретиться с женщиной по имени Суриират. Мой друг в Соединенных Штатах сказал мне, что она, возможно, знает кое-что о тайском счастье. Она встречает меня с улыбкой, и мы идем в столовую на чашку кофе. Суриират около тридцати, и она живет дома с родителями. Это не обычное явление для одиноких тайских женщин или мужчин.

Я спрашиваю ее, почему тайцы кажутся такими счастливыми.

«Тайцы не принимают ничего серьезно. В любом случае нам остается только принятие».

— Что вы имеете в виду?

— Я приведу вам пример. В США, когда вы споткнулись обо что-то или наступила осень, никто не обратит внимания. Это как если бы ничего не произошло. Но тайцы? Мы смеемся, и смеемся без перерыва. Мы приходим на помощь, если необходимо, но мы продолжаем смеяться.

— Таким образом, у вас нет никакого стресса в вашей жизни?

— У меня есть стресс. Конечно, у меня есть стресс. Но есть некоторые ситуации, которые мы не можем контролировать. Вы не можете изменить положение вещей вне себя, так что меняйте свое отношение. Я считаю, что этот подход работает для тайского народа. Вы можете сколько угодно злиться на кого-то, но вы ничего не можете с этим поделать. Вы чувствуете, что вы хотите ударить, но вы не можете, так что сделайте глубокий вдох и отпустите это. В противном случае, это разрушит ваш день.

Ее слова звучат так же просто, как выдох.

— Я думаю, что Америка — одна из самых напряженных стран мира. Вы думаете, что вам нужны деньги, чтобы купить счастье. Вы нанимаете людей, чтобы сделать все, даже косить ваш газон. Здесь даже богатые люди делают это сами. Мы считаем, что это весело.

Опять это слово — «весело» — «sanuk». На самом ли деле веселье занимает особое место в тайском сердце?

— Безусловно, мы смеемся и шутим во время встреч. Все очень неформально. То же и с делами. Если это не весело, это не стоит делать.

Тайцы не просто получают удовольствие, они подшучивают.

— Мы высмеиваем людей с избыточным весом. Вы можете назвать «бегемотом» вашего друга, он ответит вам в той же манере, но это все в виде шутки. Вы не можете сделать это в США, правда же?

Нет, я говорю ей, не можем.

Суриират должна вернуться к работе, или веселью, я не уверен, к чему именно. Мы идем мимо лифтов, когда она видит коллегу и говорит ей что-то на тайском языке. Потом она поворачивается ко мне и говорит:

— Смотри, это хороший пример. Она маленькая, как креветка.

— Так вы называете ее «креветкой»?

— Нет, — говорит она, как будто я не обращаю внимания, — я называю ее омаром. Понимаете?

Я не понимаю. Тайцы, я делаю вывод, смешливые, хотя и не всегда понятные люди.

Тайцы, даже те, кто не практикует активно буддизм, поддерживают определенное равновесие, которое меня бесит. Они просто не теряются, даже когда жизнь разбрасывает ужасы на их пути.

После цунами в 2004 году, в результате которого в Таиланде погибли тысячи людей, никто не обвинил правительство.

Они могли бы. Они могли бы легко указать на отсутствие системы предупреждения или медленную и хаотическую реакцию на бедствия. Конечно, мы делали именно это после того, как ураган «Катрина» опустошил Новый Орлеан. Нам всегда нужен кто-то виноватый, кто-то, кроме Бога, ибо он в настоящее время не принимает жалобы. Его ящик для жалоб полон.

Тайцы приняли то, что случилось, что не означает, что им это понравилось, или они хотят, чтобы это случилось снова. Конечно, нет. Но они меряют все вечностью. Если вещи не работают в этой жизни, всегда есть следующая, и следующая, и так далее. Периоды удачи естественно чередуются с периодами невзгод, так же, как солнечные дни перемежаются с дождливыми. Таков порядок вещей. В этом мировоззрении вина не занимает важного места, но судьба — судьба — занимает, и мне любопытно узнать о моей. Нои устроила для меня встречу с jao в среду. Она уверяет, что jao — хороший медиум из хорошей семьи. В Таиланде гадание — это семейный бизнес, навык, который передается из поколения в поколение.

Скотт настроен скептически, но готов пойти со мной. Он привык к тому, что его рациональный, атеистический ум проверяется на прочность в Таиланде. Однажды утром он проснулся и обнаружил людей, делающих бумажных журавликов. Каждый делает это, от уличных продавцов до биржевых брокеров. Какого черта происходит? Оказывается, что король объявил, что людям необходимо сохранить хладнокровие в южной части Таиланда, где мусульманские восстания бушевали на протяжении десятилетий. И премьер-министр придумал идеальное решение: бумажных журавликов! Да, они сделали тысячи и тысячи бумажных журавликов и запустили их в качестве мирного жеста.

— Они в основном бомбили юг этими бумажными журавликами, — говорит Скотт. — Это была самая странная вещь, которую я когда-либо видел.

Втроем мы проходим небольшое расстояние от квартиры Скотта по узкому переулку, мимо уличных продавцов, салонов красоты и бродячих собак. Мы входим в невзрачный дом и поднимаемся наверх.

Мебели почти нет. Просто потолочный вентилятор и голый белый линолеум. Мы проходим мимо нескольких женщин, которые сидят на полу, едят и быстро говорят на тайском, что в значительной степени единственный способ, которым изъясняются тайцы.

Мы прошли наверх в другую комнату, лишенную мебели, но не божеств. Вдоль одной стены небольшой пантеон индуистских богов. Вот Хануман, обезьяний бог, и Кришна, и мой любимый Ганеша, слоноголовый бог. Он является богом мудрости и поэтического вдохновения — два атрибута, которых мне часто недостает. В одном углу небольшая статуя Будды, которая, как я замечаю, расположена выше, чем все остальное в комнате, включая нас самих. Пол окрашен в синий цвет с зеленым узором, напоминающим неудачный восточный ковер. Кондиционера нет, и я начинаю сразу же потеть.

Мы стоим на коленях на полу и ждем прибытия jao. Скотт еще более скептичен сейчас, о чем он говорит мне сразу после того, как Нои вышла, чтобы купить благовоний.

Когда Нои возвращается, она достигает полиэтиленовый пакет с двумя маленькими картонными пакетами молока, двумя соломинками и двумя банками пепси. Она помещает все это и тридцать девять батов (около $1,25), на вершине золотого цвета лотка. Скотт шепчет мне:

— Что произойдет, если вы используете колу вместо пепси?

Я шикаю на него, пиная локтем его дряблый живот.

Появляется jao. Это тонкая женщина средних лет, ничем не примечательная по внешнему виду. Она одета в красную футболку и оранжевый шарф. Ее волосы завязаны в тугой пучок.

Она садится в позу лотоса на красном одеяле. Рядом с ней колода карт.

Она зажигает свечи у алтаря с пепси, затем просит меня прочесть что-то на тайском языке. Нои нашептывает это мне на ухо, медленно. Мой язык борется с каждым странным слогом, но мне удалось пройти через это.

Глаза jao закрыты, ладони прижаты друг к другу на уровне лба в традиционном тайском жесте wai, отчасти приветствием, отчасти молитвой. Она машет палочкой благовоний. Ее губы шевелятся, но никаких звуков она не издает. Нои шепчет мне на ухо, что она «ждет хорошее время, благоприятное время для духов, чтобы они прибыли». Я надеюсь, что они скоро придут. Мои ноги затекли, и капельки пота текут с моего лба, заливая глаза.

Потом что-то происходит. Тело jao начинает дико содрогаться. Дух вошел в нее, объясняет Нои. По-видимому, дух мужчины, потому что язык тела jao совершенно меняется, от женского рода в мужской. Ее жесты теперь грубы и властны, и она неоднократно швыряет свои руки вперед в неопределенно агрессивной манере. Нои говорит, что она была jao — «она», но теперь она говорит о себе в мужском роде. Преобразование завершено.

Она — или он — раскрывает информацию обо мне, факты о моей жизни, точнее, моей прошлой жизни. Я узнаю, что в прошлой жизни я написал книгу о Китае, книгу, которая была неуважительной и, следовательно, ее не приняли хорошо. Отлично, я думаю, я стал первым писателем, получившим паршивые отзывы в предыдущей жизни.

— Будьте осторожны в том, что вы пишете о Будде, — говорит она/он.

— Люди будут протестовать. — С этим последним советом она/он срыгивает что-то красное (бетель, я надеюсь). Он/она делает это очень агрессивно, и я растерялся.

— Это все часть спектакля, — нашептывает Скотт, и я снова пихаю его в бок.

Высказывания становятся все быстрее. Нои изо всех сил пытается идти в ногу с переводом. Jao рассказывает мне некоторые вещи, которые просто неправильны — например, что я могу говорить по-тайски. (Я не могу.) Она говорит мне вещи, которые, в общем, верные — что я недостаточно верю в себя. Она говорит мне неловкие вещи — что я должен порадовать свою жену, предполагая кое-какие специфические действия, о которых я не хочу говорить здесь. И она говорит мне то, что, я клянусь, она не могла знать. Она говорит, что у меня есть дочь, которая не моя плоть и кровь. Это правда. Я со своей женой удочерил девочку из Казахстана. У меня нет слов.

Когда приходит время задать вопрос, у меня их только два.

Когда я буду счастлив? Где я буду счастлив?

— Лучше всего, если вы остаетесь в своей собственной стране, но вам не нужно слишком беспокоиться о таких вещах. Не завидовать тому, что есть у других людей, — звучит совет.

Теперь он/она задает мне вопрос:

— Верите ли вы в Бога?

О нет. Я не знаю, как ответить. Я не знаю, во что я верю. В этот момент, по какой-то причине, Люба из Молдовы появляется в моем сознании, и я говорю:

— Fifty-fifty.

Jao, кажется, удовлетворена этим ответом, и все в комнате вздыхают с облегчением.

— Вы должны верить в Ганешу, — она/он говорит. — У вас есть один такой, не так ли? Коричневый.

— Да. Откуда вы знаете?

— Он сидит, не так ли?

— Да, но…

Он/она говорит мне, что я пренебрегаю своим Ганешей. Мне нужно подносить ему цветы и регулярно молиться ему. Тогда все мои проблемы исчезнут. Я обещаю сделать это. Тогда jao бьется в конвульсиях снова, и он/она снова становится она. Сессия закончилась.

Мы выходим из дома в жару и покупаем пару бутылок пива в небольшом продуктовом магазине. Мы садимся на два маленьких пластмассовых стула и обсуждаем то, что только что произошло.

— Как она могла знать эти вещи? — я спрашиваю Скотта.

Легко, говорит Скотт. Всегда есть рациональное объяснение. Некоторые из ответов были универсальными и могут применяться к любому. Остальные труднее объяснить, но все-таки возможно. Приемное родительство распространено в Таиланде, поэтому тот факт, что я удочерил ребенка, была догадкой.

— И коричневый Ганеша в сидячем положении?

— Это легко, тоже. У многих иностранцев есть фигурки Ганеши, и большинство Ганеш коричневые и сидят.

Но его голос звучит уже не так уверенно. Я бы сказал, что он просто убеждает себя.

Это, как я понимаю, такая же жизнь, как у большинства тайцев. Они не контролируют свои судьбы. Страшная мысль, да, но и освобождающая. Ибо если вы ничего не можете поделать, то жизнь вдруг чувствуется гораздо менее тяжелой. Это просто одна большая игра. И любой десятилетний ребенок скажет вам, что лучшие игры — это те, в которые может играть каждый.

А тут вы можете играть снова и снова, совершенно бесплатно. И много интересных хороших спецэффектов.

Мой последний день в Таиланде. Я пакую сумки, в то время как Скотт читает электронную почту, а Нои, как обычно, смотрит телевизор. Там показывают короля. Ничего странного. Но это старые кадры его юности, и это на каждом канале. Это крайне необычно, говорит Нои, и она должна знать это, учитывая, в каких количествах она смотрит телевизор. Я боюсь, что король умер. Это будет плохо для тайцев, которые обожают своего монарха. Это также плохо для меня. Страна, объятая глубоким трауром, легко может закрыть аэропорт, а я должен уехать в течение нескольких часов. Это эгоистичный порыв, я понимаю, и я молча принимаю к сведению, что мне еще предстоит пройти долгий кармический путь.

— Это переворот, — кричит Скотт из другой комнаты.

Моя первая реакция, как ни странно — слава Богу. Только переворот. Король жив. Моя вторая реакция: переворот? В стране с Starbucks и KFC?

В стране, где преобладает веселость и спокойствие духа (обычно)? Но, конечно же, здесь и танки на улицах, и военное положение объявлено. Даже Go-Go бары закрылись. Мои журналистские инстинкты заставляют меня позвонить в Национальное Радио в Вашингтоне. Я дам короткую новость, но, если честно, мое сердце не на месте. Перевороты не вяжутся с моими поисками счастливых мест в мире, и это как раз те несчастья, которые я так старательно пытался избежать.

Я намерен успеть на свой самолет. Мне удалось найти такси. Водитель не обращает внимания на разворачивающуюся драму и просто, кажется, доволен тем, что на этот раз шоссе в аэропорт свободно. По пути мы видим рекламный щит какого-то курорта. Там есть фото с совершенно белыми пляжами и кристально чистой водой, а затем жирными буквами написано «Рай — это просто». Я поражен двумя вещами. Во-первых, иронией того, что такой рекламный щит я вижу посреди переворота, и во-вторых, самой сомнительности заявления. Это действительно то, чего мы хотим? Легкий рай? Не должны ли мы работать ради рая? Разве это не главное дело?

Терминал аэропорта пуст. Я не уверен, связано ли это с переворотом, потому что сейчас три часа ночи. Подождите. Я вижу некоторых попутчиков. На самом деле, я слышу их, прежде чем я их вижу. Они говорят громко, с тяжелым нью-йоркским акцентом.

— Простите, — я спрашиваю, — вы знаете, аэропорт открыт?

Они, кажется, озадачены моим вопросом.

— Думаю, да, — говорит одна из женщин. — Почему нет?

— Разве вы не слышали о перевороте?

Они приободрились:

— Нет, переворот? Настоящий переворот?

— Да, армия объявила военное положение. Танки на улицах.

— О, мой Бог, — говорит другая женщина. — Это ооочень волнительно. Харриет, ты слышала? Там переворот.

— Действительно? — говорит Харриет, глядя на меня трепетно, как если бы я отдал приказы. — Теперь, вы думаете, они выдвинут требования?

Я не уверен, что сказать Харриет. Военные во всем мире навязывают свою волю на протяжении многих веков.

— Это сложно, — говорю я, и Харриет, кажется, довольна.

Аэропорт, оказывается, действительно открыт. Переворот оказывается довольно небольшим, танков не много. Вскоре они отступят, предприятия заработают заново, и девушки в баре «Сьюзи Вонг» вернутся на сцену и будут проделывать неестественные действия с шариками для пинг-понга.

Несколько недель спустя, вернувшись в Майами, я смотрел выпуск новостей. Недавно избранный премьер-министр Таиланда, Сурайуд Чуланонт, гражданское лицо хунты, объявил, что отныне официальная государственная политика будет сосредотачиваться не только на экономическом росте, но и на счастье народа. Это в значительной степени уловка с точки зрения пиара — военное правительство придерживается политики счастья!

По мере того как вся абсурдность этой новости постигается мной, я реагирую единственным разумным способом: я улыбаюсь. Широкой, подлинно тайской улыбкой. В самом деле. Если бы вы были там, вы бы знали. Вы бы видели это в моих глазах.