Глава пятая
Жизнь под откос

– Капитан Катков, выйти из строя!

Командир полка полковник Бриткин посторонился и указал рядом с собой.

– Выходи, покажись. Страна должна знать своих «героев».

Кирилл раздвинул первую шеренгу и вышел, став рядом с полковником с безразлично-отсутствующим видом. Сегодня он снова опоздал на службу. До поздней ночи шатался по гарнизону, а затем банально проспал.

– Фу… – скривился Бриткин. – Перегаром несёт как от последнего алкаша!

По-летнему мягкий снежок тихо ложился на плац и залетая за воротник, приятно холодил шею. Кириллу было муторно, противно, и меньше всего хотелось сейчас что-то говорить и оправдываться. Но от него оправданий и не требовали. Прошла та полоса уговоров и понимания, когда сочувственно похлопывают по плечу и просят одуматься. Теперь зазвучал карающий слог.

– За систематическое нарушение воинской дисциплины капитану Каткову объявляю строгий выговор!

По уставу Кирилл должен ответить: «Есть, строгий выговор!» Но из недр вырвалась омерзительная отрыжка, и Бриткин брезгливо отступил на шаг.

– Какой это у тебя по счёту? – спросил он, помахав перед лицом ладонью, и, не дождавшись ответа, обратился к строю: – На этот раз обещаю, что это уже точно последнее предупреждение! В одно прекрасное время мы с ним распрощаемся.

Как же отвратительно, тошнотворно и мерзко. Жажда высушила насквозь, но если высунуть язык, то можно попробовать поймать влажную холодную снежинку.

– Катков, ничего не хочешь ответить?

Кирилл хлопнул ртом, прихватив сразу несколько снежинок, затем посмотрел на Бриткина, словно только сейчас его заметил:

– Вы что-то сказали?

– Пошёл вон, – процедил сквозь зубы командир полка и уже для остальных выкрикнул: – Разойдись!

Народ медленно потянулся кто куда. Техники на аэродром к самолётам, лётчики в классы подготовки к полётам. Завтра планировалась лётная смена, но это уже не для него. Кирилла от полётов отстранили, с лётного довольствия сняли. Поначалу этому обстоятельству несказанно обрадовался начальник штаба эскадрильи. Когда полк интенсивно летает, для него найти людей в наряды – задача из разряда невыполнимых. А тут вдруг освободился человек – гоняй его через сутки. Но когда Кирилл на дежурстве напился, а затем, заскучав, выстрелил в потолок, ставить его в наряды запретили.

Он с тоской взглянул на выглядывающий из-за капонира хвост истребителя и повернул в другую сторону.

– Катков, можно тебя на минутку?

Рядом стоял старший офицер-воспитатель, а по-старому – замполит полка. Потрёпанный жизнью, но очень душевный подполковник, в таком же, как и сам, потёртом лётном комбинезоне. Из-за своей доброты Дмитрий Сергеевич Панин пользовался огромным доверием и уважением как у офицеров, так и у рядового состава. Кирилл замполита тоже уважал, но видеть сейчас не хотел и его.

– Что с тобой происходит, Кирилл? Ты же не ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку и потому закативший истерику? Ну подумаешь, жена бросила! У меня их две было и обе бросили. А наш Бриткин, так тот вообще считает, что если жена мешает службе, то не грех и развестись. Ну понесло тебя в разнос неделю, ну понесло вторую. Поймём – дело молодое. Но пора уже и в чувство приходить!

– Дмитрий Сергеич, можно я пойду? – попытался исчезнуть Кирилл.

– Подожди, – смутился замполит. – Ты должен знать. Я письмо в твоё училище отправил.

– Зачем?

– Командир приказал. Вы же с ним одно училище заканчивали?

– Да. Только в разное время.

– Он говорит, что у вас там есть доска почёта и позора выпускников. Так что висеть тебе теперь, позориться.

– Глупо, – вздохнул Кирилл.

– А ты как хотел? Командование должно же как-то реагировать? Удивил ты нас всех, конечно, сильно. Никто ничего понять не может – что с тобой происходит? Ведь на хорошем счету был! Планировали тебя назначать на должность замкомэска! И вдруг как малое дитя раскис. Жена бросила, так что, теперь и жизнь закончилась? Она у тебя ещё вся впереди, а ты её уже под откос пускаешь. Отец ведь у тебя военный? Слышал, очень уважаемый человек. Как ему будет читать о твоих выходках?

– Что читать?

– Я ему тоже написал. Бриткин приказал.

Кирилл застонал, посмотрел на замполита глазами побитой собаки и невольно скрипнул зубами.

– Ну он-то понятно – идиот. Но вы-то, Дмитрий Сергеич, вы-то… Причём здесь родители? Я могу сам за себя ответить. У матери сердце больное, что ж вы творите?

– Сам должен о своих родителях думать. Ты мне, Кирилл, повод дай, так я первый им опровержение отправлю, что это я, мол, сам спьяну всё перепутал, да тебя в их глазах опорочил! А на самом деле – ты отличник боевой подготовки, каких ещё поискать. Одумайся, дай предлог сказать, что ошибаюсь! Что молчишь? То-то! Я к тому этот разговор завёл, чтобы ты знал, Бриткин в Североморск командованию о твоих похождениях уже доложил. Ещё и приукрасил. Просил или перевести тебя куда-нибудь с глаз долой, или выгнать. Ему приказали готовить документы на увольнение и при первом твоём залёте давать ход. Так что, Кирилл, ты бы завязывал. Дело принимает серьёзный оборот.

– Спасибо. Я учту.

И Кирилл учёл.

Вернулся в жилые боксы, выстроившиеся строгими рядами округлых крыш, открыл свой тайник под пластиковой задвижкой раковины и достал бутылку с разбавленным спиртом. Опустошив её наполовину, остатки спрятал в карман и снова пошёл бродить по гарнизону. С вызовом! На показ! Распугивая редких прохожих, прогуливающихся по единственной улочке, вымощенной деревянными плитами, переплетёнными стальной арматурой. Гарнизон был невелик. За двумя соединёнными арочными переходами служебными модулями тянулись жилые. Отдельно для холостяков, отдельно для семейных. По десятку утеплённых блоков и для тех, и для других. Дальше столовая для лётного и технического состава, затем причал с выстроившимися в ряд катерами. Ещё дальше вертолётная площадка с домиком для прилетающих. А за ангаром со снегоуборочной техникой начинался аэродром с бетонными капонирами для Су-35. К нему и направил нетвёрдые ноги Кирилл. Выглядывающие кили истребителей служили ему маяком. Рядом с первым капониром стоял домик дежурных сил. В нём по неделям жили техники и лётчики для обеспечения экстренных тревожных вылетов. Зайдя за угол, Кирилл остановился и попытался заглянуть в окно. От сверкающего в снегу солнца стёкла скрыла темнота. Тогда он прижался к окну носом, закрываясь от света руками. Но неожиданно дверь открылась, по ступеням скатился техник и, не глядя на него, побежал к самолёту. Затем вышли два пилота с защитными шлемами в руках и перекинутыми через локоть кислородными масками в чехлах. С первым пилотом Кирилл был хорошо знаком, а другой ещё не так давно был его другом.

– Серёга, на вылет? – спросил он, норовя перегородить узкий проход.

Сергей Николаев окинул неприязненным взглядом его растрёпанный комбинезон с вывернутыми карманами и попытался отделаться кратким ответом:

– Да, на вылет.

– Что-то серьёзное?

Напарник Николаева дёрнул его за локоть и шепнул:

– Пошли, нам некогда. Если Бриткин вместе увидит, не оберёмся дерьма.

– Извини, Кирилл, – смутился Сергей. – В самом деле – ты для Бриткина – как быку красная тряпка. И потом мы действительно торопимся.

– Идите, идите… – проводил их пьяным взглядом Катков. – Надо же, какие мы осторожные и торопливые. Плевать я хотел и на вас, и на вашего Бриткина! Поговорить со старым другом нам уже вдруг стало стыдно?! Ничего. Я найду тех, кто меня выслушает. На вас, Серёга, клином свет не сошёлся. Будут и у меня новые друзья, потерпеливей вас.

– О чём это он? – спросил Николаева его ведомый.

– Пьяный лепет. Не обращай внимания.

Они прошли по тропе до бетонных плит аэродрома, а рядом с бруствером капонира Николаев оглянулся. Кирилл смотрел им вслед.

«Может, не надо было так? – подумал он, надевая шлем. – Пока техники готовят самолёт пару минут вполне мог уделить. Всё же не первый год вместе… летали в паре».

Старший техник похлопал по плечу и показал на лестницу. Пора. Теперь уже не до разговоров. Теперь все мысли о полёте.

…Дежурство в воздухе применяется, когда вылет истребителя с аэродрома не обеспечивает на угрожаемом направлении перехват воздушного противника. Рядом с передовой, когда до этого самого противника рукой подать. А от острова Александры до ближайшей норвежской земли всего-то было пару сотен километров. Вражескому истребителю, вооружённому ракетами воздух-земля, проскочить их нужны минуты. Под прикрытием комплекса С-500 сам аэродром Нагурское мог чувствовать себя в безопасности. Но вот буровая «Заразломная», воткнувшая в дно моря ноги-столбы где-то между норвежским архипелагом Шпицбергеном и российской Землёй Франца-Иосифа, находилась в зоне риска. Развязав конфликт и подчиняясь правилам сдержанной войны, и та, и другая сторона заняли выжидательную позицию, терпеливо ожидая для удара удачный момент. Образовалась некая «Полоса соприкосновения», в пределах которой могли себе позволить появиться и российские корабли под прикрытием истребителей, и норвежские самолёты, предусмотрительно убедившиеся в чистом небе с помощью береговых радиолокационных станций. Но не далее определённых границ, залезать за которые было бы равносильно самоубийству и для тех, и для других. Начались, как сказал Шатов, рабочие моменты. А СМИ окрестило сложившееся положение «Странной войной». Игра кто кого застанет врасплох в этой самой допустимой полосе. Кто окажется хитрее, изворотливее и сможет поймать противника в западню на узком, оставшемся для манёвра и протянувшемся вдоль безопасных границ поясе. Оперативный отдел Северного флота не торопился сровнять с уровнем моря хорошо прикрытый Шпицберген. Во всяком случае, тем ограниченным оружием, которое было предоставлено в его распоряжение. Хотя мог попытаться, но почему-то этого не делал. Многие считали, что причиной всему элементарный здравый смысл, не позволяющий использовать дорогие высокотехнологичные ракеты, так как их запуск будет сравни выбросу на помойку. Более информированные источники видели другие причины. Во всяком случае так или иначе, но серьёзно воевать Россия не торопилась. Норвегия также не рвалась проверить российскую ПВО или противокорабельные береговые «Бастионы», ограничиваясь охотой на зазевавшееся и опасно удалившееся от собственных берегов судно или отклонившийся от маршрута самолёт. Так бы и дальше выжидали, подстерегая друг друга в злополучной «Полосе соприкосновения», если бы не буровая «Заразломная»…

Первой сделала выпад Норвегия.

Всего три дня назад корабль радиолокационного дозора, прикрывавший «Заразломную», обнаружил летевший со стороны Шпицбергена самолёт. Цель шла низко, то появляясь на экране на пару оборотов локатора, то снова сливаясь с островами и белыми блямбами айсбергов. Затем цель ярко засветилась, подпрыгнув, выполнила горку и отвернула на свою территорию. Можно было бы полёт самолёта принять за очередной провокационный манёвр. Такие уже бывали. Но на радаре рядом с жирной точкой самолёта блеснула с игольчатое ушко, крошечная метка и, снизившись, тут же исчезла. Вот на её поиски и нацелились радиолокационные глаза корабля. Появилась она снова, когда до буровой оставалось не больше десяти километров. На этот раз повезло. Ракету сбили. Но такие схватки меча и щита по эффективности часто бывают равны пресловутым «пятьдесят на пятьдесят». В следующий раз ракету выпустят ближе, запрограммируют на сложный обходной полёт, параллельно запустят ещё одну, отвлекающую, свою лепту внесёт погода, и результат будет совсем другим. Чтобы его не допустить, теперь в помощь кораблю в воздухе по первому сигналу появлялась пара истребителей.

Николаев доложил о готовности пары к взлёту, дождался ответа, затем двинул РУД на максимальный форсаж и отпустил тормоза. За оставшимися позади плитами аэродрома мелькнула береговая линия, и навстречу понеслось сплошь покрытое белыми барашками свинцовое море. Привычно установили связь с кораблём, затем вышли на него визуально. Теперь дежурившую до них пару можно отпускать домой. Пост сдал – пост принял. Чётко, как караул у стен Кремля.

Дальше виток за витком в районе ожидания над «Заразломной». Монотонное барражирование на экономичном режиме, прощупывая лучом локатора опасное западное направление. А потом вдруг появилась она. Мелькнула маркером воздушной цели на экране и поползла навстречу, быстро сокращая расстояние.

– «Рубин», я пятьсот семьдесят первый, наблюдаю цель! Цель по курсу! – тут же доложил на землю Николаев. – Дальность двести полста.

В предчувствии атаки от волнения перехватило дыхание. Не ошибиться бы! Но земля перехват подтвердила, потребовала цель уничтожить, и теперь все сомнения в сторону.

– Пятьсот семьдесят пятый, курс двести сорок! – это ведомому.

Сам Николаев продолжал выдерживать курс двести семьдесят, рассчитывая загнать норвежца в раскрывающиеся клещи. На расстоянии ста километров метка на экране опоясалась кольцом, и он тут же поспешил доложить:

– Цель – захват!

Их противостояние с противником подходило к концу. Сейчас с держателя под крылом сорвётся ракета, а дальше уже прозвучит её весомое слово.

Но норвежский истребитель неожиданно отвернул и полетел восвояси. Словно в последнее мгновение почувствовал опасность. Рискуя войти в зону норвежской ПВО, преследовать его не стали – опасно. На том и разошлись. Николаев с ведомым могли лишь утешиться тем, что атаку на «Заразломную» они всё же сорвали. Но остался осадок на душе от того, что их словно переиграли. Норвежский истребитель чётко знал тот рубеж, за который нельзя. А не должен был. Походило так, что он словно догадался, что уже на прицеле. Но радиолокационная станция F-16 гораздо слабее, чем знаменитый «Ирбис» Су-35. Да и прижимаясь к воде, стараясь до последнего момента слиться с её фоном, норвежец вряд ли видел дальше собственного носа. Только бы дождаться, когда на экране появится метка буровой, выполнить наведение, выпустить ракету и скорей бежать домой! Развёрнутая на острове Надежда береговая РЛС тоже не могла его предупредить. По всем параметрам, на таком расстоянии и на невысокой высоте полёта российских истребителей, она не могла их наблюдать. Потому срыв атаки показался Николаеву странным. Тут или счастливая для норвежского лётчика случайность, или они чего-то ещё не знают.

Повторно атаковать норвежцы не рискнули. Отлетав дежурство до конца, Николаев повёл пару домой. Когда на посадке под самолётом проскочил торец полосы, ему показалось, что боковым зрением он заметил одинокую фигуру Каткова. Там, где он его и оставил, рядом с домиком дежурных сил. Заруливая к капониру, Сергей снова увидел Кирилла, сгорбившегося и наблюдавшего за самолётами из-под ладони, закрываясь от солнца.

Николаев с трудом дождался, когда тягач закатит истребитель на место стоянки и, открыв фонарь, нетерпеливо спустился по трапу, спрыгнув с последних ступеней на бетон. Ему много чего хотелось сказать Кириллу. Недосказанность и чувство вины за показную брезгливость повисло тяжёлым бременем, которое обязательно требовалось стереть. Хотя бы в дань старой дружбе. Чтобы как прежде – рассекая ладонями воздух, имитируя прошедший полёт только им двоим понятными жестами, вновь пережить всё то, что было час назад в небе. И поделиться как раньше, когда ещё разгорячённые учебным боем, они увлечённо разбирали каждое мгновение полётного задания, позабыв о времени и о наблюдавших за ними техниках.

Сергей торопливо поблагодарил техников за отлично отработавший самолёт и выбежал из капонира. Но Катков уже ушёл.

Розовая чайка покружилась над головой, а затем бесстрашно плюхнулась в пяти шагах на краю лужи, презрительно скосив на Кирилла лиловым глазом. Пережившие короткую оттепель грязные сугробы, будто мерзкие болотные кочки на трясине, чередуясь с лишайником и гранитными осколками, усеяли тундру, куда ни кинь взгляд. Мрачно, уныло и тяжело. Точно так, как у него на душе. Красноречивый фон к пьесе, поставленной самой жизнью с не менее красноречивым названием: было бы на чём, давно бы удавился! Недалеко, меж сугробов, за ним наблюдал песец. В такой же, как и сугробы, до неприличия грязной шубе с клочками вылинявшей шерсти. Смотрел, не мигая, отслеживая каждый шаг, но в тоже время и не думая прятаться или хотя бы изобразить обязательный испуг.

– Даже ты меня презираешь, – мрачно вздохнул Кирилл. – Я ничтожество, которое недостойно уважения даже в глазах облезлой твари!

Он достал из кармана бутылку и безжалостно влил в себя остатки разбавленной мерзости. Зачерпнул серый, насквозь пропитанный песчаными крошками снег, забил рот, а затем снова побрёл в гарнизон. Потеряв ощущение времени, рухнул под стену первого попавшегося дома и отключился, так и не сумев понять – уснул он или всего лишь ненадолго забылся. Потом поднял тяжёлый взгляд в небо. Развернувшееся на запад солнце подсказывало, что уже близится полночь. В выпуклых окнах жилых боксов то тут, то там закрывались защитные жалюзи, создающие в комнатах иллюзию ночи. Катков прошёл гарнизон насквозь один раз, второй, споткнувшись, плюхнулся в грязь, а затем остановился рядом с домом, стоявшим особняком и ближе других к штабному корпусу. Здесь жил Бриткин. Служа подчинённым примером, командир полка строго соблюдал режим, а потому давно спал, не оставив солнечным лучам ни одного открытого окна.

Кирилл долго смотрел на закрытую дверь мутным взглядом, а затем, схватившись за поручни, нетвёрдо поднялся по ступеням.

– Выходи! – дёрнул он за ручку. – Выходи, поговорим как мужик с мужиком!

Дальше в ход пошёл тяжёлый лётный ботинок, и дверь жалобно ухнула, задрожав на хлипких петлях и оглашая тишину барабанным боем. Представляя, словно перед ним не дверь, а сам Бриткин, Катков не жалел ни ног, ни рук. Затем он нащупал пустую бутылку, всё ещё оттопыривающую карман, и запустил в окно.

– Выходи, урод! Я тебе твои письма в пасть затолкаю!

В разжавшиеся жалюзи мелькнуло перекошенное лицо командира полка, а затем Кирилл услышал, как тот теребит телефон.

– Комендант, комендант, срочно патруль к моему дому! Срочно!