Глава 10
Хроника событий Город. Заключение
1
28 июля, четверг.
Батч Дуган проснулся в три ноль пять утра у себя дома, в собственной постели. Откинул одеяло, поставил ноги на пол. Отечное со сна лицо, застывший взгляд. На стуле возле небольшого письменного стола была аккуратно сложена одежда, в которой он днем раньше ездил в Хейвен со стариком. Из нагрудного кармана рубашки торчала шариковая ручка. Она ему понадобится. Похоже, эта была единственная мысль, четко отпечатавшаяся в его мозгу.
Дуган встал, подошел к стулу и взял ручку, отшвырнув на пол рубашку. Сел и застыл на несколько секунд. Вглядываясь в темноту, он ждал следующей мысли.
Батчу довелось побывать в сарае Андерсон, и вышел он оттуда совсем другим человеком. От его былого «я» практически ничего не осталось. Он не помнил, что происходило до или после сарая, и если кто-то попросил бы его назвать имя, данное ему при крещении, Батч затруднился бы ответить. Дуган не помнил, как они со стариком въехали в Хейвен на взятом в аренду джипе и как он скользнул за руль после того, как Эдли Маккин вышел из авто и пересел в «кадиллак» Кайла Арчинбурга, и уж совершенно стерлась из его памяти обратная дорога. Тем не менее он в Дерри, и все происходит с ним на самом деле.
Оставив «чероки» перед домом, где старик снимал квартиру, Дуган запер дверь и пересел в свой автомобиль. Отъехав два квартала, он вырулил на обочину и швырнул ключи от джипа в сточную канаву.
Оказавшись дома, он сразу лег в постель и проспал до тех пор, пока часы, «вживленные» в его мозг, не дали сигнал проснуться.
Вдруг будто сработал какой-то переключатель. Батч моргнул, потянулся к письменному столу и выдвинул ящик. Достав лист бумаги, он написал:
«Знакомым я сказал, что не поеду на похороны, потому что заболел. Я болен, это правда. Но желудок тут совсем ни при чем. Я так долго собирался сделать ей предложение и все время откладывал. Боялся получить отказ. И если б не этот страх, она могла бы остаться в живых. Теперь, когда ее нет на свете, для меня умерла последняя надежда. Простите, что напачкал».
Он быстро пробежал взглядом записку и подписался внизу: Энтони Ф. Дуган.
Отложил ручку с бумагой и устремил взгляд в окно.
Наконец вновь щелкнул переключатель. Теперь уже в последний раз.
Батч поднялся и подошел к кладовке – там в дальнюю стенку был вмонтирован сейф. Дуган набрал комбинацию, открыл дверь и вынул «магнум». Накинул на плечо портупею, вернулся к столу и сел.
На миг задумался о чем-то, хмуря лоб, затем поднялся, выключил в кладовке свет, запер дверь и вновь подошел к столу. Сел, вынул из кобуры пистолет, прижал дуло к левой глазнице и спустил курок. С гулким ударом опрокинулся стул; с таким же звуком под ногами висельника распахивается люк.
2
29 июля, пятница.
Передовица «Бангор дейли»:
СОТРУДНИК ПОЛИЦИИ ДЕРРИ ПОКОНЧИЛ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ
Автор: Джон Леандро
В четверг утром из собственного револьвера застрелился капрал полицейского управления Дерри Энтони Дуган по прозвищу Батч. Сослуживцы покойного, не успевшие оправиться после недавнего бесследного исчезновения двух патрульных, глубоко потрясены случившимся.
3
30 июля, суббота.
Гарденер сидел на пне посреди леса в расстегнутой рубашке и жевал сандвич с тунцом, запивая его кофе со льдом и бренди. Напротив него, на другом пне, примостился Джон Эндерс, бывший директор школы. Эндерс от рождения не был приспособлен к тяжелому труду, и хотя дело еще только шло к полудню, он истекал потом и едва держался на ногах.
– Молодцом, – кивнул Гарденер. – У Тремейна весь чайник выкипит, пока кипятка дождешься.
– Спасибо, – вздохнул Эндерс с вымученной улыбкой.
За его спиной выглядывала из-под земли гигантская тарелка. Траншея росла. Приходилось закреплять земляные скаты стальной серебристой сеткой, чтобы избежать обрушения (Гард понятия не имел, как им это удалось, – но когда запасы в подвале подошли к концу, приехали какие-то женщины из города и привезли с собой целый фургон этой самой сетки, бережно свернутой, как свежевыглаженные шторы). Сетка сейчас необходима – склон-то срезают, а конца и края этой громадине не видно. Пожалуй, ее тень накроет собой весь дом Бобби.
Гард взглянул на Эндерса. Тот созерцал артефакт с блаженством на лице – так какой-нибудь провинциальный друид, впервые выбравшись из своей глухомани, мог бы созерцать Стоунхендж.
Гарденер поднялся, слегка покачиваясь, и проговорил:
– Ну что, перекур окончен. Пошли повзрываем.
Какое-то время назад они с Бобби уперлись в слой неподатливой породы; корабль крепко сидел в ней, как кусок арматуры в бетоне. Надо сказать, тарелка была целехонька, на жемчужно-сером корпусе – ни трещин, ни царапин, ни выщербин, но держало ее и впрямь цепко. И теперь придется взрывать, чтобы пробить этот затор. При других обстоятельствах сюда стоило бы позвать строителей, знатоков по динамитной части, с большим количеством взрывчатки.
О том, что в Хейвене есть взрывчатые вещества, в сравнении с которыми динамит – глубокая древность, Гард догадывался. В городе об этом не говорили, да и он не сказать чтобы очень уж интересовался. Люди давно перестали общаться вслух, и сведения подобного рода передавались исключительно среди посвященных. Чем бы там они ни располагали, факт остается фактом: кирпичная башня взвилась в небо, и к этому явно была причастна «новая и улучшенная» взрывчатка. Вспомнились те времена, когда Гард всерьез задавался вопросом, а не начнет ли артефакт, вырытый Бобби в лесу и так замечательно питающий мозг на предмет всевозможных изобретений, подсказывать людям, как создавать настоящее оружие. Да, те времена канули в Лету. Наивный Гард.
– Ты справишься один, Джонни? – спросил он Эндерса.
Школьный директор встал и поморщился, схватившись за поясницу. И хотя он устал сверх меры, на лице его на миг появилась улыбка. Мысль о корабле будто придала ему сил. В глазу лопнул сосуд, и показалась кровь – немного, одна капля. Так на них действует корабль, подумал Гард. Бобби Тремейн – тот продержался два дня, и у него в первый же день, еще на подходах к кораблю, выпали оставшиеся зубы.
Гард хотел сказать Эндерсу, что у него из глаза течет кровь, но потом решил, что лучше будет, если тот обнаружит это сам. Не загнется, пожалуй. Да если бы что и стряслось, теперь Гарду, похоже, было все равно. Именно это тревожило его всерьез.
А с чего волноваться? Или ты решил, будто эти пройдохи все еще люди? Пора бы уже повзрослеть, старичок.
Гарденер стал спускаться по склону, остановившись у пня, после которого каменистая почва сменилась щербатым, изрытым водами пластом. В руках Гард держал дешевенький транзисторный радиоприемник в прочном корпусе из желтого пластика, напоминающий щенка Снуппи. К радио была приделана плата от микрокалькулятора и множество батареек.
Напевая себе под нос, Гард неторопливо подбирался к краю траншеи. Вдруг музыка стихла, и он умолк, уставившись в огромный серый бок корабля. Сил ему это зрелище не прибавило, и хотя он, несомненно, ощущал благоговейный трепет перед инопланетной громадиной, в его душу закрадывался страх.
«Ты, конечно, на что-то надеешься, не отрицай. Будь честен хотя бы перед собой. Ведь где-то там есть ключ, вполне может быть…»
Ужас сгущался, затмевая собой все вокруг, и было ясно, что надежда в один прекрасный день окончательно померкнет.
Склоны расширились до того, что невозможно было дотянуться рукой до стенки корабля. Впрочем, не особенно-то и хотелось. Мало приятного, когда у тебя в башке во всю мощь врубают громкоговоритель. Это больно. Сейчас, если Гард прикасался к кораблю (а порой это было неизбежно), кровотечения случались реже – но ретранслятор в голове срабатывал как часы, стоило лишь задеть треклятую штуковину. Бывало, хлынет из носа или уха, жуткое зрелище. Гарда интересовал вопрос, сколько ему отпущено времени, чисто теоретически. Как видно, отсчет пошел с того момента, как он очнулся на нью-хэмпширском волнорезе.
Все это время он жил взаймы. Кто он? Больной человек, у которого не осталось иллюзий, но он еще способен оценить всю иронию ситуации. Он надрывался, выкорчевывая из-под земли эту инопланетную железку. Каких только инструментов не держал в руках – весь ассортимент вселенского каталога Хьюго Гернсбека. Ни один из местных идолопоклонников не справился бы с этой работой, не загнав себя до смерти, с остервенением копая в подобии гипнотического транса. Но если они доберутся до люка, который, по мнению Бобби, непременно существует, – сумеет ли он войти внутрь? Ясное дело, он очень постарается. Можете поставить на это свои часы на цепочке.
Он опустил ногу в веревочное стремя, затянул узел и сунул радиоприемник за пазуху.
– Трави помалу!
Эндерс стал крутить лебедку, и Гарденер начал свое нисхождение. За спиной пополз вверх серый бархатистый корпус корабля.
Если бы сейчас местным вздумалось от него избавиться, это было бы проще простого. Достаточно послать Эндерсу телепатический приказ: «Отпусти рукоятку, Джон, он нам больше не нужен». И полетит Гард на обвисшей веревке до самого дна. Сорок футов, и – хрясь, бам! Нет больше Гарда.
Сейчас он находился в их милости, и до сей поры, судя по всему, они в нем нуждались. Пусть неохотно, но пока решено оставить его в живых. Взять того же паренька, Тремейна. Молод, силен как бык, а сгорел за два дня. Истлел, словно фитиль. Эндерс, может, и продержится до вечера, хотя тоже спорно. Гарденер готов поставить часы с цепочкой (шутишь, брат, какие еще часы?) на то, что завтра здесь будет уже другой соглядатай.
С Бобби все в порядке.
Черта с два! Если б не твой приезд, она загнала бы себя до смерти.
Конечно, она продержалась дольше, чем Эндерс или мальчишка Тремейн.
Логично было бы возразить, что Бобби со своей компашкой наведывалась в сарай, а Тремейн и Эндерс – нет. Ну, по крайней мере, ты их там не видел. Возможно, все дело в этом.
Так что же там внутри? Десять тысяч ангелов танцуют на булавочной головке? Или призрак Джеймса Дина? Туринская плащаница? Что?
Неизвестно.
Нога коснулась дна.
– Я на месте! – гаркнул он.
На краю котлована, на фоне крошечного клочка неба показалась маленькая голова Эндерса. На глубине корпус корабля от земляного склона отделял узкий зазор. С наждачным шорохом проползла в сознании гадюка-клаустрофобия.
Двигаться приходилось осторожно, без спешки, чтобы ненароком не задеть махину и не обрушить на себя шквал оглушительных звуков.
Внизу простирался пласт темной горной породы. Гард присел на корточки и провел по камню пальцами. Дно оказалось мокрым. Они здесь уже неделю, а влаги день ото дня становится все больше.
В то утро, с помощью нехитрого приспособления, бывшего некогда феном для волос, Гард пробурил небольшую квадратную скважину со стороной в четыре дюйма. Скважина углублялась в плотную подушку породы примерно на фут. Гард извлек из ящика с инструментами фонарик и посветил в дыру.
Внизу блеснула вода.
Поднялся с корточек и крикнул:
– Спусти сюда шланг!
– Э-э!.. А-а?.. Что-о-о? – донеслось сверху. Эндерс пребывал в явном замешательстве. Гарденер вздохнул: ему и самому было неясно, сколько еще он продержится в столь изматывающих условиях. Поразительно. У них тут целый набор фантастических прибамбасов, и никому из местных гениев до сих пор не пришло в голову протянуть сюда переговорное устройство. Вместо этого они изо дня в день дерут глотку.
Ответ, собственно, лежал на поверхности: им просто не пришло в голову. Зачем? Ведь сами они общаются посредством мыслей. Это ты здесь рабочая лошадка, а не они.
– Брандспойт! – заорал он. – Брандспойт, дурачина!
– Ах да, сейчас.
Пока спускался брандспойт, Гарденер думал о том, как же здорово было бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте или убедить себя, что все происходящее ему лишь снится.
Бесполезно. Сам корабль, конечно, штука дико экзотичная, но все остальное – слишком прозаично. Кислый запах пота, который распространял вокруг себя Эндерс, и его собственный пот, слегка отдающий перегаром. И боль от веревки, врезающейся в подъем стопы, когда Гард в очередной раз опускался на дно котлована, и мокрый на ощупь пласт под ногами.
Где же Бобби, Гард? Жива ли она?
Жива, но ей очень худо. Это чувство не покидало Гарда ни на минуту. Что-то с ней случилось в минувшую среду. Тот день стал переломным для всех, кто здесь живет. И хотя не получалось вспомнить ничего конкретного, Гард понимал, что не бредил и не впадал в беспамятство, хотя лучше бы с ним произошло нечто подобное. Они явно пытались что-то скрыть. Гард был уверен, что Бобби больна или ранена.
Но они об этом не говорят.
Бобби Тремейн: «Бобби? Да ну, мистер Гарденер, что с ней станется, на солнце перегрелась, всего и делов. Вернется, глазом моргнуть не успеете. Заодно и отдохнет в больнице!»
Складно придумано. Гладко стелет мальчишка, так и хочется ему поверить, а в глазах – чертовщина.
Гард представлял себе, что придет к «сарайщикам», как он успел их про себя окрестить, и скажет: «Выкладывайте все начистоту. Где Бобби?»
Ньют Беррингер: «Ишь ты, может, и нас в «полицию Далласа» запишешь?»
Ну тут, конечно, все примутся хохотать. Как же без этого. Полиция? Ха! И смех, и грех.
Может, поэтому так хочется орать, подумал Гард.
И вот он стоит в рукотворной земной впадине, в которой покоится немыслимых размеров летающий корабль инопланетян, и ждет, когда спустят брандспойт.
И вдруг в голове предсмертным визгом пронеслась последняя, заключительная фраза из «Скотного двора» Джорджа Оруэлла. Сам того не подозревая, он помнил этот фрагмент наизусть. «Подслеповатые глаза старой Кловер торопливо скользили по лицам. И когда оставшиеся снаружи звери переводили взгляд со свиньи на человека, с человека на свинью и снова на человека, начало происходить нечто странное и необъяснимое. Свиньи и люди вдруг перестали отличаться друг от друга».
А ну, Гард, завязывай!
Наконец показался брандспойт. Длиннющий, все семьдесят футов, наследство добровольной пожарной бригады. Когда-то он предназначался для распыления воды, теперь же благодаря грамотно подключенному вакуумному насосу работал на втягивание.
Эндерс травил рывками: опускаясь, конец брандспойта бился о корпус корабля. И каждый раз раздавался тупой всепроникающий звук, который здорово трепал нервы. В ожидании удара Гард внутренне сжимался.
Боже, ну неужели обязательно так раскачивать?
«Плюх, плюх, плюх». Почему тарелка не бренчит, как все нормальные посудины? Звук – словно землю бросают на крышку гроба.
«Плюх, плюх, плюх».
Зря я не утопился, пока была такая возможность. Прыгнул бы с того треклятого волнореза в Аркадия-Бич, и дело с концом. В праздник четвертого июля. «Янки-Дудль к нам верхом приезжал на пони, шляпу круглую с пером звал он макарони».
Так давай, действуй. Валиума в аптечке хватает. Пришел домой, принял на грудь, и конец всей этой нервотрепке. Что, не можешь дальше терпеть и не знаешь, как все это закончить? Кишка тонка? Ну так убей себя. Местный люд наверняка закатит вечеринку над твоим бренным телом. Думаешь, ты здесь кому-то нужен? Тебя терпят лишь потому, что Бобби не утратила свою человечность. Иначе тебя здесь давно бы уже не было. Если бы не она…
«Плюх, плюх, плюх».
А что она? Думаешь, она до сих пор на твоей стороне? Да. А если ее не станет, много ли будет времени в твоем распоряжении, прежде чем тебя вычеркнут из уравнения?
Немного, старина. Сущие пустяки. Минут пятнадцать.
«Плюх, плюх, п…»
Стиснув зубы, Гард подпрыгнул и ухватил латунный наконечник брандспойта, чтобы тот перестал колотиться о треклятый корпус. Подтянул к себе и, опустившись на колени возле продолбленного в каменистом дне хода, взглянул наверх, отыскивая глазами крохотное лицо Эндерса.
– Запускай!
– Чего?..
Иисус бы прослезился, подумал Гарденер.
– Запускай свою дурру! – заорал он так, что голова чуть не раскололась надвое. Гард закрыл глаза.
– По-нял! – крикнул Эндерс и исчез из поля зрения.
Гарденер опустил конец шланга в прорубленное с утра отверстие. Вода медленно, задумчиво забулькала. Пальцы онемели. Сейчас днище котлована находилось на глубине сорока футов, хотя на начальном этапе раскопок срезали целый холм, и попади Гард сюда где-нибудь в первой половине июня, от земной поверхности его отделяло бы футов девяносто. Конечно, можно было сделать замеры, посмотреть, насколько корпус корабля теперь выступает из земли, произвести точные расчеты, но это было бессмысленно. Какая разница? Они фактически дошли до водоносного слоя – пропитанной влагой каменистой губки, и судя по всему, нижняя половина корабля или даже две его трети плавали в большом подземном озере.
Руки отнимались от холода.
– Ну давай, что ты там медлишь, – буркнул Гард.
И словно в ответ шланг начал вибрировать и извиваться. Шум мотора сюда не доносился, но и без него было понятно, что помпа заработала. Уровень воды в ямке начал снижаться, и вот уже показались красные, мокрые руки Гарда. Вода уходила.
Добрались до водоносного пласта. Теперь дело затормозится.
Ну, как минимум день уйдет на то, чтобы изобрести очередной усовершенствованный насос. Не обольщайся, Гард, это их задержит, но не остановит.
Но вот скважина опустела – в шланге зашуршало, как в порожнем сифоне, словно гигантская трубочка всасывала остатки кока-колы на дне гигантского стакана.
– Вырубай! – закричал Гард. Эндерс продолжал на него смотреть. Гарденер вздохнул и дернул за шланг. Тот растерялся, но вскоре понял. Показал рукой «о’кей!» и скрылся из виду. Прошла пара секунд, шланг перестал вибрировать и начал подниматься.
Гарденер придержал шатающийся наконечник, чтобы шланг не раскачивался и не брякал о корпус, затем отпустил его.
Вынул из-за пазухи приемник, взвел пусковой механизм, который должен был сработать с отсрочкой в десять минут. Сунул устройство в каменистый паз, замаскировал его парой булыжников. Основная ударная волна пойдет вверх, хотя это и не важно – мощности взрывчатки хватит на то, чтобы измельчить в крошку трехфутовый слой каменистой породы, который затем можно будет преспокойно погрузить на лебедку и вытащить на поверхность. Кораблю при этом ничего не сделается. Ему, как видно, все нипочем.
Гарденер сунул ногу в стремя и крикнул:
– Тащи меня отсюда!
Никакой реакции.
– Джонни, вытаскивай меня! – заорал Гард. Голова готова была треснуть от натуги, как ветхий шаговый шов.
Опять ничего.
Пока он держал шланг голыми руками в ледяной воде, температура тела упала градуса на два. Теперь же на лбу выступила липкая испарина. Гард посмотрел на часы. Прошло две минуты с того момента, как он включил радио. С циферблата Гарденер быстро перевел взгляд на свежую кучу дробленого гранита, которым была завалена скважина. Еще можно раскидать камни и отключить механизм, времени хватит.
Однако каким-то чутьем он понимал, что от переключателя уже ничего не зависит, реакция пошла.
Гард взглянул вверх, но Эндерса там не оказалось.
Вот так от тебя и избавятся, Гард.
В глаз стекла капля пота. Он отер ее тыльной стороной ладони.
– Эндерс! Джонни, эй!
Лезь по канату, Гард.
Сорок футов? И не мечтай. Может, когда-то, в колледже, забрался бы – да и то не факт.
Мельком взглянул на часы: уже три минуты.
Вот, значит, оно как. «Ба-бах!» И умывайте руки. Жертвоприношение великому кораблю. Мелочишка на алтарь томминокеров.
– Ну как там, пора?
Голова резко дернулась, аж шея хрустнула. Страх обернулся гневом.
– Тащи, дурачина! Я завел его пять минут назад! Тащи, пока я не взорвался!
У Эндерса отвисла челюсть. Он снова исчез, и Гарденеру не оставалось ничего другого, как ждать, нетерпеливо поглядывая на часы.
Тут петля на его ноге дернулась, мгновением позже он стал подниматься. Зажмурился, вцепился в веревку – только б теперь не свалиться. Нюхнул пороху, как говорится, зато понял, что умирать пока не готов.
Добравшись до края обрыва, он встал на землю, высвободил ногу из петли и зашагал в сторону Эндерса.
– Прости, я оплошал, – залепетал тот с виноватой улыбкой. – Мы вроде бы договорились, что ты крикнешь, прежде чем…
Удар пришелся ему в лицо. Мгновение спустя Эндерс лежал на земле с окровавленными губами, очки висели на одной дужке, а Гард даже не успел понять, что случилось. Зато теперь, без всякой телепатии, он чувствовал, что все мысли Хейвена сосредоточены на происходящем здесь и сейчас. Все ждали, что будет дальше.
– Из-за тебя я застрял там внизу со взведенной бомбой, – сказал Гард. – Если еще когда-нибудь хоть ты, хоть кто-то другой снова такое устроит, я вам покажу!.. Клянусь, лучше меня не вытаскивайте. Ты понял?!
Эндерса обуял праведный гнев. Свет померк в глазах. Пытаясь нацепить очки, он поднялся на ноги. Лысая голова была перепачкана грязью.
– Боюсь, вы не вполне отдаете себе отчет, с кем сейчас…
– Прекрасно отдаю, – огрызнулся Гарденер. – А теперь слушай меня. Все слушайте, понятно?! Проведите сюда переговорное устройство. Все это время я играл по вашим правилам. Я – единственный, кто способен здесь работать, не вскипятив себе мозги. Можно проявить хоть немного участия, а?! Слышите?!
Эндерс безмолвствовал, устремив на него невидящий взгляд, и Гард понимал: тот слушает – слушает голоса, множество голосов. Теперь оставалось лишь ждать, какой они вынесут вердикт. Впрочем, от злости Гарду было уже все равно.
– Хорошо, – проговорил Эндерс, отирая тыльной стороной ладони кровоточащий рот. – В твоих требованиях есть смысл. Мы спустим сюда переговорное устройство и позаботимся о том, чтобы к тебе относились более… Как это ты сказал? – Презрительная улыбка тронула его губы; улыбка, чересчур хорошо знакомая Гарденеру. Так улыбаются «аргльбаргли» и «маккардлы» своего времени. С такими улыбочками поборники «мирного атома» взахлеб вещают о своих дражайших «детищах».
– Я сказал, «участие». Запомни. Вы же такие умные, ребята, так запоминайте. А хочешь, в словарик загляни, у меня как раз дома завалялся. Принести, что ли, а, дурило?! – Он двинулся на Эндерса, и тот попятился, что не укрылось от взгляда Гарда. Какое же удовлетворение он испытал. Презрительная усмешка сошла с лица противника, сменившись нервной настороженностью. – Простого участия, Джонни, я большего не прошу. Запомни это, и все вы запомните. Если не ради меня, так ради Бобби.
Они стояли возле навеса для инструментов. Эндерс щурился, исподлобья поглядывая на побагровевшее от злости лицо Гарда.
«А если Бобби умрет, вы со мной живехонько расправитесь – быстро и безболезненно, – думал Гарденер. – Я правильно сориентировался на местности? Ага, молчишь, хрен лысый».
– Спасибо за откровенность. Я ее оценил, вернее, мы оценили, – проговорил Эндерс. Его губы, не находя опоры в беззубом рту, втягивались и вновь расслаблялись, подобно куриной гузке.
– Очень надеюсь.
– Думаю, нам тоже пора высказаться начистоту. – Он снял очки и принялся протирать их подолом потной рубахи. Было ясно, что так недотепа их еще больше замарает. В глазах директора блеснул недобрый огонек. – Не надо бы тебе распускать руки. Очень не советую – мы все тебе не советуем… э-э… впредь так поступать. Знаешь, в городе происходят… э-э… перемены…
– Да ну?
– Да. И из-за этого люди становятся, как бы это сказать… вспыльчивыми. Так что если ты будешь… э-э… вот так набрасываться с кулаками, это может стать… э-э… серьезной ошибкой.
– У тебя в ушах не шумит?
– Ты к чему это, я не понял… – настороженно начал Эндерс.
– Да я к тому, что сейчас громыхнет, если, конечно, наше радио – не фуфло.
Он направился к навесу – не сказать, что бегом, но, во всяком случае, не теряя времени на размышления. Эндерс бросил испуганный взгляд на корабль и поспешил следом, споткнулся о лопату и растянулся в грязи, потирая ушибленный подбородок и морщась. И тут раздался оглушительный грохот, земля заходила ходуном. Последовала череда глухих и вместе с тем пронзительных хлопков – это куски породы осыпались на корпус корабля. Некоторые взмыли в воздух и приземлились в яме, другие – на краю обрыва. Один осколок отскочил от тарелки и отлетел на приличное расстояние.
– Ах, ты еще издеваться вздумал, ничтожный тупица! – верещал Эндерс, лежа на земле и потирая ушибленный подбородок.
– Я же еще и тупица, – сказал Гард. – А кто меня только что в яме оставил?
Эндерс злобно сверкнул глазами.
Гарденер постоял немного, потом подошел к бедолаге и протянул ему руку.
– Ладно, Джонни. Что было – то было. Сталин и Рузвельт – и те объединились, чтобы победить Гитлера, так неужели нам слабо соблюдать перемирие хотя бы до тех пор, пока железку из земли не вытащим? Ну что, мир?
Эндерс не ответил, но помощь принял и поднялся. Молча дуясь и временами бросая на Гарда недружелюбные взгляды, отряхнул одежду.
– Ну что, пойдем проверим, разродилась ли наша золотая жила, – предложил Гард. Ему было хорошо как никогда. Впервые за последние дни, месяцы и даже годы. Этот срыв – то, что он накричал на Эндерса, – принес ему небывалое облегчение.
– В каком смысле?
– А-а, пустое, – буркнул Гард и направился к котловану. Он заглянул вниз, высматривая воду и прислушиваясь к плеску. Похоже, на этот раз им улыбнулась удача.
Внезапно его осенило, что опасно вот так поворачиваться спиной к человеку, которому он только что заехал кулаком в челюсть. Тому ничего не стоит сейчас разбежаться и столкнуть его в яму, было бы желание. Воображаемая картина сопровождалась мысленным комментарием: «Распускать руки – серьезная ошибка».
Оглядываться Гард не стал: сейчас его переполняло необъяснимое и не совсем уместное ощущение покоя. Да, положеньице незавидное, и зеркала заднего обзора тут не спасут.
Наконец он обернулся. Эндерс стоял возле навеса и щурился, как обиженный кот. Судя по всему, он находился в телепатической связи со своей мутирующей братией.
– Можно поинтересоваться? – сладким голосом окликнул его Гард. – Там внизу много обломков. Так что, вернемся к работе или продолжим обмен любезностями?
Эндерс зашел под навес, взял прибор для левитации, с помощью которого перемещали особо крупные глыбы, и направился к Гарду. Тот взвалил рюкзак на плечи и двинулся к стропам, бросив через плечо:
– Не забудь меня вытащить, когда крикну.
– Не забуду.
Гарду показалось, что в глазах Эндерса блеснул недобрый огонек – а может, это был лишь блик от очков. С удивлением Гарденер понял, что ему в общем-то все равно. Сунул ногу в канатную петлю и затянул ее, а Эндерс потопал к лебедке.
– Помни, Джонни. Участие.
Не проронив ни слова, Джон Эндерс стал опускать его на дно.
4
31 июля, воскресенье.
Последний акт исступленного безумия в Хейвене совершил Генри Бак, известный в узких кругах под именем Хэнк. Случилось это воскресным утром в четверть двенадцатого.
Как справедливо заметил Эндерс в разговоре с Гардом, в Хейвене народ вспыльчивый. Это подтвердила бы и Рут Маккосланд. Когда пропал Дэвид Браун и все хейвенцы бросились его искать, лишь благодаря Рут с ее нравственными установками, которые она ревностно блюла до последнего вздоха, дело обошлось парой тычков и оплеух.
Вообще-то вспыльчивость – это еще мягко сказано. Здешний народ сошел с ума.
Нервы были натянуты до предела, город напоминал пороховой погреб – только поднеси спичку, и все взлетит на воздух. Так бывает при утечке газа, когда для взрыва достаточно малейшей искры. Мальчишка-посыльный, так некстати нажавший кнопку дверного звонка, становится невольным участником трагедии.
Искра не проскочила, взрыва не последовало. Отчасти в том была заслуга Рут, отчасти – Бобби. Старожилы наведывались в сарай, полдюжины мужчин и одна женщина. Они-то и помогали всем остальным пройти начальную – и самую трудную фазу – «обращения». Так в шестидесятых хиппи-гуру проходили с новичками их первый трип на кислоте.
К счастью, «большого взрыва» в Хейвене не произошло, что не могло не сказаться на судьбе жителей Мэна, Новой Англии, Американского континента, а то и всей Земли. Я не стану утверждать, будто бы в целой вселенной не сыщется мертвых планет, бессмысленных гигантских головешек, погибших из-за того, что в какой-нибудь прачечной очередной проклятущей дыры кто-то забил своим бельем чужой барабан. И если наступит конец всему живому, никто вам не скажет, когда и как это произойдет. Одно ясно наверняка: каким-нибудь прекрасным июньским днем мир мог содрогнуться, когда в Хейвене, богом забытом городке штата Мэн, разразился скандал по поводу того, чья очередь платить по кругу за послеобеденный кофе.
Разумеется, мир может запросто погубить себя собственными силами, по совершенно незначительному с точки зрения световых лет поводу. И тем, для кого мы – лишь точка на оси Млечного Пути Малого Магелланова Облака, покажется совсем не важным, оставят ли русские за собой нефтяные месторождения в Иране и решит ли НАТО разместить американские боеголовки в Западной Германии. Как и то, чья очередь платить за пять кофе с плюшками. Ведь если мыслить в галактических масштабах, это одно и то же.
Как бы там ни было, а трудный период в жизни Хейвена закончился с наступлением июля. К тому времени практически все горожане лишились зубов, и начались другие, куда более загадочные мутации. У тех семерых, кто посещал сарай Бобби, причащаясь к великому Нечто, ждущему их в зеленом свечении, изменения стали проявляться десятью днями раньше, о чем они благополучно умалчивали.
Учитывая природу мутаций, это было мудрым решением.
Жестокую месть Хэнка Бака можно считать последним актом исступленного безумия, охватившего Хейвен. Об этом эпизоде стоит упомянуть отдельно.
По четвергам после работы друзья играли в покер. Кстати сказать, к тому же кругу принадлежал и Джо Полсон. (Хэнк Бак, Альберт Барфилд по прозвищу Питц, Джо Полсон, ныне покойный, – все собирались там.) Впрочем, к тридцать первому июля эта давняя традиция благополучно почила. И не столько из-за того, что эта стерва, Бека Полсон, слетела с катушек и поджарила муженька. Нет. Нашлась весьма прозаичная причина: невозможно блефовать, когда за столом одни телепаты.
Так или иначе, а у Хэнка имелся зуб на Питца Барфилда. И чем больше он об этом думал, тем хуже ему становилось. Подумать только! Все эти годы Питц сдавал со дна колоды! Об этом многие догадывались. Как-то раз (много воды с тех пор утекло) они собрались в каморке у Кайла Арчинбурга поиграть в пул. Мосс Харлинген, который тоже присутствовал, шепнул ему на ушко: «Сдает со дна, как пить дать. Смотри, шестерка под рукавом. – Бац! И шестерка скользнула в карман, словно на веревочке. – Гляди-ка, ловок, чертяка, за руку не поймаешь».
«Раз так, что ж ты не вышел из игры?..»
«Остальные чисты как стеклышко. Да если хочешь знать, я тут любого переиграю. Девять очков. Взятка. – Бац! – Ловок, чертяка, осторожничает – чуток подстраховывается, если масть дурная пошла. И ведь лишнего не мухлюет».
Хэнк тоже кое-что такое замечал. Конечно, в ту пору он думал, что у Мосса разыгралась фантазия. Мосс и сам был заядлым игроком, и те, чьих денег не удавалось взять, приходились ему не по нутру. Впрочем, чуть позже подобными подозрениями с Хэнком делились еще кой-какие люди, а многие отличные парни, с которыми он любил попивать пивко и перекидываться в картишки, попросту выходили из игры. Делали они это без лишних объяснений, по-тихому, никого не напрягая и не устраивая скандалов. Причины назывались разные: кто-то попал в лигу по боулингу и по понедельникам начал ездить в Бангор, а на два вечера в неделю жена не отпускала. У кого-то поменялся рабочий график, и играть до глубокой ночи уже не получалось. Другие в середине мая ссылались на то, что близится зима, а у них еще не отремонтирован снегоход. Так или иначе, никто даже не намекнул, что дело в Питце Барфилде с его мелкими происками.
Так они постепенно отсеивались, и остался костяк из трех-четырех человек, которые продолжали собираться. И это было самое поганое, знать, что новички, в отличие от постоянных игроков, мгновенно просекают обман, чуют его с той же легкостью, что и запах бормотухи, неизменно исходивший от немытого тела Барфилда. Чужаки уходили, свои оставались, и все эти годы их держали за дураков.
И когда «обращение» пошло полным ходом, Хэнк понял очевидное. Мало того, что Питц сдавал со дна колоды, временами он втайне занимался краплением. Как стало ясно, искусство карточного шулерства Питц освоил вскоре после Второй мировой, коротая унылые часы на перевалочном пункте для солдат. В том удушливом июле Хэнк ночи напролет ворочался в постели, тщетно пытаясь заснуть. Голова раскалывалась, в ней крутились беспокойные мысли. Вот поганец сидит в теплом домике на ферме и, скинув ботинки и рубашку, наполняет дежурку терпким запахом пота. Упражняясь в тасовании карт, он скалится во весь свой мерзкий рот и представляет, как вернется домой и будет обирать всяких простофиль.
Две недели терзался Хэнк этими видениями. Как вдруг в одну прекрасную ночь на него снизошло откровение. Надо послать старину Питца в дежурку. Сказано – сделано. Где находится это место – было неясно. Может быть, до него пятьдесят световых лет, может, пятьсот, а может, и пять миллионов. Это такая фантомная зона. Главное, Хэнк понял, как туда добраться. Он сел, на его лице играла широкая улыбка. Голова больше не болела.
– Что за хрень эта дежурка? – пробормотал он, а потом решил, что на данный момент эта неясность – меньшая из его бед. Встал с постели и тут же приступил к работе. Часы показывали три утра.
С Питцем он поквитался через неделю после того, как его посетила эта замечательная идея. Барфилд сидел на стуле перед магазином Кудера и с интересом листал очередной номер «Гэллери». Хэнку подумалось, что шулерство, разглядывание голых женщин и распространение вони можно смело назвать любимыми занятиями Питца Барфилда.
Стояла жара. День выдался хмурым. На глазах у зевак Хэнк направился в сторону Альберта Питца Барфилда. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, в тяжелых ботинках, обвив ногами переднюю перекладину, и разглядывал обаятельных скромниц. Стучавшая в головах зевак мысль Хэнка
(в дежурку в дежурку в дежурку в дежурку)
вкупе со здоровущим бумбоксом, который он нес за ручку, и заткнутым за пояс пистолетом, заставляла людей поспешно расступаться.
Питц был поглощен созерцанием журнального разворота, на котором красовалась девушка по имени Кэнди. В сопроводительной надписи упоминались ее хобби: яхты и мужчины с большими и нежными руками. Питц слишком поздно очухался, чтобы предпринять конструктивные шаги в свою защиту. Исходя из размера пистолета, который принес с собой Хэнк, в тот день за ужином люди посчитали (обмен мнениями происходил молча; обедающие открывали рот лишь затем, чтобы отправить в него очередную порцию пищи), что Питц все равно не успел бы спастись, даже если б озадачился этим с самого утра.
Стул Барфилда с грохотом опрокинулся.
– Да ты что, Хэнк? Ты что удумал-то?..
Хэнк извлек ствол, сувенир армейской молодости. Воинскую службу он проходил в Корее, а не на каких-то там пересылочных пунктах.
– Сиди и не дергайся, гадина лживая, – буркнул Хэнк. – По витрине размажу, ввек не отскребут.
– Да ты что, Хэнк?.. Хэнк…
Тот сунул руку за пазуху и извлек небольшие фирменные наушники «Борг». Воткнул в разъем магнитофона, включил его и швырнул наушники Питцу.
– Надевай. Посмотрим, как тебе такая раздача.
– Не надо, Хэнк, умоляю.
– Я с тобой торговаться не буду, Питц, – с предельной искренностью отрезал Хэнк. – Считаю до пяти. Если не наденешь наушники, я тебе пазухи вскрою.
– Боже, Хэнк, да ведь мы на мелочевку играли, символически! – заверещал Питц. Пот градом катился с бедолаги, распространяя вокруг на редкость тяжелый дух.
– Раз!.. Два!..
Питц дико озирался. Улица словно вымерла, вокруг – ни души. На площадь перед магазином опустилась тишина. Здесь было много машин, все стояли, припаркованные вразнобой, словно их хозяева отошли всего на минутку. Из наушников тихонько лилась музыка, «Los Lobos» мелодично вопрошали: «А выживет ли волк?»
– Ты что?! Из-за какой-то дурацкой игры на жалких три ставки! Да я вообще ничего не выиграл! – верещал Питц. – Господи, остановите его кто-нибудь! Он – сумасшедший!
– Три.
И тут Питц окончательно слетел с катушек и принялся орать:
– Дубина! Ты просто не умеешь проигрывать!
– Четыре, – проронил Хэнк и навел на противника свой армейский пистолет.
Рубашка Питца почернела от пота. Он вонял как куча навоза, нашпигованная напалмом. Вытаращил глаза и заорал, не в силах больше терпеть:
– Ну все, все, все!
Взял у Хэнка наушники и сказал:
– Все, надеваю. Надеваю, смотри.
Питц надел наушники и молча ждал. Хэнк, не выпуская из руки пистолет, склонился к бумбоксу. Этот прибор новейшей конструкции совмещал в себе функции кассетного магнитофона и радиоприемника. Кнопка «Пуск», расположенная позади держателя кассеты, была замотана клейкой лентой. На ней красовалась зловещая надпись: «Запуск».
Хэнк нажал эту кнопку.
Питц принялся орать. Крики постепенно стихали, таяли, будто кто-то убавлял громкость его голоса. Его тело стало зыбким, он выцветал, как фотография. На молочно-бледном лице беззвучно открывался рот.
Позади него открылся кусок иной реальности – небольшой, с нижнюю половину голландской двери, не шире. Было ощущение, что нынешний мир Хейвена вращается на неведомой оси, словно бутафорский шкаф, за которым спрятана потайная дверь. За этой дверью просматривался жутковатый пурпурно-черный ландшафт.
У Хэнка волосы зашевелились. С треском захлопал воротник, словно кто-то лупил из автомата с глушителем. Весь мусор, что лежал на асфальте, – конфетные фантики, пачки от сигарет, пара пакетиков от чипсов «Шалтай-болтай», пронесся по тротуару и нырнул в дыру. Хлам затянуло в безвоздушное пространство чужого мира. Часть мусора пронеслась между ног Питца, другая часть будто прошла сквозь него.
Но тут и самого Барфилда подхватило и понесло в бездну, словно он стал легким, как мусор, валявшийся на мощеном тротуаре. Следом, шурша листами, порхнул журнал – ни дать ни взять летучая мышь, и Хэнк подумал: «Вот и славно. Чтивом ты обеспечен». Перевернулся и заскреб по асфальту стул, на котором совсем недавно восседал Питц. Полетел в дыру и застрял в разверстой пучине. А меж тем ветер крепчал, подобравшись и к Хэнку. Тот склонился к магнитофону и хотел было нажать кнопку «Стоп», как вдруг до него донесся слабый крик, который исходил из того, другого места. Голос был тонкий и принадлежать Питцу явно не мог.
Крик вновь повторился:
– Хилли…
Хэнк недоуменно нахмурился. Кричал ребенок, и голос был смутно знаком, как будто…
– …уже закончил? Я хочу домо-о-ой.
И тут что-то пронзительно звякнуло, и витрина Кудера, которую повредило взрывом в прошлое воскресенье, взвилась горстью стеклянных осколков. Хрустальный вихрь метнулся в дыру, чудом не задев самого виновника происшествия.
– …умоляю, мне трудно дышать…
Банки фасоли, аккуратной пирамидкой сложенные на полках с надписью «специальное предложение», миновав Хэнка, устремились к пустому окну в иную реальность. По тротуару зашуршали двухкилограммовые пакеты с удобрением для газонов и пятикилограммовые – с углем.
Пора закрывать, подумал Хэнк, и тут, словно в подтверждение этой мысли, очередная банка фасоли хлопнула его по голове и, высоко подпрыгнув, влетела в разверстый пунцово-черный синяк.
– Хилли-и-и!..
Хэнк щелкнул по клавише «Стоп», и «дверной проем» исчез. С хрустом, ровно по диагонали рассекло застрявший в нем деревянный стул, и теперь одна его половина валялась на асфальте, а другая бесследно пропала.
Рэнди Крогер, немец, владевший разоренным магазином с конца пятидесятых, схватил Хэнка за шиворот и развернул к себе.
– Будешь платить за витрину, – пригрозил он.
– Конечно, Рэнди, как скажешь, – согласился Хэнк, в задумчивости потирая шишку, которая уже вздувалась на голове.
Затем Крогер показал на обломки стула, валявшиеся на асфальте.
– И за стул тоже, – провозгласил он и вернулся в магазин.
Так закончился июль.
5
1 августа, понедельник.
Джон Леандро умолк и допил пиво.
– Как думаешь, что он ответит? – спросил он Дэвида Брайта.
Дэвид Брайт задумался. Они сидели в таверне «От щедрот», ярко разукрашенной бангорской пивнушке, обладавшей двумя примечательными особенностями: она располагалась через дорогу от редакции ежедневной газеты «Бангорские новости», и по понедельникам в ней продавали «Хайнекен» за бакс с четвертью.
– Он скажет: езжай в Дерри и дописывай «Вести с полей», – ответил Брайт. – А потом, пожалуй, спросит, не подумывал ли ты обратиться за психиатрической помощью.
Леандро сник. Ему было всего двадцать четыре, и его последние два репортажа, посвященные исчезновению (читай, предположительному убийству) двоих патрульных и самоубийству третьего, разожгли в нем аппетит к «жареному». Ему было совершенно не в радость писать про благотворительный ужин общества американских ветеранов после того, как он плечом к плечу с другими храбрецами прочесывал ночной лес в поисках пропавших полицейских. Леандро подсел на серьезные репортажи. В глубине души Брайт жалел незадачливого простофилю. Казалось бы, в его двадцать четыре это как-то еще можно понять. Беда в том, что бедолага останется таким и в сорок четыре, и в шестьдесят четыре, и в восемьдесят четыре – если, конечно, доживет.
Престарелый болван – зрелище не для слабонервных. Брайт заказал еще пива.
– Да пошутил я, – буркнул он.
– Ты думаешь, он даст мне расследовать это дело?
– Нет.
– Так ты ведь сам сказал…
– Да я насчет психиатра пошутил, – терпеливо разъяснял Брайт. – Понял? Про психиатра.
Под кодовым словом «он» собеседники подразумевали Питера Рейно, редактора отдела городских новостей. Брайт давным-давно уяснил себе, что редактор городской газеты – это существо, по крайней мере, в одном схожее с господом богом: репортер предполагает, редактор располагает, и на его взгляд, Джонни Леандро предстояло убедиться в этом в весьма скором времени.
– А ведь…
– Нечего там расследовать, – буркнул Брайт.
А дальше Леандро произнес слова, за которые кое-кто в Хейвене, а именно узкий круг посвященных, посещавших сарай Бобби Андерсон, мог бы существенно укоротить его жизнь.
– Мне надо разобраться, что же там происходит, в Хейвене, – проговорил он и тремя глотками допил свой темный «Хайнекен». – Все ниточки тянутся оттуда. Пропадает ребенок. Погибает женщина. Роудс и Гэббонс исчезли, возвращаясь из Хейвена. Дуган наложил на себя руки, и что? Он любил некую Маккосланд, которая опять же из этого городка.
– Да, умилительного дедульку не забудь, – подколол Брайт. – Носится и вещает, что исчезновение его внука – это следствие всеобщего заговора. Слава богу, еще не начал про Фу Манчу рассказывать и бордельное рабство.
– Так что ж там такое? – театрально вопрошал Леандро. – Что происходит в Хейвене?
– Злой гений дела вершит, не иначе, – буркнул Брайт. Подали пиво, но пить расхотелось. Хотелось одного: свалить отсюда поскорее. Зря он дедульку приплел: вспомнилось – и холодок по спине пробежал. Дед, конечно, с приветом, но в глазах у него…
– Что?
– Доктор Фу Манчу. Ну если еще и Нейланда Смита где-нибудь увидишь – считай, сенсация века у тебя в кармане.
Брайт подался вперед и хрипло добавил:
– Белое рабство. Смотри не забудь про свой источник, когда получишь приглашение в «Нью-Йорк таймс».
– Не вижу ничего смешного.
«И в восемьдесят четыре останется болваном, – подумал Брайт. – Только представьте».
– Да, кстати, – добавил Брайт. – Зеленые человечки. Тут полным ходом идет вторжение, только никто об этом не знает. И вдруг ты такой – опа! Героический репортер, боевой ястреб! Роберт Редфорд в роли Джона Леандро в захватывающей саге о…
Бармен склонился к ним и невзначай поинтересовался:
– Еще что-нибудь желаете?
Леандро встал с непреклонным лицом. Бросил на стойку бара три долларовые банкноты.
– Шуточки у тебя… Как мальчишка, чес-слово.
– Или как тебе такое, – мечтательно изрек Брайт. – Фу Манчу и космические зеленые человечки. Адская коалиция. И ты, один на всем белом свете, догадался. Клаату барада никту!
– Плевать я хотел на Рейно с его разрешениями, – отрезал Леандро. Брайт понял, что перегнул палку: болван разбушевался. – В следующую пятницу у меня законный отпуск, и начальство мне не указ. Поеду в Хейвен и сам во всем разберусь. В свободное от работы время.
– И то верно! – оживился Брайт. Он понимал, что пора бы ослабить напор – чего доброго, сорвется малой, всыплет пару увесистых, но остановиться уже не мог, тот слишком часто подставлялся. – В том-то вся и прелесть – пожать лавры, пока Редфорд не вмешался. Одинокий волчара! Герой! Клаату барада никту! Ты только часики не забудь прихватить, а то как же ты там без них?..
– Какие еще часики? – насупился Леандро. Ему порядком поднадоели издевки, но он упорно лез на рожон.
– Ну те самые, суперменские. Они посылают сигнал на особой частоте, его слышат только Супермены. Потянул за стерженек – и порядок, – разъяснил Брайт, для пущей наглядности демонстрируя собственные часы (и попутно обмочив штаны изрядной долей пива). – З-з-з-з-з.
– Что считает Питер Рейно, мне глубоко безразлично, и шуточки свои оставь при себе, – сказал Леандро. – Вы еще, может быть, сильно удивитесь. – Направляясь к выходу, он бросил через плечо: – Да, кстати. Ты – циничный ублюдок, и в твоей крохотной башке – ноль воображения. Ответственно заявляю.
С этими словами Джон Леандро развернулся и был таков.
Брайт отсалютовал бармену бокалом.
– Выпьем за здравие всех циничных ублюдков на свете, – проговорил он. – У нас хоть и нет воображения, зато отличный иммунитет против идиотов.
– Как скажете, – буркнул бармен. Он многое повидал на своем веку. Впрочем, ему не доводилось обслуживать бар в Хейвене.
6
2 августа, вторник.
Ближе к концу дня в рабочем кабинете Ньюта Беррингера собрались шестеро. Время близилось к пяти, но стрелки башенных часов застыли на отметке пять минут четвертого. Башня была как настоящая, правда, сквозь нее легко пролетела бы птица – если бы в Хейвене еще остались пернатые. Компания состояла из завсегдатаев сарая Бобби, в чьи ряды совсем недавно влился новый член, Эдли Маккин. Среди присутствующих были Ньют, Дик Эллисон, Кайл, Хейзел и Фрэнк Спрюс.
Им надо было кое-что обсудить без посторонних ушей.
Фрэнк Спрюс спросил, как себя чувствует Бобби.
Жива, отвечал Ньют, конкретнее тебе никто не скажет. Возможно, она выйдет из сарая, но вероятнее всего – нет. В любом случае мы сразу узнаем.
И они тут же перешли к обсуждению недавней выходки Хэнка Бака, а также таинственных звуков, которые, как утверждал сам Хэнк, доносились из дыры в иную реальность. Не сказать, чтобы кто-то сильно переживал по поводу покойного Питца Барфилда. Скорее всего, старый пень получил по заслугам; и даже если возмездие было чересчур суровым, уже не важно. Что сделано, то сделано. Хэнку за его выходку ничего не было; за разбитую витрину и вылетевший в «трубу» товар он расплатился. Выписал Рэнди Крогеру чек, тот позвонил в банк, убедился, что чек – не липа, на том и замяли.
Даже если б кто и захотел наказать Хэнка, сделать это было затруднительно. Единственная в городе тюремная камера находилась в подвале городской ратуши. Временами Рут затаскивала туда перебравших воскресных гуляк. Выйти из нее не представляло труда, любой подросток запросто справился бы с этой нехитрой задачей, и Хэнк просидел бы там минут десять от силы. Можно было, конечно, отправить нашкодившего в окружную тюрьму, но тогда пришлось бы объяснять, что же в реальности произошло, и звучало бы это как минимум странно. В итоге оставалось лишь два более-менее приемлемых варианта: отпустить его с богом или благополучно телепортировать на Альтаир-4. К счастью, теперь у заседателей была отличная возможность заглянуть в мысли Хэнка и изучить его мотивацию. Обуревавшая его злость постепенно рассеивалась – как и у остальных жителей города. Вопиющих злодейств он не замышлял, а потому решено было оставить его в покое. Радио у него отобрали и, взяв с него слово, что нового он не смастерит, перешли к следующему вопросу, который интересовал присутствующих куда сильнее: какой такой голос слышал из дыры Хэнк?
Это Дэвид Браун, кто ж еще, заявил Фрэнк Спрюс. Кто-нибудь хочет возразить?
Нет желающих.
Дэвид Браун застрял на планете Альтаир-4.
Мало кто представлял себе, что же такое Альтаир-4 и где его искать. И по большому счету это никого не интересовало. Название, взятое из какого-то старого фильма, само по себе мало что значило, как и прозвище «томминокеры», позаимствованное из детского стишка. Важно было другое (хотя и это не сильно заботило обитателей Хейвена): Альтаир-4 – это подобие космического склада; место, где хранятся ненужные вещи. Как раз туда Хэнк и отправил вонючку Питца, перед этим совершенно бестолково распылив его на атомы.
Очевидно, с Дэвидом Брауном дело обстояло иначе.
Хейзел спросила, нельзя ли вернуть малыша.
Долгая задумчивая пауза.
(да пожалуй да)
Последняя реплика не принадлежала никому конкретно – они разом это подумали; групповое мышление, как в улье.
(а ради чего мучиться)
Собравшиеся бесстрастно переглядывались. Нет, они, конечно, могли испытывать эмоции, но не по такому ничтожному поводу.
Вернем его, равнодушно подумала Хейзел. Брайану и Мэри будет приятно. Да и Рут бы порадовалась. Ведь мы ее любили, не забывайте. Все это прозвучало так, словно бы женщина предлагала подруге угостить сынишку стаканчиком газированной воды за хорошее поведение.
Нет, проговорил Эдли, и все на него посмотрели. Выступать ему было неловко, и все же он продолжал. Нельзя этого делать. Едва только прознают о «чудесном возвращении» пропавшего мальчика, сюда слетятся репортеры со всего штата. Больше двух недель прошло, ему четыре года – он давно уже мертв, по их представлениям. И тут вдруг взялся из ниоткуда. Шумиха поднимется.
Все одобрительно закивали.
«И что он скажет? – вставил Ньют. – Если мальчика спросят, где он пропадал, что он скажет?»
«Можно стереть ему память, – предложила Хейзел. – Какие проблемы? Амнезия – обычное дело в таких обстоятельствах, репортеры поверят».
(да но проблема не в этом)
И вновь все заговорили разом. Замелькала череда слов и образов. Беда в том, что в Хейвене все зашло слишком далеко и пускать сюда посторонних попросту нельзя. Ну разве кто-нибудь промчится мимо на большой скорости. Впрочем, на таких рассчитаны ремонтные знаки: «Идут работы», «Объезд». Так что большинство не сунется. Главная и первейшая опасность – репортеры, уж этого никак нельзя допустить: башня не проявится на пленке, она – лишь иллюзия. Да, уж лучше пусть сидит себе Дэвид Браун на Альтаир-4. Ничего ему не сделается. Из того немногого, что они знали об этом месте, было ясно: время там течет по-другому, и с тех пор как Земля отдалилась от Солнца, на Альтаир-4 прошло всего ничего. Так что Дэвид Браун туда только что прибыл. Конечно, не исключено, что малыш погибнет – нападут какие-нибудь диковинные микробы, с которыми не справится его иммунитет, или его пожрет откормленная складская крыса, или он попросту умрет от шока. Но, скорее всего, этого не случится. А если и случится, то какая, по сути, разница?
«А у меня чувство, что мальчонка нам еще пригодится», – проговорил Кайл.
(как)
Как отвлекающий маневр.
(в каком смысле)
Кайл не мог толком сформулировать, что имеет в виду. У него просто было чувство, что если к Хейвену вновь попытаются привлечь внимание какой-нибудь выходкой наподобие той, что выкинула Рут со своими взрывными куклами, сработавшими гораздо мощнее, чем она сама ожидала, тогда можно будет высадить Дэвида Брауна в каком-нибудь другом месте. И если все сделать грамотно, мы выиграем немного времени, которого нам не хватает. «Обращение» – процесс долгий.
Он не сумел толком это объяснить, но все и так его поняли и согласились. Подождем пока с Дэвидом Брауном, пусть, так сказать, посидит за кулисами.
(только Мэри не говорите, она еще не созрела – скрывайте от Мэри до поры)
Все шестеро переглянулись. Голос не принадлежал ни одному из них. Слабый, хотя и отчетливый, голос исходил от Бобби Андерсон.
«Бобби! – воскликнула Хейзел, приподнявшись со стула. – Как ты себя чувствуешь? Поправляешься?»
Нет ответа.
Бобби исчезла, как будто испарилась. Они переглядывались, осторожно пытаясь выведать друг у друга, случилось ли это в действительности или лишь показалось. Каждый понимал, что если бы он сейчас остался один, не имея возможности получить подтверждение, то счел бы этот голос не чем иным, как чрезвычайно мощной галлюцинацией.
«Ну и как же скрыть это все от Мэри? – с ноткой раздражения спросил Дик Эллисон. – Ведь мы не умеем прятать друг от друга мысли».
«Этому можно научиться, – ответил Ньют. – Не идеально, конечно – так, тумана напустить. Потому что…»
(потому что мы были)
(были там)
(в сарае Бобби)
(надевали наушники в сарае Бобби)
(питались чтобы «становиться»)
(вкушайте эту трапезу делайте так в память обо мне)
По комнате пронесся легкий вздох.
«Расходимся, что ли?» – подумал Эдли Маккин.
– Да, – проговорил Кайл. – Пора по домам.
Это была первая фраза, сказанная вслух с начала собрания. Она же ознаменовала его конец.
7
3 августа, среда.
Местный риелтор Энди Бозман, закрывший свое дело три недели назад, пришел к выводу, что чтение мыслей – способность, к которой очень быстро привыкаешь. Это стало ясно, когда он нес очередную вахту на ферме Бобби, помогая раскапывать корабль и присматривая за пьяницей.
О том, что проблемы возникнут, он знал заранее – об этом говорили Эндерс и мальчишка Тремейн. Частично дело осложнялось непосредственной близостью к кораблю. Рядом с этой инопланетной громадиной чувствуешь себя как в пустыне, когда вокруг гуляют песчаные вихри: штормит, по телу проносятся энергетические потоки непонятной природы, и ты покрываешься мурашками. Бывает, накатит грандиозная идея и, неспешно заплыв в разум, мешает сосредоточиться, и все валится из рук. А бывает наоборот. Мысли начинают дробиться, как если бы кто-то направил ультразвуковую волну поперек пучка ультрафиолетовых лучей. Но самое невозможное – созерцать эту невероятную громаду, корабль, будто бы вышедший из глубин сна. Смотришь на него, и охватывает невыносимая радость, волнение и благоговение, пугающее и властное. Теперь Бозман понимал, что чувствовали древние евреи, несшие ветхозаветный ковчег через пустыню. Преподобный Гурингер рассказывал в одной из проповедей, как один любопытный решил заглянуть внутрь. Приоткрыл крышку, сунул туда голову и свалился замертво.
Потому что там, внутри, был бог.
И в корабле, наверное, тоже таится нечто подобное, думалось Энди. Сам-то бог, может, и свалил оттуда, но что-то там осталось, что-то божественное. Мысли постоянно уплывали в этом направлении, и было чрезвычайно трудно сосредоточиться на текущей задаче.
Что всерьез раздражало – это непроглядный мрак, царящий в мыслях Гарденера. Любые попытки его прощупать натыкались на стену. Это все равно что с размаху ткнуться в запертую дверь в полной уверенности, что она открыта. И когда нужен какой-нибудь инструмент, приходится драть глотку, а он, будто нарочно, не слышит.
Реакция нулевая. Или, бывает, пытаешься прослушать, о чем он думает, – ну это как взять трубку селекторной связи, чтобы узнать, кто там сейчас разговаривает. А там – никого. Мертвая тишина.
На внутренней стене навеса для инструментов забренчал звонок интеркома. По земле от него змеился провод, исчезая в глубокой траншее, из которой торчал корабль.
Бузман щелкнул тумблером, включившись в режим разговора.
– На месте.
– Вытаскивай меня, время пошло, – устало проговорил Гарденер. Видать, худо ему сейчас было. Бузман знал, что с вечера Гарденер пил не переставая, – слышал, как ближе к полуночи его рвало на крыльце, а поутру, заглянув в комнату, Энди заметил кровь на подушке.
– Мигом.
Местные уже были научены горьким опытом с Эндерсом и знали, что если Гард просит его поднять – шевелись, не зевай.
Энди поспешил к лебедке и принялся ее вращать. Несладкое это было дело – вращать лебедку. Правда, Бозман утешал себя тем, что, когда ликвидируют нехватку аккумуляторов и отладят процесс, где-нибудь через недельку, все будет работать как часы. Сам он не был уверен, что доживет до этого времени. Корабль здорово тянул из человека силы. Близость Гарденера тоже изматывала – правда, несколько по-другому. Рядом с этим человеком возникало чувство, будто на тебя наведено ружье с чувствительным спусковым крючком: невозможно предсказать, что произойдет в следующий момент. И то, как он навалял бедняге Эндерсу, – лишнее тому подтверждение. Джон просто не смог угадать его намерения. Нет, временами мысли всплывали, точно большие болотные пузыри. Частично или полностью, они проявлялись, как газетные заголовки, но в основном было глухо. Может быть, мерзавец сам заслужил – мало кому понравится сидеть в яме с активированной взрывчаткой. Да только суть в другом: нападение оказалось полной неожиданностью для телепата Эндерса. И здесь таилась главная опасность. В любое время Гарденер может выкинуть такое, что им и не снилось, и никто не сумеет ему помешать, потому что до последнего момента никто ни о чем не заподозрит.
В минуту отчаяния Энди даже мечтал, чтобы Бобби наконец умерла. Тогда они спокойно избавятся от ее любимчика. Конечно, работа застопорится всерьез и надолго, но, если так подумать, может, оно того и стоит.
Еще тот тип. Как выкинет номер – дар речи потеряешь.
Ну вот, к примеру, что было утром. Сделали перерыв на кофе. Бозман преспокойно сидел на пне, жевал крекеры с арахисовым маслом, пил из термоса охлажденный кофе. Раньше, бывало, он предпочитал горячий, даже в жару. Но теперь кипяток ему не осилить – рот без зубов, десны болят.
Гарденер сидел на засаленном куске брезента, сложив по-турецки ноги, и, надкусывая яблоко, цедил пиво. Бозман впервые видел, чтобы кто-то употреблял пиво и жевал яблоко одновременно, тем более с утра, что не мешало пьянчуге благополучно совмещать два этих занятия. С того ракурса, откуда Энди на него глядел, отчетливо просматривался шрам где-то в дюйме над левой бровью. Видимо, как раз там и находилась злосчастная пластина.
Гарденер задумчиво повернулся и перехватил устремленный на него взгляд. Бозман вспыхнул, ему вдруг показалось, что тот сейчас примется орать на него и говорить чепуху, а может, чего доброго, рванет с места, чтобы отвесить ему пару тумаков. «Пусть только попробует, – закипал Бозман, сжимая кулаки, – уж я ему покажу, кто я на самом деле. Тоже мне, нашел слабака. Я ему не Эндерс».
Впрочем, Гарденер ничего подобного и не замышлял. Мерно и нерасторопно он принялся говорить, презрительно улыбаясь. И вскоре Бозман понял, что тот декламирует. И вот он сидит, скрестив ноги, на сальном куске брезента, сам не свой с похмелья, а на щеках его играет солнечная рябь, отраженная от лоснящегося бока корабля. Сидит и читает наизусть, словно школьник. Да, этот человек явно псих. Он ненормальный, и Бозман искренне желал ему смерти.
– «Том выпустил кисть из рук с виду не очень охотно, зато с ликованием в душе, – начал Гарденер, прикрыв глаза и повернувшись лицом к теплому утреннему солнцу. Он улыбался. – И пока бывший пароход «Большая Миссури» трудился в поте лица на солнцепеке, удалившийся от дел художник, сидя в тени на бочонке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал дальнейший план избиения младенцев».
– Что-что? – попробовал возмутиться Энди, но Гарденер, искривив губы в еще более циничной усмешке, его бесцеремонно перебил:
– «Мальчики ежеминутно пробегали по улице; они подходили, чтобы посмеяться над Томом, – и оставались белить забор. Когда Бен выдохся, Том продал следующую очередь Билли Фишеру за подержанного бумажного змея, а когда тот устал белить, Джонни Миллер купил очередь за дохлую крысу с веревочкой, чтобы удобней было вертеть…»
Гарденер допил пиво, рыгнул и потянулся.
– Дохлую крысу на веревочке я от тебя не получил, конечно, но зато, Бози, ты приволок мне переговорное устройство. И ведь это только начало, правда?
– Я тебя не понимаю, – проговорил Энди. В свое время он два года отучился в колледже на управленца, но потом вынужденно оставил учебу и пошел работать – у отца было слабое сердце и скакало давление. Такие вот высоколобые проходимцы здорово раздражали Бозмана. Один умник написал, другой вызубрил. И сразу дерьмо у него стало слаще, чем у простых людей.
– Вторая глава «Тома Сойера», – пояснил Гард. – Когда-то Бобби жила в Ютике, и в седьмом классе у них устроили «ярмарку талантов». Ее выставили на конкурс чтецов. Сама-то она не хотела участвовать, даже боялась, но сестричка решила, что это испытание пойдет ей на пользу. А если уж сестрица Энн что решила – ее не переубедить. Тот еще подарочек. И в те времена она была не лучше. Давненько я ее не видел, что славно. Редко люди меняются, особенно такие.
– Слушай, я не Бози, и не зови меня так, – проговорил Энди, надеясь, что его голос звучит угрожающе.
– Как-то раз на первом курсе Бобби написала в конкурсном сочинении (я тогда был у них преподом), что едва со страху не умерла, читая при всех отрывок из «Тома Сойера». Я обалдел. – Гарденер встал и направился к Энди, который поглядывал на него с опаской. – На другой день я оставил ее после уроков и спросил, помнит ли она тот отрывок. Оказалось, помнит. Я ничуть не удивился. Некоторые вещи не забываются, особенно если сестрица, этот ходячий бронетранспортер, вынуждает тебя положить голову на плаху и отдаться на волю зрителя. В самый ответственный момент текст вылетит у тебя из головы, но потом ты будешь цитировать его даже на смертном одре.
– Слушай, у нас работы невпроворот, – встрял Энди.
– Она прочитала предложения четыре, и тут я к ней присоединился. У Бобби челюсть отвисла. Так мы и декламировали вместе, слово в слово, и улыбались до ушей. И это понятно. Мы оба росли застенчивыми детьми. Ее гнобила сестра, меня – мать. И обе упорно пытались нас переделать. Такие люди думают, что если человека подвергнуть самому страшному для него испытанию, то у него тут же все пройдет. Заставить, скажем, читать стихи на «ярмарке талантов». Мы даже умудрились выбрать один и тот же отрывок, что, впрочем, неудивительно. С «Побелкой забора» сравнится, пожалуй, лишь «Сердце-обличитель».
Гарденер набрал полную грудь воздуха и заголосил:
– «Негодяи! Перестаньте притворяться! Я сознаюсь!.. подымите доски!.. вот здесь – здесь! это бьется его гнусное сердце!»
Энди пронзительно вскрикнул. Уронил термос и облил себя холодным кофе, перепачкав брюки.
– Ну вот, Бози, – небрежно заметил Гарденер. – Теперь не отстираешь.
В отличие от Бобби, я дочитал до конца и занял второе место. Но и только. Страх публичных выступлений меня не покинул, стало еще хуже. И каждый раз, когда выхожу на сцену и меня начинают пожирать глазами, в памяти всплывает тот эпизод и вспоминается Бобби. Порой этого бывает достаточно, чтобы взять себя в руки и выстоять до конца. Вот так мы и подружились.
– Я не понимаю, при чем тут все это! Какое оно имеет отношение к нашей работе?! – заорал Энди не своим голосом. Сердце бешено колотилось от страха. Когда Гарденер так резко вскрикнул, он окончательно убедился, что тот не в себе.
– Не понимаешь, к чему тут забор? – спросил Гарденер, рассмеявшись. – Ну тогда ты точно слепец, Бози.
Гард махнул рукой в сторону корабля. Тот торчал из земли под углом в сорок пять градусов.
– Мы, конечно, его не красим, а откапываем, но это ничего не меняет. Бобби Тремейн и Джон Эндерс выдохлись. Уверен, что и ты завтра не придешь, а если я ошибаюсь, то готов слопать твои сандалии. Дело в том, Бози, что я ничего за это не получаю. И смотри, передай тому, кого они там завтра пришлют, чтобы принес мне дохлую крысу и веревочку, понял? Ну или как минимум мраморный шар.
Гарденер замер на полпути к траншее и обернулся. Энди не мог читать мысли этого сутулого дылды с усталым измотанным лицом, и ему было худо как никогда.
– А еще лучше, – вкрадчиво продолжил Гард. Энди едва различал слова, так тихо он говорил, – приведите-ка вы завтра Бобби. Посмотрим, вспомнит ли «новая и улучшенная» Роберта главу о том, как Том красил забор.
Закончив разговор, Гард подошел к стропам и дал Энди отмашку. Он вновь спускался в котлован.
«Вот так подстава», – сокрушался Энди. И это – лишь начало, самое интересное ждет его впереди, когда Гард, по своему обыкновению, добавит к утренней дозе еще пять или шесть бутылок и окончательно слетит с катушек.
Увидев поднимающегося Гарденера, Энди с трудом поборол в себе искушение отпустить рукоять лебедки и тем самым положить мучениям конец.
Он отдавал себе отчет в том, что не ему решать судьбу Гарденера. Пьянчуга – собственность Бобби Андерсон, и, пока она пребывает в сарае, ни жива, ни мертва, надо мириться с нынешним положением дел.
– Давай, Бози, в темпе, – буркнул Гарденер. – Знаешь, как эти камни далеко отлетают…
Гард направился к навесу для инструментов, Энди потрусил следом.
– Я же сказал, мне неприятно это прозвище, – буркнул он.
– Знаю, – сказал Гарденер и смерил его безучастным взглядом.
Они укрылись позади навеса, и минуты через три раздался оглушительный взрыв. Фонтан камней взметнулся в небо. Россыпью они опадали вниз, бренча и клацая о корпус корабля.
– Я бы… – начал было Бозман.
Гарденер схватил его за руку. Глаза его горели, лицо было напряжено.
– Тихо! – зашипел он.
Энди высвободил руку и посетовал:
– Да что с тобой происходит?
– Слышишь?
– Ничего… – И тут до него донеслось. Какое-то шипение, точно на плите закипал огромный чайник. Звук исходил из траншеи.
– Это они! – прошептал Бозман, посмотрев на Гарда ошарашенным взглядом. Губы его тряслись, изо рта брызгала слюна. – Все это время… Они были живы, мы разбудили их. Они выходят!..
– Явление Христа народу, – без особого воодушевления проговорил Гарденер.
Звук нарастал, вновь раздался оглушительный грохот. Это был не взрыв, просто рухнуло что-то тяжелое. Мгновением позже упал и Энди. Силы его оставили, и он опустился на колени.
– Это они! Они, они… – лепетал он.
Гарденер подхватил его под мышки, морщась от терпкого запаха пота, и поставил на ноги.
– Вода это, – буркнул он, – а не томминокеры.
– А? Что? – Бозман глядел на него, словно не понимая, где находится.
– Вода! – крикнул Гард и встряхнул Бозмана за плечи. – Теперь у нас есть собственный бассейн, Бози, понял?
– Какого черта…
И тут вдруг прорвало. Шипение резко перешло в грохот, вода взвилась высоко в небо, разливаясь широким веером. Казалось, будто гигантский малыш зажал пальцем кран, и в воздух взметнулся фонтан брызг. Вода прорывалась сквозь множество трещин на дне котлована.
– Вода? – еле слышно вторил Энди. Прозаичность момента не укладывалась в его голове.
Гарденер не ответил. В воздухе плясали цветные радуги. Вода ручьями стекала по гладкому боку корабля, оставляя на нем искристые капли. Присмотревшись, Гард заметил, что бусинки влаги подпрыгивают на поверхности, словно на жаровне с кипящим маслом. Причем движения их были не случайны, капли подчинялись неким векторам силы, которые опоясывали корпус корабля подобно меридианам.
«Корабль пронизан силой. Благодаря каплям я вижу ее невооруженным глазом, – думалось Гарденеру. – Бог ты мой».
И вдруг раздался оглушительный треск. Земля ушла из-под ног. Непрочная порода, преграждавшая путь влаге, подалась под давлением воды и развалилась на куски, высвободив огромный поток. Сама природа закончила то, что началось со взрыва. Струи стали опадать, и вот уже последняя радуга поколебалась в воздухе и исчезла.
Корабль шевельнулся, высвобождаясь из каменных тисков, в которых так долго пробыл. Тронулся он самую малость – неуловимое, почти призрачное движение, словно игра фантазии. Этого мига хватило, чтобы представить себе, каким грандиозным он будет выглядеть, поднимаясь в небо. Картина живо нарисовалась в воображении Гарда. По земле идет рябь, игра света и тени, и серебристо-серая махина величаво выбирается из каменистой ямы, оглашая окрестности неземным воем. Железный панцирь скребет по жесткому остову горной породы. Все взгляды Хейвена в эту минуту устремлены в небо – туда, где горячая, лоснящаяся на солнце громадина, похожая на титаническую серебряную монету, медленно выравнивается относительно горизонта впервые за тысячи и тысячи лет и, свободная, беззвучно воспаряет в небо…
Как же сильно захотелось это увидеть, боже! И не важно, что там будет дальше, к добру или к худу, – лишь бы пережить этот миг.
Гарденер встряхнул головой, словно желая сбросить оцепенение.
– Пошли посмотрим, что там, – обратился он к напарнику.
И не дожидаясь ответа, устремился к траншее и посмотрел вниз. Где-то там по-прежнему шумела вода, но разглядеть, что творится в яме, было почти невозможно. Гард прикрепил к стременам подъемника здоровенный прожектор, который служил хорошим подспорьем в ночное время, и опустил его вниз футов на десять. Этого оказалось достаточно. Еще десяток футов – и прожектор ушел бы под воду. Они и впрямь пробили свод подземного озера, и теперь траншея быстро заполнялась водой.
Секундой позже к нему подошел Энди. Лицо его было искажено страданием.
– Столько работы – и коту под хвост! – закричал он.
– Ты случайно трамплин для прыжков не захватил? По четвергам и пятницам вход бесплатный.
– Молчи, гадина! – заорал Бозман. – Молчи! Ненавижу!
Гарденер был на грани истерики. Он попятился, сел на пень и прыснул со смеху. Интересно, насколько герметична эта проклятущая махина и дорого ли дадут за ржавую летающую тарелку? Гард хохотал и не мог остановиться. Даже когда Энди Бозман со всей дури влепил ему по лбу, одним ударом опрокинув на землю, это не помогло.
