Тем же вечером я лежал под открытым небом и слушал Энскома и Хеду. Начал он, а потом подхватила она.

– Утром я проснулся и не нашел вас в хижине, – рассказывал Энском. – Прождав напрасно, решил, что вы с Зикали, и отправился на поиски. Потом нам с Хедой принесли завтрак, и мы поели вдвоем. Вдруг послышалось ржание, и мы пошли к лошадям. Оказалось, ваша кобыла тоже куда-то пропала. На обратном пути мы, напуганные, встретили Номбе. Она передала мне вашу записку с объяснениями. Мы спросили ее, почему вас увели и что теперь будет с нами. Она улыбнулась и ответила, что первый вопрос лучше задать королю, а второй – ее господину Зикали, и уверяла, будто нам не о чем беспокоиться и тут мы в совершенной безопасности. Попытки встретиться с Зикали не увенчались успехом. Тогда я направился к упряжке лошадей с намерением ускакать вслед за вами, но их тоже не оказалось на месте, с тех пор я их и не видел. Совершенно отчаявшись, мы решили уйти пешком, однако Номбе не пустила нас и предупредила, что нам не следует покидать Черное ущелье, иначе нас тут же убьют. В общем, мы оказались в плену. Так прошло несколько дней, с нами хорошо обращались, но с Зикали встретиться так и не удавалось. Однажды утром он наконец послал за нами, и слуги привели нас к его хижине. С нами пошла Кетье в качестве переводчика. Какое-то время этот угрюмый и жуткий старик хранил молчание.

«Белый предводитель и госпожа, – наконец заговорил он, – боюсь, вы дурно думаете обо мне, поскольку Макумазан ушел, а вас держат здесь как пленников, и до поры до времени ваше мнение не улучшится. А пока мой вам совет: доверьтесь старику, ведь все это для вашего же блага».

Тут Хеда перебила его и высказала все, что о нем думает. Как вы знаете, она достаточно хорошо говорила на зулу, хоть и не так хорошо, как сейчас.

– Да, – вступила Хеда, – я сказала, что он лжец и наверняка убил вас, а скоро и наша очередь.

– Зикали выслушал невозмутимо, – продолжал Энском, – а потом заговорил снова.

«Я вижу, что вы, госпожа Хеддана, неплохо понимаете наш язык. Поэтому я могу отослать эту метиску и говорить с вами без посредников, поскольку этот разговор не для лишних ушей».

Он хлопнул в ладоши, явились слуги и по его приказу увели Кетье.

«Госпожа Хеддана, – заговорил он очень медленно, так чтобы Хеда успевала переводить, и повторял, если она чего-то не понимала, – у меня есть одна задумка. Нужно, чтобы вы сыграли перед королем и Советом роль богини этой страны, Небесной правительницы, поскольку она всегда появляется в образе белой женщины. Мы с вами отправимся в Улунди, и вы будете во всем меня слушаться».

«А если я откажусь участвовать в этом надувательстве?» – спросила Хеда.

«Тогда, госпожа Хеддана, белый господин, тот, кого вы любите и за кого собираетесь замуж, умрет, а вам все равно придется выполнить мою просьбу, иначе вы разделите его участь».

«А он пойдет со мной в Улунди?»

«Нет, госпожа, он останется здесь под стражей, в целости и сохранности, и очень скоро вы к нему вернетесь целой и невредимой. Выбор за вами, на одной чаше весов смерть, на другой – ваше спасение, а я посплю немного. Переговорите на вашем родном языке, а когда все решите, разбудите меня». – На этом Зикали закрыл глаза и как будто уснул.

Мы обсудили создавшееся положение, если можно так выразиться, ведь оба находились на грани помешательства. Хеда хотела идти, а я скорее дал бы себя убить, чем отдать ее в руки старого злодея. Хеда напомнила мне, что даже если я умру – чему не бывать, – она все равно останется в его власти, а побег может стоить ей жизни. Не лучше ли подчиниться, тогда у нас хотя бы будет надежда на спасение, а умереть мы всегда успеем. В конце концов мы пришли к согласию, разбудили Зикали и объявили ему о своем решении. Вид у него был довольный.

«Госпожа, я сразу заметил свет мудрости в ваших глазах. Поверьте, ни вам, ни вашему любимому не причинят вреда. Кроме того, я и мое дитя Номбе будем вас защищать даже ценой собственной жизни. И ваш друг, Макумазан, вернется к вам, но не теперь, а чуть позднее. Ступайте и насладитесь обществом друг друга. Номбе предупредит госпожу Хеддану, когда настанет пора отправляться в путь. Ради вашей же безопасности ничего не говорите Кетье, иначе она может сболтнуть лишнего. Пожалуй, отправлю ее завтра в Улунди, пусть вас дожидается, а то как бы чего не заподозрила. Вы уж не удивляйтесь, если служанка пропадет, и не обращайте внимания, коли чего сболтнет на прощание. Мое дитя Номбе будет госпоже Хеддане вместо служанки и останется ночевать в ее хижине, чтобы ей не было одиноко и страшно».

Затем он снова хлопнул в ладоши, явились слуги и проводили нас обратно в хижины. А теперь пусть Хеда расскажет, что было дальше.

– Итак, мистер Квотермейн, – начала она, – остаток дня мы провели, умирая от страха, однако он прошел без происшествий. Кетье не интересовалась, о чем говорил знахарь, после того как ее отослали. Мне даже показалось, будто она стала туговато соображать и спала на ходу, совсем как пьяная, думаю, так оно и было. Вела себя странно, настаивала, что пора собирать вещи, бормотала о какой-то завтрашней поездке. Ночь прошла, как обычно, Кетье крепко спала рядом и сильно храпела. – В этом мес те я сочувственно вздохнул. – Поэтому мне не удалось выспаться. Утром после завтрака в хижинах стояла духота, и Номбе предложила нам перебраться в тенек под нависшей скалой, этой самой, где мы сейчас сидим. Мы согласились, и я не заметила, как задремала, измотанная пережитыми ночью волнениями, и Морис, кажется, тоже. А Номбе сидела рядом и напевала какую-то странную песню.

В полузабытьи я увидела Кетье, Номбе поднялась ей навстречу, не переставая при этом петь, взяла ее за руку, подвела к повозке, кажется, они говорили о лошадях, – я еще удивилась, ведь никаких лошадей там не было. Затем они обошли повозку, и Номбе, все еще напевая, показала ей нас. Тогда Кетье принялась плакать и воздевать руки к небу, а Номбе в утешение хлопала ее по плечу. Я хотела что-то сказать, но не смогла, язык у меня словно отнялся, почему – не знаю, наверное, мы все-таки спали. Морис тоже спал, еще крепче моего.

– Да, – подтвердил Энском, – я совсем ничего не помню.

– Потом Кетье ушла, не переставая рыдать, – продолжала Хеда. – И немного погодя я заснула по-настоящему, а проснулась, когда солнце уже село. Тогда я разбудила Мориса, и мы вернулись в свои хижины. Номбе готовила ужин. Кетье пропала. Перебирая вещи, я никак не могла отыскать мешочек с украшениями. Я позвала Номбе и спросила, куда подевалась моя служанка, а она улыбнулась и сказала, что Кетье ушла, захватив с собой мой мешочек. Меня это огорчило, ведь я всегда считала Кетье честной девушкой.

– Так и есть, – заметил я, – а эти украшения сейчас в целости и сохранности в банке Марицбурга.

– Рада это слышать, – одобрительно кивнула Хеда. – Впрочем, помня слова Зикали, я и не думала о ней всерьез как о воровке, а догадалась, что все это часть какого-то плана.

Все потекло по-прежнему, только Номбе заняла место моей служанки в палатке и не отходила от меня ни днем ни ночью. О пропаже Кетье она помалкивала, а Зикали мы вообще не видели.

На исходе третьего дня после исчезновения служанки пришла Номбе и объявила, что пора собираться в дорогу. Тут появились туземцы, они несли носилки с балдахином из травяных циновок. Номбе захватила мой длинный плащ и завернула меня в него, а вдобавок накрыла с головой чем-то вроде вуали из белой ткани, и стало совсем не видно лица. Кажется, раньше она служила нам сеткой против москитов. Наконец она велела мне проститься на время с Морисом. Можете себе представить, как он рассердился, даже хотел идти со мной. Вдруг появились вооруженные туземцы, целых шестеро, и оттеснили его в сторону рукоятями своих копий. В тот же миг меня посадили в носилки, где уже ждала Номбе, – так нас разлучили. Нам оставалось только гадать, увидимся ли мы снова когда-нибудь. У входа в ущелье я заметила другие носилки, окруженные отрядом зулусов. Как мне пояснила Номбе, там ехал сам Зикали.

Дорога заняла всю ночь и две последующие, а днем мы отдыхали в безлюдных лачугах, казалось, будто их соорудили специально к нашему приходу. Путешествие было довольно-таки странным, хоть вокруг то и дело мелькали вооруженные люди, ни они, ни носильщики за все время не проронили ни слова, Зикали тоже не появлялся. Только Номбе иной раз старалась меня подбодрить, уверяя, что я в полной безопасности. На исходе третьего дня, перед самым рассветом, мы миновали холмы и меня вновь поселили в какой-то хижине. Оказалось, отсюда уже недалеко до Улунди и путешествие подошло к концу. Почти весь следующий день я спала, а ближе вечеру, только успела поесть, в хижину, словно жаба, вполз Зикали и сел передо мной на корточки.

«Послушайте, госпожа. Сегодня, спустя час, два, а может, и три после захода солнца Номбе выведет вас, переодетую, из хижины. Взгляните, вон на тот каменный выступ, вы взберетесь на него по неприметной тропинке, бегущей меж тех каменных глыб. – Он указал на то место через входное отверстие хижины. – Тропинка упирается в плоский валун на краю скалы. Вы встанете на него, держа в правой руке короткое копье, – вам дадут его. Номбе не полезет на скалу, она спрячется меж камней и будет тихонько подсказывать, что делать. Она подаст сигнал, и вы метнете копье так, чтобы оно упало посреди спорщиков, сидящих в двадцати шагах от скалы. После этого вы будете стоять неподвижно, безмолвно и невозмутимо, что бы ни случилось. Одним из мужчин может оказаться ваш друг Макумазан, но не следует подавать виду, будто вы узнали его, и, если он заговорит с вами, не вздумайте отвечать. Пусть даже он прицелится в вас, ничего не бойтесь. Вы все поняли? Тогда повторите мои слова точь-в-точь».

Повинуясь, я, однако, спросила, что, если не выполню всего этого или хотя бы какую-то часть.

«Тогда вас убьют, – ответил он, – и Номбе, и господина Маурити, вашего любимого, и вашего друга Макумазана, может быть, убьют даже меня, и все мы встретимся в обители призраков».

Услыхав такие слова, я заверила его, что в точности исполню все указания. Зикали заставил меня повторить их еще раз и ушел. Немного погодя Номбе нарядила меня в то самое платье, в каком вы меня видели, мистер Квотермейн, припудрила волосы каким-то сияющим порошком и намазала совсем немного какой-то темной краской под глазами. Затем дала мне маленькое копье, научила, как следует стоять неподвижно, сжимая его в вытянутой правой руке, и велела бросать копье только по ее команде. Когда взошла луна, вдалеке послышались голоса. Наконец к хижине приблизился человек, пошептался с Номбе, и она отвела меня к узкой тропке между камнями. Прошло примерно два часа, прежде чем я услышала внизу голоса.

– Простите, – прервал я ее рассказ, – а где эти два часа находилась Номбе?

– Со мной, мистер Квотермейн, она не оставляла меня ни на минуту. Пока я была на скале, Номбе сидела на корточках меж камней в трех шагах от края скалы.

– Как интересно, – произнес я задумчиво. – Прежде чем вы продолжите, еще только один вопрос. Как Номбе была одета? На шее у нее висели синие бусы?

– На ней было все, как всегда, вернее, меньше обычного, одна лишь юбочка из воловьих хвостов, и уж конечно никаких бус. А почему вы об этом спрашиваете?

– Просто любопытно – потом объясню. Продолжайте, прошу вас.

– Хорошо. Итак, услышав голоса, я приблизилась к краю скалы. Поначалу ничего не было видно, луна совсем скрылась за об лаками. Номбе выжидала, пока они проплывут мимо и она сможет дать мне команду. Вдобавок дым от костра поднимался в небо сплошной стеной. Наконец облака рассеялись, дым уже вился тонкой струйкой, и я увидела внизу дикарей, сидящих полукругом, а посредине восседал самый важный в накидке из леопардовой шкуры – я сразу догадалась, что передо мной король. Вас, мистер Квотермейн, я не заметила, ведь вы спрятались за деревьями, и все же ощущала присутствие единственного друга среди стольких врагов. Я встала так, как меня учили, и услышала, как все удивленно перешептываются, заметив отблеск лунного света от белых перьев моего одеяния. Затем заговорил Зикали, он предложил вам выстрелить в меня, и человек, в котором я признала короля, велел вам подчиниться. Когда вы появились из-за дерева, по выражению вашего лица я поняла, что издалека, да еще в таком чудном блестящем одеянии, осталась неузнанной. Тут вы прицелились, и я страшно перепугалась: помня тот выстрел на веранде Храма, я понимала, что пуля достигнет цели. Я едва не вскрикнула, но, вовремя опомнившись, сдержалась. Какая, в сущности, разница, умру я или нет, подумала я, мне и жить-то незачем без Мориса. К тому времени стало ясно, что меня хотят использовать в обмане, разыграв перед этими людьми ужасный спектакль, а если бы я умерла, они наконец увидели бы все в истинном свете. Казалось, прошла целая вечность, пока вы прицеливались, и наконец я увидела вспышку.

– Хеда, вам нечего было опасаться, – прервал я ее, – если бы я целился в вас, вы бы просто не успели заметить вспышку, во всяком случае, ходят такие слухи. Мне тоже многое стало понятно, и я целился выше вашей головы. Хотя тогда про вас и не думал – я подозревал, что эту роль играет Номбе, измазавшись белой краской.

– Да, я слышала, как пуля просвистела у меня над головой. Затем Зикали предложил вам выстрелить в него, и честно говоря, мне хотелось, чтобы вы согласились. Однако перед самым выстрелом Номбе шепнула мне: «Бросай!» – и я бросила мое окровавленное копье. Следом раздался выстрел, и Номбе скомандовала: «Идем!» Я незаметно ускользнула по тропинке, и мы вернулись в хижину. Она поцеловала меня, сказала, что я со всем отлично справилась, а потом сняла этот странный наряд и помогла одеться в мое собственное платье. Больше рассказывать нечего. Несколько часов спустя меня разбудили и перенесли в носилки, где я вновь уснула, утомленная пережитым испытанием. Остаток путешествия мы прошли так же, как и на пути в Улунди, передвигаясь только по ночам. Зикали я не видела, а Номбе сообщила мне, что зулусы объявили войну англичанам. Мне до сих пор непонятно – а Номбе не объяснила, – как именно на их решение повлияло мое появление, но, похоже, оно сыграло решающую роль. Мы вернулись в Черное ущелье, где меня ждал целый и невредимый Морис. А теперь пусть он продолжит рассказ, а то я покажусь вам глупенькой, пересказывая подробности нашей встречи.

– О себе сказать почти нечего, – подхватил Энском. – Хеду увезли, а я остался в плену. Люди Зикали сторожили меня днем и ночью, не выпуская за пределы двора, а в общем-то, обращались со мной хорошо. А однажды на рассвете или чуть позже вернулась Хеда и обо всем мне рассказала. Можете себе представить, как я был счастлив и благодарил Бога за то, что он вернул мне любимую. С того дня мы зажили здесь вполне счастливо, поскольку были вместе. А однажды Номбе рассказала о великой битве, в которой зулусы истребили сотни англичан, а за каждого убитого солдата теряли двоих воинов. Эта новость нас опечалила, и, тревожась, нет ли вас среди погибших на поле боя, мы спросили об этом Номбе. Она сказала, что должна спросить об этом у своего духа, проделала весьма странные манипуляции с пеплом и костями и объявила наконец, что вы участвовали в битве, но остались живы и теперь идете к нам вместе с собакой, на которой есть что-то серебряное. Мы подняли ее на смех, дескать, вряд ли она могла узнать такие подробности, да к тому же собаки обычно не носят ничего серебряного. В ответ Номбе лишь улыбнулась и сказала: «Поживем – увидим». С тех пор прошло три дня, и однажды ночью перед самым рассветом меня разбудил собачий лай, знаете, призывный такой. Пес лаял так настойчиво, совсем не похоже на собак кафров, и когда вот-вот должен был забрезжить рассвет, я наконец выполз из хижины узнать, что там случилось. Тут же набежали слуги Зикали. Всего в нескольких шагах я увидел Потеряша и сразу узнал породу, ведь у меня самого было несколько эрдельтерьеров. Пес выглядел уставшим и напуганным, и пока я гадал, откуда же он взялся, заметил ошейник, отделанный серебром, и вдруг вспомнил слова Номбе о вас и собаке. Мне стало ясно, что вы, Аллан, где-то неподалеку, к тому же пес подбежал ко мне – кафры не обратили на него никакого внимания – и стал все время озираться, переводя взгляд то на устье ущелья, то на меня, будто звал куда-то за собой. В эту минуту появилась Номбе и, завидев собаку, как-то странно на меня посмотрела.

«Маурити, – обратилась она ко мне с помощью Хеды, которая тоже уже проснулась, разбуженная собачьим лаем, – у меня есть для тебя послание от моего хозяина. Если ты хочешь пойти вслед за странным псом, то тебе никто препятствовать не будет, и можешь вернуться обратно с тем, что там найдешь».

Мы накормили Потеряша молоком и мясом, а затем я вместе с шестью слугами Зикали двинулся вдоль ущелья, а пес бежал впереди, но то и дело возвращался, жалобно скуля. От ущелья он провел нас по холму и спустился в саванну, где густо разросся колючий кустарник. Прошли около двух миль, как вдруг кафры увидели оседланного пони басуто и поймали его. Пес пронесся мимо пони прямо к дереву, расколотому ударом молнии, мы бросились за ним и неподалеку нашли вас, Аллан, практически бездыханного, я сперва даже решил, что вы умерли. Рядом лежало ваше ружье, ему, видно, тоже досталось от молнии. Мы положили вас на щит и принесли сюда, и никто нас не останавливал. Вот и все, Аллан.

Некоторое время мы молчали и смотрели друг на друга. Потом я подозвал Потеряша и потрепал его лохматую голову. Пес лизнул мне руку, как будто понимал, как я ему благодарен.

– Странная история, – заметил я. – Воистину Создатель вложил мудрость в свои творения, о коих мы ровным счетом ничего не знаем. Давайте же воздадим Ему за это хвалу. – И мы помолились от всего сердца.

Так умный и преданный четвероногий друг спас меня от смерти. Несомненно, находясь в полуобморочном состоянии от потрясения, переутомления и солнечного удара, я все время подсознательно двигался в сторону Черного ущелья, сохраняя в голове его смутный образ. Когда же до цели оставалось всего несколько миль, ударила молния и, пробежав через винтовку, ушла в землю, а в меня не попала. Тогда пес убежал, он бродил вокруг, пока не нашел и не привел мне на выручку людей, великолепно справившись со своей задачей.

Последовали долгие месяцы, о которых почти нечего рассказать. Собственно, они не казались мне тоскливыми, ведь из недели в неделю медленно, но верно я набирался сил. В ущелье была одна секретная тропа, крутая и непроходимая, куда можно было попасть из соседней пещеры. Тропа бежала вдоль водомоины ущелья и далее сквозь колючие заросли к плато, примыкавшему к крепости Цеза. Когда я достаточно окреп, мы время от времени взбирались туда, это стало для меня хорошей зарядкой. Приятное разнообразие после духоты ущелья. Дни походили один на другой, ибо мы были отрезаны от остального мира, словно оказались на необитаемом острове. Изредка Номбе приносила нам свежие новости о войне, а Зикали почти не появлялся.

Она рассказала о бедствиях, постигших англичан, о молодом великом вожде, который потерял всех своих спутников и погиб, храбро сражаясь, – впоследствии я узнал, что речь шла о Наполеоне Эжене, принце французской империи, – о наступлении наших солдат, о поражении войск Кечвайо и о полном истреблении зулусов близ Улунди. Они тысячами бросались на построившихся в каре англичан, а те встречали их градом картечи и пуль. Однако это сражение зулусы назвали не битвой при Улунди и не Нодвенгу, поскольку такое название уже носила битва близ старой резиденции Панды, а «Оквеквени», что в переводе означает «битва у железной крепости». Вероятно, такое название пришло им в голову при виде преграды из штыков, сверкающих на солнце, как сплошная стена, или показалось, будто враг недосягаем, как если бы спрятался за стеной из железа. Как бы там ни было, зулусы кинулись на англичан незащищенными телами, и ливень из свинца валил их наповал, а среди белых погиб всего десяток солдат. Их похоронили на небольшом кладбище посреди полевого укрепления, там и по сей день, как свидетельство прошлого, находят стреляные гильзы.

Вот на той самой равнине и кануло в небытие зулусское государство, созданное королем Чакой.

Вскоре после этого я наконец увиделся с Зикали и попросил его отпустить нас. Он торжествовал, но все же был чем-то встревожен и, как мне показалось, больше обычного исполнен дурных предчувствий.

– Что ж, Зикали, – сказал я, – если слухи верны, то ты добился своего, уничтожил зулусский народ. Должно быть, теперь ты счастлив.

– Разве может человек быть счастлив, получив наконец то, чего он добивался в течение многих лет? Наша парочка вздыхает и печалится, ибо не может пожениться по традиции белых людей. Хотя я не понимаю, зачем они держатся друг от друга на расстоянии. В свое время они станут мужем и женой и поймут, что того счастья, о котором они так мечтали, нет и в помине. Ох, настанут дни, когда они и парой слов за весь день не обмолвятся. Эти лунные вечера в Черном ущелье, проведенные в предвкушении, были для нас поистине сладостны, а теперь, когда мы получили желаемое, ради чего жить дальше? – Он тяжело вздохнул. – Так случилось и со мной, Макумазан. С тех пор как Чака истребил мой народ, я год за годом вынашивал план мести и выжидал удобного случая, чтобы наконец увидеть кровавую свадьбу зулусов с ассегаями. Все сбылось. Твой народ растоптал их на равнине Улунди, и зулусского народа больше нет. Однако я не чувствую радости, ведь не простые люди обидели меня и мою семью, а дом Сензангаконы, меж тем Кечвайо все еще жив. Пока есть пчелиная матка, улей можно восстановить. Пока на пепелище тлеют угли, в лесу может снова разгореться пожар. Возможно, я стану счастлив, когда Кечвайо умрет, только его жизнь и моя связаны, как два зерна кукурузы в одном початке.

Решив сменить тему, я спросил, позволит ли он мне ехать в Наталь или присоединиться к войску англичан.

– Пока тебе нельзя ехать, – ответил Зикали сурово, – и не докучай мне более этим. По всей стране бродят отряды зулусов. Они убьют тебя, и твоя кровь будет на моей совести. Кроме того, если увидят белую женщину, нашедшую приют в своем доме, думаешь, они не догадаются обо всем? Изображать из себя инкосазану зулусов – самое тяжкое преступление, Макумазан. Что же тогда станется с Открывателем и всем его домом, если только пройдет слух, что он сам нарядил эту куклу и привел их к войне, по губившей весь народ? Вот когда Кечвайо будет убит и погребен и в стране наступит умиротворение, покой смерти, тогда ты и сможешь уехать, Макумазан, но никак не раньше.

– Отправь хотя бы известие капитанам британской армии, пусть узнают, что мы живы и здоровы.

– Отправить известие гиенам о том, где искать труп, или охотникам, где притаился олень Зикали! Послушай, Макумазан, если ты так поступишь или еще раз попросишь меня об этом, ни ты, ни твои друзья никогда не покинете Черное ущелье. Я все сказал.

Поняв, что дело безнадежно, я ушел, боясь разозлить его еще больше, а он провожал меня сердитым взглядом. Старик добился успеха в долгой охоте, а добыча обратилась в пепел у него во рту. Вернее, победа пока не достигнута, ведь он сражался против дома Сензангаконы, который жестоко расправился с ним и его родным племенем. А свалив королевскую власть, он задел и весь зулусский народ. Это все равно что спалить целый город, лишь бы уничтожить компрометирующее тебя письмо. Город сгорел, а письмо осталось невредимым как доказательство вины. Иначе говоря, Кечвайо все еще жив, и жажда мщения Зикали не утолена, более того, он теперь в опасности, и, возможно, еще большей, чем когда-либо прежде. Разве не он, как пророк, призывал Небесную принцессу, древнюю богиню зулусов, перед королем и Советом и вынудил их решиться на войну? Предположим, зулусы догадались, что им показали не духа, а всего лишь хитрый фокус, что тогда? Старика бы замучили до смерти, будь у жертв его обмана на это время, или разорвали на куски, если бы верили, что его можно убить, а лично у меня на этот счет нет никаких сомнений.

Вскоре после нашего разговора мы вместе с Хедой ужинали, а Энском, как нарочно, ушел по нашей тайной тропе на плато. Нам не запрещали стрелять из ружей, поэтому он развлекался: ловил куропаток с помощью собственного изобретения – оригинальной сети, сплетенной из травы. Неподалеку протекал родник, и от него вокруг собирались лужицы. На рассвете и на закате сюда на водопой приходили куропатки, а иногда цесарки и фазаны. Вот тут-то он и расставлял свои сети, а потом прятался в укрытие и дергал за веревочку. И в этот день мы с Хедой снова остались вдвоем.

Моя неудача с Зикали ее крайне разочаровала. Тут мне в голову пришла запоздалая мысль, и я предложил ей попробовать связаться с англичанами, стоящими лагерем в Улунди, или с кем-то еще с помощью знахарки Номбе и добавил, что и сам бы с ней переговорил, да, кажется, я у нее в немилости. Хеда покачала головой, мол, не стоит, все это бесполезно и к тому же опасно. По зрелом размышлении и припомнив угрозу Зикали, я с ней согласился.

– Скажите, мистер Квотермейн, – спросила Хеда – может женщина полюбить другую женщину?

Ошарашенно воззрившись на нее, я ответил, что не совсем понимаю, о чем она толкует, поскольку женщины, насколько я успел заметить, любят либо мужчин, любо себя, чаще всего, конечно, себя. Признаю, шутка глупая, хотя с некой долей правды, и вполне в духе этого места.

– Я и сама так думала, – ответила она, – но право же, Номбе весьма странно себя ведет. Вы сами видели, как она привязалась ко мне с самого начала. Возможно, ей раньше не хватало женского общества, ведь, насколько я знаю, она с детства воспитывалась тут, среди мужчин. У нее была сестра-близнец, а ее, как родившуюся второй, собирались умертвить, согласно суеверным правилам зулусов. Однако Зикали или его слуга, знавший, что к чему, спас ее и вырастил, так что я буквально единственная женщина, с кем она была в дружеских отношениях. Причем ее привязанность ко мне растет с каждым днем, и, может, я покажусь вам неблагодарной, но она стала несколько назойливой. Номбе постоянно говорит, что готова отдать за меня жизнь, а если вдруг что-то случится со мной, она убьет себя и последует за мной в мир иной. То и дело предсказывает мне будущее, и когда в нем не оказывается места для нее, она огорчается и начинает плакать, так как свято верит во все это.

– Обычная истерика, у зулусских женщин это часто случается, особенно у тех, кто занимается магией.

– Возможно, но ее истерика перерастает в сильную ревность, а это не совсем уместно. К примеру, она страшно ревнует к Морису.

– Рановато для задатков дуэньи, – согласился я.

– Дело не в этом, мистер Квотермейн! – рассмеялась Хеда. – Ведь к вам она ревнует даже больше. По поводу Мориса Номбе заявила напрямик, что, когда мы с ним поженимся, она, по ее словам, сможет, как и прежде, «сторожить у входа в хижину», а вы «живете в моей голове», и ей никак не встать между нами.

– Она сошла с ума, – заметил я, – совсем помешалась. Отклонения связаны с окружающим ее миром и прочими делами, а всё в совокупности рождает в далеком от нормы разуме странные мысли. Номбе почувствовала к вам страстную привязанность, и ни я, ни Морис, вне всякого сомнения, ничуть этому не удивлены.

– Мистер Квотермейн, вы использовали подобные комплименты в юности? Я так и думала, а теперь, когда вы состарились, продолжаете отпускать их по привычке. Что ж, в любом случае благодарю вас, возможно, вы говорили искренне. Однако что же делать с Номбе? Тише! Она идет. Оставляю вас вдвоем, сами во всем убедитесь, если представится случай. – И Хеда поспешно удалилась.

Номбе подошла ко мне, и весь ее облик говорил, что случай обязательно представится. Неизменная улыбка куда-то пропала, а прекрасные темные глаза сверкали недобрым блеском. Тем не менее она спокойным голосом спросила, понравился ли госпоже Хеддане ужин, давая понять, что ей дела нет до моего аппетита и осталась ли еда к возвращению Энскома. Я ответил, что, насколько мне известно, Хеда съела полкуропатки вместе со всем остальным.

– Я рада, ведь мне не удалось за ней поухаживать, потому что хозяин желал говорить со мной. – Номбе села рядом и обратила на меня мечущий молнии взор. – Макумазан, я ухаживала за тобой, когда ты болел, и поила молоком, а за это ты хочешь насильно напоить меня горькой отравой.

– Я прекрасно осознаю, что без твоей заботы меня бы уже не было в живых, и за это я полюбил тебя как собственную дочь, но не будешь ли ты добра объяснить свои слова?

– Ты замыслил увезти от меня госпожу Хеддану, – тотчас ответила Номбе, – а она для меня как мать, или сестра, или дитя. Можешь не отпираться, хозяин мне все рассказал, да я и сама узнала все от моего духа, а еще следила за тобой.

– Номбе, я и не думал лгать тебе ни об этом, ни о чем другом, хотя сама ты порой лгала мне. Скажи, ты ведь думала о том времени, когда инкози Маурити, госпожа Хеддана и я покинем Черное ущелье и они захотят пожениться, перейдут Черную воду и отправятся в свой будущий дом, а я наконец займусь своими обычными делами?

– Не знаю, о чем я думала, Макумазан, но в одном уверена: пока я жива, ни за что не расстанусь с госпожой Хедданой. Теперь, когда я нашла кого-то, кому могу отдать всю свою любовь, я ни тебе, ни кому-то другому не позволю забрать ее у меня.

Какое-то мгновение я молча ее разглядывал.

– Номбе, почему бы тебе не выйти замуж и не завести детей, которым ты могла бы отдать всю свою любовь?

– Мне выйти замуж? Моя жизнь связана с моим духом, а он не простой смертный, и дети мои не сыны человеческие. К тому же люди ненавидят меня. – И она глянула на меня так, будто хотела сказать: «Особенно ты».

– Это теленок с головой собаки, – ответил я словами местной пословицы, в том смысле, что она говорит какую-то чепуху. – Что ж, Номбе, если ты так любишь инкози-каас Хеддану, договорись с ней и инкози Маурити и поезжай вместе с ними.

– Макумазан, ты ведь прекрасно знаешь, что я не могу, мы с хозяином связаны веревкой крепче железа, и, если я попытаюсь порвать ее, мой дух погибнет, и я вместе с ним.

– Боже мой! Вот незадача! Вот что происходит, когда связываешься с магией. Прямо и не знаю, Номбе, как помочь делу и что тебе посоветовать.

Тут она вскочила, вскипая от ярости.

– Теперь понятно, ты не только не собираешься мне помогать, Макумазан, а еще и насмехаешься, и Маурити не лучше тебя! Он прикидывается влюбленным в мою хозяйку, а на самом деле в моем мизинце больше любви к ней, чем во всем его теле и душе, как он это называет. Да, он тоже смеется надо мной. Если бы вы оба умерли, – выпалила Номбе с неожиданной злобой, – моя госпожа не захотела бы уезжать! Берегись, Макумазан, как бы на тебя не пало заклятие. – С этими словами она развернулась и ушла.

Поначалу вся эта нелепость вызвала у меня лишь улыбку. Поразмыслив, однако, я решил, что на самом деле все гораздо серьезней, особенно в нашем положении. Эта женщина – дикарка, более того, дикарка, наделенная недюжинными магическими способностями, вот уж убийственное сочетание. К тому же для нее не существует запретов, ведь в Черном ущелье общественное мнение – пустой звук, как и указы королевы. Наконец, всем известно, какой безумной становится женщина, когда, воспылав страстью, вдруг теряет объект привязанности. Подобный ужасный случай в далекой юности навсегда отнял у меня самого дорогого человека. Подробности излишни, скажу лишь, что трагедия свершилась руками такого же пылкого создания – язык не поворачивается назвать ее женщиной, – решившего, будто у него хотят отнять предмет обожания.

Кончилось тем, что трубку перед сном я выкурил без всякого удовольствия. К счастью, Энском вернулся с вечерней ловли птиц счастливым и начал без умолку болтать о своих успехах, так что не дал мне и рта раскрыть. Поэтому с обсуждением наших проблем я решил повременить до завтра.