Свази тряслись от ненавистного им холода. Они отряхнулись, как мокрые псы, столпились вокруг меня и с любопытством разглядывали.

– Эге, да ведь это Макумазан, – заметил старший и, видимо, главный. – Бодрствующий в ночи, давний друг всех черных. Верно, духи наших предков хранили нас, пока мы рисковали своими жизнями ради бура и полукровки. – Свази, надо сказать, недолюбливали буров по весьма уважительной причине.

– Да, я Макумазан, – садясь, подтвердил я.

– Как же ты, известный своей мудростью, вдруг так поглупел? – спросил он, указывая на бурную реку.

– Зачем же ты выставляешь себя глупцом, говоря, что я поглупел, если это не так и ты это знаешь? – возразил я. – Посмотри на тот берег и все поймешь.

Там как раз собралось более пятидесяти запоздавших басуто.

– Кто это?

– Люди Сикукуни, думаю, вы знакомы. Они преследовали нас всю ночь, да и раньше, уж очень им хочется нашей смерти. А еще они украли наших волов, ровным счетом тридцать два прекрасных вола, и я подарю их твоему королю, если он отберет их у басуто. Теперь-то, надеюсь, ты понял, как мы оказались в бушующей Крокодиловой реке.

При упоминании людей Сикукуни туземец весь напрягся, как терьер, учуявший крысу. Видно, этот старший со своим отрядом охранял тут границу.

– Что?! – взревел он. – Да как эти грязные псы со своими копьями посмели близко подойти к нашей границе? Ведь мы им преподали хороший урок! – Он кинулся в воду и, потрясая копьем, закричал: – Ну погодите, блохи из меховой накидки Сикукуни, сейчас я до вас доберусь и раздавлю двумя пальцами. Или Макумазан возьмет свою винтовку. Опустите ваши ружья, иначе за каждый выстрел я перережу глотки десятерым басуто, когда мы в скором времени к вам нагрянем.

– Помолчи, дай мне сказать, – начал я.

И крикнул стоящим на том берегу, мол, пусть позовут их жирного главаря, ибо я буду говорить только с ним. Оказалось, он отстал, так как захворал, увидев призрака.

– А, призрак, продырявивший ему горло? Да ведь это был я, и так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на Макумазана и его друзей. Не ты ли прошлой ночью называл меня леопардом, который нападает в темноте, кусает и снова скрывается?

– Да, Макумазан! – крикнул мой собеседник. – Мы знаем, что ты – призрак в стене, но не нападай на нас больше. О, это тот мертвец, белый доктор послал нас в безумную погоню.

– Вспомни об этом, когда я вновь появлюсь посреди ваших холмов. Теперь уходи и передай Сикукуни, что англичанин, которого он якобы обратил в бегство, скоро вернется вместе с этими свази. Тогда вождь простится с жизнью, его город сгорит, а из племени никого не останется в живых. Уходите не мешкая, вода в реке, куда вы заманили нас, спадает, а воины свази собираются с вами поквитаться.

Басуто даже не попытался ответить, а его люди не стали в нас стрелять. Они бросились наутек, как стая трусливых шакалов, под градом насмешек свази.

Все-таки они остались довольны и торжествовали, внушив нам ужас и украв фургон и тридцать два вола. Пару лет спустя мне помогли отплатить им за пережитое нами и даже вернуть нескольких животных.

Когда басуто удрали, свази проводили нас к туземному поселку в пяти милях от реки. Заранее отправили туда гонца с приказом подготовить хижину и угощение к нашему прибытию.

Мы добирались туда из последних сил, так все были утомлены, да и наши лошади тоже. Пока шли, солнце пригревало. Наконец прибыли, я помог Хеде и Кетье слезть с повозки – бедняжки едва передвигали ноги – и проводил их в хижину для гостей. Внутри оказалось чисто и уже ждало щедрое угощение. Женщинам принесли меховые накидки – укутаться, пока мокрая одежда не просохнет.

Доверив их заботам двух местных старух, я пошел взглянуть, как там Энском, ведь он был почти беспомощен, да и снять с лошадей упряжь. Их поместили в загон для скота, где бедные животные лежали без сил и даже не притронулись к приготовленному для них фуражу. Я оставил наш груз на хранение главе поселка, и славный старикашка, которого я прежде не видел, проводил меня к хижине, стоящей по соседству с пристанищем наших женщин. Мы выпили маас, скисшее молоко, поели немного баранины – усталость совсем притупила голод, стянули с себя мокрую одежду и оставили на солнце для просушки.

– Мы были на волосок от гибели, – заметил Энском, завернувшись в меховую накидку.

– Это верно, я даже подумываю, не приставлен ли к вам надежный ангел-хранитель, знакомый со здешними опасностями.

– Да, старина, и на этой земле он всем известен под именем Аллан Квотермейн.

После этого я отправился спать и провалялся в постели целые сутки. И немудрено, ведь я два дня и две ночи провел на ногах, почти не сомкнув глаз, страшно вымотался и сильно перенервничал. Проснувшись, я первым делом увидел Энскома при полном параде. Он энергично чистил мою одежду щеткой из своего несессера. Помнится, эта затейливая вещица из крокодиловой кожи, флакончики с серебристыми крышечками и бритвы с ручками из слоновой кости нелепо смотрелись в хижине кафров.

– Пора вставать, сэр, ванна готова, – возвестил он весело, указывая на бутылочную тыкву, полную горячей воды. – Надеюсь, сэр, вам спалось так же хорошо, как и мне.

– А вы, как видно, в прекрасном настроении, – заметил я, вставая, и принялся умываться.

– Да, сэр, а почему бы и нет? У Хеды все хорошо, я уже виделся с ней. Эти свази – славные парни. Кетье знает их язык, и с ее помощью мы получаем все, что душе угодно. Беды позади, старик Марнхем мертв и, надо полагать, кремирован, Родд, будем наде яться, отправился на Небеса, басуто удрали. Утро прекрасное и теп лое, и нас ждет обильный завтрак.

– Я готов съесть две порции, просто умираю с голоду.

– Лошадям обеспечен отдых и корм, они валятся с ног от усталости, а силки немного перетерлись. Я ходил в загон, вернее, меня проводил туда один парень с дурным запашком. Знаете, старина, мне кажется, будто не было и в помине ни басуто, ни почтенного Марнхема, ни отвратительного Родда, и они всего лишь плод нашего воображения или ночной кошмар. Вот ваша рубашка, к сожалению, я не успел ее постирать, но она фланелевая и как следует выжарилась на солнце, поэтому выглядит вполне сносно.

– Хеда, во всяком случае, с нами, – перебил я его глупую болтовню, – и она не ночной кошмар и не видение.

– Да, слава богу, – серьезно согласился Энском. – Ох, Аллан, я уж думал, утонет она в той реке, а без нее я бы лишился рассудка. И впрямь, пока я тащил и стегал этих лошадей, чувствовал, что вот-вот сойду с ума.

– Ну вот, она жива, а утонули бы вы вместе. Не будем больше об этом. Главное, Хеда в безопасности, и мы не дадим ее в оби ду, ведь вы еще даже не женаты, мой мальчик, а на вас свет клином не сошелся. Но все-таки мы живы и здоровы, чего же больше, так будем благодарны за это Всевышнему.

Одевшись и натянув сапоги, которые Энском натер жиром, за неимением ваксы, я выбрался из хижины. Всего в нескольких ярдах от нас в тени соседней хижины на выдубленной шкуре, заменявшей стол, сервировали завтрак, а Кетье готовила поблизости. Там я нашел и Хеду, она была немного бледна и печальна, но выглядела вполне здоровой и отдохнувшей. Да и оделась в прелестное платье, видимо, достала из своей скудной поклажи. В нем девушка была очаровательна, как, впрочем, и всегда. К тому же она отличалась безукоризненными манерами. Перво-наперво этим утром Хеда решила горячо поблагодарить меня за все, что я сделал для них с Энскомом, за неоднократное, по ее словам, спасение их жизней.

– Ну что вы, милая барышня, – ответил я нарочито грубо, – не обольщайтесь на свой счет, я спасал свою шкуру.

Хеда лишь мило улыбнулась, как могла только она, тряхнула головкой и заметила, что ее мне не обмануть, как кафров. Пришла дородная Кетье с едой, и мы принялись уписывать за обе щеки, я-то уж точно.

Нет нужды подробно описывать поездку по земле свази, хоть это довольно-таки любопытно. Мы даже чувствовали себя в безопасности, насколько это возможно среди туземцев, нас везде принимали радушно.

Итак, я продолжаю свой рассказ. В королевской хижине мы оказались спустя несколько дней, приходилось ехать не спеша, местность затопила река, дороги стали непроходимы, да и лошадей следовало поберечь. Там я встретил бура, судя по всему, он промышлял охотой – на законном основании.

От него я узнал, как плохи дела в Зулуленде, вот-вот разразится война между зулусами и англичанами. Кечвайо, король зулусов, разослал вестников с целью настроить басуто и другие племена против белых людей. В итоге Сикукуни уже совершил набеги на Пилгримс-Рест и Лиденбург.

Я притворился удивленным и простодушно спросил, не успел ли он чего-нибудь натворить. Бур рассказал об украденном скоте, двух убитых европейцах, если не больше, и сгоревшем дотла доме. Однако добавил, что не знает точно, кафры убили тех европейцев или другие белые, с которыми они чего-то не поделили. Во всяком случае, поговаривают, будто судья Барбертона, конная полиция и вооруженные местные жители выехали с целью разобраться в этом деле.

Затем мы распрощались. Король Умбандина, перебрав с коньяком, подарком от бура, выдал ему разрешение на охоту, и тот торопился унести ноги, пока король не протрезвеет и не передумает. В самом деле, этот бур так торопился, что даже не спросил, какие дела привели меня в землю свази, не задумался, один ли я или со спутниками. Разумеется, он не заподозрил мою связь с заварушкой вокруг басуто, однако я встревожился из-за предстоящего расследования смерти Марнхема и Родда. Мне стало не по себе при мысли, что бур услышит что-нибудь по пути и смекнет, в чем дело. Впрочем, в глубине души я не слишком его опасался.

Свази поведали мне подобную историю о вторжении зулусов. Старик Индуна, член Совета, мой старый знакомый, рассказал, как Кечвайо посылал к ним вестников и просил стать их союзниками в войне против белых людей. Однако король и советники отказали, они называли себя детьми королевы – это не совсем так, ведь они никогда не находились под британским владычеством – и «не желают кусать ее ноги, если она собирается сражаться руками». Я выразил надежду, что свази никогда не поступят вопреки этим красивым словам, и сменил тему.

Вновь встал вопрос: стоит ли нам отправиться в Наталь или поспешить в Зулуленд? Слухи о предстоящей войне подталкивали к первому варианту, а история бура о расследовании склоняла чашу весов ко второму. Передо мной возникла дилемма, а Энском и Хеда, как обычно, решили положиться в этом вопросе на меня. Сдается мне, на сей раз Наталь одержал бы победу, если бы не один случай. Я уже почти решил рискнуть и сделать запрос о смерти Родда, к тому же эта парочка смогла бы там пожениться. Поскольку я был им вместо отца, решил, что с этим тянуть не следует – хотя бы освободят меня от обязательств. Там мне проще позаботиться о наследстве Хеды и отделаться от завещания ее отца. Оно и так уже слегка пострадало в Крокодиловой реке, благо я догадался, покидая дом, спрятать бумагу в несессере Энскома.

А случилось вот что. Как-то утром я вылез из повозки, где обычно очень чутко дремал, сторожа ценности, – ведь мы везли украшения Хеды и немалую сумму в золотых слитках. Туземец сообщил, что меня желает видеть какой-то вестник. Я спросил, кто он и откуда пришел. Оказалось, явилась знахарка по имени Номбе из страны зулусов и утверждает, будто я знаю ее отца. Я велел привести ее ко мне, гадая, кто же она такая и от кого пришла. Зулусы обычно не делают женщин посланцами. Однако я не сомневался, как она выглядит. Отвратительная старуха, жутко воняющая прогорклым салом и еще чем похуже, вся в потертых змеиных шкурах и человеческих костях.

Вскоре она появилась в сопровождении свази. Тот усмехнулся, догадавшись о моих мыслях. Я не верил своим глазам, думал, не снится ли мне все это. Вместо старой толстой карги, изанузи, передо мной стояла высокая изящная девушка. У нее была довольно светлая кожа, кроткий взгляд темных глаз, но лицо, замечу, лишенное привлекательности. На губах играла загадочная, буд то приклеенная улыбка. Двух мнений быть не могло, она в самом деле знахарка. В волосы она вплела мочевые пузыри, на шее висело ожерелье из зубов бабуина, а талию опоясывал кушак с притороченными мешочками всяких снадобий.

Мы разглядывали друг друга, я решил не заговаривать первым. Наконец, изучив меня с ног до головы, она в знак приветствия подняла вверх руку с открытой ладонью.

– Точно, как на картинке, – произнесла девушка нежным, проникновенным голосом, – значит, передо мной господин Макумазан.

Мне это показалось странным, не припомню, чтобы кому-то в Зулуленде оставлял свою фотографию.

– Не нужно обладать магией, знахарка, чтобы это понять, но где ты видела мою фотографию?

– Далеко отсюда.

– А кто ее тебе показал?

– Тот, кого ты знал. О Макумазан, задолго до того, как я вышла из Мрака. Он зовется Открыватель, а с ним еще один, кого ты знал в прежние времена: Тот, кто скрылся во тьме.

По неведомой причине, я не решился спросить имя Того, кто скрылся во тьме, хоть и чувствовал, что она ждала вопроса. Лишь заметил с напускным безразличием:

– Разве Зикали еще жив? Ему давным-давно полагается умереть.

– Ты сам знаешь, Макумазан, что он жив. Как он мог уйти, не завершив начатое им дело. Кроме того, вспомни его слова в последнюю четверть луны, перед новолунием. То сновидение, Макумазан, он послал тебе через меня, хотя ты меня и не видел.

– Тьфу ты! – воскликнул я. – Брось свои россказни о сновидениях. Кто в них верит?

– Ты, – ответила она спокойнее прежнего. – Оно привело тебя и твоих спутников сюда.

– Врешь ты все! – грубо ответил я. – Сюда нас заманили басуто.

– Бодрствующему в ночи угодно обвинить меня во лжи, пусть так и будет, – ответила девушка и улыбнулась шире.

Затем она скрестила руки на груди и умолкла.

– Ты – посланница. Провидица, читающая по пыльной фотографии, вестник судьбоносных сновидений, – съязвил я. – Чье послание передали твои уста и каков его смысл?

– Мои духовные владыки отправили послание устами учителя Зикали, а он передал его тебе устами твоей рабы, знахарки Номбе.

– Ты такая молодая и уже знахарка? – спросил я, отдаляя минуту, когда мне придется выслушать ее послание.

– О Макумазан, я слышала голоса, чувствовала боль в спине, целый год пила снадобья черных и снадобья белых, меня посещали духи, я видела тени живых и мертвых, ныряла в реку и достала со дна змею, видишь, вот ее шкура. – Она распахнула накидку и показала шкуру змеи, видимо черной мамбы, обернутую вокруг ее стройного тела. – Я оставалась в дикой пустоши одна и прислушивалась к голосам, сидела у ног моего учителя, Открывателя, заглядывала в будущее и впитывала его мудрость. Так что я в самом деле знахарка.

– Что ж, после таких испытаний твоя мудрость сравнится лишь с твоей красотой.

– Однажды, Макумазан, ты уже говорил деве из моего народа о том, как она красива, и это погубило ее. Пусть та кончина и была славной. Больше не говори о моей красоте, но мне приятно, что ты так думаешь, ведь ты знал многих женщин и тебе есть с кем меня сравнить. – Она немного смутилась и потупила взор.

Первая человеческая реакция, и я обрадовался, найдя в ее броне слабое место. Более того, с той минуты она стала мне другом.

– Будь по-твоему, Номбе. Приступим к посланию.

– Мои духовные владыки передали слова устами Зикали, подобно тому, как музыкант извлекает музыку из камышовой дудочки. Они сказали…

– Бог с ними, – перебил я. – Главное, что сказал Зикали?

– Что ж, Макумазан. Вот слова Зикали: «О Бодрствующий в ночи, приближается время, когда с Тем, кому не следовало бы родиться, случится так, словно он никогда и не рождался, а затем он восторжествует. Но сначала ему нужно многое успеть, и ты сыграешь в его замысле важную роль, как он и предупреждал триста лун тому назад. Об этом он расскажет тебе позднее. Макумазан, не получил ли ты видение, когда лежал без сна в доме из белого камня, ныне сгоревшего дотла? Я, Зикали, послал тебе видение посредством моего дитя, Номбе, и ее искусства и направил в помощь духа, он укажет ей правильный путь. Иди за ней, Макумазан, и ты преуспеешь. А если изберешь иной путь и решишь вернуться в город белых, тебя и твоих спутников убьют – как, не важно. Вот я говорю тебе устами Номбе, откажись от замысла идти в Наталь, ибо, поступив так, ты и твои спутники найдете там лишь стыд и огорчения из-за убитого в лесном болоте белого доктора, а для тебя такой исход горше смерти. В Натале тебя и твоих спутников схватят и вернут в Трансвааль на судилище перед человеком, волосы у которого, как лошадиная грива, выкрашенная в белый цвет. Если же ты отправишься в землю зулу, эта опасность минует, поскольку назревают великие дела, а о подобных пустяках никто более и не вспомнит. Я, Зикали, не лгу и обещаю тебе, как ни велика опасность в земле зулу для неоперившихся птенцов, которых ты, старый козодой, спрятал под свое крыло, что все же под конец они останутся невредимы. Я говорил тебе о них в твоем сне, о белом господине Маурити и белой гос поже Хеддане, они простирают руки навстречу друг другу. Я жду тебя в Черном ущелье, моя дочь Номбе проводит тебя. Король Кечвайо тоже будет рад встрече с тобой и еще кое-кто, чье имя я умолчу. Я сказал свое слово. Теперь выбор за тобой». – Пере дав это послание, Номбе безучастно застыла с неизменной улыбкой.

– Откуда мне знать, что тебя послал Зикали? Может, это ловушка, а ты приманка.

Тогда из складок своего балахона девушка достала нож и протянула его мне:

– Учитель сказал, ты его узнаешь и поверишь, что я пришла от него. Он велел напомнить, что однажды вырезал этим ножом фигурку и отдал ее тебе в хижине Панды. Фигурка была завернута в волосы женщины, и ты до сих пор хранишь ее у себя.

Я взглянул на нож и сразу его узнал. Этот шведский нож с деревянной рукояткой был со мной в первом путешествии по Африке. Мой подарок Зикали по возвращении в страну зулусов, накануне междоусобицы принцев. Деревянную фигурку, разумеется, я тоже прекрасно помнил. Женщину звали Мамина, она стала при чиной распри, а те волосы некогда вились по ее плечам.

– Тебя действительно послал Зикали, – признал я, вернув нож, – но почему ты назвалась его дитем, ведь он слишком стар и не годится тебе в отцы?

– Учитель сказал, что моя прабабушка была его дочерью, поэтому я его дитя. Теперь, Макумазан, я ухожу поесть со своими людьми, ведь со мной пришли слуги. После этого передам весть королю свази – сейчас я не могу поговорить с ним, ибо он еще пьян от напитка белых людей. И тогда я буду готова вернуться с тобой в землю зулу.

– Номбе, я не говорил, что собираюсь туда.

– Твое сердце уже в пути, Макумазан, и ты должен следовать его зову. Эта фигурка, вырезанная твоим ножом из обрубка дерева умзимбити, с белым человеческим сердцем в одной руке, вовсе не живая и не заколдованная, разве она не завладела всем твоим существом? Макумазан, не потому ли ты до сих пор не решился сжечь ее?

– Давно надо было от нее избавиться, – проворчал я сердито.

Однако, нанеся мне удар, она сверкнула глазами, развернулась и ушла.

Умная женщина, да и обучили ее как следует. Что ж, Зикали вовсе не глупец, а девушка наверняка пешка в его игре. О да, она, вернее, он не заблуждается, моя душа лежит к стране зулусов, но по иной причине. На самом деле я не хотел пропустить, чем завершится борьба колдуна против деспота и его хозяев.

Итак, все хорошенько обсудив, мы почли за лучшее отправиться в Зулуленд, тем более там нас наверняка радушно примут. В тот же день Номбе повторила свое приглашение Энскому и Хеде, подтвердив, что в стране зулусов им нечего опасаться.

Забавно было наблюдать знакомство Номбе с Хедой. Только мы позавтракали, появилась знахарка. Встав из-за стола, Хеда встретилась с ней лицом к лицу.

– Мистер Квотермейн, это и есть ваша ведьма? – спросила она весело. – Да, впечатляет. Я ее себе немного иначе представляла. А все-таки она меня немного пугает.

Тогда Номбе спросила:

– Макумазан, что обо мне сказала инкози-каас? – То есть женщина-вождь.

– То же, что и я, она ожидала увидеть уродливую старуху, а ты молода и красива.

– Все мы юны, прежде чем состариться, Макумазан, и в свой срок станем уродливы, даже инкози-каас. Но она еще сказала, что боится меня.

– Номбе, ты понимаешь по-английски?

– Нет, но я читаю мысли по глазам, а взгляд инкози-каас красноречив. Скажи, что ей не нужно меня бояться, мы даже можем стать друзьями, хоть она и принесет мне несчастье.

Вряд ли следовало, но, учитывая тревогу Хеды, я перевел ответ Номбе, опустив последнюю фразу.

– Передайте ей мою благодарность, ведь у меня почти нет друзей. Больше я не буду ее бояться.

Я снова перевел, а Номбе в ответ протянула руку.

– Скажи, пусть не брезгует, она чистая. На моих руках нет крови человека. – Тут она многозначительно глянула на Хеду. – Пусть у нее белая кожа, а у меня черная, но и я из благородного рода, племени воинов, не привыкших к праздности. Мы одного возраста, она красива, а я мудра и тоже не лишена дарований.

Вновь я выступил переводчиком, на сей раз для Энскома, ведь Хеда неплохо понимала язык зулусов, хоть и притворилась, будто не поняла ни слова. Девушки пожали друг другу руки. Эта сцена позабавила Энскома, а я удивлялся, чувствуя в ней некую напряженность и недосказанность, будто здесь крылась какая-то тайна, неведомая мне.

– Этот вождь ей нравится? – спросила Номбе, пристально вглядываясь в Энскома, когда Хеда покинула нас. – Что ж, он храбр, особенно в минуту опасности, и не так прост. И в мире, где родился, должно быть, займет высокое положение. Но, Макумазан, почему она выбрала его, когда встретила вас вместе?

– Номбе, ты ведь только что назвала себя мудрой, – улыбнулся я. – А сдается мне, ты обыкновенная хвастунья, как и прочие, подобные тебе. Разве ты не разглядела седых волос под моей шляпой и не знаешь, что юность предпочитает равных?

– Порой так случается, Макумазан, если их разум стар, поэтому я люблю духов, они древнее гор, и их слугу Зикали. Он был молод, когда зулусы еще не стали народом, и до сих пор год за годом накапливает мудрость, как пчела по капле собирает мед. Запрягай лошадей, Макумазан, я закончила свои дела и готова отправляться в дорогу.