Мы пришли в комнату Марнхема, прежде я у него не бывал. Все, что мне удалось разглядеть при закрытых ставнях, – это просторные габариты спальни, типичные для Южной Африки. Понемногу глаза привыкли к полумраку, и я увидел тело человека. Он сидел в кресле, склонившись над столом, который стоял посреди комнаты у кровати. Я распахнул ставни, и в комнату хлынул утренний свет. Этим человеком оказался Марнхем. На столе лежали писчие принадлежности, стояла опорожненная бутылка коньяка. Стакан, разлетевшийся вдребезги, оказался на полу.

– Он пьян, – сказал я.

– Нет, хозяин, он холодный, значит мертвый, – испуганно, впервые прервав молчание, ответил слуга по-голландски. – Я только что нашел его таким.

Я наклонился к телу и обследовал его, ощупал лицо. Марнхем, безусловно, скончался. Нижняя челюсть отвисла, кожа похолодела, и от него жутко несло алкоголем. Немного поразмыслив, я послал слугу за доктором Роддом и велел особо не болтать. Когда он ушел, мое внимание привлек большой конверт в опущенной руке покойного, адресованный Аллану Квотермейну. Я взял его и сунул к себе в карман.

Пришел полуодетый Родд.

– В чем дело?! – рявкнул он.

– Хороший вопрос, – ответил я, указав на Марнхема.

– Ох, снова набрался, – предположил он и проделал те же манипуляции, что и я. Мгновение спустя он в ужасе отшатнулся.

– Боже мой, он умер! – воскликнул доктор. – Три часа назад, если не больше.

– Похоже на то, но кто его убил?

– Откуда мне знать?! – огрызнулся он. – Думаете, я его отравил?

– Я никого не подозреваю, но, учитывая вашу давешнюю крупную ссору, кто-то может так подумать.

Удар попал в цель. Родд занервничал.

– Возможно, у старика случился приступ или он упился до смерти. Без вскрытия нельзя ничего утверждать. Но я этого делать не стану. Поеду, предупрежу судью и найду другого врача. Тело пусть никто не трогает, пока я не вернусь.

Я взвесил все за и против. Стоит ли мне его отпускать? Если это его рук дело, то он, конечно, попытается сбежать. Что ж, тем лучше для Хеды, в конце концов, не моя обязанность отдавать его под суд. Кроме того, улик против него нет. Все его поведение говорило скорее об обратном, впрочем, он мог и притворяться.

– Что ж, ладно, но возвращайтесь как можно скорее.

На миг доктор застыл в замешательстве. Должно быть, ему пришло в голову, что теперь, со смертью Марнхема, он потерял власть над Хедой. Даже если так, виду он не подал.

– Хотите поехать вместо меня?

– Думаю, не стоит, – ответил я. – Вдруг я виновен, тогда мой рассказ – а мне придется давать объяснения – окажется не в вашу пользу.

– Вы правы, черт возьми! – воскликнул Родд и вышел из комнаты.

Спустя десять минут он уже скакал в Пилгримс-Рест.

Прежде чем покинуть эту обитель смерти, я все кругом тщательно обследовал в поисках яда или иного орудия убийства. Безрезультатно. Однако кое-что я все-таки нашел. Перевернув промокательный лист бювара, лежавшего у локтя старика, я наткнулся на страницу, где его рукой был написан обрывок фразы: «Нет больше той любви, как…» То ли он забыл конец библейского стиха, то ли передумал писать, то ли не хватило сил его завершить. Этот лист я тоже сунул в карман. Захлопнув ставни и заперев дверь, я вернулся на веранду. Весь дом еще спал, и там никого не оказалось. Тут я вспомнил о письме и вынул его из кармана. В нем содержался следующий текст:

На письмо самоубийцы не похоже. Я взглянул на документ, повинуясь воле завещателя. Текст небольшой, а составлен по всем правилам, подписан и заверен. Он оставил девять тысяч фунтов, лежащих на счету в «Стандарт банке», и остальное имущество, движимое и недвижимое, своей дочери Хеде, в ее личное пользование, свободное от долгов и посягательств ее будущего мужа. Ей запрещалось единовременно тратить более одной тысячи фунтов. В общем, капиталы дочери были надежно защищены. Вместе с завещанием лежали и другие бумаги, видимо касающиеся недвижимости в Венгрии, унаследованной ею. Однако это уже не моя забота.

Сунув документы в потайной карман подкладки моего жилета, я вернулся в комнату и растолкал Энскома. Почему-то его крепкий сон вызвал у меня раздражение. Наконец он проснулся.

– Вам повезло, друг мой. Марнхем мертв.

– О бедная Хеда! – воскликнул он. – Ведь она любила его. Сердце ее разорвется от горя.

– Зато дочерняя любовь больше не велит ей выходить за Родда. Это ее утешит. Тут-то вам и улыбнулась удача.

Я поведал ему все, как было.

– Так он убит или покончил собой? – подытожил мой рассказ Энском.

– Не знаю, да и знать не хочу. И вам не советую, если в вас есть хоть капля здравого смысла. Достаточно того, что он мертв. И ради дочери не стоит углубляться в обстоятельства кончины ее отца.

– Бедная Хеда! – повторил он. – А кто ей сообщит? Я не смогу. Давайте вы, Аллан, тем более, вы же его нашли.

– Так и знал, что все будет на мне. Что ж, чем скорее покончим с этим, тем лучше. Одевайтесь и приходите на веранду.

Выйдя от Энскома, я сразу столкнулся с дородной горничной Хеды по имени Кетье, глуповатой, но добродушной. Она как раз выходила из комнаты хозяйки с кувшином в руках, видимо, хотела набрать горячей воды.

– Кетье, вернись к мисс Хеде и передай, что мне нужно с ней поговорить, и как можно скорее. Забудь о горячей воде, лучше помоги хозяйке одеться.

Та беззлобно поворчала, но, взглянув мне в глаза, умолкла. Вернулась в комнату, а спустя десять минут передо мной уже стояла Хеда.

– Мистер Квотермейн, что случилось? Наверняка что-то ужасное.

– Боюсь, что так, дитя мое. Если смерть ужасна. Ваш отец скончался прошлой ночью.

– О нет! – Она рухнула на стул.

– Мужайтесь, все мы смертны, а ваш отец дожил до преклонных лет.

– Но я любила его, – простонала Хеда. – Он не был святой, я знаю, но он был мне дорог.

– Такова жизнь, Хеда, все мы теряем тех, кого любим. Однако вам есть за что быть благодарной, ведь с вами любимый человек.

– О да, хвала Небесам, вы правы. Если это Божий промысел… правда, так говорить нехорошо.

Я стал рассказывать ей о случившемся, в это время к нам присоединился Энском. Он приковылял, опираясь на палку. Потом я показал им письмо Марнхема, адресованное мне, и завещание, а об остальных бумагах умолчал.

Девушка сидела очень бледная и притихшая, слушая мой рассказ.

– Я хочу его видеть, – сказала она наконец.

– Возможно, так будет лучше, – ответил я. – Тогда, если у вас хватит мужества, давайте прямо сейчас. Энском, идите с ней.

Мы вошли в комнату. Энском и Хеда держались за руки. Я отпер дверь, вошел и распахнул ставни. Мертвец выглядел по-прежнему, только голова немного запрокинулась. Хеда взглянула на него, вздрогнула и, сделав над собой усилие, поцеловала холодный лоб.

– Прощай, отец, – шептала она, – прощай.

Вдруг меня осенило:

– А где ваш отец хранил ценные вещи? Вы его наследница, и теперь все в этом доме принадлежит вам.

– В углу стоит сейф, а ключ отец всегда держал в кармане брюк.

– Тогда я открою его при вас, если не возражаете.

Я обыскал карманы покойного и нашел связку ключей. Взяв ее, я подошел к сейфу, накрытому покрывалом из шкур, и запросто отпер его. Внутри оказались два мешочка с золотом, по сотне фунтов каждый, а на других было написано: «Драгоценности моей жены. Принадлежат Хеде». Еще какие-то бумаги, изображение в миниатюре той леди, портрет которой висел в гостиной, и несколько неупакованных золотых слитков.

– Кто все это возьмет? Небезопасно оставлять золото здесь.

– Разумеется, вы, кто же еще, – ответил Энском, Хеда согласно кивнула.

Тяжело вздохнув, я распихал все эти ценности по своим необъятным карманам. Затем запер сейф, вернул ключи на место, и мы с Энскомом вышли из комнаты. Хеда, всхлипывая, вышла следом. Мы решили подкрепиться, уговаривая девушку последовать нашему примеру.

Выйдя из-за стола, я стал свидетелем любопытного зрелища. Пациенты доктора Родда, которых он принимал в своей маленькой больнице, уходили в саванну, причем те, кто мог передвигаться самостоятельно, помогали своим товарищам. Они были уже слишком далеко, и я не стал догонять их, не хотелось оставлять дом без присмотра. У меня появились дурные предчувствия, и я вернулся обратно, выяснить, в чем дело, но никого не мог найти. Проходя мимо дверей больницы, я услышал чей-то голос, зовущий на наречии сисуту:

– Братья мои, не бросайте меня!

Войдя, я увидел человека, которого Родд оперировал, когда мы только приехали. Он лежал там совсем один. Я спросил, куда делись остальные. Больной не ответил, и я уже хотел уйти, но тут он сказал, что все ушли в свою родную землю. Короче говоря, мне наконец удалось выведать у него правду. Оказывается, скоро на этот дом нападут люди Сикукуни, и они хотят быть подальше, когда меня и Энскома убьют. Сам он идти отказался или не смог, – похоже, он ничего не знал о смерти Марнхема. Только я попытался на него надавить, как он застонал, страдая от боли и жажды, и стал просить воды. Я хотел узнать, кто велел нас убить, но больной отказался отвечать.

– Ладно, оставайся один и помирай от жажды, – сказал я и направился к двери.

– Я все расскажу! – закричал он. – Это лекарь, который тут живет. Он меня резал. Задумал несколько дней назад убить вас, ведь он тебя ненавидит. Прошлой ночью он уехал, чтобы сказать воинам зулусов, когда приходить.

– И когда же? – спросил я, держа кувшин с водой у него на виду.

– Сегодня, как только взойдет луна, задолго до рассвета. Мой народ жаждет вашей крови, твоей и другого белого вождя, за всех тех, кого вы убили у реки, а остальных они не тронут.

– Как ты об этом узнал? – спросил я, но он не ответил, только бормотал что-то бессвязное о том, что остался один, потому что его не могли унести.

Я дал больному воды, и он тут же уснул, а может, притворился спящим. Кто знает, бредил он или говорил правду. В конюшне стоял мой конь – лошадей в тех местах запирали на ночь, охраняя от заразной болезни. А четырех животных из упряжки Хеды, привезенных ею из Наталя, как не бывало. Однако, судя по всему, они стояли тут всего пару часов назад вместе с повозкой. Подкинув моему коню корма, я вернулся в дом с черного хода. В кухне никого, зато у комнаты Марнхема, прислонившись к двери, сидел парень, который нашел старика мертвым. Он был слишком привязан к хозяину и казался ошеломленным. Я спросил, где остальные слуги, и узнал, что все они разбежались, а лошадей Родд, еще до своего отъезда этим утром, приказал увести. Я предложил кафру пойти со мной к веранде, не желая упускать парня из виду, он нехотя согласился. Там рядышком на кушетке сидели Энском и Хеда. По щекам девушки текли слезы, а он, взволнованный, держал ее за руку. Такой образ Хеды навсегда запечатлелся в моей памяти. Горе к лицу некоторым женщинам, и ей в том числе. Прекрасные темно-серые глаза не опухали от слез, капли просто наворачивалась и падали, как росинки с цветка.

Хеда сидела очень прямо и неподвижно, а Энском не сводил с нее глаз. Луч солнца падал на густую копну ее волнистых каштановых волос.

Эта парочка напомнила мне статуи мужа и жены, которые я когда-то видел в старой египетской гробнице. Сотни лет назад женщина сидела так же, с надеждой устремив взгляд в будущее. Смерть опечалила ее, но мало-помалу на ее губах расцветала задумчивая улыбка, казалось, ее печальные глаза уже видели сквозь тьму пробуждение новой жизни. Кроме того, рядом не было любимого, спутника надежд, ведь он разделил ее горестную участь. Вот такие чудные мысли завладели мной посреди грозящих нам бед, словно одинокий цветок посреди колючек в каменистой пустыне или звезда во мраке ночи.

Наваждение прошло, и я рассказал им о случившемся. Они слушали не перебивая.

– Вдвоем нам не под силу защитить дом, – протянул Энском, когда я умолк. – Надо уходить.

– Ваши выводы весьма разумны, – заметил я, – конечно, если кафр сказал правду. Только как мы уйдем? Втроем мы на одной кляче не уедем, ведь вы еще калека.

– Есть моя повозка, – подсказала Хеда.

– Да, но лошадей выпустили, и я не знаю, где их искать. А этого парня я отправить за ними не решаюсь, вдруг он убежит, как остальные. Думаю, лучше вам одной сесть на мою лошадь и ехать, а мы вдвоем останемся и попытаем счастья. Наверняка все это ложь, и нам ничто не угрожает, – добавил я, чтобы ее не волновать.

– Я не сделаю ничего подобного, – ответила Хеда с такой убежденностью, что спорить было бесполезно.

На миг я задумался, в каком сложном положении мы оказались. Слуге доверять нельзя, и, если я пойду с ним, придется оставить эту парочку совсем одну, а учитывая состояние Энскома, они, считай, совсем беззащитны. Однако, как мне казалось, другого вы хода нет. Тут я поднял взгляд и у садовой калитки заметил Футсека, возницу Энскома. Того самого, кого я послал в Преторию за быками. Он озирался в страхе, выпучив глаза, и тяжело дышал. Шляпа его пропала, а из раны на лице сочилась кровь.

Завидев нас, он пробежал по тропинке и сел в изнеможении.

– Где волы? – спросил я.

– О хозяин, они у басуто. От черной старухи мы узнали, что Сикукуни призвал воинов, и стали ждать на вершине холма, в часе езды оттуда, правду ли она сказала. Вдруг прискакал хозяин-доктор, тогда я выбежал к нему и спросил, безопасно ли продолжать путь. Он узнал меня. «Да, вполне безопасно, – ответил он, – я не раз ездил этой дорогой и не встречал никого, кроме детей. Поспешите, ваши хозяева будут рады волам, ведь они хотят пуститься в дорогу до наступления сумерек», – улыбнулся и уехал. Мы пошли вперед, ведя за собой волов. Ступив в колючие заросли у подножия холма, мы поняли, что доктор либо лгал, либо сам тут не был. Высокая трава по обе стороны тропинки вдруг ощетинилась копьями. Да, копья были повсюду. Двоих разведчиков тут же убили. А я не стал отступать, а побежал вперед, ведь позади тропу загородили кафры, они разгоняли волов. Набросились было на меня, а я прыгал то туда, то сюда, ускользая от них. Тогда они стали метать копья, видишь, один щеку задел, но промахнулся, как и остальные. У них были пистолеты в руках, но они не стреляли, наверное, не хотели шуметь. Один крикнул мне вдогонку: «Передай Макумазану, что мы навестим его ночью, когда меткость ему откажет! У нас к нему послание от наших братьев, убитых у реки Элефантес». Тогда я побежал сюда без оглядки, никого больше не встретил. Вот и все, хозяин.

Я тут же подверг этого малого перекрестному допросу, дабы просеять ложь в его словах и найти крупицы истины. Очевидно, он столкнулся с басуто, вернее, угодил в ловушку Родда, потерял скот и попутчиков, которых убили, если им не удалось убежать.

– Послушай, мне нужно найти лошадей. Ты останешься здесь с юной мисс, поможешь уложить вещи в повозку и подготовишь упряжь. Не вздумай удрать, иначе я тебя найду и тогда тебе не уйти от расправы. Ты меня понял?

Футсек поклялся исполнить наказ и пошел утолить жажду, а я объяснил Энскому и Хеде, ссылаясь на новые сведения, что до темноты опасаться нападения не следует и у нас впереди еще целый день. Я вызвался пойти и поискать лошадей, иного выхода нет. Тем временем Хеда должна собраться в дорогу и подготовить повозку при помощи Футсека, а Энском пусть остается за главного и руководит сборами, ведь он теперь, со своей тростью, вполне ходячий.

Разумеется, им было не по душе оставаться одним. Однако, учитывая обстоятельства, никто не возражал. Я отправился в дорогу, взяв с собой молодого слугу. Кафр шел с неохотой, до сих пор горевал или боялся, но после моего обещания застрелить его, если выкинет фокус, парень передумал. Оседлав мою кобылу, посвежевшую и откормленную, мы пошли дальше. Слуга привел ее за повод к ущелью с небольшой долиной, где в изобилии росла сочная трава, излюбленное пастбище животных.

Здесь мы нашли пару лошадей, они были в уздечках и привязаны к деревьям за поводья из сыромятной кожи. Две лошади повозку не утащат, так что мне пришлось продолжить поиски. Ох! Чего же мне стоила эта охота. Лошади гуляли на свободе – Родд велел помощнику конюха не стреноживать их, чтобы они разбрелись кто куда. Насытившись, животные возвращались на ферму, где родились, проходя около пятидесяти миль, по пути пощипывая травку. Тогда я об этом не знал и бродил много часов взад-вперед среди соседних ущелий. Грунт оказался слишком плотный, и нечего было надеяться найти их по следам.

Тут мне пришла в голову идея спросить у парня, откуда взялись эти лошади, ведь, как оказалось, именно он привел животных, когда их купили год назад. Уяснив, куда нужно держать путь, я выехал на поперечную дорогу, которая вела к нужной нам тропе, а слуге велел бежать сбоку, держась за стремя. В третьем часу пополудни мы вышли на ту тропу, вернее, колею в десяти или двена дцати милях от Храма. Дорога пошла в гору, и там мы наткнулись на двух лошадей, они безмятежно брели нам навстречу. Если бы мы разминулись на четверть часа, животные уже растворились бы в колючих зарослях. Мы запросто их поймали и повели к дому, взяв под уздцы.

Выйдя на поляну, где остались две другие лошади, мы собрали их вместе и направились к дому. Вернулись мы к пяти часам. Все было спокойно, я поставил свою кобылу в стойло, протер ее, дал немного корма. Затем обошел вокруг дома и нашел там Энскома и Хеду, горящих от нетерпения, зато целых и невредимых и под охраной кафра. Пока Футсек впрягал лошадей в повозку, я поспешно утолил голод. Через четверть часа все было готово к отъезду. Тут ни с того ни с сего Хеда, подчиняясь женской логике, заявила, что никуда не поедет, не похоронив отца по-человечески.

– Милая барышня, если мы тут задержимся, нас всех похоронят вместе с ним.

К счастью, она вняла голосу разума и, пока я выводил свою кобылу из конюшни, пошла под руку с Энскомом в последний раз проститься с отцом. Сказать по правде, я уже насмотрелся на старика и даже за пятьдесят фунтов не войду снова в его комнату. Проходя с лошадью мимо дверей больницы, я услышал крик старого кафра и послал молодого слугу узнать, что там стряслось. Больше я не видел ни того ни другого и вряд ли увижу на этом свете. Интересно, что с ними сталось?

Когда я снова обошел вокруг дома, повозка стояла у ворот, Футсек держал под уздцы лошадей, а Хеда с Энскомом стояли рядом. Вещи Хеды и наши аккуратно упаковали – сколько вместилось в повозку, включая оружие и боеприпасы. Остальное при шлось оставить. Не забыли и две корзины с едой, бутылками коньяка, захватили и пальто с пледами. Я велел Футсеку взять поводья, так как он умелый возница, и помог Энскому забраться в повозку. Хеда со служанкой устроились позади, для равновесия. Я решил ехать верхом, во всяком случае пока.

– Куда, хозяин? – спросил Футсек.

– К Гранитному потоку, где стоит фургон.

– Неужели снова через древесные болота? – взволнованно спросил Энском, казалось, он очень нервничал. – Может, поедем в Пилгримс-Рест, Лиденбург или Барбертон?

– Нет, если не хотите напороться на тех басуто, которые украли волов. И доктор Родд скоро вернется, если он, конечно, не передумал.

– О! Едемте через древесное болото! – воскликнула Хеда. Она скорее предпочла бы встретиться с дьяволом, чем с доктором Роддом.

Ах, знал бы я, что мы угодим прямиком в лапы к этому человеку, я бы дважды схлестнулся с басуто. Ведь я хотел как лучше, полагая, что он вернется с коллегой или мировым судьей по короткой и безопасной дороге, которой ехал утром. Это лишний раз доказывает, насколько тщетны бывают все наши старания и предусмотрительность и как сильна рука судьбы.

Мы устремились вниз по склону. Я скакал позади повозки и заметил несчастный взгляд Хеды в сторону ее мраморного дома – издали он казался еще прекраснее. Девушка смотрела туда, где осталось тело ее непутевого отца, которого она все еще любила. Мы спустились в лесистую лощину и подъехали к тому месту, где лежал остов гну, застреленного нами. Казалось, с того случая прошли годы. Затем мы переправились через Гранитный поток.

Прежде чем мы ступим в древесное болото, где повозка станет неповоротлива из-за деревьев и вязкого грунта, я поехал вперед на разведку. А вдруг басуто устроили там засаду? Я быстрым галопом поскакал вперед и забрался далеко вглубь, но никого не встретил. Затем, на выходе из леса, где деревья росли плотнее, мне вдруг послышалось, будто кто-то кашлянул. Напряженно всматриваясь в темноту, куда едва проникали лучи заходящего солнца, я не заметил ничего подозрительного. Видно, мне просто показалось или кашлял какой-нибудь бабуин, хотя обычно они не забредают в такие низины, где нечем полакомиться.

Это жутковатое место напоминало истории о призраках, которые, должно быть, кишели тут повсюду, и еще почему-то о предчувствии Энскома, исполнившемся, когда был убит басуто. Гляньте-ка, да тут лежит его оскаленный череп с клоком волос, – наверное, гиена утащила его от скелета. Я поскакал вниз по лесистому склону, сквозь редкие колючие заросли, к потоку, на берегу которого остался фургон. Однако на том месте оказались лишь свежая колея, оставленная колесами всего час или два назад. Мне все сразу стало ясно. Басуто украли наших волов, привели их сюда, впрягли в фургон и удрали со своей добычей. В общем, я даже порадовался, ведь они теперь вернутся в свою землю и оставят нас в покое. Повернув обратно, я направился к повозке. Только добрался до опушки леса на вершине холма, как раздался пронзительный свист. Эхо разнесло его в неподвижном воздухе на пару миль вокруг. Еще я услышал мужские голоса, кто-то бранился, и до меня долетели обрывки фраз: «Пропусти, или, ей-богу…» Раздался дикий хохот и другой голос произнес: «Через пять минут здесь будут кафры, а через десять вы будете мертвы. Что я могу поделать, если они вас убьют, ведь я предупреждал, поворачивайте обратно». Затем вскрикнула женщина. Это были голоса Родда, Энскома и крик Кетье, служанки Хеды!

Я пришпорил коня, оставляя позади последний лесистый участок. Вдруг раздался выстрел. Вскоре они уже оказались в поле моего зрения. Повозка стояла по ту сторону потока, лошади фыркали. Их держал за поводья Родд, а свою лошадь он оставил поблизости. Доктор пошатывался. Я спешился и подбежал ближе. Лицо его исказила гримаса боли и дикой ярости. Свободной рукой он показывал на Энскома. Тот сидел в повозке с пистолетом в руках. Из ствола все еще струилась струйка дыма.

– Ты убил меня из-за нее, – задыхаясь, прохрипел Родд, пуля попала ему прямо в легкие. Он махнул рукой в сторону Хеды, выглядывающей из повозки. – Ты убийца, как и ее отец, как царь Давид… Надеюсь, она не станет твоей… Презренный вор, ты тоже умрешь… и разобьешь ее коварное сердце…

Он говорил медленно, делал паузы между словами и с трудом ворочал языком. Кровь, сочащаяся из раны, затрудняла дыхание, и вдруг хлынула изо рта. Родд упал навзничь в болотную жижу, все еще с осуждением указывая на Энскома, и тут же утонул, даже не пытаясь удержаться на плаву.

От такого жуткого зрелища Футсек, наш возница, соскочил с повозки и с воем бросился к лошади Родда, вскочил в седло и, стукнув ее кулаком, ускакал в неизвестном направлении. Энском закрыл лицо руками, Хеда повалилась в повозку, как сноп, а чернокожая Кетье била себя в грудь и что-то бормотала на голландском о проклятии и колдовстве. К счастью, я не поддался общей панике, взял лошадей под уздцы, а то как бы они не утопили повозку.

– Придите в себя, этот парень получил по заслугам. Вы правильно поступили, застрелив его.

– Рад, что вы так думаете, – рассеянно отозвался Энском, – а все-таки это убийство. Помните, я говорил, что мне придется убить человека, и о женщине?

– Меня волнует только одно: если мы сейчас не поторопимся, нами займутся. Эта скотина свистела и удерживала лошадей, ожидая, что басуто вот-вот придут и убьют нас. Возьмите же себя в руки, держите поводья и следуйте за мной.

Энском подчинился, довольно искусно управляясь с хлыстом. Как я потом узнал, у себя дома он привык управлять экипажем, запряженным четверкой лошадей. Забравшись в седло, я вывел повозку из лесу, и мы спустились по склону. Наконец мы нашли прежнее место стоянки, и я сперва предложил следовать изначально намеченным маршрутом: до Пилгримс-Рест. Однако, взглянув в ту сторону, заметил в пятистах ярдах целое полчище басуто, оно неслось прямо на нас. Их копья блестели в лучах закатного солнца. Как видно, тот шпион или разведчик по сигналу Родда вызвал их из засады на дороге в Пилгримс-Рест, где они нас поджидали.

Повозка стояла по ту сторону потока, лошади фыркали.

Нам оставалось только одно. В этом месте тропа, протоптанная туземцами, пересекала поток, взбиралась по склону и бежала дальше. Когда мы впервые разбили тут лагерь, я ради любопытства взобрался на этот холм, прикидывая, сможет ли наш фургон на него заехать, хоть это и не так просто. На вершине оказалась просторная плоская равнина, почти что горный вельд, ведь кустов по обе стороны тропы было раз два и обчелся. Продолжая разведку, я понял, что ее использует народ свази и другие туземцы для набегов на басуто, а еще их работники ходят этим путем на рудник.

– За мной! – крикнул я, пересек поток в мелком месте и повел маленький отряд вверх по каменистому склону.

Упряжка лошадей благополучно преодолела препятствие, и повозка, сработанная на совесть, выдержала подъем. На вершине холма я оглянулся. Басуто не отставали.

– Не жалейте кнута! – крикнул я Энскому, и мы перешли на быстрый аллюр. Повозка покачивалась и подпрыгивала на дорожных колдобинах. Солнце клонилось к закату, и до полной темноты оставалось полчаса.

Сможем ли мы опережать их все это время?