– …Мужчина найден зарезанным в своем доме в западной части Лондона. Полагают, что…

Крик Тома заглушил радио:

– Мама, ты должна сделать это первой, я тебе уже говорил!

Как глупо с моей стороны. Я же прекрасно знаю: Тому необходимо, чтобы я пристегнула свой ремень безопасности раньше него. Ровно на четыре секунды – он следит по своим часам. Это тоже его ритуал, который совсем несложно соблюдать.

Но сегодня я какая-то дерганая. Возможно, еще не отошла от вчерашней поездки в Лондон. Или на меня так действует вызов к директрисе интерната в связи с недавним «инцидентом». Или потому, что мне предстоит непростой разговор с представителем системы медобслуживания населения по поводу исчезновения записей из карты новорожденного с гипоксией. Или я в бешенстве от наглости Эда, потребовавшего полной опеки над нашим сыном.

Я завела мотор, говоря себе, что на западе Лондона живет масса народа и каждый день кого-нибудь закалывают. Нет решительно никакой причины, почему это должен быть кто-то из моих знакомых. Но кожа у меня покрылась мурашками. На Т-образном перекрестке я повернула налево и остановилась за линией, чудом разминувшись с мотоциклом, который несся с явным превышением скорости, решив успеть передо мной.

– Мотоциклист мог погибнуть, если бы ты не остановилась, – деловито заявил Том.

Вот спасибо, сынок.

– Он мог остаться с половиной мозга, как Стивен, – продолжал мой сын. – А ты знаешь, что твоя кожа весит вдвое больше мозга?

Наверное, он прав. Обычно Том всегда бывает прав. Стивен – новенький в его классе. Его коляску сбил грузовик, когда Стивену не было и года, – у водителя за рулем случился инфаркт. Никто его не винит, даже Стивен, который вполне счастлив в собственном мире, даже родители Стивена, верующие христиане, которые сочли трагедию ниспосланным им испытанием. Глядя на них, остальным остается краснеть от стыда.

И в первую очередь Эду. Почему ему в голову взбрело требовать единоличной опеки? Он и на воскресные посещения еле-еле выбирается, часто отменяя приезд в последнюю минуту. Это просто вошло в систему после того, как Карла родила, – с ней там явно не все в порядке.

– Осторожно, – резко сказал Том.

Его слова заглушил гудок грузовика на встречке. Да что со мной такое? Я сегодня отвратительно веду, и занесло меня не на мокрых осенних листьях – я совершенно не могу сосредоточиться. Хотя когда жена твоего мужа рожает ребенка, и не такое происходит. Прежде у нас с Эдом было что-то (кто-то) общее и уникальное, и это накрепко нас связывало. Но теперь он будет лежать в обнимку с Карлой и с благоговением смотреть на их ребенка – девочку, сказал мне Росс, – как когда-то мы с ним смотрели на Тома. И будет говорить Карле, как говорил мне, какая она храбрая. И будет обещать, как обещал мне, что станет лучшим в мире отцом.

Ночью он будет вставать к плачущему ребенку (Эд всегда на этом настаивал – приносил Тома к нам в кровать, чтобы я его покормила, и устраивал между подушек). Он станет – я так это и вижу – кормить новорожденную дочку из бутылочки, в которую Карла станет сцеживаться, чтобы высыпаться. И еще он будет их рисовать, делая массу набросков, пока они спят, любовно и нежно водя углем по листу.

Как же это несправедливо! Я всегда хотела дочку, чтобы ее наряжать, брать с собой в магазины, делиться секретами. Но Эд больше не хотел заводить детей после диагноза Тома.

Соберись. Мы почти приехали. Том, который до этого момента вел себя на редкость хладнокровно, учитывая, что он натворил, занервничал. Это было легко заметить – он начал выдергивать волоски у себя на руке. Некоторое время назад я взяла один из вырванных волосков для ДНК-анализа.

Въехав на парковку, я повернулась к Тому. Мой сын. Мой мальчик. Мой особенный мальчик, которого я буду защищать до последнего вздоха.

– Мы такое уже делали, Том, – сказала я, глядя ему в глаза и произнося слова медленно и спокойно, как советовал психолог. – Нам нужно объяснить директрисе, почему ты ударил Стивена.

Том замкнут. На его лице нет раскаяния.

– Я тебе уже сказал: он пихнул ногой мои кеды, и они встали неровно.

– Он же не нарочно.

– Мне все равно. Он это сделал. Никому нельзя трогать мои вещи.

Можно подумать, я не знаю. Мне приходится покупать множество запасных вещей, потому что рано или поздно Том неизбежно отказывается ими пользоваться. Запасную обувь. Запасные джемперы. Запасные расчески.

Я протянула руку, чтобы выключить радио. Пожалуйста, Господи, молилась я про себя, пусть Тому не вынесут второго предупреждения. Мой палец завис над кнопкой, но я медлила. После выпуска новостей прошло уже полчаса. Через минуту их повторят.

– …Мужчина найден зарезанным в своем доме в западной части Лондона, – почти защебетала дикторша. – По подозрению в совершении преступления задержана женщина…

И тут зазвонил мой телефон.

– Тебе некогда говорить. – Том постучал по часам. – Мы уже опоздали на тридцать секунд.

Номер не определен.

Обычно это бывает в тех нечастых случаях, когда Эд, а изредка и Карла, звонят, чтобы о чем-то договориться относительно уик-энда с Томом. Эд стал скрывать свой номер, потому что я иногда не отвечала на его звонки. Если что-то срочное, решила я, Эд – или кто-то другой – перезвонят. Я взяла свои записи, хотя все помнила наизусть, и пошла через спортплощадку со своим сыном, который на ходу ковырялся в отобранном у меня телефоне. В любое другое время я бы забрала у него мобильный, но сейчас могла думать только о предстоящей встрече.

– Спасибо, что пришли, – сказала директриса.

Лицо у нее доброе, но вид непрезентабельный. Одна из тех, думала я, пока Том выравнивал свой стул в одну линию с моим, кто носит шерстяные платья до колен и ботинки на плоской подошве. Она считает себя экспертом по синдрому Аспергера, но иногда у меня возникает ощущение, что она не понимает Тома, потому что обращается к нему с вопросами, основанными на эмоциях. А я уже усвоила (довольно дорогой ценой), что эта идея ведет в тупик.

– Перейду прямо к делу, – начала директриса. – Том, расскажи еще раз, почему ты ударил Стивена, хотя мы не терпим насилия в стенах нашей школы.

Том посмотрел на нее, как на идиотку.

– Я же уже объяснял: он пнул мои кеды, и они встали криво.

Я говорила, что Том не понимает эмоций? Однако глаза у него на мокром месте, и на шее выступили пятна. Трогать и передвигать вещи, по его убеждению, противозаконно. Согласно его закону. Единственному закону, который Том признает.

Директриса что-то записала. Я тоже. Наши ручки соревновались в скорости. Мой сын против этой безвкусно одетой женщины.

– Но это не причина кого-то бить.

– Карла ударила папу неделю назад. Он хотел еще выпить, а она не позволяла.

Настала тишина. Наши ручки замерли одновременно.

– А кто такая Карла? – спросила директриса обманчиво ровным голосом.

– Жена моего мужа, – неожиданно для себя ответила я.

Директриса высоко подняла брови. «Такие брови необходимо поправлять, – подумала я, – слишком широкие, и много седых волосков».

– Вторая супруга моего бывшего мужа, – пояснила я.

Мне до сих пор странно это произносить. Как кто-то еще может быть женой Эда? Как это возможно, что Карла носит надетое им обручальное кольцо? Делить постель – одно дело, но брак? С ребенком, когда-то жившим по соседству?

Директриса вкрадчиво начала:

– Том, тебе тяжело оттого, что папа женился на другой женщине?

Я встала и положила руку сыну на плечо.

– Простите, но вы не можете задавать подобные вопросы без присутствия дипломированного психиатра.

Наши взгляды скрестились, и я угадала стальную волю за старомодной юбкой и почти мужскими ботинками. Как же я сразу этого не почувствовала? Я сама тоже раньше была непривлекательной.

Вдруг в кабинете раздался собачий вой. Сначала я не поняла, в чем дело, но потом вспомнила, как Том копался в моем телефоне, пока мы шли через площадку. Видимо, сменил рингтон. Опять. Мобильный выл собакой Баскервилей. Росс.

Директриса смотрела неодобрительно. Том качался на стуле, явно очень возбужденный.

– Простите, – сказала я, пытаясь побыстрее выключить телефон, но вместо этого нажала на громкую связь.

– Лили?

– Можно, я тебе перезвоню? – Я с извиняющимся видом посмотрела на директрису и выключила динамик. – Я на встрече.

– Боюсь, что дело не терпит отлагательств.

Мне стало страшно. Что-то случилось. Я так и знала!

– У меня плохие новости.

Директриса смотрела на меня во все глаза. Том раскачивался на стуле, чудом не опрокидываясь.

– С Эдом… плохо. Я, честно говоря, не знаю, как это смягчить… Он умер. Его убили.

– Умер? – громко повторила я.

Том опустил стул всеми ножками на пол и начал яростно ковырять в зубах указательным пальцем – признак стресса.

– Убит? – прошептала я.

– Да.

По ноге у меня потекла струйка мочи. Господи, только не в кабинете директрисы школы! Нелепость, но это взволновало меня сильнее ужасной новости.

Я же слышала по радио, когда мы парковались: «Мужчина найден зарезанным в своем доме в западной части Лондона…»

Нет. Нет! Те, кого упоминают по радио, никак не связаны с живыми, реальными людьми. Жертвы дорожных аварий или убийств в Стоквелле – все они чужие родственники. Не мои. Это не мой муж, который мне уже не муж.

– Карлу арестовали, – как-то недоверчиво добавил Росс, словно до сих пор не мог в это поверить.

В голове эхом отдалось: «По подозрению в совершении преступления задержана женщина…»

Том уже тянул меня за рукав.

– Мам, почему у тебя такое смешное лицо?

– Подожди минуту, Том. – Прикрыв телефон ладонью, я отвернулась от директрисы и своего сына.

– Она… это она сделала? – прошептала я. Слова крошились и осыпались.

Я почувствовала, как Росс кивнул. Он будто стоял рядом, пытаясь справиться с собой.

– Она в полиции, в изоляторе. Но это не все…

Чего ж еще-то? – хотелось мне сказать. Что мне предстоит выслушать, черт побери?

– Лили, Карла просит о встрече с тобой.