Моей первой мыслью, когда Эд подал мне письмо, была, что это снова Сара Эванс: вспомнилось сообщение, полученное на прошлой неделе через секретаршу.

– А как разговаривала звонившая? – спросила я.

Девица пожала плечами:

– Не знаю, нормально.

«Не загробным голосом?» – чуть не спросила я, дрожащими пальцами набирая номер.

– Сара Эванс у телефона.

Сомнений не осталось: со мной говорит Сара Эванс. Что происходит?

– Я Лили Макдональд, – начала я, в последний момент вспомнив, что я уже не Холл. – Вы мне звонили насчет…

Собеседница сердито перебила:

– Насчет моей дочери!

Мое облегчение было не передать словами. Покойную Сару Эванс просто назвали в честь матери!

– Как вы смеете защищать этого негодяя? – прошипела та. – Как вы можете, вы же человек?

Облегчение стремительно сменялось противным сосущим ощущением в груди. Будь это моя дочь, я была бы возмущена не меньше Сары Эванс… До этой минуты меня заботило лишь, сможем ли мы добиться оправдания Джо Томаса.

Расстроенный голос миссис Эванс напомнил мне крики моей матери много лет назад: «Как ты могла, Лили? Как ты могла?»

Меня бросило в пот. Бедная женщина. Я вспомнила газетную статью, и мне стало совсем худо: у нее же рак…

– Извините, миссис Эванс, но я не вправе обсуждать с вами подробности дела. – Ненавидя себя, я положила трубку и пошла докладывать начальнику плохие новости об «утрате» принципиально важных для апелляции Джо Томаса документов.

И сейчас, читая подсунутое под дверь письмо, я заподозрила, что автор анонимки – миссис Эванс.

– Как она меня нашла? – спросила я, стараясь сдержать дрожь. – Откуда она знает, где мы живем?

– Она? – У Эда напрягся рот. – Ты знаешь, кто это написал?

Я коротко объяснила ситуацию.

– Почему ты мне не сказала?

– Потому что у нас не такие отношения, – вырвалось у меня, как кипящая вода из крана в ванной (этот образ преследовал меня с того дня, как я взялась за дело Джо). – Ты ни разу не спросил, как у меня прошел день. После работы ты садишься в свой угол и рисуешь углем или красками!

– Лили, Эд, пожалуйста, не ссорьтесь!

Тоненький голос откуда-то сбоку напомнил мне, что мы не одни. С нами ребенок, за которого мы отвечаем, пусть даже всего несколько часов.

– Прости, куколка. – Я обняла ее за плечи. – Эд прав. Надо посмотреть, не вернулась ли твоя мама. Мне нужно сделать важный звонок.

– А мне нельзя остаться, пока ты будешь звонить? – Огромные карие глаза смотрели умоляюще.

– Не сегодня, – твердо сказал Эд и обратился ко мне: – Хочешь, я позвоню этой женщине?

– Почему ты?

– Я твой муж.

Хорош муж, который после свадьбы признается жене, что был обручен с другой! Но при ребенке я так ответить не могла – это было бы недостойно.

– Пойдем? – сказал Эд Карле.

Из коридора было слышно, что он старается шагать не так широко, как обычно, чтобы не обгонять семенившую рядом девочку. Я снова посмотрела на анонимное письмо. Оно было напечатано на принтере, да еще с ошибками. Странно для Сары Эванс – речь выдает в ней образованного человека. С другой стороны, никогда нельзя знать наверняка.

ЕСЛИ ПОМОЖИШЬ ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ, ПОЖЕЛЕЕШЬ.

Я старалась унять дрожь, но она не проходила. Эд прав, надо звонить в полицию, пока дело не приняло более серьезный оборот.

Я лежу в постели, стараясь не думать о новой реальности. Мне угрожают физической расправой, и от этого становится страшно.

– Расскажите еще раз, что произошло, – велел Тони Гордон, когда я позвонила ему на следующий день.

Я повторила то же самое, что полицейским и своему начальнику. Ребенок, который был у нас в гостях, видел, как письмо подсунули под дверь. Нет, человека, который это сделал, мы не видели, но несколько дней назад мне звонила мать жертвы, и в тот же день были украдены важные документы.

Я повторяла все это много раз, и мне уже казалось, что я – обвиняемая. Меня посетило странное искушение приукрасить события, сделать случившееся интереснее или достовернее. А что, преступники тоже ощущают нечто подобное? И своей ложью копают себе могилу? Как Дэниэл?

Конечно, никого не найдут. Как отследишь отпечатанное на принтере послание от неизвестного отправителя в конверте без марки? Меня предупредили, чтобы я «была бдительной», словно это чем-то могло помочь. Точно назло им, я начала поступать наоборот. Когда я шла к автобусной остановке и за мной раздавались шаги, я нарочно не оборачивалась.

Им меня не запугать. Не заставить плясать под свою дудку. В этом и заключается истинная причина моего выбора профессии: мне необходимо верить, что я способна противостоять злу. Поддамся страху – мне конец.

Я беспокойно ворочалась, глядя в потолок, освещавшийся светом фар проезжавших мимо машин, когда вдруг услышала:

– Давина, пожалуйста, – сказал мой муж. И добавил громче: – Давина! – Он разговаривал во сне.

– Я не Давина! – Я начала его трясти.

Спросонья Эд испугался:

– Что? Что случилось?

– Ты назвал меня Давиной.

– Не говори ерунды!

– Я говорю правду. Ты к ней до сих пор неравнодушен?

– Бога ради, Лили, давай спать! Перестань придумывать!

Я отлично знала, что я ничего не придумывала.

На этот раз лгал Эд.

Почти сразу между нами снова появился холодок. Мы вели себя так, будто живем отдельно. Не поднимая глаз, старались незаметно разминуться в нашей крошечной квартире и засыпали, отодвинувшись друг от друга как можно дальше, будто нечаянное прикосновение могло нас убить.

Я не понимаю тесной женской дружбы, у меня нет подруг. Я всегда уклонялась от чрезмерной откровенности: велик риск, что твои секреты разболтают. Но сейчас мне отчаянно требовалось с кем-то поговорить, чтобы мне дали совет, как вести себя с Эдом. И сделать это мог только один человек.

Я позвонила Россу в обеденный перерыв и сказала, что Эд во сне произносит имя Давины. Росс сразу все понял и сочувственно слушал, а я незаметно для себя рассказала ему об анонимном письме с угрозами и как в полиции мне предложили «быть бдительной».

Росс не спешил с легкими решениями (как будто они существуют для такой ситуации!), но мне стало легче оттого, что я хотя бы выговорилась, озвучила свои страхи.

В тот вечер Эд поздно пришел домой.

– Встречался с другом, – объяснил он.

– С Давиной? – требовательно спросила я с бьющимся сердцем. Значит, Эд все-таки от меня уходит! Несмотря на его несносность, это повергло меня в ужас. Теперь придется все начинать сначала! Кто еще меня полюбит?

– Вообще-то с Россом. – Эд взял меня за руки. – Слушай, начало нашего брака было не лучшим, но я правда люблю тебя, Лили. Я беспокоюсь за тебя. Анонимное письмо, человек, который вырвал у тебя сумку, твои визиты в тюрьму к преступнику – все это мне не нравится. Я беспокоюсь.

– Что ж, очень жаль. У меня такая работа. – Это прозвучало грубо, но внутренне я испытала облегчение оттого, что Эду не все равно.

– Знаю… и восхищаюсь тобой. Росс говорит, ты одна на миллион, и он прав.

Эх, знал бы ты, Эд!..

– Разговор с ним напомнил мне, какой я счастливчик, – продолжал Эд, сжимая мне руки.

Надо же, пальцы у него совсем не замерзли, хотя он только что с улицы.

– Давай начнем все сначала. Пожалуйста!

– А Давина?

– А что Давина? – Эд посмотрел на меня в упор. – С Давиной все кончено, Лили. Я женился на тебе и хочу быть с тобой. Ты дашь нам шанс?

У меня совершенно нет сил. В офисе я разрываюсь между делами и постоянными звонками Тони Гордона. К счастью, оказалось, что он снял копии с документов, которые у меня украли. Тони сказал, что всегда делает минимум две копии с любой бумажки, хотя и «очень неудачно», что у меня украли оригиналы.

А дома у меня Эд – по полной программе. На этот раз он действительно видел меня, а не другую, повторял мое имя, а не ее. Я постепенно начала верить своему мужу, и мое тело начало отвечать его телу. Правда, иногда я все-таки выпадаю из реальности и представляю, что я не с Эдом, а с кем-то еще.

От чувства вины я стала раздражительной, а постоянное давление на работе делает меня вспыльчивой. Эд тоже не отстает.

– Надо переключаться, – сказал он, когда за ужином я просматривала документы в очередной папке и не глядя тыкала вилкой в тарелку. – Мы всю неделю почти не разговариваем.

Я покосилась на альбом с набросками возле его салфетки.

– Мне-то за это хоть платят, это не хобби. – Насмешка, спровоцированная накопившимся раздражением и тем, что я читала, вышла злой, но сожалеть было поздно.

– Когда-нибудь, – произнес Эд сдавленным голосом, будто выталкивая слова через силу, – когда-нибудь мне будут платить за то, чем я хочу заниматься больше всего на свете. А пока я корплю на ненавистной работе, чтобы приносить деньги в дом.

– Я тоже зарабатываю.

– Ты-то еще как зарабатываешь! Много чего!

Я хочу сохранить наш брак, но, что бы ни происходило в спальне, я уже не уверена, возможно ли это в принципе. Может, всему виной апелляция Джо Томаса? Когда суд вынесет решение, я снова смогу воспринимать происходящее спокойно. Но не сейчас. Слишком много всего происходит.

Приближается ненавистная дата – двадцать четвертое ноября. Уже восьмой раз. Каждый год этот день наступает быстрее, чем я ожидаю.

– Мне надо съездить к родителям, – сказала я Эду утром, когда мы лежали обнявшись. Прозвенел будильник, и мы собираемся с силами, чтобы встать с теплой постели (в квартире как в холодильнике) и приняться за работу. Но дольше откладывать нельзя. – Годовщина смерти Дэниэла.

Руки Эда напряглись.

– Что ж ты мне не сказала… Съездить с тобой? Я могу сказаться больным.

Хватит лжи…

– Спасибо, лучше я сама.

Мне вспомнилась версия событий, которую я изложила Эду при первом знакомстве. После этого мы о Дэниэле не говорили. Я рассказала ее и родителям. Они со мной согласились. Есть в жизни вещи, в которые посторонних не посвящают.

Я надеялась, что мать с отцом свыкнутся с потерей и жизнь пойдет своим чередом, но они словно застряли в смерти Дэниэла.

Обветшалая, но еще красивая усадьба в георгианском стиле, купленная много лет назад моими дедушкой и бабушкой, устроилась на вершине холма. С фасада дом обрамляют аккуратно подстриженные кусты, а позади тропинка сбегает к морю. Конюшня на старом месте. И призраки.

– Мы не хотим лишиться воспоминаний, – однажды сказала мне мать.

Разве как раз от них нам не нужно избавиться?

– Есть же среди них и хорошие, – мягко напомнил отец.

Идя к дому по посыпанной гравием дорожке, я уже жалела, что Эда нет рядом, чтобы взять меня за руку. Жалела, что не рассказала ему правду, когда была возможность.

Но, расскажи я правду, он наверняка ушел бы от меня.

– Лили! – Папа сгреб меня в медвежьи объятия.

Я не сопротивлялась, на секунду снова став ребенком, вернувшись в те дни, когда на душе было спокойно и радостно.

– Лили. – Слабый мамин голос, в котором слышалась напускная бодрость, прогнал это ощущение. – Давненько ты у нас не была.

– Извини… – начала я.

– Ничего, мы понимаем, как ты занята на работе. – Отец уже вел меня в гостиную.

Я присела на вытертый диван. Родители унаследовали прекрасный дом, но у них не хватает денег его содержать. Даже масляные радиаторы включаются редко. Я вздрогнула от холода, пожалев, что не захватила свитер потеплее.

– Я читал о твоем новом деле, – сказал папа. – Очень интересно. – Он не без гордости подал мне раскрытую «Дейли телеграф».

Сердце у меня замерло. На второй странице была большая статья: «Мать жертвы, погибшей в ванне с кипятком, наносит ответный удар».

Я пробежала газетные строчки. Все те же жуткие подробности смерти Сары Эванс, фотография жертвы, на которую я старалась не смотреть, и цитата из сказанного ее матерью: «Для меня непостижимо, как кто-то мог взяться защищать это чудовище, это исчадие ада».

А ниже были две фотографии – моя и Тони Гордона. Авторы статьи выбрали такие, где мы улыбаемся. Спорный выбор, учитывая обстоятельства. Откуда они их взяли? Из реестра профессиональных профилей, где содержится открытая информация?

– Похоже, ты взялась за что-то крупное, – с неподдельной гордостью заметил папа и налил мне джина с тоником.

– Откуда тебе знать, что этот человек невиновен? – тихо спросила мать, присев на диван уже со стаканом в руке. Она задумчиво смотрела в окно, на сад с голыми деревьями и на загон за ним.

В детстве мама во мне души не чаяла: готовила со мной, как я сейчас пеку пироги с Карлой, баюкала на руках, пела песни, водила на долгие прогулки искать каштаны. Но затем появился Дэниэл, и на привычные, нормальные занятия времени у нее не осталось.

Откуда мне знать, что Джо невиновен? Мамин вопрос задел меня за живое. Потому что он напоминает Дэниэла, хотелось мне ответить. Потому что не может не сказать правду, даже если она кажется неприглядной. Потому что интуиция подсказывает, что я должна его спасти. Из всего этого я выбрала единственную фразу, не лишенную смысла:

– Появились новые обстоятельства, которые свидетельствуют, что… – Я замолчала.

– Она не может об этом рассказывать, ты же понимаешь, дорогая.

Папа сейчас на пенсии (после Дэниэла он не смог больше работать), но как социальный работник он много общался с юристами и знает, что такое профессиональная этика. Хотя для меня он всегда будет папулей, читавшим мне сказки на ночь и уверявшим, что под кроватью никто не прячется.

– Ты погостишь? – снова спросила мать.

– Нет, в Лондоне меня ждет Эд, – ответила я к громадному разочарованию родителей.

– Обед почти готов. – Мать встала и по пути на кухню опрокинула в рот содержимое своего бокала.

Обед оказался сущей мукой. Мы говорили обо всем, кроме того, зачем я приехала. Мать наливала себе бокал за бокалом. А я ела рыбный пирог, который Дэниэл любил больше всего.

После обеда мать незаметно улизнула «отдохнуть». Папа явно устал от усилий поддерживать мирную атмосферу.

– Можно я поднимусь наверх? – спросила я.

Он благодарно кивнул.

Ступеньки скрипели, совсем как когда Дэниэл спускался по лестнице глубокой ночью, а я шла за ним – убедиться, что с ним все в порядке. В его комнате все было точно так, как он оставил: игрушечные машинки в идеальном порядке расставлены на книжных полках рядом с «Золотой сокровищницей» Палгрейва и старыми номерами «Бино», который он продолжал читать и подростком. На стенах – постеры полуобнаженных моделей. В шкафу аккуратно сложенная одежда – в основном джемперы, разве что случайно попадется футболка.

Я взяла один джемпер и прижалась к нему носом. Когда-то они хранили запах Дэниэла, но за восемь лет все выветрилось.

Не удержавшись, я повернулась к стеллажу, где брат держал свои «особые вещи». Альбомы с наклейками – от океанов до звезд – были сложены в идеальном порядке, как и модели лего, за сборкой которых он просиживал часами, и боже упаси было их тронуть. Однажды, помню, уборщица «немного прибралась», и отцу пришлось дать ей солидные чаевые, чтобы она не заявила в полицию по поводу кровоподтека на запястье – мой брат постарался.

Я благоговейно взяла один из альбомов. Наклейки с птицами. Дэниэл копил карманные деньги, покупал пачки наклеек и часами идеально ровно помещал каждую в отдельную рамку. Зарянки, дрозды, иволги, голуби (Дэниэл произносил «голубьи», потому что, как он справедливо заметил, «бэ-то мягкое»).

Я опустила один альбом к себе в сумку. Подумав, добавила еще два. Поглядела в окно на старого гнедого мерина, пощипывавшего пожухлую травку. Надо сходить поздороваться с Мерлином, потереться лицом о его морду. Но, боюсь, на это у меня не хватит духу.

За дверью послышался шорох. Отец.

– Я все хотел перемолвиться словечком наедине…

У меня упало сердце. Что еще? Какие еще плохие новости меня ожидают?

– Как семейная жизнь? – прямо спросил папа.

Я замялась, и он сразу все понял.

– Понятно. – Папа со вздохом обнял меня, и я снова стала подростком, страдающим от невыносимого горя. – Помнишь, что я тебе говорил? Нужно начать жизнь заново, оставить прошлое в прошлом, иначе закончишь, как мы.

Он мог этого и не говорить. Я на миг вернулась на год назад, когда призналась папе, что практически никуда не хожу и безвылазно сижу в конторе.

– Тебе нужно общение, – посоветовал он. – Наступает новый век, Лили. Пора жить дальше. Дэниэл бы этого хотел.

Вскоре после этого разговора моя соседка по квартире позвала меня на вечеринку, где я и познакомилась с Эдом. Я ушам своим не поверила, когда этот высокий красавец заговорил со мной, а потом – фантастика! – пригласил на свидание. Что он во мне нашел? Я хотела отказаться: наверняка знакомство, как всегда, закончится разочарованием. Но в то время это казалось единственным шансом не сойти с ума.

– Чипсы, скотч, сахар, колюще-режущие предметы? – рявкнул тюремный охранник.

Я наблюдала, как Тони Гордон проходит процедуру досмотра. Ему она явно не в новинку, да и мне уже стала привычной. Тюрьма, предостерегал меня Тони по дороге, затягивает и в некоторых случаях способна даже вызвать привыкание.

Я в этом уже убедилась. Мы прошли за охранницей через внутренний двор, миновали все двойные двери и ворота, прошагали по длинному коридору мимо мужчин в зеленых спортивных брюках и, наконец, оказались в крыле Д.

У постера со словом «Надежда» кто-то оторвал правый нижний уголок. Джо Томас сидел, сложив руки на груди, будто вызвал нас к себе с докладом.

– Это Тони Гордон, – сказала я, растянув губы в улыбке, чтобы скрыть волнение. После поездки в Девон вместо Джо Томаса я видела за столом Дэниэла. То же умное лицо и при этом та же уязвимость, та же привычка смотреть искоса, словно решая, стоит вам доверять или нет. – Он будет защищать вас в суде, – прибавила я без всякой необходимости: Томас уже об этом знал.

– Что вы можете мне сказать?

Мне даже стало неловко за такой нелюбезный прием со стороны Джо, но Тони без проволочек принялся рассказывать о линии защиты: информация о компании-производителе бойлеров, предложенный нами перекрестный допрос Джоунсов (соседей, которые свидетельствовали против Томаса на первом процессе), вызов в суд свидетелей-экспертов, потом вопросы самому Джо. Некоторые из них я тоже хотела задать, но не осмеливалась, а другие даже не пришли мне в голову.

– Почему ванну для Сары обычно наливали вы, а не она сама? – Я уже спрашивала об этом, но мне захотелось проверить – или подловить – Джо Томаса.

Меня одарили взглядом, выражавшим «Разве не ясно?», как при первом знакомстве, когда Джо заявил о своей невиновности в смерти Сары.

– Так было заведено. Это была моя обязанность.

Я вспомнила о такой особенности обсессивного поведения, как ритуалы, о которых читала, и подумала, наливает ли Тони ванну своей супруге – не из стремления контролировать, а просто по доброте душевной. Отчего-то мне слабо в это верилось.

– Могли бы вы сказать, что у вас есть привычки, которые окружающие считают странными?

Джо с вызовом посмотрел на Тони.

– Что кажется странным вам, не обязательно странно для меня, и наоборот. Мои привычки абсолютно нормальны, с моей точки зрения. Это мои правила. С ними мне спокойнее. Если кто-то хочет совместной жизни со мной, им придется эти правила принимать.

– Вы говорили это своему адвокату на суде? – Тони просматривал свои записи. – Здесь это никак не отражено.

Джо пожал плечами:

– Он решил, что присяжные сочтут меня домашним тираном и отнесутся неприязненно. То есть без снисхождения.

– Вы били Сару во время той ссоры, когда она пришла домой пьяная?

– Нет.

– Вы прибавляли температуру воды на бойлере?

– Нет. Я вам уже говорил. Но вода была еще очень горячая, когда я нашел Сару, значит, когда она открыла кран, полился кипяток. Отсюда у меня и ожоги на руках – я получил их, когда вынимал ее из ванны.

Вопросы следовали один за другим, будто мы уже сидели в суде, – важнейший этап подготовки к процессу.

Если Тони и было неприятно, что Джо подчеркнуто общался исключительно со мной, он не подавал виду.

– Ясно, – сказал он, вставая. – Думаю, теперь нам есть с чем работать.

– Думаете? – пронзительный взгляд Джо Томаса остановился на моем коллеге. – «Думания» недостаточно, чтобы вытащить меня отсюда. Вы должны мне доверять.

– Тогда и вы мне доверяйте, – огрызнулся Тони Гордон.

Точно с такой же интонацией «не трогай мой мячик» ворчал наш старый пес, имевший обыкновение трусить, прихрамывая, рядом с Мерлином.

Дэниэл был одержим лошадьми, поэтому после долгих уговоров родители купили ему Мерлина на соседней ферме. Этот мирный, степенный, ходивший враскоряку конь отнюдь не зачислил Дэниэла в разряд парий: между ними сразу возникла особая связь. Это с моим братом Мерлин первым терся носом, когда мы утром приходили в конюшню покормить его и выгрести навоз. Когда мы по очереди катались по белым известковым дюнам, Мерлин особенно осторожно катал Дэниэла, который в результате стал заметно увереннее в себе. Мы ездили вдоль линии прибоя, а однажды Дэниэлу даже разрешили в качестве «особого развлечения» провести Мерлина на кухню через заднюю дверь.

Воспоминания, в которых к радости примешивалась горечь, не позволили мне в прошлый приезд зайти в загон и тем более на конюшню.

Джо смотрел на меня с тревогой. Мне хотелось его обнадежить, но я сама еще не отошла после прочтения анонимного письма. Тони строго предупредил, что сейчас не время говорить об этом клиенту.

– Тони настоящий профессионал, – прошептала я Джо на прощание. – Если кто-то и сможет вас вытащить, так это он. – И я решилась.

Я вынула из сумки один из альбомов с наклейками, принадлежавший раньше Дэниэлу. Он достаточно мал, чтобы поместиться у Джо в кармане, но я колебалась, оставлять наклейки или нет. Я ему их просто покажу. Когда Джо брал альбом, его рука коснулась моей – и через меня будто пропустили электрический разряд. Я с трудом устояла на ногах. Что я творю?!

Я перешла границу, о которой меня предупреждали и шеф, и тюремная охрана. Я совершаю правонарушение, делаю заключенному подарок на том единственном основании, что Джо напоминает мне моего брата. В логике моего поведения масса прорех: брату я уже ничем помочь не в силах, поэтому пытаюсь поддержать этого Томаса, рискуя при этом карьерой и даже жизнью…

Что же касается прикосновения, то это случайность, решительно сказала я себе. Джо смотрел в сторону, словно ничего не произошло.

Когда мы с Тони, расписавшись у охраны, шли по длинным коридорам к двойным дверям, я ждала, что меня вот-вот окликнут или тронут за плечо. Меня исключат из реестра, отберут дело…

Но отчего же сейчас, за воротами тюрьмы, меня буквально трясет от восторга?

– По-моему, все прошло неплохо, учитывая обстоятельства, – сказал Тони, пригладив волосы обеими руками, когда мы вышли на парковку.

Я судорожно глотала свежий воздух.

– Согласна.

Второй раз в жизни я стала преступницей.