Галина Гончарова
Дар смерти
Глава 1
Я шла по городу.
В душе кипела и искрилась радость.
Жить!
Как же хорошо жить!
Смотреть на небо, радоваться солнцу, улыбаться новому дню, видеть игры детей и даже — да! Нюхать цветы шиповника.
Я потянулась к кусту и от души вдохнула аромат цветка. Рвать его не хотелось, нет. А вот остановиться на секунду и унести на губах сладость пыльцы и нежный запах розового цвета…
Мгновение, всего лишь мгновение, но это — мое. И я счастлива. Здесь и сейчас я довольна и спокойна.
И не скажешь, что этой ночью меня хотели убить. А я иду по улице, и мечтаю о том, как войду в лечебницу, и стану учиться, и помогать людям…
Разве это не счастье?
Больницу я вижу издали.
Приземистое одноэтажное здание из белого камня с зеленой крышей. Еще Алетар Раденор ее строил, и строил — на века. С тех пор перекрывали крышу, меняли двери и окна, ремонтировали перегородки из дерева, а вот каменный каркас как стоял, так и стоит. И еще века простоит.
Раденоры вообще выделяют достаточно денег на лекарей.
Я положила руку на бронзовую ручку.
Поморщилась.
Ее начистить не могли? Под пальцами было неприятное липковатое ощущение. Такое бывает, если металлическую вещь долго не чистить.
Грязь.
В больнице?
Что-то мне это уже не нравилось. Но порог я переступила со всей решительностью. В конце концов, у работающих здесь людей есть дела и поважнее, чем начищать дверные ручки, верно?
И в нос мне ударила смесь запахов.
Щелока. Сильный и едкий.
Крови и гноя. Не менее сильный.
Болезни. Поверьте, больной человек тоже пахнет своим особым запахом, запахом боли и страха. И сейчас все это ударило мне в лицо. Я пошатнулась и покрепче схватилась за дверь, чтобы не упасть.
А на пальцах вновь остался неприятный липкий след. Дверь тоже была… грязновата.
И что тут происходит?
Лекаря я узнала по зеленой развевающейся накидке. Цвету жизни. И ухватила за рукав.
— Где я могу найти господина Тирлена?
— Он на обходе…
— И где это?
— В северном крыле. По коридору, третий поворот направо, еще раз направо и шестая дверь.
Лекарь вывернулся из моих рук, а я медленно пошла по коридору.
Больница была устроена именно так. Один большой широкий коридор, от которого в обе стороны открывались двери.
За одной из них сидели несколько больничных служителей и пили взвар, за другой на койках лежали люди… сколько же их!
Мужчины, женщины, дети…
Страшно.
Мне очень-очень страшно.
Я медленно иду, оглядываясь по сторонам.
Вот в той палате женщина сидит на койке рядом с пожилым мужчиной, и я слышу ее слова:
— … обязательно поправишься…
Здесь девчонка — явно служительница командует пожилой женщиной.
— Ну-ка хватит лениться! Надо двигаться, иначе потом не встанете. Слезайте, госпожа…
А из этой двери несет такой болью, что я невольно замедлила шаг.
И охнула.
За этой дверью сидели трое.
Мать, отец, ребенок…
Болел малыш, и ему было плохо, очень плохо.
Сила заметалась внутри меня, полосуя когтями внутренности, словно раненый зверь. И я не сдержалась. Ну что такого? Я же просто загляну…
На скрип двери повернул голову только отец. Так…
Рофтеры.
Есть такая народность без земли. Черноволосые, смуглые, с карими или черными глазами, они кочевали от города к городу. И надо сказать, что их не очень любили. Всякие попадались среди них — и вороватые, и нагловатые…
Почему их не извели?
Народ рофтеров владел какой-то своей магией. У них были и провидицы, и вещуньи, и ведьмы. И проклясть последние могли так, что костей не соберешь. Пару раз так и случалось. После этого желание загонять рофтеров в какие-то рамки пропало даже у самых упертых. А это типичные рофтеры.
Красная рубашка и черные штаны у отца, черная кофта и алая широкая юбка у матери, по спине струятся черные косы, извиваясь змеями на постели, на плечи наброшена шитая шелками шаль…
Сидят родители над больным малышом. И не так уж важно, к какому они принадлежат народу. У горя нет национальности.
— Что с малышом?
— А вы кто?
— Ветана. Лекарка. Сегодня здесь первый день, — спокойно представилась я. — Господин…?
— Арахо, — мужчина явно смягчился. — Никто не знает, госпожа. Ребенок весь горит в лихорадке, уже несколько дней, у него судороги, тошнота, рвота… мать с рук его не спускает…
И верно, выглядела женщина так, что саму в гроб укладывать можно. Глаза запали, на лице только нос и скулы, кожа желтая…
Если ребенок умрет, она уйдет за ним, — подсказало мне нечто внутри. — Это ее единственный сын, ты же видишь…
Видела.
Каким-то чудом я видела, и могла дать этому лишь одно объяснение. Моя сила выходит на качественно новый уровень. Хорошо это или плохо — я подумаю потом. А пока…
Я шагнула вперед, мягко коснулась запястья малыша. Темного крабом, ему же года три, жить и жить… Женщина дернулась, как от удара.
— Вы… Кто!?
Она даже не слышала, о чем мы говорили. Я нащупала пульс у ребенка.
Едва-едва, тоненький, нитевидный, если не вмешаться здесь и сейчас — для него уже не будет ни там, ни потом.
— Ветана. Лекарка. Встань.
Откуда в моем голосе эти нотки? Но я сейчас разговариваю как бабушка.
Мать могла орать, могла гневаться, ее могли не слушаться, но когда говорила бабушка, все замолкали и беспрекословно выполняли ее приказы. Просто потому, что понимали — так надо.
Женщина поднялась, глядя на меня, как птичка на змею. Может и так, но сейчас мой яд — целебен.
— Дай я осмотрю его.
— Я…
— Клянусь, он не умрет.
И столько уверенности звучало в моем голосе, что женщина всхлипнула. А я ведь и правда могла ей это обещать. Я знала, что говорю правду, и она почувствовала ее в моих словах. Здесь и сейчас.
На руки мне легло тоненькое тельце. Горячее, словно его только что вынули из печи…
Боги, если бы вы не привели меня сюда, через десять-двенадцать часов все было бы кончено.
Пальцы легли на затылок к малышу. Под прикрытием растрепанных мягких волосенок по ним побежали искорки. Почти незаметные, родители их и не заметили.
Да. Воспаление мозга.
Бывает такая гадость, дети на нее податливы. А вот выживают немногие. Даже взрослые умирают, что уж там такие малыши.
Для проверки я согнула ребенку ногу.
Попробовала. Ага, как же, размечталась… С тем же успехом можно пальцами полено гнуть. Мышцы, словно железные. Вот и сыпь на теле, характерная такая… На закрытые веки я надавливать даже не стала. И так понятно, что это, зачем еще мучить ребенка?
Я перевела взгляд на родителей. На господина Арахо.
— Сейчас вы возьмете свою жену и накормите. Можно — насильно. Я побуду с ребенком, пока вы не вернетесь. Обещаю, на шаг не отойду.
Мужчина нерешительно коснулся женской руки.
— Яра…
Женщина дернулась, словно лошадь, которую кнутом ожгли. И я поняла, в чем дело. Она не верит. Никому не верит, и боится, что она уйдет, а ребенок тут же умрет. Она чувствует его, словно себя. И знает, что только ее жизнь поддерживает его силы.
Да, и такое бывает.
Если любишь человека, сможешь удержать его над пропастью. Только вот я — маг жизни. И этой пропасти даже не замечу.
— Нет! Я не…
Я видела женщину насквозь.
— Обещаю — он не умрет.
Яра сверкнула глазами, но я покачала головой.
— Если он умрет — убьете меня. Хотите — напишу расписку? Господин Арахо, накормите жену! Там у больницы торгуют супом из моллюсков — две минуты туда, две обратно, пять, чтобы его съесть.
Женщина вдруг сделала шаг ко мне. Взяла за руку, посмотрела… так…
— Он правда не умрет?
И столько надежды было в ее глазах, столько веры — она и в храме, наверное, на Бога так не смотрела.
— Как зовут малыша?
— Диан. Моего мальчика зовут Диан.
Я медленно опустила ресницы.
— Клянусь — он будет жить. Своими будущими детьми клянусь — чтобы мне ни одного не родить.
Да иди ж ты, дура! У своего ребенка время отнимаешь!
Я едва дождалась, пока за ними закроется дверь.
Положила ребенка на кровать, отметив серую застиранную простыню и дырки на ней, и коснулась ладонями исхудавшего личика.
— Прости, малыш.
Ладони накрыли виски Диана. Сила гремела и перекатывалась внутри меня, словно безумный водопад на реке, и я покорно отпустила ее на волю.
Это было вовсе не так, как с маркизом. Нет.
Там требовалось встряхнуть все тело, теряющее желание жить. Здесь же…
Легче, намного легче.
Дети вообще больше тянутся к жизни. Они знают, что смерти нет, и это замечательно. Диан не кричал, не стонал и не дергался. Он просто вжался головой в мою ладонь так, что я на миг даже испугалась — показалось, что пальцы, прорвав кожу, впиваются в самую кость.
Но — нет.
И я знала, что сейчас творится внутри малыша. Почти видела, как золотистые искорки бегут по его жилам, как с кровью проникают в самые отдаленные уголки тела, выжигая нечто вроде гадких черных точек. Убивая самую суть заразы.
Но это еще не все. Надо убрать последствия. Иначе малышу придется плохо, очень плохо…
Я направила силу туда, где она была нужнее всего. У малыша будут явные проблемы со зрением, когда он выздоровеет. А мы вот так, осторожненько, уберем лишнее количество жидкости. Ее сейчас не хватает в теле, а она тут скопилась. Иди отсюда, милая, рассасывайся.
И вот тут беда. Нет, судорог у ребенка тоже не останется. Делать — так до конца…
Мне повезло.
Маг жизни за работой не заметит, даже если на него скала упадет. Я бы тоже не заметила ни зрителей, ни чего-то другого. Но… именно — повезло. Последствий было на удивление мало. Видимо, ребенок просто начал умирать, и болезнь не успела сожрать все, что возможно. Или я пришла вовремя?
Не знаю, ничего не знаю…
Сейчас я просто живое приложение к своей силе, которая свободно льется из меня. И понимает, что все уже в порядке, все хорошо…
Я убрала руки с висков ребенка и машинально отметила, что в этот раз лечение далось легче. Хотя чего удивительного? Взрослые люди менее податливы, да и сил на них требуется больше. Я могу взять на руки малыша, но поднять того же маркиза?
Тяжесть болезни?
Да, и это тоже. Но малыша лечить легче, все равно легче. Со взрослыми я и руки поднять не могла после лечения. А сейчас вот спокойно сижу, держу мальчишку за руку, и даже на стену не опираюсь. И вовремя, видит небо! Потому что за дверью уже слышатся шаги.
Родители ребенка возвращались в палату, как на эшафот. И неудивительно.
Когда на твоих руках умирает твой ребенок, когда ты кровь бы по капле отдал, но некому, и понимаешь, что ты не в силах помочь, когда ты чувствуешь затухающее биение пульса, и понимаешь, что малыш уходит…
Не хотела бы я такое пережить. Впрочем, я — маг жизни. Но и чужой боли мне довольно.
Яра стояла в дверях и смотрела на меня. Я была спокойна, малыш лежал на кровати и едва дышал. Почти незаметно под одеялом, которым я его укутала. Бедняга пропотел насквозь, его переодевать надо, а во что?
— Он…
— Жив. Выздоравливает. У него был кризис, — спокойно ответила я. Яра осела у двери, словно тряпичная. Глаза впились в меня остриями ножей.
Жив!?
Правда!?
Выздоравливает?!!
Супруг кое-как подхватил несчастную под мышки, поднял и подтащил к кровати.
— Яра, Яринька, все в порядке…
Рука, протянутая к сыну, явственно дрожала. Но лобик под пальцами был прохладным, только чоень мокрым. И волосенки на голове слиплись от пота.
— Его бы переодеть. Есть во что?
— Есть! Сейчас найду!
Вот и чудненько. Я встала, умудрившись даже не пошатнуться. Эх, мне бы сейчас хоть чашку воды. Но слабости показывать нельзя, я-то знаю. Да и ненадолго это, я быстро прихожу в себя.
Яра суетилась вокруг ребенка. Господин Арахо посмотрел на это — и коснулся моей руки.
— Госпожа Ветана… спасибо.
— А я при чем? Кризис и сам бы начался, просто я это увидела и отослала вас. Иначе ваша супруга тут бы с ума сошла, — с невинным видом пожала я плечами. — Знаете, это очень неприятно выглядит.
Господин Арахо закивал, словно и правда что-то знал.
— Все равно — спасибо. Сколько…?
Я фыркнула.
— За что вы меня благодарите? За десять минут рядом с малышом?
Можно подумать, я прошла бы мимо. Тогда, рядом с маркизом, я поняла, насколько страшный дар мне достался. Сейчас я вижу это еще отчетливее.
Маги жизни — рабы своей силы. И чем лучше я научусь лечить без применения магии, тем лучше будет мне же. Потому что там, где опытный лекарь обойдется уколом…
— Лекари говорили — Диан умрет…
— И что? Не умер же… справился…
Дверь скрипнула. В комнате сразу стало очень тесно и зелено. Три лекаря, штук шесть подручных, все в форме государственных лекарей.
— А вот тут у нас острое мозговое воспаление, — голос господина Тирлена наполнил помещение. — Кто назовет мне признаки?
— Сыпь…
— Жар…
— Судороги…
Неуверенные голоса, сомневающиеся лица. И это подручные лекарей? Если бы я так перечисляла все бабушке? Или старой Марте? Хм-м…
Крапивой они бы меня гоняли долго и безжалостно. Травница всегда повторяла, что неверно распознаешь — угробишь больного. А там и сама можешь жизнью поплатиться. Придут вот его родные с вилами и не посмотрят, что ты плохо училась…
— Отлично. Осмотрите малыша.
Подручные направились к кровати, а я к Карнешу Тирлену.
— Господин Тирлен, вы меня помните?
Меня удостоили взгляда.
— Госпожа Ветана? Рад вас видеть. Почему вы здесь?
— У ребенка начался кризис, я не могла пойти искать вас, — а что еще я могла сказать? Задержалась, лечила…
— Он мертв?
Я распахнула рот. Может, и не аристократично, но слов не было. Вот так? При родителях, по-живому? Ну, знаете ли!
— Н-нет…
Но больше я сказать ничего и не успела.
Яра, растолкав окружающих, кинулась ко мне в ноги.
— Спасибо, госпожа Ветана!!! Спасибо!!!
Я оступилась, и едва не рухнула бедной женщине (хотя при чем тут бедность, ребенок же выздоровел?) на голову, господин Арахо подхватил меня, господин Тирлен бросился осматривать мальчика, растолкав учеников… одним словом, отличилась!
Молодец, Вета!
Может, тебе табличку на шею повесить? С надписью: «притягиваю проблемы»! И так ходить, пока ума не наберешься?
Хотя если его при рождении не было, то и потом не добавится…
Дура.
* * *
Спустя полчаса в комнате установился относительный порядок.
Яра успокоилась, но по-прежнему не выпускала из рук малыша, который уже успел очнуться, напиться и уснуть. Нормальным сном выздоравливающего ребенка. Господин Арахо кидал на меня благодарные взгляды. Карнеш Тирлен расхаживал по комнате взад-вперед, остальные лекари убирались с его пути. Я устроилась в уголке, подальше от всех. И благодарных родителей, и лекаря. Не задушат в благодарных объятиях, так при ходьбе сшибут, оно мне надо?
— Госпожа Ветана, расскажите еще раз, что вы видели?
— Ничего особенного, — я пожала плечами. — Искала вас, по дороге заглянула в палату, увидела, что у ребенка сейчас начнется кризис, отослала родителей, чтобы не мешали своими воплями, напоила малыша жаропонижающим…
— Каким?
Я послушно протянула пакетик с корой ивы. Лично собрала, высушила и истолкла в порошок. Карнеш посмотрел недоверчивым взглядом.
— Это? И все?
— Да.
— Но… у мальчика было воспаление мозга. И выжить он никак не мог!
Я помотала головой.
— Да нет же! Господин Тирлен, если бы у него все было так серьезно, он бы точно умер! Может, это было что-то похожее? Например, воспаление уха? И если он еще падал…
Карнеш задумался. Прищурился на Яру с супругом.
— Скажите, любезная, а как себя чувствовал ваш ребенок сегодня? Два дня назад я помню, а сегодня?
— Плохо.
— У него был жар? Судороги? Тошнота? Сыпь?
Яра смотрела непонимающими глазами.
— Ему плохо было. Горячница у него была, вот!
— Горячница?
— Ну да! Плохо ему было!
Я прикусила язык.
Готова остричься налысо, если Яра сейчас не разыгрывает тупую рофтерку! Прекрасно она понимает и смысл вопросов, и какой ответ ждет лекарь, но…
Он ее ребенка бросил. И вчера не пришел. И сегодня привел учеников показать умирающего. Не помочь, нет. Просто поучить на живом примере, даже не подумав, что матери это может не понравиться. Рофтеры же…
Отребье, отбросы, люди без родины, чести и совести… и чего с ними считаться? Я понимаю, что учат на живых людях, но меня иначе натаскивали! Никогда, никогда Марта не расспрашивала меня у постели больного! Всегда выводила из дома и носом в промахи тыкала! Потому что не стоит человеку знать, что с ним. Иногда попросту не стоит! А вот так, обсуждать умирающего ребенка в присутствии его матери — это даже не жестокость. Это как у мясника. Для него корова не живое существо, а ходячая колбаса. Вот и для Карнеша Тирлена это не умирающий малыш, а интересный случай. Так он и отнесся.
А я пришла и поддержала. Помогла. И меня просто… защищают?
Да, похоже на то…
Непрофессионально так относиться к больным людям?
Да, я знаю. И неумно, и нелогично, и я себя раньше растрачу, чем кому-то помогу, и…
И плевать на все эти доводы!
Стоит только заглянуть в глаза ребенка, чтобы отбросить их, как ненужную тряпку. Пусть я неумеха и ничего не понимаю, но… здесь и сейчас — я права. И я в своем праве!
— Он бредил?
— У него горячница была! Плохо ему было!
В таком духе диалог продолжался около пяти минут, а потом господин Тирлен махнул рукой. Тупая баба, что тут скажешь? Совсем тупая и безграмотная, спасибо, нос подолом не вытирает…
Куда уж ей объяснить что-то серьезное?
И мужчина обратил внимание на меня.
— Госпожа Ветана, я рад, что вы пришли. Жаль, что сегодня вы не участвовали в осмотре, но, думаю, сегодня у нас еще найдется, чем заняться.
И словно в ответ на его слова, в дверь просунулась голова прислужницы.
— Господин Тирлен! Там человека привезли! Ножевое…
Карнеш Тирлен мгновенно подхватился и исчез за дверью. Не долго думая, я последовала за ним.
* * *
М-да. Если это не серьезное ранение, то что называть серьезным?
На полу корчился от боли молодой парень лет двадцати пяти. Из его бедра, ближе к паху, торчал деревянный кол.
Карнеш действовал быстро.
Запрокинул парню голову, прощупал пульс на шее, кивнул, вытащил из кармана пакетик с порошком и подал помощнице.
— Споить.
Я узнала резковатый запах. Маковое молочко, так-то. Гадость редкостная, но от сильной боли может помочь.
Пока помощница разводила порошок в воде, Карнеш уже успел разрезать на больном пропитавшиеся кровью штаны, посмотрел на меня.
— Что скажете, госпожа Ветана?
— Надо извлекать, чистить рану и перевязывать. Кость цела?
— Прощупайте?
Парень едва не шарахнулся от моих рук.
— Это что!? Баба!?
Очень захотелось ему в лоб стукнуть. Карнеш фыркнул.
— Привыкайте, Вета. Я могу вас так называть?
— Да, господин Тирлен.
— Карн. Мы здесь все по именам, без церемоний.
— Да, Карн.
Я пробежала пальцами вдоль кости. Служительница спаивала парню разведенное маковое молоко, тот кривился, но глотал.
— Не сломана. Но я бы все равно проверила, слишком близко этот штырь сидит к кости. В ране могут остаться осколки.
— Проверим.
Служительница сноровисто придвинула столик, водрузила на него поднос с разложенными инструментами, Парень смотрел на все это достаточно благодушно.
Маковое молочко не слишком быстро действует, но больно ему точно не будет. Пока мы наметили план операции, пока решили, как действовать, прошло не меньше десяти минут. Глаза юноши остекленели.
Карн сноровисто протер чем-то вроде винной выморозки место операции. И принялся извлекать штырь. Рассек ткани…
Парень корчился, прикусывал предусмотрительно сунутый ему в рот жгут, но не кричал.
Полилась кровь, горячая, красная…
В ране действительно обнаружились и щепки, и даже крохотный осколок кости. Если бы мы все это не вычистили, мальчишка бы попрощался с ногой, а то и с жизнью. Гангрена — штука такая, тяжелая…
Я подавала инструменты и получала искреннее удовольствие.
Мастер, какой же мастер!
В эту минуту я простила Карнешу все. И его пренебрежительное отношение к рофтерам, и безразличие к гибнущему ребенку. Он работал, словно вдохновенный художник. И я, забыв обо всем, с восхищением участвовала в создании самого лучшего произведения искусства на свете — здорового человека.
Через полтора часа все было кончено, и мы с Тирленом посмотрели друг на друга иначе.
Он на меня — с интересом.
Я на него — с искренним уважением.
— А у вас хорошие руки, Вета.
— Благодарю, Карн. Я с таким удовольствием наблюдала за вашей работой…
— И не только наблюдали.
— Да. Это было… потрясающе!
Светлые глаза блеснули, губы сложились в улыбку.
— Столько лет прошло с тех пор, как я слышал нечто подобное от юных девушек.
Я посмотрела с опасением — за время своей одинокой жизни я уже поняла, что некоторые мужчины считают себя Божьим даром. Хотя не тянут даже на яичницу. Но потом заметила хитрые искорки в глазах, морщинки, разбежавшиеся от уголков губ — и тоже рассмеялась.
— Не сомневаюсь, ваша жена вам это говорит регулярно!
— Да. Вот уже больше сорока лет… Эх, старость не радость…
Из палаты мы выходили почти друзьями.
— Вета, у нас здесь все достаточно просто. Зеленую накидку я вам дам, заодно платья спасете.
— Буду очень благодарна.
Дома у меня было несколько фартуков, но не всегда успеваешь их надеть. Разные бывают ситуации…
— Я закреплю за вами несколько палат. Те люди, которые попадут в них, будут на вашей ответственности.
— Благодарю за доверие.
— Нас тут всего шесть лекарей, и мы не можем отдавать все свое время больнице для бездомных. А потому…
Подтекст я поняла.
Это не доверие. Это испытание.
— Всего шестеро?
— Есть еще трое, но вы сами поймете, почему на них не стоит рассчитывать.
Я подумала пару секунд.
— Вино?
— Вино, маковый сок, а один вообще чистоплюй… сами увидите.
Я кивнула. Увижу, куда ж я отсюда денусь.
— Но я тоже не смогу уделять много внимания… приходить через день? На несколько часов?
— Этого более, чем достаточно. Вам еще нужно на что-то жить. Корона платит лекарям, которые здесь подрабатывают, но это — гроши. Так что если больные будут вам что-то платить — берите. Не обеднеют…
Я прикусила губу, решив не спорить.
Те, кто не обеднеют, идут к лекарю.
Сюда попадают те, у кого нет денег, или кто оказался в сложной ситуации, вроде этого паренька с пробитой ногой…
И брать с них деньги?
Не знаю, как-то это…
— Вы не наследница состояния Моринаров, так что не спорьте, — Карнеш поморщился. — Сами поймете. Служителям я вас представлю сегодня же, чтобы не вздумали спорить. Покажу, где хранятся запасы трав и перевязочного материала, инструменты… ну и работайте. А я буду помогать и приглядывать. Буду рад, если вы придете ко мне на обход.
— Обязательно, Карн.
Радужная мечта потеряла пару перьев из пышного хвоста. С другой стороны, а что я хотела? Чтобы мной занимались, чтобы учили, чтобы обратили внимание…
Чтобы рядом был кто-то близкий. Мне так одиноко здесь, в Алетаре, сколько бы людей ни было рядом. Мне просто одиноко.
Я не привыкла быть одна.
Сейчас я получила нечто иное.
Наставника и возможность практики.
— Ну и если что-то пойдет не так — тоже приходите, Вета. Я помогу.
— А если вас не будет в этот день?
— Ничего страшного. Подождут.
Я широко открыла глаза.
Подождут?
Это же люди! Им плохо, больно, они страдают…
Карн словно прочел мои мысли.
— Вета, это не просто люди. Это отребье с городского дня. Даже Желтый город слишком хорош для них. Поверьте, их жизнь и так достаточно коротка. Днем больше, днем меньше.
— Наверное, вы правы, Карн.
Надеюсь, мой голос звучал достаточно убедительно.
Но я же аристократка? Мы учимся лицемерить сразу, как только выползаем из колыбели.
Карнеш потрепал меня по плечу и улыбнулся. Я старательно опускала глаза в землю.
Отребье?
Из Желтого города?
Видит небо, я и сама сейчас живу там, и вижу это отребье каждый день!
Это — люди!
Хорошие ли, плохие, но живые люди, со своими мечтами, страхами, чаяниями и отчаяниями. И относиться к ним, как к… материалу на платье?
Не могу.
Не могу и не стану.
И если уж судьба привела меня сюда, я научусь, чему возможно у Карнеша, но постараюсь остаться человеком.
Я очень постараюсь.
* * *
Стук в дверь никогда не становится неожиданностью для хорошего лекаря. Так что открывала я уже вполне привычно. И была искренне удивлена, обнаружив на своем пороге старую рофтерку.
На вид ей было лет семьдесят, может, даже больше. Полностью белые волосы, изборождённое морщинами лицо, но в то же время яркие темные глаза, черные брови и ресницы, прямая спина…
Темное платье с красной оторочкой по вороту, рукавам и подолу из грубой материи сидело на ней, как на королеве, а наброшенная на голову шаль выглядела почти мантией. М-да, к такой не проявишь неуважение. Было в ней нечто… королевское.
— Здравствуйте…?
Я посторонилась, пропуская женщину в дом.
Рофтерка зашла, огляделась и кивнула.
— Ты — Ветана? Лекарка?
— Да, я…
— Хорошо. Я не больна, я пришла сказать спасибо. За дочь и внука.
Я покачала головой.
— Я ничего не сделала. Ваш внук выздоровеет сам…
— Врешь.
И настолько безапелляционно это было сказано, что продолжать не захотелось. Да, вру. Только вот не думала, что меня на этом поймают.
— Госпожа…
— Зови меня Ларта.
— Госпожа Ларта, я не считаю свой поступок… необычным. Так обязан был поступить каждый лекарь.
Рофтерка прищурилась.
— Хотя нами откровенно брезгуют? Мы же воруем, гадаем, мы — другие.
— Больные люди все одинаковы. Разве нет?
— Не врешь. Это хорошо. Я пришла поблагодарить деньгами, а вижу, что тебе нужно другое.
— Мне ничего не нужно.
— Ошибаешься. Я смотрела на судьбу своего внука. Все дороги вели в туман, кроме одной. И на ней повстречалась ты. Могла бы пройти мимо, но остановилась и помогла малышу. Теперь у него все будет хорошо.
— Я тоже на это надеюсь. Он очень милый ребенок, — честно сказала я.
— А чтобы у тебя все тоже было хорошо… дай руку?
— Зачем?
— Посмотрю на твою судьбу.
— Я в это не верю.
— А я и не буду тебе ничего говорить. Только самое необходимое. Не то начнешь метаться, наделаешь глупостей, не стоит вам знать лишнего… Протяни мне левую ладонь.
И я повиновалась.
Рофтерка взяла мою руку в свои, сжала, узловатые сухие пальцы были удивительно холодными, словно она куски льда в руках держала. И замолчала.
Взгляд ее расфокусировался, поплыл, она чуть пошатнулась…
Второй рукой я невольно поддержала пожилую женщину под локоть. Упадет еще, лечи ее потом…
Дар молчал. Что бы ни делала госпожа Ларта, на него это не влияло.
С побледневших старческих губ сорвались тихие слова.
— Не верь ни свету, ни тьме. Не бойся ни жизни, ни смерти. Это две стороны одной монеты. Иногда убить — значит спасти. За тобой три зла. Зло в прошлом, зло в настоящем, зло в будущем. Два зла могут сожрать друг друга, третье — тебя. Пожалеешь многое — потеряешь все. Зло уже идет. Берегись добра, оно бывает злее.
Через пару минут пальцы медленно разжались. Старуха… да, сейчас уже именно старуха, пошатнулась, и опустилась бы на пол, не подтолкни я ее к стулу.
— Садитесь! Что случилось?
— А ты не знаешь? Сама, небось, так же выкладываешься? — проворчала рофтерка. И я поняла.
Да, безусловно, дар у нее был. Какой?
Не знаю. Но воздействие на мага требует куда как больше сил. Так что пришлось хлопотать по хозяйству. Выставить на стол малиновый взвар, который грелся на очаге, достать мед и лепешки…
После третьей лепешки госпожа Ларта заулыбалась и пришла в себя.
— Спасибо, что мимо внука не прошла. Но учти — тебе в ближайшее время придется тяжело.
— Я и не сомневалась.
— Вот и дальше не сомневайся. О будущем я тебе ничего не скажу, кроме одного. Жить тебе в любом случае долго. Пойдешь верной дорогой — будешь счастлива. Все у тебя будет, и семья, и искренность, и… ладно. Это неважно, но лжи в твоей жизни не будет. Уж к добру ли, к худу…
Я пожала плечами.
— Не знаю. И решать сейчас не стану.
— А ты не дурочка. Что я сказала — помнишь?
Я помнила. А вот насчет содержательности… Гадалки на ярмарках примерно так и говорят. Разве что еще мужа обещают, детей и достаток. А так…
— А оно так и бывает. Скажи вам все простыми словами, вы такого наворотите, что пауки от зависти на паутине повесятся.
Я фыркнула.
— А если серьезно? То, что вы мне сказали, слишком размыто и расплывчато. Хоть что-то точнее есть?
— С вами, магами, точнее не бывает, — огрызнулась рофтерка. — Сила у тебя есть, сила растет… что бы ты ни делала, ей это на пользу, я-то вижу. А остальное… что я могу тебе сказать? Иди вперед, и не оглядывайся назад. Прошлое тебя само нагонит.
— Но…
— Все будет зависеть от твоего выбора. Не смотри на слова, смотри вглубь. Тогда все получится. И ничего не бойся.
Я помотала головой. Взгляд рофтерки стал почти умоляющим.
— Не могу я тебе больше ничего сказать! Не могу! Ты сейчас в такой паутине, что одно слово судьбу поменяет. А я тебе зла не хочу…
Насчет паутины я и не сомневалась.
Женщина подумала, потом сняла с пальца кольцо. Простенькое, медное, с голубым камушком.
— Примерь на удачу?
Я протянула руку, и кольцо легко скользнуло на безымянный палец. Словно всегда там и было.
— И не снимай. Оно заговоренное, чтобы зло тебя стороной обходило.
— А поможет?
— Не сомневайся. Я сама металл кровью поила, когда кольцо ковали, сама на перекрестке семи дорог заговаривала… носи смело.
— Спасибо.
— Хорошая ты девочка. Хоть и знать…
— Я не…
— Не ври. А то я ублюдка от породистого щенка не отличу! Имени я не вижу, а вот корону над колыбелью… сказать — какую?
Я замотала головой.
— Не надо.
— То-то же… Не бойся, все у тебя будет хорошо.
Я тоже на это надеялась.
* * *
Уже давно ушла рофтерка, мне бы заняться делом, а я все сидела, крутила на пальце кольцо, смотрела в окно.
Как-то нехорошо было на душе.
Зло из прошлого — кто?
Жених?
Да, пожалуй, никого другого там не было. Или родители, которые хоть и не со зла решили отдать меня садисту? Оно идет… за мной?
Зло в настоящем. Кто?
Маркиз? Герцог? Кто-то еще?
Нет, не угадать.
Утешает, что два зла могут сожрать друг друга. А вот третье, из будущего?
С другой стороны, мне бы с имеющимися разобраться.
Прошлое само тебя нагонит…
Неужели?
Отец, жених… кто? Кто идет по моим следам? И можно ли уйти от судьбы, если я сейчас все брошу и уеду из Алетара?
А уезжать не хочется.
Я влюбилась в этот город. И отлично понимаю Алетара Раденора, который его построил.
Я влюблена в крики чаек, в запах моря, в темно-синюю полосу на горизонте, в запах можжевельника на берегу и строгие очертания дворца, который закатное солнце окрашивает в нежно-розовый цвет. Я влюблена в чистые улицы и дома с красными крышами…
Я по уши влюбилась в золото песка, в заборчики, оплетенные плющом, хмелем, виноградом, в разноголосицу на десяти языках, в шум и суету припортового рынка… Алетар стал частью меня. Он проник в мои вены, и я не хочу расставания.
Но получится ли у меня здесь остаться?
Не знаю.
Но дом я здесь куплю, и прошение о гражданстве подам. Тойни Ветана, раденорка, алетарка, лекарка. Не так плохо?
Кто-то скажет, что баронесса выше титулом, но я готова уступить барона Артау кому угодно. А мне — достаточно имеющегося. Вот с даром своим еще бы разобраться…
Ничего.
Будем практиковаться в лечебнице для неимущих.
Те, у кого есть деньги, идут к лекарям. А туда привозят кого не жалко, вот и…
Кажется, я понимаю, что делает там Карнеш Тирлен. Денег он берет много, тех, кто может воспользоваться его услугами — единицы, да и клиентами он перебирает. Значит — навыки теряются.
Богатых-то не просто лечить надо — вылечивать. А где руку набивать?
Да вот в лечебнице и…
И выглядит со стороны великолепно — вот какой я милосердный! Помощь людям оказываю. И поле для практики более чем обширное.
Да такое, что за многих никто с него и не спросит. Хоть каждого второго умори… кто жаловаться будет?
Моряки, вечное перекати-поле?
Рофтеры?
Нищие?
Проститутки?
И кто их будет слушать?
А самое плохое, что и я-то тоже отрабатываю на них свой дар. Порядочно ли это?
Нет.
С другой стороны, я и не собираюсь казаться лучше, чем я есть. Пусть это не самый красивый мой поступок, но мы в результате получаем, что хотим.
Люди — избавление от болезни. Я — рассеивание своей силы и наработку практики. И все довольны. То же и с господином Тирленом.
У каждого своя выгода. И так в чем-то честнее, чем прикрываться высокими словами.
Кольцо подмигнуло медным бочком. Странно, медь со временем темнеет, а это…
Гладкая голубая пластинка полностью утоплена в медный ободок. Не помешает, не зацепится… знала старуха, что дарить.
Что ж, положимся на судьбу. Пусть кольцо отведет от меня зло. А сейчас — спать. Завтра будет тяжелый день.
