Но только Старейшина собрался подняться, чтобы распустить тинг, как толпа зашевелилась, расступилась, и в самый центр кольца выступил воин в сверкающих боевых доспехах. Его туника из драгоценной золотой ткани была надета поверх кольчуги так, что открытыми оставались только кольчужные рукава. Подол её был усыпан голубыми камнями с гор и, доходя до лодыжек, почти касался ступней, обутых в вышитые золотом и украшенные драгоценными камнями сандалии. На голове воина красовался дорогой позолоченный шлем, в руке он держал копьё с увитым золотыми нитями древком, а на поясе его висел меч, чьи рукоять и ножны были украшены золотом и самоцветами. Бороды у воина не было, щёки были гладкие, лицо – прекраснейшее, но бледное, с печалью в глазах. Те, кто стоял к нему ближе других, поняли, что пришедший – не кто иной, как Наречённая, облачившаяся для войны, словно посланец рода богов и Града, что пребудет вечно.

Наречённая заговорила, и голос её вначале был хриплым и срывался, но потом зазвенел. Она произнесла:

– О, Старейшина града нашего на своём высоком престоле! С нами ли сын твой, Божественноликий? Слышит ли он мои слова?

Железноликий удивился её словам и ответил:

– Он стоит рядом с тобой, где и должен стоять.

Божественноликий и в самом деле почти касался своим плечом плеча девушки. Но Наречённая продолжила, не взглянув ни направо, ни налево:

– Слушай же, Железноликий! Слушай, вождь рода Лика, Старейшина Дола! Слушайте и вы, жители Дола! Я, женщина по имени Наречённая из рода Вола, и вы решили, что я поклялась Божественноликому в верности как будущему супругу, поклялась любить его и лежать на его ложе. Но это не так: мы никогда не клялись друг другу в верности, я не буду его женой, как не буду женой кого бы то ни было. Вместо этого я пойду на войну и совершу там всё, что смогу, не хуже любой из жён Долины Теней.

Божественноликий слушал девушку, не меняясь в лице. Зато Железноликий сильно покраснел, пристально глядя на говорящую. Нахмурившись, он вымолвил:

– Дева, что же это такое ты говоришь? Что мы тебе сделали? Разве не был я тебе словно отец? Разве не любил тебя нежно? Разве мой сын не красив, не мужествен, не искусен в обращении с оружием? Разве не было всегда обыкновением рода Лика брать себе жён из рода Вола? Не было в этих двух родах более красивого юноши, чем он, и более прелестной девушки, чем ты! Что же мы такое сделали?

– Вы не сделали мне ничего дурного, – ответила девушка. – Всё, что ты говоришь – правда. И всё же я не стану женой Божественноликого.

Лицо Старейшины стало ещё более грозным. Громким голосом он произнёс:

– Я могу поговорить с родом Вола, и тогда ты сделаешь по моей воле, хочешь ты этого или нет. Что ты на это скажешь?

– Как же ты меня заставишь? Разве в Доле есть невольники? Или ты объявишь меня изгнанницей? Разве кто-то обратит на это внимание? Тогда я уйду в Долину Теней и стану одной из их дев-воительниц.

Лицо Старейшины изменило свой цвет с красного на белое. Он, должно быть, забыл, что находится на Тинге, забыл, зачем созывал его, и закричал:

– Сегодня чёрный день! Кто поможет мне? Ты сам, Божественноликий, что ты скажешь? Неужели отпустишь её, не сказав ни слова? Что одурманило тебя?

Но сын его молчал. Он стоял, глядя вперёд, и казался холодно спокойным. Тогда Железноликий вновь обернулся к Наречённой и уже мягче произнёс:

– Скажи, девушка, которую я когда-то называл своей дочерью, что произошло, из-за чего ты оставляешь моего сына? Ты была раньше доброй и нежной с ним, твои глаза всегда искали его, твой взгляд следовал за его взглядом, ты шла туда, куда он просил и приходила, если он звал. Что же случилось, из-за чего ты оставляешь его и бежишь от нашего Дома?

Даже за шлемом было заметно, как девушка покраснела. Она ответила:

– Война пришла в наши земли. Я видела её приближение, видела, что всё вокруг меняется. Сейчас мужчины счастливы, женщины довольны, а дети уже устали от веселья. Думаю, через день, два или три всё это изменится: женщины устанут от тревоги, устанут ждать мужей, из многих сердец уйдёт надежда. Из мужчин кто-то больше не вернётся в свой дом, а кто-то вернётся увечными и беспомощным. Некоторые потеряют друзей, радость исчезнет, дни станут унылыми, а часы пустыми. Дети, блуждая по дому, будут удивляться печали, поселившейся в нём. Всё это я видела перед собой – горе, боль, раны и смерть – и я спросила себя: «Неужели я хуже всех, кто меня любит?» Нет, да не будет такого! Раз уж я обучилась всему, что требуется знать в военной игре, раз уж я сильна, как любой из мужчин, и сурова сердцем, то я отдам себя на служение Воину и божеству Лика! Поле битвы будет мне домом, а тризна после сражения – пиршеством и празднеством, и я смогу нести ношу моего народа в битве и после неё. Я изведаю всю печаль Дола, я не приму постель воина, столь желанную девам, она мучительно горька мне. Я забуду о забавах губ и рук, забуду нежные слова желания и всю радость, что обитает в Замке Любви и в его саду, даже когда мир вокруг страждет и скорбит, поля истощены, и сожжён урожай. Так я поклялась, и так я и сделаю.

Глаза девушки блестели, щёки горели, голос был звонок и громок. Когда она окончила, среди мужчин, окружавших её, раздались возгласы одобрения. Железноликий спокойно произнёс:

– Это хорошие слова, но я не понимаю, что они значат. Если ты хочешь отправиться на войну и сражаться наравне с мужчинами (а я не откажу тебе в этом, ведь такое случалось и раньше, и девы, подобные тебе, восхвалялись в преданиях), но я не понимаю, почему ты не можешь отправиться на войну бок о бок с Божественноликим как его обещанная Наречённая.

От таких слов лицо девушки просветлело, но теперь этот свет исчез. Она выглядела уставшей и беспомощной, и, обращаясь к Старейшине, проговаривала слова очень медленно:

– Я не стану женой Божественноликого, но пойду в бой как дева войны – такую клятву я принесла Воину.

Железноликого охватил сильный гнев и, поднявшись пред всеми, он громко, яростно закричал:

– Здесь какая-то ложь, она опутала нас, словно паутина опутывает осенним утром деревья.

С этими словами Старейшина подошёл к Божественноликому, словно уже совсем позабыв о тинге. Он встал перед юношей и закричал на него так сильно, что все удивились:

– Ты! Что ты сделал с сердцем этой девушки? Оно стало камнем! Кто вместе с тобой замышляет злодеяние, собираясь отменить этот достойный брак, союз с достойным родом, из которого наши сыновья всегда имели обыкновения брать невест? Говори же!

Но Божественноликий молча стоял перед всеми людьми – спокойный и гордый.

Кровь хлынула Железноликому в голову, и он позабыл и о своём народе, и о родичах, и о грядущей войне, закричав так, что над всей толпой разнеслись слова его гнева:

– Подлец! Я теперь вижу тебя насквозь: это ты сделал, а не девушка! А теперь ты заставил её нести двойную ношу и рассказать обо всём вместо тебя, пока ты стоишь здесь и молчишь, не желая стереть с неё позор.

Но сын всё также не проронил ни слова, и Железноликий закричал:

– Вон! Я теперь понимаю тебя, понимаю, почему прошлой зимой ты не хотел отправиться в западные страны. Я не дурак, я понимаю тебя. Где же ты спрятал эту чужую женщину?

Железноликий вытащил меч и замахнулся, словно желая зарубить Божественноликого, который так ничего и не произнёс, даже не вздрогнул и поднял руки. Зато Наречённая бросилась между Златогривым и его отцом, а вокруг поднялся грозный крик: «Мир на священном тинге! Нарушение мира! Нарушение мира!» А некоторые даже кричали: «За нашего военного вождя! За вождя!» Все, кто смог в давке, вытащили мечи. Поднялись суматоха и шум.

Но Камнеликий успел поймать правую руку Старейшины и притянуть вниз его меч, а крупный воин, Красная Куртка из рода Безводных, подойдя со спины, схватил Железноликого за локти и оттащил назад. Потом воин огляделся и, осторожно вложив меч Старейшины ему в ножны, вернул старца на место и усадил. Вскоре шум стих, мечи были убраны, и вновь установилась тишина. Старейшина поднялся и громко, но не громче, чем полагалось председателю тинга, провозгласил:

– Нарушен мир священного тинга, и причина этому ярость одного из собравшихся – он вынул свой меч. Жители Дола, согласны ли вы, чтобы Старейшина судил виновного?

Железноликого знали все, а потому раздались крики:

– Согласны!

Старейшина продолжил:

– Я приговариваю нарушителя порядка священного тинга выплатить виру – двойную цену крови, полагающуюся за жизнь свободного жителя Дола, достигшего совершеннолетия.

Раздались одобрительные выкрики, и все согласились с таким приговором, хваля его за справедливость. Железноликий спокойно сел на место.

Теперь вперёд вышел Камнеликий:

– Здесь звучали необузданные речи. Призраки обрели форму, явившись среди жителей Дола. Они одурманили нас, и внесли раздор меду родичами и друзьями. Сдаётся мне, это не иначе как чёрная магия наших врагов – они даже мёртвые насылают на нас злые чары. Было бы лучше бросить их тела в Озеро Смерти, а затем вернуться к нашим делам, ибо нам многое предстоит исполнить.

Все согласились с этим предложением, а Торчащая Борода из рода Луга вместе с теми, кто принёс на тинг тела врагов, потащил их к чёрному озеру.

И тут заговорил Скрипач:

– Камнеликий молвил верное слово. Ты, Старейшина, не молод, но я-то достаточно стар, чтобы сгодиться тебе в отцы. Вот и выслушай мой совет: Божественноликий, твой сын, не лжец, не негодяй и не обманщик. Он молод, хорош собой, добр и сладкоречив. Мало кто из девушек может смотреть на него, слушать его и не желать его нежности и любви. С такими мужчинами обычно много чего случается. Более того, он теперь наш военачальник, он ловкий воин и, кажется, рассудительный и осторожный вождь. А потому нам нужен он, нужны его отвага, его умение вести за собой. Не гневайся на него, словно он совершил нестерпимое. Что бы он ни сделал, неизвестное нам, у него впереди длинная жизнь и, возможно, мы ещё поблагодарим его за помощь. Девушка же и мила, и мудра. На сердце у неё печаль, и, кажется, мы знаем какая. И всё же она не лгала, когда говорила, что понесёт ношу народных горестей. Так она и сделает, и, хочет она того или нет, этот поступок излечит её собственное горе. Завтра будет новый день. Послушай, Старейшина, если ты захочешь внять моему совету, то не будешь вмешиваться в отношения этих двоих, а вспомнишь о том, что нам всем предстоит сделать, о том, что приближается война. Когда же всё окончится и враг перестанет приковывать наши взгляды, мы посмотрим друг на друга и увидим, что нас стало меньше, чем прежде, и тогда то, что было сложно забыть, забудется, а если и нет, то забыть станет проще.

Так он говорил. Железноликий сидел молча, положив левую руку на бороду, словно размышляя. Наречённая же, взглянув в лицо старика Скрипача, повернулась к Златогривому. Выражение её лица смягчилось, она встала перед Старейшиной, склонилась, вытянув руки ладонями вверх, и произнесла:

– Ты разгневался на меня, я не дивлюсь этому. Твои надежды, как и надежды всех нас, рухнули. Но раньше ты и в самом деле был добр ко мне, и потому я прошу тебя позволить мне напомнить тебе ту клятву, что ты дал на священном кабане в последний праздник. Ты клялся, что не откажешь никому, если будешь в состоянии исполнить его просьб, и я взываю к тебе – не откажи! Я прошу, не спрашивай меня больше о том, что случилось, но позволь отправиться на войну вместе с мужчинами Дола, пусть мне никто не помешает в этом. Я также прошу тебя – не вини Божественноликого, моего родича, с которым мы вместе выросли. Не показывай открыто твой гнев на него, даже если оставшейся у тебя любви к нему хватит лишь на малое время. Я только об этом прошу тебя.

Все, кто слышал слова девушки, были до глубины души тронуты её добротой и нежностью её голоса, внезапно зазвучавшего, словно песня малиновки морозным утром в начале зимы. Этот голос принёс тяжкие страдания Златогривому: боль и дружелюбие девушки удручали его.

Железноликий ответил не сразу. Он говорил медленно, хриплым голосом, в котором слышалась нотка стыда, что бывает у тех, кто разгневался, но быстро утишил свой гнев. Он произнёс:

– Хорошо, дочь моя. Я и сам не собираюсь отказываться от клятвы, и ты не просишь чего-то сверх должной меры. Но как бы я хотел, чтобы сегодняшний день оказался вчерашним или чтобы ещё остались непрожитыми многие дни!

Старейшина замолчал, а затем крикнул так громко, что услышали все, пришедшие на тинг:

– Да не забудет никто о войсковом сборе! Пусть каждый будет готов к тому времени, как к нему явится один из числа Стражей. Пусть все подчиняются приказам военного вождя Божественноликого без вопросов и промедлений. Что же касается виры нарушителя спокойствия, то пусть он положит её на алтарь божества во время общего народного собрания. А теперь я объявляю тинг распущенным!

Все вокруг закричали и забряцали оружием, а затем разошлись, чтобы заняться своими делами.

В разговорах между собой все решили, что разрыв помолвки между двумя молодыми людьми – недоброе дело. Все любили Божественноликого, но и Наречённую считали самой желанной из сестёр, прозвав её Жемчужиной Народа, словно прекраснейшую и добрейшую из божеств. В то же время никто не возмущался гневу Железноликого. Все говорили, что он поступил верно, по-мужски: и разгневался, и поборол свой гнев. Думая о той войне, на которую собирались, жители Дола не унывали, словно это была лишь игра, где можно показать свою ловкость и отвагу, а потом вернуться домой к весёлой жизни.

И окончился день, и прошёл вечер, и наступила ночь.