Глава XXVI. Тиодольф разговаривает с Солнцем Леса
Теперь Тиодольф и Солнце Крова остались у Холма Речей вдвоём. Луна стояла уже высоко над деревьями дикого леса. Тиодольф почти не пошевелился. Он сидел, склонив голову, словно глубоко погрузившись в свои мысли.
В лагере было тихо, и Солнце Крова негромко произнесла: «Я говорила, что ночь эта быстротечна, и дорога каждая её минута. Возможно, ты многое хотел бы сказать и сделать прежде, чем войско проснётся на заре. Идём со мной, тут недалеко, ты узнаешь кое-что, и тогда твой выбор свершится».
Не говоря больше ни слова, она взяла его за руку и повела. Тиодольф, по-прежнему молча, последовал за ней. Они миновали лагерь, вышли в лес – их никто не задерживал. Они долго шли меж буков при свете одной только луны, и ноги сами несли Тиодольфа, ведь эту тропу князь хорошо, даже очень хорошо знал.
Двое путников вышли на ту маленькую поляну, где в начале сказания Тиодольф встречался с Солнцем Леса. На каменном престоле, стоявшем там, как и тогда, в своих сверкающих одеждах сидела Солнце Леса. Голова её была понурена, лицо она закрыла руками. Услышав шаги по траве, она не подняла взгляда, так как знала, кто это был.
Тиодольф не медлил. На какое-то мгновение ему показалось, что битв и страхов, надежды и спешки не было, что они только привиделись ему. Воин устремился к Солнцу Леса и, обняв её за плечи, сел рядом. Он хотел было взять её за руку и приласкать, но она не пошевелилась, словно и не заметила его. Солнце Крова несколько минут молча смотрела на них, а затем начала говорить. При первых словах девушке показалось, что Солнце Леса задрожала, хотя та и прятала лицо в ладонях. Солнце Крова сказала так:
«Два горя предо мной. В сердцах могучих
Взросла печаль. Сменить же их на радость
Судьбой не суждено. Но обладаю
Я силой уничтожить хоть одно.
Я слабая, беспомощная дева,
Но предо мною горе растворится,
Как утренний туман пред летним солнцем.
О, Солнце Леса, родила меня
Ведь ты, и я бы с радостью вернула
Улыбку на твоё лицо, но боги
В роду прекрасной, и бессилен смертный
Здесь. Я могу лишь долю правды
Раскрыть перед тобою, ту, что сердце
Должно узнать, но всё, что я скажу,
Сама ты ведаешь. Твои рука и воля
Создали из любимого тобой
Невольника, что будет жить назло
Богам и людям, не меняясь ввек.
Смотри, вчера он был героем битвы,
А завтра может стать спасеньем рода
И радостью для всех, пусть не увидим
Его мы больше, но свершится чудо —
Вернётся память о делах бессмертных,
Вернутся смех и проблески надежды,
И смерть вернётся, что желанье жить
Рождает в сердце. Прежде чем погибнуть
И быть засыпанным землёй курганной,
Он много совершит бессмертных дел.
Иль страх вселяющим божественным созданьем
Не сделаешь его? Ведь ты получишь
Всё то, чего хотела, поцелуем
Уста скрепляя мужа, для народа
Прожившего свой век, защитой готов
Прошедшего сквозь гнёт годов. Получишь
Ты то, чего хотела, порождая
Слепую новую беспомощную жизнь,
Меня, душою Вольфинга. О, мама!
Ты сделаешь его несущим страх,
Безрадостным? Тогда я между вами
Воздвигну бездну, слово правды бросив
И попросив отца свой выбор сделать:
Меж смертью в жизни и победной смертью,
Венчающей конец борьбы. Решай».
Прежде чем Солнце Крова закончила говорить, Солнце Леса опустила руки, открыв своё лицо, которое, при всей её божественной красоте, выглядело усталым и обеспокоенным. Она взяла руку Тиодольфа в свои ладони, при этом глядя полными любви глазами на Солнце Крова. Тиодольф прикоснулся щекой к её щеке, и хотя он не улыбался, всё же казалось, что он был счастлив. Наконец, Солнце Леса заговорила:
«Всё правда, дочь, и я не бог всесильный,
Но всё же я божественного рода,
Я думаю их мыслями и вижу
Их взглядом. Знаю я, как грозен Рок,
Но всё ж не буду лгать. Да, мне казалось,
Что он пройдёт, нас лишь слегка коснувшись,
Как меч, что шлем не расколол, но всё же
Кусочек от него отбил. И вот
Кузнец уж чинит шлем, и в новой битве
Он служит верно. Если бы рука
Моя могла хотя бы на мгновенье
Жизнь удержать его, пусть против воли,
Жизнь мужа, что любим. Но Рок всевластен,
И Тиодольф любил меня, но так же
Любил свой род. Моя надежда гаснет,
Как солнце пустоши, где пыль и слабый ветер —
Ни плода, ни воды. Теперь прощай,
Прощай, о, дочь моя, тебе негоже
Свидетельницей быть любовной ласки
Приговорённого. И всё же ещё раз
Его увидишь ты – я не увижу».
Солнце Крова приблизилась к ней и, опустившись на землю, положила свою голову на её колени, зарыдав от любви, а мать целовала и ласкала её. Рука Тиодольфа гладила, как бывало раньше, голову дочери. Он смотрел на неё по-доброму, хотя вряд ли узнавал. Но вот она поднялась, ещё раз поцеловала мать и ушла с той лесной поляны, вернувшись к месту тинга.
Когда же двое влюблённых остались одни, Солнце Леса спросила: «Тиодольф, ты слышишь и понимаешь меня?»
«Да, – ответил он, – когда ты говоришь о нашей любви или о нашей дочери, появившейся от этой любви».
«Тиодольф, – спросила Солнце Леса, – сколько же продлится наша любовь?»
«Столько, сколько продлится наша жизнь», – ответил он.
«А если ты сегодня умрёшь? Где же тогда будет наша любовь?» – спросила Солнце Леса.
Князь ответил: «Я не могу сказать, я не знаю. Хотя было время, когда я бы сказал, что она будет ждать вместе с душой рода Вольфингов».
Она спросила: «А когда умрёт та душа и больше не будет рода?»
«Раньше, – ответил он, – я бы сказал, что она будет ждать с другими родами земли, но сейчас я снова отвечу: я не знаю».
«Укроет ли её земля, – спросила она, – когда ты умрёшь и над тобой насыпят курган?»
«Именно это ты говорила той ночью, – ответил он. – Теперь я не могу сказать ничего против твоего слова».
«Ты счастлив, Волк народа?» – спросила она.
«Почему ты спрашиваешь об этом? – ответил он. – Не знаю. В разлуке я томился по тебе. Теперь ты здесь, и этого достаточно».
«А люди твоего рода? – спросила она. – Томишься ли ты по ним?»
Он сказал: «Разве ты не говорила, что я не их крови? Но они были моими друзьями, и я нуждался в них, я любил их, но этим вечером они мне больше не нужны, разве что совсем немного, ибо они одержат победу над своими врагами, как предсказала Солнце Крова. Ну и что из того? Разве мне нужно забрать у тебя всё, отдав им малое?»
«Ты мудр, – сказала она. – Ты пойдёшь в битву сегодня?»
«Видимо, да», – ответил он.
Она спросила: «А наденешь ли ты гномью кольчугу? Надев её, ты останешься в живых, в противном случае – умрёшь».
«Я надену её, – ответил он, – чтобы я мог жить, чтобы мог любить тебя».
«Ты не думаешь, что на ней проклятие?» – спросила она.
В его лице промелькнула вспышка былой отваги, и он ответил: «Вчера мне так казалось, когда я впервые надел её в битву и упал тогда на луг, не пронзённый мечом. Мне было стыдно, и я бы убил себя, если бы не ты. И всё же не обязательно от неё должно исходить зло. Ведь ты сама сказала мне прошлой ночью, что в ней нет никакого зла».
Она спросила: «А что, если я лгала прошлой ночью?»
Он ответил: «Это в обыкновении богов – лгать и не стыдиться, а смертные и лгут, и стыдятся».
«О, как ты мудр», – сказала она и замолчала на несколько минут, немного отодвинувшись от него и сердито и горестно скрутив руки.
Затем она снова пришла в себя и спросила: «А ты умрёшь, если я попрошу?»
«Да, – сказал он, – и не потому, что ты из рода богов, а потому, что ты стала для меня женщиной, и я люблю тебя».
Она, помолчав некоторое время, спросила: «Тиодольф, ты снимешь кольчугу, если я попрошу тебя?»
«Да, да, – ответил он, – и давай уйдём от Вольфингов и их сражения, ведь мы им не нужны».
Теперь Солнце Леса молчала дольше, но, наконец, спокойно произнесла: «Тиодольф, я прошу тебя: встань и сними с себя кольчугу».
Он посмотрел на неё, удивляясь, но не её словам, а голосу, которым она говорила с ним. Однако он встал с камня и, застыв в лунном свете, протянул руку к воротнику куртки, отстегнул её заклёпки из золота и драгоценных камней и, наконец, снял её с себя. Кольчуга соскользнула на землю и осталась лежать там маленькой серой кучкой, не больше кулачка. Затем он снова сел на камень, взял руку Солнца Леса, поцеловал и с обожанием приласкал, а она приласкала его, и несколько минут они не могли вымолвить ни слова. Но вот он заговорил, и слова его полились песней. Тихий, но нежный и ясный его голос был слышен далеко в тиши этого последнего ночного часа:
«Мне дорог этот предрассветный сумрак,
Как свет последний перед наступленьем
Затишья ночи, что победу гонит
И вражеские толпы разметает.
Из всех прошедших встреч мне эти встречи
С тобою дороги сильнее. Я не знаю,
Что будет мне наградой в битве завтра,
Но всё, что дорого, быстрей проходит.
Настало время. Я тебя увижу
Ещё раз только в Одина палатах.
Как много было времени, всё прежде,
Сейчас же прожиты минуты, и прощенья
Охотно б у тебя просил я, если б
Был виноват, чтобы твоя любовь
Нежнее стала, но перед тобою
Ни в чём я не повинен, ни о чём
Я не прошу. Как странно! Время бренно,
И бренные слова туманом таят,
Но в сердце воина искрится радость
В час, что короной увенчает жизнь».
Тиодольф крепко обнял её и приласкал. Она молчала. Тогда он спросил: «Лицо твоё прекрасно и безмятежно, радуешься ли ты этим мгновениям?»
Солнце Леса ответила: «Слова твои нежны, но пронзают моё сердце, словно острый нож, ибо они напоминают мне о твоей смерти и о конце нашей любви».
Он ответил: «Я не говорю тебе, любимая, ничего, чего бы ты не знала сама. Разве не для этого мы встретились здесь ещё раз?»
Она, помедлив, ответила: «Да, да, всё это так… но если б ты остался среди живых!»
Воин рассмеялся, но это был не презрительный и не горький смех. Он сказал: «Так и я думал когда-то. Но послушай, любимая, если сегодня я умру, разве после того удара, что свалит меня, не будет мгновения, в которое я узнаю, что победа за нами, и увижу, как враг бежит? И тогда мне опять будет казаться, что я никогда не умру, что бы ни случилось после, хотя меч и пронзит мою грудь. Разве не увижу я тогда, разве не пойму, что наша любовь не имеет конца?»
Горькая грусть отразилась на лице женщины, когда она услышала эти слова. Но она лишь произнесла: «Смотри, вот кольчуга, которую ты снял, чтобы твоя грудь стала ближе к моей. Ты наденешь её в бою ради меня?»
Тиодольф слегка нахмурился. Он ответил: «Нет, я не сделаю этого. Ты говорила правду: на ней нет злого проклятия, но послушай! Вчера я надел её, когда шёл в бой, и, прежде чем напал на врага, как раз перед тем, как я должен был дать знак войску, мой взгляд затуманился, и густая тьма окутала меня. Не поражённый мечом, я упал на землю, и меня обступили страшные сны о гномах, что ненавидят людской род. Когда я пришёл в себя, кольчугу уже сняли. Поднявшись к битве, я увидел, что готов теснит враг. Я больше не думал о прошлом, а только о том, что свершалось в те мгновения. Но мне принесли кольчугу, и я, не помышляя ни о чём, кроме как о битве, надел её. Кипело свирепое сражение, а я был нетвёрд. На нас обрушились свежие римские воины и разбили наш строй. Сердце моё оборвалось в груди, и я, откинув нерешительность, как встарь, ринулся вперёд, нанося вокруг сокрушительные удары. Я не получил ни одной раны, но опять пал, не будучи повержен. Меня вынесли из боя. Наши воины отступили и потерпели поражение. Когда же я очнулся от своего злого сна, битва окончилась, и мы, отойдя от поселения Вольфингов, стояли на холмах над бродом, потеряв уверенность, как все побеждённые люди. Там я сидел, стыдясь тех, кто как наилучшего избрал меня вождём на священном тинге. А ведь я оказался наихудшим из них! И на меня нашло незнакомое прежде чувство: жизнь показалась мне пустой и бесцельной, я желал умереть, и если бы не мысль о твоей любви, я убил бы себя тогда.
После этого я пошёл вместе с войском, чтобы присоединиться к тем, кого мы оставили дома, к тем, кто бежал от захватчиков. Я сидел перед Солнцем Крова, нашей дочерью, и говорил слова, которые вкладывали мне в уста другие. И теперь я должен сказать тебе нечто ужасное: я не любил их, не принадлежал к ним, и вовне меня была пустота – вся моя жизнь сосредоточилась внутри, а вовне не было ничего. Ты, только ты не покидала меня, будучи частью моего существа. Что же до других, то все они, даже наша дочь – твоя и моя дочь, – были лишь образами, картинками людей, и я желал избавиться от них, желал видеть твоё тело и слышать твоё бьющееся сердце. Столько зла выросло тогда во мне, что даже стыд покинул меня, моя воля умерла. Нет, теперь я желал жить – и чтобы были только ты и я. И смерть казалась мне ненавистной, а все дела – пустыми и глупыми.
Куда делись тогда моя слава, моя счастливая жизнь, мои надежды на ежедневно нарождающиеся и никогда не умирающие новые дни? Где же тогда была жизнь? Где был Тиодольф, который жил когда-то?
Но теперь всё опять переменилось. Я никогда не любил тебя так крепко, как сейчас. Горе моё из-за того, что мы должны расстаться, велико. Боль расставания терзает мою душу. Но теперь я вновь Тиодольф Могучий, и в сердце моём есть место для радости. Посмотри же на меня, Солнце Леса, посмотри на меня! Любимая, скажи мне, не прекрасен ли я красотой воина, защитника своего народа? Разве не приятен мой голос, разве на устах моих не играет улыбка, разве не сияют мои глаза? Посмотри же, как тверда моя рука, служащая народу! Ведь мои глаза теперь прояснились, и я вижу своих родичей такими, какие они есть, вижу их желание жить, вижу их презрение к смерти. Я тот, кем они сделали меня. А потому теперь мы вместе с ними сразимся за грядущие славные дни: зимнюю охоту, летний посев, летний сенокос, осенний сбор урожая, счастливый отдых зимой, солнцеворот с воспоминаниями об отцах и надеждой на грядущее. Пусть же теперь те, кто помог мне, попросят меня помочь им! Пусть же теперь те, кто оживил меня, попросят меня умереть!
Ведь хотя ты и говоришь, что я не их крови даже по усыновлению, мне это безразлично. Я жил с ними, ел с ними, пил с ними, трудился с ними, вёл их в битвы, где на каждом шагу – ранения и смерть. Они – мои, и я – их. А через них я един со всей землёй, со всеми её родами, даже с родами наших врагов, которых я убью сегодня своей рукой, своим клинком!
А потому я больше не возьму с собой в битву кольчугу, хотя, возможно, это будет последняя битва. Я буду жить, и смерть не одолеет меня.
Посмотри, разве это не Тиодольф, которого ты любила? Не ребёнок, оставленный богами взамен похищенного, не муж, которому доверяют, друг Земли, податель жизни, покоритель смерти?»
Тиодольф бросился в объятия Солнца Леса, прижал её к своей груди и приласкал. Эти ласки пробудили в ней горько-сладкую радость, и она зарыдала: «Помни, прошу тебя, помни это, когда я оставлю тебя!»
Когда же они выпустили друг друга из объятий, лицо её вновь стало безмятежным, правда, на нём ещё блестели слёзы. Солнце Леса сказала: «Тиодольф, ты говорил, что желал бы просить у меня прощения, если бы причинил мне зло. Простишь ли ты то зло, что я причинила тебе?»
«Прощу, – ответил воин. – Я простил бы, и если бы мы оба должны были жить, тем более прощу, когда занимается заря того дня, в который мы должны расстаться. Что же ты совершила?»
«Я солгала тебе, когда сказала, что на кольчуге нет злого проклятья. Я сделала это ради спасения твоей жизни».
Тиодольф ласково коснулся щеки Солнца Леса и, улыбаясь, ответил: «Такова воля богов, ибо они не знают людских сердец. Расскажи мне теперь всю правду о ней».
И Солнце Леса поведала следующее:
«Сказанье о кольчуге ты услышь,
Вот правда: дева-божество когда-то
Жила на свете и любила мужа,
А он собрался как-то на войну.
Она же знала, что с жестокой брани
Немногие вернутся, и боялась
За друга своего. И вот однажды,
Идя в слезах по лесу, повстречала
В пещере повелителя подземных
Ужасных гномов. Он держал кольчугу
В руках, последние удары правя
И собираясь меч ковать. Глаза он
На деву поднял, и шумящий лес
Перед его глазами завертелся
От крохотной надежды, что зажглась
В жестоком сердце. Он, её желая,
К ней обратился с речью: “Дева, ты
Из дис* прекрасных, но я вижу, что
Ты далеко зашла в своей печали!
Не бойся, твой возлюбленный вернётся
К тебе, но только если он наденет
Вот это чудо, молота дитя,
Волшебную кольчугу, и в грядущем
Он будет в сотни раз счастливей, чем
Был прежде”. Дева страстно умоляла
Отдать чудесную кольчугу ей. И гном
Сказал: “Приди, приди в мои объятья!
Иди сюда, иди в мою пещеру,
И мы с тобой вдвоём разбудим ночь!
А утром заберёшь свою кольчугу,
Бесценный дар подземного народа”.
Она унизилась пред ним, вошла в пещеру —
В могилу сумрачную, в мрачный саркофаг,
Украшенный камнями и златыми
Узорами, но гном не насладился
Её прекрасным телом – уколола
Красавица его иглой волшебной.
Он видел всё, но двинуться не мог,
Роняя слёзы. Утром забрала
Кольчугу дева, ценную награду,
Но вслед ей вдруг раздался голос хриплый,
Глухой подземный голос. Молвил он:
“Ты связанным оставила меня
И забрала себе, что сердцу любо,
Хотел бы я, чтобы тебе трава
Росистая огнём казалась, чтобы
Твои одежды опалил огонь!
Но ты божественного рода, дева,
И не убить тебя, и не ударить.
Ты дорогой ценой спасаешь мужа,
Ты смерть его меняешь на мою,
Так получи с собой ещё награду:
Вот это слово. Страшное заклятье
Накладываю я на дар бесценный.
Да, муж спасётся, не погибнет, но,
Познав падение и крах, что до сих пор
Не знал ни разу, – рода он лишится
И всеми проклят будет!” Такова
История кольчуги. Готы мало
Меня волнуют, я их не жалею.
Их рок – уйти, и скоро их не будет,
Уже ничто не в силах им помочь.
Ты любишь их, ты стал одним из них,
Но деве ты принадлежишь не меньше!
Твоё рождение явилось для меня
Созданием земли, небес созданьем!
Ты жил, любимый! Я теперь страдаю…
Ты должен умереть, о, почему
Живут другие, кроме нас с тобою?»
Тиодольф повернулся к ней, снова сжал в крепких объятиях, расцеловал её и произнёс:
«Ты прощена. Теперь скажу: прощай!
Любовь чудесна, наши жизни, слившись,
Вдруг разойдутся, но в последний миг
Я, Тиодольф Могучий, о тебе
Подумаю и о твоём прощенье,
О всём, что было, – о твоей любви!
Проходит ночь, и небо украшает
Себя для солнца поцелуев. Подними
Свои глаза, взгляни в последний раз
На Тиодольфа в это утро, готам
Принесшее надежду и спасенье!»
Сказав так, Тиодольф поднялся на ноги и, не задерживаясь ни на мгновение, пошёл прочь, направляясь прямо к тингу и общему собранию своих соплеменников, словно ласточка, возвращающаяся в гнездо над крыльцом бражного зала. Воин не оглядывался, хотя горький плач эхом звенел в лесу, наполняя сердце Тиодольфа скорбью и мукой, что появляются в час расставания.
