Сильные духом люди промыслительно посещаемы бывают от Господа и сильными испытаниями. Тяжела была предсмертная болезнь великого Оптинского старца Макария; велико было и терпение его. Оно изумляло посещавших его врачей. Во все время болезни он подкреплялся молитвою и частым причащением Пречистых Таин Христовых. Отец Амвросий, как ближайший и преданнейший ученик старца, почти не отходил от него и в удобное время, по его желанию, прочитывал для него некоторые статьи из писаний святых отцов. «Прочитал я однажды ему какую-то статью, — рассказывал после отец Амвросий, — а он, обратившись ко мне, сказал: вот как, брат, люди-то жили, а мы что с тобой? Живем очертя голову». Так старец и на смертном одре смирялся и смирял. 7 сентября 1860 года последовала блаженная кончина старца Макария, но здоровье отца Амвросия настолько было изнурено болезнями, что на торжественные его похороны 10 сентября он не мог и в ризы облачиться.

Между тем, приближаясь к кончине, старец Макарий прямо не назначил себе преемника по старчеству. На вопрос учеников: «Как нам быть без вас, батюшка?» — он указал им в алфавитном патерике ответ аввы Исаака Скитского на точно такой же вопрос. Там написано: «Сказывали об авве Исааке: когда он был близок к преставлению, собрались к нему старцы и вопросили: “Что мы будем делать без тебя, отче?” Он же сказал: “Вы видели, как я вел себя пред вами; если хотите подражать сему, сохраняйте и вы заповеди Божии, и Бог пошлет благодать Свою и сохранит место сие; если же не будете сохранять заповедей, не пребудете на месте сем. И мы также скорбели, когда отходили от нас к Господу отцы наши: но, соблюдая заповеди Господни и завещания старцев, жили так, как будто они были с нами. Поступайте так и вы — и спасетесь!”»

Сам святитель Московский митрополит Филарет, как выше было замечено, лично знавший Оптинского старца иеросхимонаха Макария и с любовью относившийся к нему за его высокие душевные качества, не знал о его преемнике. А потому, сочувствуя великой потере Оптинских иноков, в лице почившего старца Макария, он так писал наместнику Троицкой Сергиевой лавры архимандриту Антонию: «Оптинские лишились отца Макария. Думаю, остались от него добрые духовные наследники, но найдется ли, кто мог бы поддержать их в единстве духа и возглавить?»

Тем не менее преемник иеросхимонаху Макарию по старчеству, как видно из предыдущей главы, давно уже был предназначен в лице смиренного иеромонаха Амвросия. И на предложенный старцу Макарию вопрос о преемнике можно было ответить каждому: «Приди и виждь». Но так как о. Амвросий по летам был молод, ему было только 48 лет, внутренняя же духовная жизнь его, кроме Бога и старца Макария да еще некоторых духовных мужей, никому не была вполне известна, а обнаружиться во внешних делах не было времени, то товарищи его — прочие ученики старца Макария, и тем паче старшие по летам и по поступлению в обитель иеромонахи, не иначе могли смотреть на него как на человека заурядного. Ибо, и по слову Спасителя, не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем (Мк. 6, 4). Поэтому, вероятно, и умирающий старец не мог прямо указать им на него как на своего преемника. И если старец — святой муж не мог прямо сказать преемника себе, тем паче не могли здесь иметь никакого значения человеческие выборы. Тут требовались дела, как сказал Сам Господь: Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела (Мф. 5, 16). И сам старец Амвросий впоследствии в подобных случаях восхвалять человека и прямо определять ему какое-либо назначение не имел обыкновения, а повторял старинную русскую пословицу: «Толкач муку покажет». То есть время и обстоятельства покажут, каков человек и достоин ли он своего назначения.

Выше мы видели, что отец Амвросий, не в долгом времени по поступлении в монастырь, настолько преуспел в жизни духовной, что еще с 1848 года, по благословению своего духовного отца и наставника — старца Макария и богомудрого настоятеля отца архимандрита Моисея, начал уже старчествовать, успешно руководствуя своими духовными советами и наставлениями относившихся к нему в деле спасения. Теперь же, по прошествии двенадцати лет старчествования его в зависимости от старца Макария, он уже настолько был подготовлен к сему великому служению, что вполне мог быть и заместителем своего предшественника, что и было на самом деле. И вот теперь исполнились слова троекуровского старца отца Илариона, двадцать один год тому назад сказанные им молодому человеку Александру Михайловичу Гренкову: «Иди в Оптину, ты там нужен». Действительно, он теперь в Оптиной крайне был нужен, ибо никто, кроме него, из монашествующих во всей обители не мог занять место старца Макария, дабы проходить сие великое служение с такою честью и славою, и притом так продолжительно, как судил Господь болезненному старцу Амвросию.

По прошествии сорока дней поминовения новопреставленного старца Макария в скиту последовала передвижка старших братий. Скитоначальник иеромонах Пафнутий перешел из соборной кельи в келью почившего старца Макария, и в соборную перебрался иеромонах Иларион, бывший у старца Макария келейником. Равным образом и старец иеромонах Амвросий, будучи уже схимником, теперь оставил свои затворнические правила, а с ними и свою тесную келью, свидетельницу молитвенных его подвигов, и перешел в другой корпус. Вблизи скитской ограды, с правой стороны колокольни, и до отъезда своего в Шамординскую женскую общину, он почти целых тридцать лет бодренно стоял на божественной страже, всею своею любящей душой предавшись служению ближним, входя во все человеческие скорби, печали и немощи, помогая словом, делом и дарованиями духовными. На западной стороне означенного корпуса, между ним и оградой, вскоре по указанию нового старца устроено было теплое помещение, называемое «хибаркой», для приема женского пола, как и при корпусе с левой стороны скитских ворот, где жил и скончался старец отец Макарий.

Между тем в начале своего старчествования отец Амвросий, если смотреть по-человечески, очутился как будто среди не совсем благоприятных обстоятельств. Несмотря на то что маститый старец отец архимандрит Моисей, без сомнения, радовался духом, видя принятого им под свое крыло неоперенного птенца Александра Михайловича, сравнительно так скоро успевшего стать на степень старца, могущего руководить других к блаженству вечному путем так называемого «старчества», о введении и упрочении которого в Оптиной пустыни он и молился так горячо в свое время, однако по кончине своего духовного отца старца Макария, имевшего пребывание в скиту, отец архимандрит избрал себе духовником не старца Амвросия, а жившего в монастыре своего младшего родного брата, отца игумена Антония, которого и сам был доселе духовным отцом во все время их совместного пребывания. Так что при этом необычном избрании отец игумен Антоний несколько поусомнился. Но отец архимандрит очень просто разрешил это сомнение брата, сказав: «Ведь апостол велит друг другу исповедать согрешения». Таким образом, с самого начала настоятель как будто несколько отклонился от молодого старца. Это раз. А второе то, что иеромонахи и иеродиаконы и прочие старшие братия как прежде исповедовались у братского духовника — скитоначальника иеромонаха Пафнутия, так и теперь продолжали исповедоваться у него же. Третье, наконец, и мирянам отец Амвросий был мало известен. Таким образом, на долю нового старца Амвросия оставались только некоторые из молодых братий да монахи, порученные ему старцем Макарием, и вновь поступающие послушники, и то не все. Из мирских же людей, хорошо знавших покойного старца Макария, некоторые стали относиться к новому старцу Амвросию даже с неприязнью. Одной, например, барыне, которую кончина отца Макария повергла в глубокое горе, сказали, что в Оптиной новый старец, которого очень хвалят, и что его зовут Амвросий. «Как! — воскликнула она в негодовании. — Чтобы я после Макария пошла к этому монаху, который все вертелся в батюшкиных кельях и расхаживал с мешочком! Это невозможно». И только по времени, как-то случайно вступивши в беседу с отцом Амвросием, вышла уже от него в умилении, и как люди, по обыкновению, впадают в крайность, то прежде корила его, а теперь стала превозносить уже выше старца Макария. «Я знала обоих, — говорила она, — но чувствую, что отец Амвросий еще выше». Из сказанного, между прочим, видно, что как будто отец Амвросий поначалу промыслительно оставлен был на пробу, чтобы достоинство его по времени обнаружилось само собой на деле.

Но вот скоро обстоятельства монастырские изменились. Через два года, именно 16 июня 1862 года, скончался почтенный оптинский настоятель, после которого, по чиноположению общежительных монастырей, братия должна была избрать из среды своей нового настоятеля. Приехавший на погребение отца архимандрита Моисея калужский преосвященный Григорий II, предав тело покойного земле, благословил братии немедленно приступить к избранию нового настоятеля, под ведением благочинного калужских монастырей архимандрита Герасима, бывшего в то время ректором Калужской семинарии (впоследствии епископа Астраханского). Старцу Амвросию, конечно, давно уже было известно, что преемником отца архимандрита Моисея должен быть скитский иеромонах отец Исаакий Антимонов. Но сей последний, знавший также о грозившей ему участи, со слезами на глазах умолял старца Амвросия избавить его от тяжкого креста, которым считал настоятельство, и потому старец счел за лучшее до времени помолчать о нем. А может быть, он еще думал, что так как устами покойного старца Макария изъявлена воля Божия о преемнике отца архимандрита Моисея, то обстоятельства, устрояемые Промыслом Божиим, сами собой должны были сложиться в пользу избрания на настоятельство отца Исаакия. Но дела приняли другой оборот. Голоса братий на выборах разделились. Большая часть пожелала избрать старейшего иеромонаха отца Пафнутия, который был немалое время скитоначальником и братским духовником. Меньшая, состоявшая из более почетных и уважаемых по жизни и значению в обители лиц, высказалась за отца Исаакия. Между этими последними первый подал за него голос один из самых близких к старцу Макарию учеников его — иеромонах Иларион, впоследствии скитоначальник и духовник всего оптинского братства, назначенный покойным старцем, совместно с иеросхимонахом Амвросием, проходить труд духовного окормления душ, ищущих спасения, или, короче сказать, старчествовать. Вместе с ним избирателями о. Исаакия были: иеромонах Леонид Кавелин, бывший после архимандритом, наместником Троицкой Сергиевой лавры, иеромонах Флавиан, впоследствии казначей Оптиной пустыни, иеромонах Гавриил и другие. Узнав о большинстве поданных в пользу отца Пафнутия голосов, старец Амвросий (как передавал бывший оптинский настоятель отец архимандрит Досифей) немедленно пошел в монастырь к владыке и между прочим встретившимся ему на пути некоторым из братий прямо заявил: «Батюшка отец Макарий при жизни назначил отца Исаакия преемником отцу архимандриту Моисею, и потому я иду теперь к преосвященному объяснить это». Возражать старцу никто не стал и не смел. На вопрос владыки о причине его молчания старец Амвросий, по словам скитского схимонаха отца Геннадия, сослался на просьбу самого отца Исаакия не подавать за него голоса, но, зная завет отца Макария быть отцу Исаакию преемником отца архимандрита Моисея, решился в таком случае вовсе не высказываться. Узнав же о воле покойного старца Макария, преосвященный, как значится в записках отца игумена Марка, когда доложили ему об избрании нового настоятеля, сказал: «Хотя и недостает числа голосов на стороне отца Исаакия, но по моему изволению и по избранию отца Макария да будет настоятелем обители отец Исаакий. Бог да благословит!» Обратившись затем к отцу Пафнутию, владыка сказал: «А вас, отец Пафнутий, я не забуду; вы должное свое получите, и притом в скором времени». Преподав засим своей братии архипастырское благословение, владыка отбыл в Калугу. Так приведена была в исполнение воля покойного старца батюшки отца Макария, вернее же сказать — и изреченная сим старцем воля Божия. Иеромонах Исаакий, никогда не желавший настоятельской чести, с тугою сердечною и горькими слезами принял титул строителя Оптиной пустыни.

Вскоре засим скитоначальник отец Пафнутий определен был настоятелем Малоярославецкого Николаевского монастыря и должен был покинуть Оптинский скит. На место его назначен был новым строителем отцом Исаакием, с совета, конечно, старца Амвросия, упомянутый ближайший ученик старца Макария — иеромонах Иларион, бывший в свое время, как выше сказано, у покойного старца келейником вместе с отцом Амвросием. В то же время на место старого казначея, по желанию нового отца настоятеля, избран был новый казначей — скитский иеромонах отец Флавиан. И вот дела в обители были тогда в таком порядке: сам старец Амвросий имел своим духовным отцом смиренного подвижника, бывшего учеником старцев Леонида и Макария, монастырского иеромонаха Пимена, который исповедовался у скитоначальника отца Илариона, а отец Иларион — у старца Амвросия. Новый строитель отец Исаакий также имел своим духовным отцом старца Амвросия. Таким образом, между начальствующими лицами в Оптиной пустыни установилась тесная духовная связь, узлом которой, или центром, если можно так сказать, был старец Амвросий. За начальствующими лицами, вследствие отбытия из скита братского духовника Пафнутия, многие и из старших братий также стали относиться к старцу Амвросию. Монашествующие из разных женских обителей давно уже осаждали старца. Время от времени и число мирских посетителей стало увеличиваться. А все это было потому, что и монашествующие, и мирские чувствовали и на деле испытывали великую пользу душевную от духовных советов и наставлений старца Амвросия. Так, скоро возжженный, в лице старца Амвросия, светильник Промыслом Божиим поставлен был на свещнице. И хотя формально настоятельствовал в Оптиной пустыни строитель Исаакий, но духовно главенствовал над всеми и над самим настоятелем старец Амвросий, без воли и совета которого ничего важного в обители не предпринималось и тем паче не совершалось. И благо было смиренному настоятелю, добровольно предавшему себя в послушание мудрому старцу. Впоследствии, когда старец этот скончался, отец Исаакий, будучи уже в сане архимандрита, с сердечной скорбью говорил: «Двадцать девять лет провел я настоятелем при старце и скорбей не видал. Теперь же должно быть угодно Господу посетить меня, грешного, скорбями». Не подумал бы кто, что старец, вмешиваясь в дела настоятеля, стеснял свободу его, — нет, нисколько, потому что взаимные отношения старца и настоятеля имели своим основанием христианскую любовь и смирение, вследствие которых и сам старец относился к настоятелю с глубоким уважением, смиренно испрашивая у него же благословение на более важные дела. Он только подавал настоятелю мудрые советы, что и привлекло сего последнего добровольно подчиниться воле старца. Такие истинно монашеские отношения между старцем и настоятелем имели неотразимо благотворное влияние и на все оптинское братство. Повсюду между братиями царили любовь и согласие.

Поначалу, как только отец Амвросий сделался самостоятельным старцем, он имел при себе одного только келейника, послушника С. Д. из граждан Смоленской губернии, который иногда служил ему и за писаря. Но когда число посетителей и получаемых писем стало увеличиваться, тогда потребовались старцу и лишние помощники, каковых Господь и не преминул послать ему. В конце 1862 или в начале 1863 года приехал в Оптину пустынь известный ученому миру некто Константин Карлович Зедергольм, впоследствии иеромонах Климент, окончивший курс в Московском университете, магистр греческой словесности, служивший некоторое время чиновником особых поручений при обер-прокуроре Священного Синода графе Александре Петровиче Толстом. Он прибыл сюда с тою целью, чтобы остаться навсегда в числе скитского братства, и остался и с тех пор до самой своей кончины, последовавшей весною 1878 года, неотлучно был при старце о. Амвросии в качестве главного письмоводителя. О сем человеке до самой его кончины старец Амвросий имел особенное попечение. Нужно заметить, что иеромонах Климент, при всей доброте своего сердца и чистоте своих убеждений, намерений и стремлений, был очень вспыльчив и сильно расстраивался всякими мелочами. В таких случаях старец, если можно так выразиться, нянчился с ним, как матка с деткой. Долго-долго, бывало, сквозь запертые двери доносились звуки, с одной стороны тревожного плаксивого голоса отца Климента, а с другой — ободрительной и утешительной речи старца. Взамен одного келейника, не отличавшегося особенным здоровьем, явились в скит почти одновременно два молодых человека, с двух противоположных концов России: из Москвы — Максим, впоследствии иеромонах Михаил, и из Малороссии — Иоанн, теперь иеромонах Иосиф, скитский старец. И первый лет двадцать с лишком находился при старце, а второй оставался и до самого последнего отъезда его из Оптиной в Шамординскую общину. Указывая некогда на этого Ивана, в присутствии некоторых, старец сказал: «Этот Иван будет полезен и нам и вам». Этим старшим келейникам после в свое время помогали еще один или два молодых послушника. На всех дела доставало.

В 1862 году болезненного старца Амвросия постигла новая болезнь. В конце сего года в зимнее время он поехал из скита в монастырь, для того чтобы навестить новопостриженных монахов, которые им, как духовным отцом, приняты были от Евангелия. В числе постриженных в это время был и монах Анатолий, из окончивших курс Калужской духовной семинарии, впоследствии скитоначальник, старец. Во время этой поездки отец Амвросий какими-то судьбами вывалился из саней и получил вывих руки. При неудачном лечении он долго и сильно страдал.

Здоровье его, и без того слабое, теперь еще более ослабело, так что с сего времени он уже не мог ходить в храм Божий на церковные богослужения, даже и сообщался Святых Таин Христовых в келье и до самой кончины своей в зимнее время не мог выходить на воздух.

В 1865 году простился старец Амвросий с последним Оптинским великим духовным мужем отцом игуменом Антонием, бывшим (вместе с родным братом своим отцом архимандритом Моисеем) основателем и устроителем Оптинского скита. Он скончался в том же году 7 августа. Обращавшиеся к нему за духовными советами монахи и миряне теперь также стали обращаться к старцу Амвросию. Таким образом, чем более старец Амвросий жил, тем более умножалось число его посетителей, а вместе и получаемых им писем. К нему шли и писали люди разных званий и состояний, пола и возраста. Слава о нем уже далеко теперь стала распространяться. Он стал известен и великому святителю Московскому митрополиту Филарету, который в том же 1865 году с одним бывшим в Москве оптинским монахом прислал старцу на благословение образок Спаса Нерукотворного. Этим, думается, святитель выразил свое желание, дабы Всеблагий Господь помог новому старцу поддержать оптинское братство в единстве духа и возглавить его, как прежде писал наместнику Сергиевой лавры отцу архимандриту Антонию.

К концу описываемого периода жизни старца Амвросия он, как значится в скитской летописи, неоднократно подвергался обычной своей жестокой болезни — геморроидальному кровотечению. Так, он опасно заболел 28 августа 1868 года. Кровотечение продолжалось ежедневно целых пять недель. По случаю отсутствия из Козельска уездного врача, он девять дней оставался без медицинской помощи. И только 6 сентября приехал из Белева, по приглашению, врач Куявский, который и подал страдальцу некую помощь. Впрочем, упорная болезнь старца совершенно не прекращалась. Посему бывший в это самое время в Оптиной пустыни почитатель старца Амвросия и его духовный сын — граф Александр Петрович Толстой, вместе с другими духовными детьми уважаемого старца, предложили отцу игумену Исаакию послать монаха в с. Калуженку (верстах в 70 от Оптиной) с просьбою к тамошнему священнику привезти в монастырь известную святыню — чудотворную Калуженскую икону Божией Матери, чтобы всем вместе духовным чадам старца Амвросия помолиться перед нею о его исцелении. Святую икону не замедлили привезти, и в кельях старца отслужен был молебен с акафистом Царице Небесной, а затем и келейное бдение. После сего хотя еще немалое время страдал старец, но уже то было хорошо, что среди оптинского братства оживилась надежда на милость и помощь Матери Божией, которая и не посрамила уповавших. Между тем 17 сентября старец был особорован, а 22-го числа того же месяца приехал из Калуги по приглашению доктор Бабушкин и облегчил болезнь старца.

Но едва только успел болезненный старец несколько оправиться от своей жестокой болезни, как 1 ноября, от несоблюдения осторожности, после принятия ванны простудился и снова заболел. Простуда перешла на правый глаз, в котором сделалось воспаление, так что старец месяца два не мог читать.

В летнее время и прежде старец Амвросий имел обыкновение ездить на несколько дней для отдыха на монастырскую дачу, где рыбная ловля. Теперь же в 1869 году, ослабленный тяжкой и продолжительной болезнью, он по преимуществу имел нужду в этом отдыхе. Означенная дача находится верстах в десяти от монастыря, на берегу реки Жиздры. Местоположение ее прекрасное. С одной стороны сосновый лес громадных размеров, а с прочих сторон место открытое, поемные луга монастырские, река, а за ней поля и крестьянское селение. Но может быть, именно такое-то местоположение и было не совсем по сердцу пустыннолюбивому старцу Амвросию. А потому когда в конце шестидесятых годов настоятелю отцу игумену Исаакию удалось в глубине леса купить у одной старушки помещицы принадлежавший ей участок рощи и устроить там новую небольшую дачу, известную в первое время под именем Аристарховой, старец начал ездить туда и отделил было там особую келейку для приема посетителей, которые теперь уже отыскивали его везде, куда бы он ни поехал. Но помещение это оказалось тесным и неудобным. А потому некоторые духовные дети предложили батюшке построить для себя особую келейку, чтобы на будущее время летом он иногда мог уезжать туда для отдыха и жить там с большим удобством. Старец согласился. Глубже в лес — семь минут ходьбы от Аристарховой дачи — была небольшая поляна, окруженная со всех сторон на далекое пространство лиственным лесом. И здесь-то предположил старец устроить для себя особую келью. Того же года 2 сентября, когда совершается празднование в честь чудотворной Калуженской иконы Божией Матери, батюшка находился в лесной Аристарховой даче. Сюда по его благословению в тот же день прибыли из монастыря его письмоводитель монах Климент Зедергольм и недавно поступивший послушник Михаил Евгеньевич Струков, с маленьким своим сынком Евгением. Приведши их на место, назначенное для постройки кельи, старец сказал: «Благословите, братие, келью здесь построить». Все молчали. Тогда старец, взяв руку отрока Евгения, перекрестил ею назначенное место, заставив его повторять за собою слова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Бог благословит на добро тут пожить». Так смиренный старец, привыкший всегда жить в отсечении своей воли, все делать с благословения старших и не имея теперь при себе никого, кто бы благословил предполагаемое им дело, пожелал принять благословение от невинного отрока. Назидательный пример! Но вот вскоре засим, именно к празднику Рождества Пресвятой Богородицы, прибыл из Калуги преосвященный Григорий. Отслужив в этот день в монастыре литургию, владыка посетил скит и старца Амвросия. В это время, среди беседы с владыкой, старец испросил у него архипастырское благословение на построение пустынной кельи. Того же 8 сентября выданы были и первые деньги на покупку для кельи леса полесовщику Николаю Александрову, хата которого находилась неподалеку от лесной монастырской дачи. Всей душой преданный старцу, полесовщик изъявил полное усердие наблюдать за постройкой старцевой кельи, сказав: «Как мне не хлопотать, когда батюшка отец Амвросий хочет просветить нашу сторону».

Летом следующего 1870 года, по плану старца Амвросия, на указанном им месте построен был для него небольшой корпус со всеми потребными приспособлениями и обнесен плетневой оградой. В одной стороне этой ограды вблизи корпуса поставлена была просторная хибарка для беседы с посетительницами, где между прочим они и могли бы посидеть в ожидании приема. Внутри ограды вырыта большая сажелка, а за оградой другая, и в обе пущена рыба. Усердные послушники старца тут же, недалеко от его корпуса, посадили ягод — малины, крыжовника, смородины, земляники. В другой стороне ограды посажено было и несколько гряд картофеля. И вот новая дача для батюшки была таким образом готова. Одна часть вновь построенного корпуса — большая, с высоким потолком, предназначена была старцем для собственного помещения, вместе с неизменным его спутником для послужения монахом Иосифом — теперешним Оптинским старцем. В другой части — меньшей — помещались небольшая кухня и чулан, а над кухней устроена была уютная низенькая келейка для письмоводителя и некоторых, навещавших впоследствии старца гостей. Ночь на 13 июля и самый день провел батюшка в лесной Аристарховой даче, а к вечеру перебрался во вновь построенную им лесную келью. Здесь первым делом старца было освятить новое место пребывания молитвою. Приехавший сюда к этому времени оптинский иеросхимонах Феодот с несколькими певчими в тот же вечер отслужил всенощное бдение Божией Матери, святому Иоанну Предтече (во имя коего основан Оптинский скит) и святому Амвросию Медиоланскому. По окончании бдения батюшка со всеми находившимися в это время при нем иноками в первый раз расположился в новой своей келье на ночлег. Утром 14-го числа тем же отцом Феодотом отслужен был молебен Спасителю, святому Николаю Чудотворцу, преподобному Макарию Египетскому и святому благоверному князю Александру Невскому. Вслед за тем прибыли из монастыря отец казначей Флавиан и духовник старца Амвросия иеромонах Пимен. Новоприбывшие, вместе с отцом Феодотом, соборно отслужили еще молебен Божией Матери, святому Иоанну Предтече и святому Амвросию с водоосвящением. После чего отцом Пименом прочтена была молитва «егда кто имать внити в дом нов» и вместе с отцом Анатолием окроплена была новая келья и вся дача святою водою. Конец сего духовного торжества заключен был скромным монашеским угощением съехавшихся к тому времени гостей, между которыми были скитоначальник иеромонах Иларион и обратившийся из католичества Сергей (Станислав) Михайлович Баранович.

Какое приятное впечатление производила на любителей уединения эта лесная батюшкина дача, в особенности в тихие теплые майские дни! Утро. Приветливое солнце выплывает из-за чащи деревьев. Яркие лучи его играют разнообразными переливами цветов на зеленой мураве, усеянной кристалловидными каплями росы. Кругом лес в невозмутимой тишине. Со всех сторон несется пение бесчисленного множества мелких лесных птичек. Все это щебечет, свистит, звенит, трещит и сливается в одну общую неумолчную торжественно-хвалебную песнь Создателю, уносящуюся в небесную высь и там замирающую отдаленным эхом. Совсем забывалась мирская суета. И вот сюда-то, в это уединенное местечко, несколько лет кряду старец Амвросий уезжал из скита, стараясь избирать неделю с будничными днями, и гостил здесь дней пять-шесть. К празднику же он возвращался в скит, где слушал обыкновенно келейное праздничное бдение и исповедовал готовившихся служить — настоятеля, иеромонахов и иеродиаконов и других исповедников, если были, а затем и опять удалялся на свою дачу. С особенным радушием принимал он здесь приходивших навестить его близких к нему монахов. Придут, бывало, на вечер человека два. Их там угостят скромным ужином. Уснут усталые путники, и старец уже не велит будить их рано, даже и для слушания утреннего правила. Когда гости встанут и, прослушав вместе со старцем часы, подойдут к нему под благословение с извинением, что проспали утреню, он отечески снисходительно скажет: «Ну, уж мы гостей не беспокоим». А сам он сидит на своей койке такой благообразный: лицо светлое, улыбающееся, любящее; либо что-нибудь начнет рассказывать или иногда сидит в каком-то самоуглублении. Если начнут что спрашивать, он все как будто недослышит: «А? Что? Повтори».

Нередко посещал здесь старца другой замечательный оптинский подвижник, послушник Елиссей, пятьдесят два года проживший в святой обители и по смирению своему все это время отказывавшийся от всяких монастырских отличий и повышений. Он жил, может быть, в версте от старцевой дачи в маленькой хате, или караулке, и караулил лес. С какой любовью и даже уважением всегда принимал батюшка отец Амвросий сего старца послушника!

Приведем здесь на память кое-что из его жизни. Удивительно было смирение сего раба Божия Елиссея. Однажды отец игумен Исаакий стал предлагать ему постричься в мантию или хоть в рясофор и даже требовал сего с угрозой. «Иначе, — говорил он, — я тебя пошлю в кухню». «А вот мне, — отвечал Елиссей, — и рясофор». «Я тебя на поклоны поставлю», — продолжал грозить отец игумен. «А вот мне и мантия», — отвечал смиренный подвижник. Пребывая долгое время в лесном уединении, он поистине сделался как бы дитя природы. Лесных птичек зимой он из рук кормил. Выйдет на воздух, посыплет себе на голову, на бороду и на руки конопляного семени и лишь только проговорит: «Птички, птички, птички!» — как со всех сторон они налетят на него: какие сядут на голову, на бороду, какие на руки и всего его облепят. Не раз оптинские монахи были очевидцами этой картины. Случалось Елиссею во время обхода леса и с волками встречаться, но они его не трогали и проходили мимо. В глубокой старости, на 75-м году от роду, он был поражен параличом в своей лесной келье и перевезен в монастырскую больницу. Так передавал один брат о своем посещении больного: «Во вторник (26 апреля 1877 года) посетил я больного отца Елиссея (братия звали его отцом по уважению к нему), который, при слабости большой, очень терпеливо и благодушно относился к болезни своей. На вопрос мой, как он себя чувствует, ответил: чувствует слабость, пищи не может употреблять и с воскресенья ничего не ел. Говорил, что он очень утешен тем, что Бог сподобил его особороваться и сообщиться Святых Таин. На слова мои, что, быть может, теперь скоро кончатся все его страдания и Господь утешит его там за терпение, сказал: “Слава Богу! Он и здесь утешал меня, даровал мне любить, восхвалять и прославлять Его! С Богом и здесь и там — везде хорошо, С нами Бог, разумейте, языцы, яко с нами Бог!” Говорил о желании своем, чтобы погребли его на новом кладбище, сбоку часовни, между часовней и церковью во имя всех святых. “Я жил там, — прибавил он, — люблю тамошнее место и часовню”. Просил я его святых молитв. Он сказал: “Я молюсь, и вы не забывайте меня; ходите на мою могилку, там я всегда буду с вами духом; и мне приятно будет, когда будете посещать мою могилку”». 30 мая, в понедельник, после ранней обедни в монастыре, которую служил прежний казначей иеросхимонах отец Савва, было совершено должностным казначеем отцом Флавианом отпевание послушника Елиссея, пустынника. Положили его, согласно его завещанию, на кладбище всех святых. В то время, когда Елиссей проходил послушание старшего повара в братской кухне, иеросхимонах Савва был у него помощником.

Возвратимся теперь к своему главному предмету. В феврале 1871 года старец Амвросий опять заболел своей обычной тяжкой болезнью. Но вот 24-го числа сего месяца получена была им с Афона большая (1 ½ аршина вышины и 1 аршин ширины) икона святого великомученика и целителя Пантелеимона, написанная на кипарисной доске, заказанная для него белевской монахиней Дарьей Петровной Полотновой вместе с другими белевскими монахинями. В тот же день в кельях старца отправлено было угоднику Божию бдение, а на другой день отслужен ему молебен с акафистом. И с этого дня болезнь старца, беспокоившая его около недели и не уступавшая никаким врачебным средствам, прекратилась.

С наступлением лета поездки старца в лесную келью по обычаю возобновились. Нередко гостил там с ним и письмоводитель его отец Климент Зедергольм, который в свободные часы прогуливался по роще с какой-нибудь святоотеческой книгой под мышкой, опираясь на трость, которая раскладывалась и могла заменять собою стул для сидения. Поутомившись несколько от ходьбы, он под ветвями деревьев садился на свой искусственный стул и углублялся в чтение книги. Между тем старец занимался с боголюбивыми посетителями, которых стало приходить и приезжать на дачу очень много. Так оживилась эта безлюдная, дикая пустыня. Смотря на это оживление, отец Климент с восторгом повторял: «Процвела есть пустыня, яко крин».

Но, к сожалению, этот крин сколько доставлял утешения старцу и окружавшим его почитателям, столько же, можно сказать, и был причиной их общих скорбей. В это лето своего гощения на даче от непосильных занятий с посетителями старец опять тяжко заболел: 8 августа у него открылось сильное геморроидальное кровотечение, продолжавшееся целый месяц. В болезни своей батюшка в это время прибегал более к врачевству духовному, к заступлению Царицы Небесной. 17 августа принесена была в его келью из своего монастыря здешняя Калуженская икона Божией Матери, перед которой отслужен был молебен с акафистом, а 18-го числа принесена была к старцу из Козельска чудотворная икона Божией Матери Ахтырская, перед которой также отслужили молебен с акафистом. Наконец 30 августа привезена была из Мещовского Георгиевского монастыря чудотворная икона Божией Матери «Всех скорбящих Радость», и перед сею иконою все окружавшие страдальца вместе с ним усердно молились о его выздоровлении. Около 10 сентября болезнь его прекратилась. Так писал о сем впоследствии сам старец томскому епископу Петру: «Здоровье мое в настоящее время более прежнего неисправно. Летом, по примеру прежних годов, уезжал я несколько раз для отдыха в устроенную мною в семидесятом году лесную келью. И хотя там в утренние и вечерние часы имел свободу от посетителей, но зато в остальное время они так меня обременяли, что к концу лета я выбился из сил и в августе заболел: открылось геморроидальное кровотечение, продолжавшееся целый месяц. Потом, благодарение Господу, понемногу стал поправляться, но после этой болезни я заметно стал слабее прежнего». Действительно, в этот раз старец Амвросий, как заметно было, очень обессилен был своею тяжкою болезнью. Пользовавшие его доктора запретили ему наотрез принимать посетителей, кто бы они ни были и с какими бы нуждами ни приходили, так как сам старец, во исполнение заповеди Спасителя — положить душу свою за други своя, на это никак бы не решился и при малейшей возможности не перестал бы принимать посетителей. Чтобы показать всем крайнюю опасность старцева здоровья и приостановить их просьбы, со всегдашним стучанием в дверь старцевой кельи, они прикрепили к ней записочку, в которой было написано: «Врачи запрещают старцу принимать посетителей». Следовали затем подписи врачей: «Овсянников и Базалев». Вскоре по какой-то нужде пришел было к старцу настоятель обители отец игумен Исаакий, но и его не пустили. Прочитав наклеенную на двери надпись, он только проговорил ее по-своему с горькой улыбкой: «Гм! Враги (вместо врачи) запрещают старцу принимать». И немедленно удалился.

В конце сего года, именно в декабре, старца опять постигла помянутая ужасная болезнь, вследствие чего, на день своего Ангела 7 декабря, он и гостей не мог принимать, а гости принимались и угощались в кельях отца Климента. Но слава и благодарение милосердию Божию, батюшка в этот раз все-таки не особенно страдал и непродолжительно.

Во весь описанный период старчествования иеросхимонаха Амвросия скитоначальник отец Иларион был деятельным сотрудником его в этом деле. Но вот 18 сентября 1873 года этот наставник и врач духовный после тяжкой и продолжительной болезни мирно преставился ко Господу. Болезненному старцу Амвросию прибавилось вследствие этого дела и труда, потому что некоторые из духовных детей отца Илариона после его кончины стали относиться к старцу Амвросию. А кроме того, нужно было, особенно на первых порах, успокаивать и утешать скорбящих и плачущих духовных чад, лишившихся своего отца и наставника. Ибо хотя место покойного заступил другой иеромонах, отец Анатолий (Зерцалов), приняв начальствование в скиту, духовничество и старчествование, но тотчас по принятии на себя этих трудных должностей он и сам требовал руководства старца Амвросия, а иногда и ободрения и утешения. Кроме же сего, требовалось немало времени, чтобы привыкнуть к новому духовнику пожелавшим иметь к нему духовное отношение.

Итак, время до блаженной кончины скитоначальника и старца иеросхимонаха Илариона, как мы видим, старец Амвросий проводил то и дело в тяжких геморроидальных болезнях и страданиях, которые до того обессилили его, что он долгое время не мог сам переходить из кельи в келью, а переводили его под руки келейники.

Но все это еще было, так сказать, у всех на виду, а что ощущал в себе сам старец, это и выразить трудно. Однажды на общем благословении он объяснил своим посетительницам, что всю ночь не спал. Все начали расспрашивать, отчего да как же это. Старец и говорит: «Вот все могут говорить о своих болезнях, а я и не говори; начнутся оханья, слезы, потому если и скажу иногда, то только часть; а если бы знали всё, что я чувствую... Иногда так прижмет, что думаю — вот пришел конец». В другой же раз сказал: «Всё скрывал свои болезни, а теперь уж хочу говорить: может быть, легче будет».