4
Как-то вечером в мастерскую Винсента постучалась Христина. На ней была черная юбка, темно-синяя блуза, волосы прикрывала темная шляпка. Весь день она простояла у корыта. Как всегда в минуты крайней усталости, рот у нее был полуоткрыт, а оспины на лице показались Винсенту особенно крупными и глубокими.
– Здравствуй, Винсент, – сказала она. – Решила поглядеть, как ты живешь.
– Христина, ты первая женщина, которая зашла ко мне. Как я рад тебя видеть! Позволь, я помогу тебе снять платок.
Она присела к печке погреться. Затем внимательно оглядела комнату и сказала:
– Тут не плохо. Только вот пустовато.
– Я знаю. У меня нет денег на мебель.
– Да, денег у тебя, как видно, не густо.
– Я как раз собирался ужинать, Христина. Не хочешь ли поесть вместе со мной?
– Почему ты не зовешь меня Син? Меня все так зовут.
– Ну, хорошо, пусть будет Син.
– А что у тебя на ужин?
– Картошка и чай.
– Я сегодня заработала два франка. Пойду куплю немного говядины.
– Деньги-то у меня есть. Мне кое-что прислал брат. Сколько надо на мясо?
– Больше чем на пятьдесят сантимов мы, я думаю, не съедим.
Скоро она вернулась со свертком в руках. Винсент взял у нее мясо и принялся было за стряпню.
– Садись на место, слышишь? Ты ничего не понимаешь в хозяйстве. Это женское дело.
Когда она склонилась над печкой, отблеск пламени заиграл на ее щеках. Теперь она казалась очень хорошенькой. Когда она нарезала картошку, положила ее вместе с мясом в горшок и поставила на огонь, это выглядело так естественно и дышало таким уютом! Винсент сел на стул у стены и смотрел на Христину – на душе у него стало тепло. Это был его дом, и вот рядом с ним женщина, любовно готовящая ему ужин. Как часто он мечтал об этом, представляя себе в роли хозяйки Кэй! Син взглянула на него. Она увидела, что Винсент вместе со стулом резко откинулся к стене.
– Эй, дурной, – сказала она, – сядь как следует. Ты что, хочешь свернуть себе шею?
Винсент улыбнулся. Все женщины, с которыми ему приходилось жить под одной крышей – мать, сестры, тетки, кузины, – все до одной говорили ему: «Винсент, сиди на стуле как следует. А то свернешь себе шею».
– Ладно, Син, – отозвался он. – Я буду умником.
Как только она отвернулась, он опять привалился вместе со стулом к стене и, довольный, закурил трубку. Христина поставила ужин на стол. Кроме мяса, она купила еще две булочки; когда с жарким было покончено, они подобрали подливку кусочками хлеба.
– Могу поспорить, что ты такой ужин не сготовишь, – сказала она.
– Конечно, нет, Син! Когда я готовлю сам, то не могу и разобрать, что я ем – то ли рыбу, то ли птицу, то ли самого черта.
За чаем Син закурила свою неизменную черную сигару. Они дружески болтали. Винсент чувствовал себя с нею гораздо проще, чем с Мауве или Де Боком. Между ним и Сии чувствовалось какое-то родство, и Винсент даже не пытался разобраться, в чем тут дело. Они говорили о самых обычных вещах, говорили просто, нисколько не рисуясь друг перед другом. Она слушала Винсента, не перебивая и не стараясь вставить словечко о себе. Она ничего не хотела навязывать Винсенту. Ни тот, ни другой не стремились произвести впечатление друг на друга. Когда Син рассказывала о себе, о своих горестях и несчастьях, Винсенту нужно было изменить лишь немногое – и получался как бы рассказ о его собственных горестях и несчастьях. Разговор тек спокойно, без возбуждения, а молчание было непринужденным. Это было общение двух душ, открытых, свободных от всяких условностей, от всякого расчета и искусственности.
Винсент встал с места.
– Что ты намерен делать? – спросила Син.
– Мыть посуду.
– Садись. Мыть посуду ты не умеешь. Это женское дело.
Он откинулся со стулом к печке, набил трубку и с довольным видом пускал клубы дыма, а она мыла в тазу посуду. Ее крепкие руки покрылись мыльной пеной, вены на них набухли, мелкая сеть морщинок красноречиво говорила о том, что они много поработали на своем веку. Винсент взял карандаш и бумагу и набросал ее руки.
– Ну, вот и готово, – заявила она, покончив о посудой. – Теперь бы выпить немного джину и пива…
Они просидели весь вечер, потягивая пиво, и Винсент рисовал Син. Сидя на стуле у горящей печки и положив руки на колени, Син не скрывала своего удовольствия. Тепло и приятные разговоры с человеком, который ее понимал, делали ее оживленной.
– Когда ты покончишь со стиркой? – спросил Винсент.
– Завтра. И слава богу. Уже никаких сил нет.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Нет, но теперь это близко, совсем близко. Проклятый ребенок все шевелится во мне.
– Тогда, может быть, ты начнешь мне позировать на той неделе?
– А что надо делать – сидеть и только?
– Конечно. Иногда надо встать или раздеться.
– Ну, тогда совсем хорошо. Ты работаешь, а я получаю денежки.
Она выглянула в окно. На улице шел снег.
– Хотела бы я быть уже дома. Вон какой холод, а у меня только платок. И идти далеко.
– Тебе надо опять сюда завтра утром?
– В шесть часов. Еще затемно.
– Тогда, Син, если хочешь, оставайся здесь. Я буду рад.
– А я тебе не помешаю?
– Нисколько. Кровать у меня широкая.
– Двое в ней улягутся?
– Вполне.
– Значит, я остаюсь.
– Ну и отлично.
– Как хорошо, что ты предложил мне остаться, Винсент.
– Как хорошо, что ты осталась.
Утром Христина заварила – кофе, прибрала постель и подмела мастерскую. Потом она ушла стирать. И тогда мастерская показалась Винсенту совсем пустой.