Мистер Герберт Уэллс написал роман о человеке, который изобрел машину времени, а я неожиданно для себя обнаружил, что, работая над своими мемуарами, создал собственную машину времени, которая, правда, могла переносить меня только в прошлое, а конкретнее, в 1932 год, когда я служил старшим надзирателем блока Е тюрьмы «Холодная гора», находившейся в ведении штата. Хотя машина эта очень напоминает мне автомобиль модели «форд-I»: в том, что она заведется, сомнений быть не может, но никогда не знаешь, удастся ли ограничиться поворотом ключа зажигания или придется вылезать из кабины и крутить заводную рукоятку, пока не отвалится рука.

Когда я излагал историю Джона Коффи, старт чаще всего давался очень легко, но вот вчера пришлось-таки браться за рукоятку. И все потому, что я добрался до казни Делакруа, а часть моего сознания (или подсознания) не хотела к этому возвращаться. Умер Делакруа плохой смертью, скверной смертью, и все из-за Перси Уэтмора, молодого человека, любившего причесываться и не выносившего, когда над ним смеются… даже если смеялся лысоватый француз, отсчитывающий последние денечки жизни.

Как и в любой грязной работе, самое трудное – начать. Вот и для двигателя нет разницы, пользуетесь вы ключом зажигания или «кривым стартером»: если уж он завелся, проблем как не бывало. Так со мной вчера и случилось. Поначалу слова никак не хотели складываться в предложения, потом предложения – в абзацы, но в конце концов все наладилось, и я только успевал водить пером по бумаге. Я открыл для себя, что рукопись – это особая, я бы даже сказал, ужасная форма воспоминаний. В чем-то она сродни изнасилованию. Может, такое восприятие обусловлено моим возрастом, все-таки я глубокий старик, но мне думается, возраст здесь ни при чем. Мне представляется, что сочетание ручки и воспоминаний оказывает магическое воздействие, а магия опасна. Я лично знал Джона Коффи, видел, что он может сделать для мышей и людей, поэтому говорю об этом со знанием дела.

Магия опасна.

Короче, вчера я писал весь день, слова лились потоком, освещенная солнцем веранда дома престарелых исчезла, уступив место кладовой в конце Зеленой мили, в которой столько моих проблемных детей в последний раз садились на стул, после чего мы по двенадцати ступеням сносили их тела к тоннелю, проходящему под дорогой. Именно там Дин, Гарри, Зверюга и я, стоя над дымящимся телом Делакруа, заставили Перси вновь пообещать нам незамедлительно подать прошение о переводе в больницу в Брейр-Ридж.

На веранде-солярии всегда свежие цветы, но к полудню у меня в носу стоял запах поджаренной плоти мертвеца. А стрекот газонокосилки сменился глухими ударами об пол капель воды, просачивающейся через скругленный потолок тоннеля. Я отправился в путешествие по времени. И вернулся в 1932 год если не телом, то разумом и душой.

Я пропустил ленч, писал до четырех часов дня или около того и положил ручку на стол, лишь когда рука уже отказывалась ее держать. А потом медленно прошел по коридору второго этажа до окна, выходящего на автостоянку машин сотрудников. Брэд Доулен, тот самый, что более всего напоминал мне Перси, и очень интересующийся целью моих прогулок, ездит на старом «шевроле», наклейка на бампере которого гласит: «Я ВИДЕЛ БОГА И ЗНАЮ, КАК ЕГО ЗОВУТ». Смена его уже закончилась, и он, естественно, уехал домой. Почему-то я представлял себе, что живет он в домике-фургоне, какие обычно цепляют к автомобилям, а вокруг валяются банки из-под пива.

Я спустился вниз и пересек кухню, где уже готовили обед.

– Что у вас в мешке, мистер Эджкомб? – спросил меня Нортон.

– Пустая бутылка, – ответил я. – Я нашел в лесу источник юности. Хожу туда каждый день и набираю немного воды. Выпиваю перед сном. Должен сказать, очень способствует.

– Может, этот источник и помогает вам сохранять молодость, – отозвался Джордж, второй повар, – но по вашему внешнему виду это никак не заметно.

Мы все посмеялись, и я вышел из дома. На всякий случай огляделся (автомобиля Доулена на стоянке не было, но осмотрительность еще никому не вредила), потом направился к площадке для крикета. За ней начиналась лужайка, которая на фотографиях из буклета, рекламирующего Джорджия Пайнс, выглядела куда привлекательнее, чем в реальности, а потом тропа уходила в лес, росший к востоку от дома престарелых. У этой тропы и притулились два сарая, которыми уже давно не пользовались. Во второй, тот что стоит ближе к каменному забору, отделяющему Джорджия Пайнс от шоссе 47, я вошел и оставался в нем несколько минут.

В тот вечер я плотно пообедал, немного посмотрел телевизор, спать лег рано. Ночами я часто просыпаюсь, прокрадываюсь в телевизионную комнату и смотрю старые фильмы по кабельному телевидению. Но в эту ночь я спал как убитый, и никакие кошмары – побочный продукт моего увлечения литературой – меня не мучили. Работа над текстом вымотала меня, все-таки я не так уж и молод, знаете ли.

Проснулся я, когда солнечный лучик, который в шесть утра только прокрадывается в мою комнату, добрался до изножия моей кровати. Торопливо поднявшись, забыв о болях в бедрах, коленях, лодыжках, я как можно быстрее оделся и поспешил к окну в коридоре, надеясь, что место на автостоянке, которое обычно занимал «шевроле» Доулена, пустует. Иногда он опаздывал на полчаса…

Не повезло. Автомобиль стоял, сверкая в лучах утреннего солнца. Наверное, у мистера Доулена были причины прибывать на работу в эти дни вовремя. Конечно, старина Пол Эджкомб куда-то ходит по утрам, у старины Пола Эджкомба завелись какие-то секреты, вот мистер Брэд Доулен и намеревался вывести его на чистую воду. «Что ты там делал, Поли? Скажи мне» – это его слова. Наверное, он уже поджидает меня. Мне бы следовало остаться в своей комнате… но я не мог.

– Пол?

Я повернулся так резко, что чуть не упал. Элейн Коннелли. Моя верная подруга. Ее глаза широко раскрылись, она протянула руки, словно хотела удержать меня от падения. К счастью, мне удалось сохранить равновесие. У Элейн ужасный артрит, я бы переломил ее надвое, если б упал в ее объятия. Романтика не умирает и для тех, кому больше восьмидесяти, но можно забыть всю ту ерунду, которой переполнены «Унесенные ветром».

– Извини. Я не хотела тебя пугать.

– Все нормально. – Я выдавил из себя улыбку. – Просто мне следовало проснуться пораньше. Теперь буду просить тебя взять на себя труд окатывать меня стаканом холодной воды.

– Ты смотришь, стоит ли его автомобиль? Автомобиль Доулена?

Говорила она серьезно, поэтому я кивнул.

– Хотелось убедиться, что он в западном крыле. Мне надо ненадолго уйти, и я не хочу, чтобы Доулен меня видел.

Она улыбнулась отблеском той насмешливой улыбки, что, должно быть, так шла ей в молодости.

– Сует свой нос куда не следует, да?

– Точно.

– В западном крыле его нет. Я уже позавтракала, соня ты эдакий, и могу сказать, где он сейчас. На кухне.

Я вытаращился на нее. Я знал, что Доулен любопытен, но не настолько же!

– Ты можешь отложить утреннюю прогулку? – спросила Элейн.

Я задумался.

– Могу…

– Но не хотелось бы?

– Не хотелось бы.

Теперь, подумал я, она спросит, почему для меня так важна прогулка по утреннему лесу.

Но она не спросила. Лишь вновь улыбнулась.

– Ты знаешь мистера Хоуленда?

– Конечно. – Впрочем, видел я его редко. Жил он в западном крыле, по масштабам Джорджия Пайнс все равно что в соседнем округе. – А что?

– Ты знаешь, чем он знаменит?

Я покачал головой.

– Мистер Хоуленд, – улыбка Элейн стала шире, – один из пяти обитателей Джорджия Пайнс, которым разрешено курить. Потому что он поселился здесь до того, как изменились правила проживания.

Действительно, подумал я, какое еще курение в доме престарелых. Не дай Бог, кто-то помрет раньше положенного срока.

А Элейн сунула руку в карман платья в синюю и белую полоску и достала сигарету и коробку спичек.

– Элейн, что…

– Проводи старушку вниз. – Она убрала сигарету и спички в карман и взяла меня под руку узловатыми пальцами. Мы зашагали к лестнице, и я решил во всем положиться на нее. Может, она и стара, но далеко не глупа.

По лестнице мы спустились осторожно, как и положено старикам, опасающимся, как бы у них чего не сломалось.

– Подожди здесь, – распорядилась Элейн, сходя с последней ступеньки. – Я пойду в западное крыло, в туалет. Ты ведь знаешь, о каком туалете я говорю?

– Да, – кивнул я. – О том, что примыкает к кабинету водных процедур. Но зачем?

– Я не курила уже лет пятнадцать, а вот сегодня захотелось. Не знаю, сколько потребуется затяжек, чтобы сработал детектор дыма, но я намерена это выяснить.

Я ответил ей восхищенным взглядом, думая о том, как она похожа на мою жену… Джейнис поступила бы точно так же. Элейн вновь улыбнулась своей озорной улыбкой. Я обхватил ее очаровательную шею, подтянул ее лицо к своему и легонько поцеловал в губы.

– Я люблю тебя, Элейн.

– О, какие слова, – насмешливо ответила она, но я чувствовал, что Элейн довольна.

– А как насчет Чака Хоуленда? У него неприятностей не будет?

– Нет, потому что он в телевизионной комнате смотрит «Доброе утро, Америка» в компании двух дюжин стариков и старух. А я постараюсь ретироваться из западного крыла, как только детектор дыма включит противопожарную сигнализацию.

– Только не споткнись и не упади. Я не прощу себе, если…

– Не волнуйся. – На этот раз она поцеловала меня. Любовь среди руин. Кому-то все это может показаться странным, даже гротескным. Но уверяю вас, лучше такая любовь, чем никакой.

Я наблюдал, как Элейн шагает, медленно, с трудом переставляя ноги (палкой она пользуется лишь в дождливые дни и когда боль совсем уж нестерпимая, и этим гордится). Оставалось только ждать. Прошло пять минут, десять, я уже подумал, что она так и не решилась закурить. Или выяснилось, что датчик не работает. Но тут в западном крыле зазвенел сигнал пожарной тревоги.

Я тут же двинулся к кухне, не торопясь, потому что полной уверенности, что маневр Элейн нейтрализует Доулена, у меня не было. Старичье, многие еще в халатах, повалило из телевизионной комнаты (здесь ее называют Центр развлечений, смех да и только), чтобы посмотреть, что происходит. Я облегченно вздохнул, увидев среди них Чака Хоуленда.

– Эджкомб! – обратился ко мне Кент Эвери, одной рукой тяжело опираясь на трость, а второй поддерживая пижамные штаны. – Настоящая тревога или ложная? Как по-твоему?

– Откуда мне знать? – Я пожал плечами. И тут же мимо нас протрусили три сотрудника, крича, чтобы старики срочно выходили из дома и подождали на улице, пока все образуется. Третьим бежал Брэд Доулен. На меня он даже не взглянул, чем немало меня порадовал. Я подался к кухне, думая о том, что, объдинившись, Элейн Коннолли и Пол Эджкомб справятся с дюжиной брэдов доуленов, даже если им будут помогать полдюжины перси уэтморов.

Повара на кухне прибирались после завтрака, не обращая внимания на звон пожарной сигнализации.

– Доброе утро, мистер Эджкомб, – поздоровался со мной Джордж. – Вроде бы вас искал Брэд Доулен. Вы разминулись с ним буквально на минуту.

Значит, мне повезло, подумал я. Но вслух сказал, что увижусь с ним позже. А потом спросил, не остались ли после завтрака гренки?

– Конечно, остались, – заверил меня Нортон. – Но они уже каменные. Вы сегодня припозднились.

– Припозднился, – не стал я отрицать очевидного, – но мне хочется есть.

– Так я вам сейчас поджарю свежие. – Джордж потянулся за хлебом.

– Нет, нет, сойдут и холодные, – остановил я его, а после того как он протянул мне пару гренков, поспешил к двери, чувствуя себя мальчишкой, которому удалось удрать с уроков ради рыбалки.

Выйдя из кухни, я огляделся в поисках Доулена, убедился, что бояться нечего, и поспешил в лес через площадку для крикета и лужайку, по пути жуя гренок. На тропе я сбавил скорость, и мысли мои вернулись к тому дню, который наступил после ужасной смерти Эдуарда Делакруа.

Утром я поговорил по телефону с Холом Мурсом, и он сказал мне о том, что из-за опухоли Мелинда иногда начинает ругаться, как пьяный матрос. Потом моя жена где-то прочитала, что такое поведение даже имеет медицинский термин: синдром Туретта. Дрожь голоса Хола Мурса наложилась на воспоминания о том, как Джон Коффи вылечил меня и вернул к жизни мышонка Делакруа. Вот тут я и переступил черту, отделяющую желание что-то сделать от действий.

Был и еще один довод, основанный на проведенном мною эксперименте, в котором участвовали руки Джона Коффи и мой ботинок.

Поэтому я собрал людей, с которыми работал, людей, которым доверил бы свою жизнь: Дина Стэнтона, Гарри Тервиллигера и Брута Хоуэлла. Они пришли ко мне на ленч на следующий день после смерти Делакруа, и я изложил им свой план. Разумеется, они знали, что Коффи излечил мышонка, Зверюга видел это своими глазами. И когда я предположил, что может свершиться еще одно чудо, если мы отвезем Джона Коффи к Мелинде Мурс, они меня не высмеяли. Но Дин Стэнтон задал вопрос, который вобрал в себя их опасения: что, если Джон Коффи сбежит, пока мы будем возить его туда-сюда?

– Допустим, он убьет кого-то еще? – спросил Дин. – Мне очень не хочется терять работу и еще больше не хочется самому попасть в тюрьму. У меня жена и двое детей, которые могут рассчитывать только на меня. Но более всего я не хочу, чтобы на моей совести осталась смерть еще одной маленькой девочки.

В повисшей над столом тишине они смотрели на меня, ожидая ответа. Я знал, что все изменится, если я произнесу те слова, что вертелись на кончике языка. Мы подошли к рубикону, перейдя который, уже не могли повернуть назад.

Только я этот рубикон давно перешел. А потому открыл рот и заговорил.