Один только Пасынков останавливал свой караван за Пермяковой деревней. Прочие караваны, похоже, хотели пробежать еще верст десять, пока далеко до сумерек, и схватиться уже возле Усть-Серебрянки. Что ж, дело ихнее.

За Нижним островом и за мысом по левому берегу тянулись длинные покосы, отделенные от приплеска полосой кустов. Из тонкого тальника лишь кое-где торчали толстые осины и причальные столбы с крепкими дрюками, продетыми сквозь башку. Осташа нацелил барку на дерево покрепче. Подгубщики оставили потеси на помощников и встали у огнив, подняв на локти связки снастей-легости. Барка, теряя ход, с хрустом вломилась носом в кусты и ударилась о берег; Осташу и Федьку кинуло вперед, на перильца.

– Логин!.. – успел крикнуть в трубу Осташа. Старик, широко расставив ноги, умело закрутил над головой легость с чугунной гирькой на конце и метнул в заросли. Груз проломил прутья и облетел тонкий ствол осинки, что росла рядом с тем деревом, на которое метил Осташа. Корнила, Логинов напарник, тотчас начал раскручивать свою легость с кошкой. Якорек свистнул и зацепил гирьку меж лап. Корнила принялся быстро вытягивать снасть. Логин перехватил ее и поволок на себя. Корнила скинул с огнива пару колец толстой вытяжной веревки.

– Живее! – закричал он старику.

Логин, торопясь, засучил локтями. Барка медленно отходила назад. Логин для верности мотанул легость на руку.

– Скинь! – дико заорал Корнила. – Не вышла хватка!..

Но было поздно. Вытяжную снасть выбрать не успели – отходящая от берега барка струной натянула легость. Тонкая осина затряслась и вдруг нагнулась, как девка. Она обрушилась всеми ветвями на Логина с Корнилой и на шарахнувшихся бурлаков. Барка все отодвигалась. Легость поползла по стволу осины, кудрей снимая зеленую ленту лыка. Зацепившись за сучок, легость зазвенела, и тотчас страшно всхлипнул Логин, невидимый под ветками. Легость звонко лопнула. Освобожденная барка бортом вперед поплыла вдоль берега все быстрее и быстрее.

– Платоха, загребай! – рявкнул Осташа в трубу, забыв, что Платоха уже оставил потесь.

Но Платохин сменщик не растерялся и сразу толкнул рукоять. Через миг и бурлаки навалились на валек. Лопасть потеси по широкой дуге улетела к корме барки, плюхнулась в воду и поехала обратно, оставляя кипящий от натуги бурун. Барка послушно довершила разворот – как отурилась. Теперь она уже кормой врубилась в тальник.

Платоха швырнул свою легость с гирькой. Легость свистнула над кустами и накрутилась на обтесанный причальный столб, который так вовремя появился в зарослях. Никешка метнул якорек – и промахнулся; метнул другой раз – опять мимо.

– Убью криворукого! – заревел Платоха.

Никешка в третий раз кинул кошку и наконец зацепил грузик. Огромными рывками он споро выволок легость с гирькой и, отступая, тянул ее на себя дальше. Платоха скидывал кольца снасти с огнива.

– Есть!.. – рыдающе воскликнул Никешка и схватился за вытяжную снасть, к которой и была привязана легость.

– На кнек ее! – рыкнул Платоха.

Никешка упал на колени, запутывая толстую веревку вокруг чурбаков-кнеков. Барка опять пошла назад, от берега, и слабина вытяжки кончилась. Барка колыхнулась и все равно повела к стрежню. Вытяжная снасть на огниве зашевелилась как живая: ее заранее накручивали дрябло, с припуском. Кольца снасти сокращались, сжимая столб огнива, и раздался скрип. Кислый синий дым пополз из-под веревки: это огниво затлело от трения. Платоха уже вытаскивал из-за борта деревянное ведро – и сразу опрокинул его над огнивом, гася пламя. Огниво зашипело, повалил белый пар.

Барка дрогнула и остановилась. Теперь течением ее медленно прислоняло к берегу. Едва ее плечо коснулось тальника, Корнила с легостью в руках сиганул в кусты, пробился к толстому стволу, упал на спину и за легость потащил к себе снасть. Выбрав ее на пару саженей, он принялся накручивать снасть на древесный комель. Хватка состоялась – барку причалили.

Осташа и Федька перепрыгнули перильца скамейки, пробежали по кровле палатки и соскочили на носовую палубу. Здесь бурлаки уже обступили и схватили взахлеб воющего Логина. Логин, лежа, извивался на окровавленных досках. Осташу затошнило, когда он увидел, во что превратилась рука подгубщика. Веревка спустила с нее кожу, как чулок. Обтекая кровью, дрожали красные связки мышц, переплетенные синими жилами. Фиска, стоя на коленях, заголила ляжки, отрывая полосы от подола своего сарафана.

– Сейчас, сейчас, дядя Логин… – бормотала она.

– Ты уж потерпи… – бубнил кто-то из бурлаков.

– Водки!.. Водки!.. – надрывно выдыхал Логин.

Осташа бешено посмотрел на Федьку. Бледный дрожащий Федька виновато глянул в ответ и закрестился.

Потеси вытащили из воды и положили вдоль бортов, скинули доску-сходню, и бурлаки повалили на берег. Логин Власыч сошел сам, хотя и весь перекосился, прижимая к груди обмотанную руку; Логина, как барыню, поддерживали под локоть. Полузакрыв глаза, старик тихо, надрывно ныл сквозь стиснутые зубы; лицо его и борода блестели от слез.

Федька, чуя свою вину, заметался, разбивая стан. Бурлаки потащили на дрова жерди изгороди, которой пермяковские крестьяне отгородили выпас от опушки чистого соснового бора. Длинная поляна была пуста, если не считать каких-то мужиков, чего-то делавших на дальнем краю. Осташа подумал и направился к ним по бурой прошлогодней стерне. Может, там водка найдется?..

За гнилым раздерганным стогом у мужиков обнаружилась пара легких балаганчиков. Над курящимся кострищем на козле висели два котелка. В тальнике днищем кверху лежала лодка. На берегу высилась подъемная тренога из крепких сосновых елег, с ее поворины свисали веревки. Под треногой, раскинув лапы, на земле навзничь распластался здоровенный толстый крест, вытесанный из белого камня. Вокруг валялись такие же белые каменные плиты. Ровняя их грани, четверо или пятеро мужиков били деревянными колотами по долотам. На Осташу они поглядели хмуро и своего дела не прервали.

Осташа молча остановился над крестом. На груди креста была выбита длинная надпись. Опустив голову и шевеля губами, Осташа с трудом прочел: «1724 года сентября 8 дня на семь месте родилсiя у статскаго действителнаго советника Акинфiя Никитича Демидова, что тогда былъ дворяниномъ, сынъ Никита, статской советникъ и кавалеръ святаго Станислава. Поставленъ оный крестъ на семь месте по желанию ево 1779 года маiя… числа».

– А я и не знал, что Никита Демид тут родился, – удивленно сказал Осташа ближайшему мужику.

Мужик опустил молоток.

– Больно важно, на котором месте Демид родился, – пробурчал он. – Важно, чтоб после смерти мимо своего места не проскочил…

– Какого места? – глупо спросил Осташа.

– Пекла.

Осташа поскреб затылок.

– А чего число не проставили? – спросил он.

Мужик вдруг разозлился, плюнул и с остервенением заколотил молотком по долоту.

– Что ни дурак подойдет – всяк о том спросит! – в сердцах сказал он. – Сам-то подумай! Будем крест подымать – так и проставим!

– А чего не подымаете?

– Видишь – подошву рубим. Вырубим – подымем.

– Н-ну, это на пару дней вам еще работы, – обнадеживающе сказал Осташа всем каменотесам, чтобы смягчить их перед просьбой о водке.

– Язык брехуна послаще блина… – опять пробурчал мужик. – Дай бог к лету управиться… Нам еще вокруг креста все плитами замостить надо и на той вон скале такой же крест и надпись выбить…

Осташа посмотрел на темную скалу на другом берегу. Она сплошь заросла тонкими березками и сосенками. Из трещин ее вытекали широкие щебневые осыпи-шорохи. Скала уже была в тени – словно отвернулась, словно не желала демидовского тавра на лоб.

Скала не прятала своего нежелания прислуживать Демидам, и Осташе противно стало подмазываться к чужим людям. Что, он для себя, что ли, водки хотел? Для пьянки, что ли?

– Православные, а водки у вас не найдется? – напрямик спросил он. – У меня на барке подгубщику снастью кожу с руки сняло – мается старик.

– У приказчика нашего спроси, – каменотес кивнул на балаганчик. – Ежели его сиятельство все само не выжрало…

Осташа хмыкнул и пошагал к балаганчику.

Пока он будил приказчика и торговался, к каменотесам причалила косная лодка. Хмельной косный молодец выбрался на берег и тоже застыл над крестом, внаклон читая надпись и водя пальцем по строкам.

– А число-то чего не проставили? – распрямляясь, спросил он.

Каменотес так ударил колотом, что срубил угол у плиты. Но косный, не заметив, уже направился к Осташе.

– Это ты Переход будешь, сплавщик?.. – Он осекся, увидев в руках Осташи початый штоф. – Э!.. Дай-ка хлебнуть, голуба-человек!..

– Переход – я, – ответил Осташа, отодвигая от штофа протянувшуюся пятерню. – А тебе чего?

– Да меня Пасынков по Каменскому каравану послал. Колыван велит всему каравану завтра хватку перед Кумышем делать… Слушай, тебе одному-то столько водки почто? Уважь, душа горит!

– Не себе покупал, – хмуро ответил Осташа. – И не тебе.

Он отвернулся и хотел пойти, но косный схватил его за плечо.

– Погоди! – страстно прошептал он, оглядываясь на каменотесов. – Хочешь, скажу чего? Я скажу, а ты мне поднесешь. Караванный и Колыван велели молчать, а я скажу!

– Н-ну, говори, – неуверенно согласился Осташа. Косный чуть склонился, всовывая мокрые губы ему в ухо, и прошептал, щекоча усами:

– Седня Калистрата Крицына насмерть застрелили. Эва, понял!..

Косный отодвинулся, пьяно и значительно посмотрел на Осташу и предостерегающе потряс пальцем у него перед носом. Осташа чуть не выронил штоф.

– Кто? – тоже шепотом спросил он. – Где? За что?..

– Не знаю – кто, не знаю – где и за что – тоже не знаю, – вздохнул косный. – Калистратка с косоглазым под вечер куда-то сплыли с барки на лодке. Мы уже у Пермяковой деревни схватились, когда косой вернулся и Калистратку мертвяком привез. Вот так. Давай штоф.

Косный мягко вытащил бутылку из рук Осташи, который этого и не заметил. В смятении он стащил шапку и принялся тереть лоб. Чупря куда-то плавал с Калистратом, первым человеком на сплаве… Чупря, служивший Конону Шелегину, как пес… Но ведь Конону, а не Калистрату!.. А Конон говорил, что Крицыны – не те люди, которым он свое дело завещать может… Вот Колыван – тот человек; но ведь и Колывана Конон считал не жильцом… Что же получается: Колыван Чупрю подмял под себя и велел Калистрата кончить?.. А на кой же черт тогда Колыван Прошку везет? Зачем Колывану Нежданку за Прошку отдавать, если Калистрата порешили? Или Прошку не сегодня-завтра – тоже под пулю или в перебор?..

Косный опасливо потряс Осташу.

– Эй, сплавщик, – смущенно позвал он, – ты штоф-то у меня отбирай – я же до дна вылакаю…

Логину Власычу от водки и вправду полегчало. Бессильно отмахнувшись от ужина, он забрался в шалашик и затих. Бурлаки прошлую ночь почти не спали – бражничали, а потому их начало морить прямо над чашками. Сумерки еще не успели сомкнуться, а бурлаки уже натаскали лапника, натянули над ним меж деревьев парусовку, и большинство повалилось спать. Осташа тоже клевал носом у костра. Один только отоспавшийся днем Федька все суетился, подогревая в кашеварном котле воду, чтобы отскоблить чугун.

Плотная весенняя тьма затянула небо, словно глаза законопатила. Только по углям рыжей лисой еще бегало пламя. Оно вдруг выхватывало отсветом то чью-то усталую бородатую рожу, то крепкую спину заснувшего у огня человека.

– Остафий Петрович, ведь сгорите… – услышал Осташа шепот и встряхнулся.

Рядом на корточки присела Фиска. Помолчав, она робко протянула руку и пощупала Осташино плечо:

– Совсем раскалились… Разве не чуете?

От прикосновения заботливой живой бабьей руки тепло потекло по груди, отдалось вверх по шее. Осташа, ничего не говоря, смотрел на Фиску. Вот слетело с нее зубоскальство и паскудство – и такая чудная бабеночка осталась: губки вишенками, глазки ласковые, титечки под сарафаном, как яблочки, налились. Все с Фиской просто, все по-человечьи: и нежность, и даже грех. Вот взять ее сейчас за руку, да повести в казенку, да уложить на лапник. Зацеловать, закинуть сарафан на грудь, заласкать в темноте, чтобы сама ноги задрала да раздвинула… И чего над Фиской не учини – все будет по эту сторону добра. Не шагнешь, как в полынью, в морок и в ледяной огонь вогульского камлания…

Что-то больно многое сегодня его мыслями на баб выводит. Понятно: где-то рядом – Бойтэ. Да еще неподалеку Прошка Крицын, мешок с дерьмом Неждане Колывановой в подарок… Хоть и нелюбима Неждана, а все ж таки вошла в душу незваная и нежданная… И пусть у Нежданы будет Прошка, и пусть у Бойтэ будут все блудливые мужики Чусовой, но только он, Осташа, навсегда останется Бойтэ и Неждане за главного. И эта мысль как-то нехорошо будоражила ум. Неужто в злых девках спасение есть? Словно пообещали спасти – и Осташа купился, а вместо спасения вышла погибель. И страшно то, что не жалко ничего. А доброй, глупой Фиске с ее хмельком и простенькой морковной сладостью никогда не иметь в себе ни крепкой мужицкой сытости Нежданы, ни яркой, драгоценной соли Бойтэ.

– Давайте прореху на армяке заштопаю? – предложила Фиска.

Осташа вспомнил, как рука Чупри сцапала его за загривок.

– Не надо, дева, – ответил Осташа и с трудом поднялся на занемевшие ноги. – Спокойной ночки тебе.

Он нагреб вокруг себя лапника, сколько влезло в охапку, и пошел к барке. Не оступаясь, вслепую прошагал по сходне, слез в льяло, скинул еловые ветки в дверку темной казенки. Потом пролез сам, встал на карачки и сбил лапник в кучу, вытащил из-под поставца драную кошевку и лег, закрывшись кошевкой с головой. Было холодно, но Осташа надеялся угреться. Барка почти неуловимо покачивалась. Где-то рядом чуть слышно журчала вода, и шуршала по бортам тонкая шуга, припаем обметавшая приплески этой студеной весенней ночью.