Раньше на День гетто Король Каз и его тогдашняя банда «Амуниципальные калеки Бульвара Колизей „и ты Брут“» отправлялись на территорию своих заклятых врагов, банды «Парни с Побережья Венис» (ППВ). Они ехали по Бродвею (четыре машины, двадцать человек, солнце светит в затылки), готовые к действию. Для всех них (не считая тех, кто попал за решетку) это был единственный день, когда они покидали пределы района. Но с появлением ипотечных кредитов с плавающей ставкой ППВ были вытеснены со своей территории винными барами, лавками с товарами для холистической медицины и нервными кинозвездами, окружившими свои бунгало на десяти сотках трехметровыми каменными заборами, повысив, таким образом, стоимость земли до двух миллионов долларов. Теперь, чтобы возиться с защитой своей территории, членам банды ППВ приходилось отправляться с побережья Венис куда-нибудь подальше — в Палмдейл или в Морено-Валли. И что тут делать, когда твой враг отказывается давать отпор. Не из-за трусости или нехватки оружия, а просто из-за усталости. От борьбы с трехчасовыми пробками и перекрытиями дорог устаешь так, что не остается сил нажать на спусковой крючок. Поэтому теперь когда-то враждующие банды справляют День гетто, устраивая реконструкции Гражданской войны. Они встречаются на полях великих сражений, стреляя друг в друга холостыми и пуская «римские свечи», и тогда испуганные прохожие бросаются врассыпную, а невинно страдающие посетители уличных кафе со страху прячутся под столы. Они вываливаются из своих старых тачек с форсированными моторами, и, как пьяные студенты, валяющие дурака, эти несчастные сыны Вест-Сайда гоняются друг за другом по набережной вдоль Венис-Бич, впустую махая кулаками и пихаясь в память об исторических махаловах: Битве на Шенандоа-стрит, Великой Терке на бульваре Линкольна и Побоище в парке Лос-Амигос. После чего воссоединяются с друзьями и семьями в демилитаризованной зоне, на поле для софтбола в центре города, превращенном в зону отдыха, и заключают перемирие за барбекю и пивом.

В отличие от полиции, которая ставит в заслугу каждое падение уровня преступности политике «нулевой толерантности», я не считаю, что моя полугодовая кампания местного апартеида привела к относительно спокойной весне в Диккенсе, но все-таки в этом году День гетто прошел совсем по-другому. Марпесса, Хомини, Стиви и я торговали со скамеек нарезанными на дольки фруктами, которые буквально сметали. Покупатели переплачивали в восемь раз. Вообще-то обычно каждая банда и каждое гетто собирались в парке по своим дням. Например, «Киллеры Снайпер-Сити, улица шесть-трей» резервировали за собой 3 июня, потому что июнь — шестой месяц в году, а «трей» означает «три». Негритянская банда «Los Osos Negros Doce y Ocho» собиралась вовсе не 8 декабря, как можно было бы предположить, а 12 августа, потому что вопреки популярному мнению зимой в Калифорнии чертовски холодно. Мы же тусовались 15 марта, потому что какой еще день могла выбрать банда «Амуниципальные калеки Бульвара Колизей „и ты Брут“»? Конечно же, Мартовские Иды.

До конца восьмидесятых, еще до того, как слово «квартал» стало обозначением любого района, начиная от шикарных Калабасас-Хилз, Шейкер-Хайтс и Верхнего Истсайд и заканчивая зоопарком при университете, а любой ангеленос говорил что-то вроде: «Ты поосторожней с ним, ведь он с нашего квартала» или «Да, я не навестила бабушку Сильвию на смертном одре, а ты как думал? Ведь она жила на квартале», — это слово относилось к одному-единственному месту, и это место было Диккенс. Но там на бейсбольном поле в парке, под флагом Дня гетто собрались бандиты всех цветов и оттенков. Диккенс, бывший когда-то сплоченным гетто, после волнений 1982 года «балканизировался» на мелкие гетто, раздробился, как Югославия. Король Каз и Панаш, диккенсовские аналоги Тито и Слободана Милошевича в темных очках Oakley и с перманентом в стиле Дорис Дей, приветствовали воссоединение рэпом, отбивая такт ногами по импровизированной сцене так лихо, что их локоны плясали вместе с ними, подпрыгивая над широкими плечами.

Я не виделся с Панашем много лет. Я не знал, в курсе ли он, что мы с Марпессой спим друг с другом. Я не спрашивал его разрешения. Но, видя, какие он выделывает трюки с пневматической пушкой «Лулу Белл» двенадцатого калибра (которая для него была что гитара для Би Би Кинга), как он жонглирует ею, подбрасывая в воздух как палку, щелкая затвором и успевая прострелить подброшенную в воздух покрышку (уголовный вариант стрельбы по глиняным голубям), и все это одной рукой, — я подумал, что спросить разрешения все-таки стоило. Король Каз проорал в микрофон: «Я знаю, что по крайней мере один из вас, ниггеров, точно принес с собой китайскую еду!»

На первой линии, в стороне от праздника, скрестив руки на груди, стояли два чувака, которых что полиция, что любой умник с айкью хотя бы в пятьдесят охарактеризовали бы как «подозрительные лица латиноамериканской внешности». Внешне они мало отличались от остальных, но смотрели вокруг с таким презрением, будто сами были не из Диккенса. Поговаривали, что это ребята из Полинезийских садов. Идеологически они были приемлемы, как нацисты на слете ку-клукс-клана, но сильно отличались с точки зрения корпоративной культуры. Неотразимый запах шашлыка и облако от первоклассной дури выманивали парочку все ближе и ближе к линии ворот. Когда они подошли к месту подачи, Стиви в это время резал своим мачете ананасы.

— Ниггеры, вы их знаете? — спросил он, не отрывая глаз от парней, приближающихся к дагауту.

Оба чувака были в широких штанах-хаки, из-под которых выглядывали кроссовки «Найк Кортес» — такие охрененно новые, что казалось, если снять одну кроссовку и поднести к уху как раковину, можно услышать гул океана потогонного труда. Стиви зыркнул тюремным взглядом на одного из пришельцев: панама, футбольная куртка, татуировка «Стомпер» на подбородке. В гетто мужчины не носят курток спортивных клубов, потому что болеют за конкретные команды. Определенный цвет, логотип и номер — это по-бандитски.

Когда ты только откинулся, ты очень расово настроен. Это не значит, что среди преимущественно черных «калек» и «кровников» нет мексиканцев или что в бандах латинос нет черных. В конце концов, на улице главное — это соседство и родство душ, преданность близким и своему гетто, независимо от расовой принадлежности. Но в тюрьме с политикой идентичности что-то случается. Возможно, это как показывают в кино, где белые против черных, и против мексиканцев, и против других белых, безо всяких «если» или «но». Мне рассказывали, как хардкорные головорезы «слепнут», попадая в камеру, начинают брататься с ниггерами или ватос. К черту расу! Плевать на black power! Мама этого ниггера кормила меня, когда я был голоден, так что не будем об этой херне.

Второй парняга, в белой капитанской футболке, с вертикальной наколкой «Марионетка» на горле, кивнул сначала мне:

– ¡Que te pasa, pelon?

Мы, лысые товарищи по несчастью, — не такие уж расисты. Мы, лысые, понимаем, что все младенцы похожи на мексиканцев, а лысые мужики — на негров, ну, более или менее. Поэтому я предложил парню затянуться моим джойнтом. Уши у гостя покраснели, а глаза заблестели, как японская лаковая миниатюра.

Марионетка зашелся в кашле:

— Бля, что это за хуйня?

— Это Карпальный туннель. Давай, сожми кулак.

Марионетка попытался согнуть пальцы, но у него не вышло. Стомпер посмотрел на него как на сумасшедшего, а потом зло вырвал у него косяк. Не надо быть компьютером, чтобы понять: несмотря на сходство, они не находились по одну сторону баррикад. Сделав долгую затяжку, Стомпер попытался сложить пальцы в жест банды, но у него ничего не получилось, как он ни старался. Тогда он вытащил из кобуры свой никелированный револьвер, но едва смог обхватить его рукой, не то что взвести курок. Стиви засмеялся и предложил им ананасовые дольки. Почувствовав во рту неожиданно сладкий вкус с легким мятным ароматом, они сначала сморщились, а потом рассмеялись как малые дети. Под грозными взглядами братвы «чоло» зашагали в самый центр поля, жуя ананасовые дольки и по очереди докуривая остатки марихуаны.

— А ты знаешь, что татуировка УН на шее у Джонни Унитас вообще не про «Умный, нескандальный»?

— Я знаю, про что она.

— Она обозначает Убийца ниггеров. Только эти два ниггера из разных группировок. А «баррио» и «варрио» — на них не похоже, чтобы они вот так тусовались вместе.

Мы с Хомини обменялись улыбками. Похоже, наши таблички в Полинезийских садах сделали свое дело. По дороге из больницы мы остановились на Бейкер-стрит и прибили их к телефонным столбам по обе стороны ржавой железной дороги, которая и разделяла «Баррио ПС» и «Варрио ПС». Чтобы прочитать табличку на противоположной стороне, нужно было перейти дорогу, то есть очутиться на вражеской территории. Те, кто осмелился на это, поняли, что текст и там, и там одинаковый: «Правильная сторона железной дороги».

Потом Марпесса потащила меня на основную базу. Король Каз, делегация престарелых отморозков и молодняка хватала жареные ребрышки и ананасы, стоя в зоне бэттеров. Панаш жевал ананасы до корки, увлеченно рассказывая всякие гастрольные истории, и тут ни с того ни с сего Марпесса сказала:

— Хочу, чтобы ты знал, что сплю с Бонбоном.

Панаш засунул в рот все, что осталось от ананаса, вместе с колючей кожурой, упоенно высасывая сок до остатка, пока тот не стал сухим, как обглоданная кость. Потом подошел ко мне и, постучав по моей груди дулом своей «Лулу Белл», произнес:

— Блин, да если б я ел такие ананасы каждый день, я бы и сам ебался с этим ниггером.

Раздался выстрел. В центре поля, очевидно все еще под Карпальным туннелем, валялся на спине Стомпер. Стащив с себя кроссовки, он зажал пистолет пальцами ног и пулял в небо, не переставая дико хохотать. Это было так весело, что к нему присоединились мужчины и даже несколько женщин. Вынув оружие, они курили траву и прыгали босиком по грязи на одной ноге, надеясь выпустить по обойме, пока не прибыла полиция.