Я остановился на рисованной разметке. Не то чтобы лазеры были так дороги — хотя указатели нужной интенсивности обошлись бы в несколько сотен баксов каждый, зато рисование дорожных полос оказалось медитативным занятием. Мне всегда нравилась монотонная работа. Рассылка писем, распределение их по конвертам — есть в этом что-то жизнеутверждающее. Из меня получился бы хороший фабричный рабочий, кладовщик или голливудский сценарист. Когда в школе нужно было выучить что-нибудь вроде периодической таблицы, отец объяснял, что для выполнения скучного задания нужно думать не о том, что ты делаешь, а спрашивать себя, почему ты это делаешь. Впрочем, когда я спросил, переносилось бы рабство легче, если бы называлось садоводством, отец поколотил меня так, что сам Кунта Кинту, наверное, вздрогнул бы.

Я накупил до хера белой краски и разметочную машину, какой рисуют разметку на баскетбольном корте. Ранним утром, пока на дорогах было еще тихо, я приезжал в нужную точку, располагался посреди проезжей части и проводил линию. Не особенно заморачиваясь ее прямизной и собственным нарядом, я двигался вперед, прокладывая границу. Это свидетельствовало о неэффективности деятельности клуба «Дам-дам», находившихся в неведении относительно того, чем я сейчас занимаюсь. Большинство, не знавших меня в лицо, решило, что это перформанс или что я сумасшедший. Это предположение меня устраивало.

Но когда волнистая белая полоса вытянулась на несколько километров, любому жителю Диккенса старше десяти лет все стало ясно. Группы праздных подростков и бездомных вставали на охрану границы, аккуратно вытаскивая из влажной краски мелкие камешки и листья и отгоняя велосипедистов и пешеходов, чтобы те не размазали краску. Иногда я устраивал себе выходной день, а когда на следующее утро возвращался, то обнаруживал, что кто-то продолжил мое дело, протягивая границу дальше по-своему, иногда краской другого цвета, или каплями крови, или, в знак одобрения моего начинания, длинным граффити ____ЧувакБунакаВестсайдКрейзи63Ст. Гангста____. Или, как в случае перекрестка у Кризисного центра ЛГБТДЛ (для чиканос, черных, не геев и вообще всех обиженных, лишенных поддержки и всех используемых разными шоу по кабельному телевидению) — сияющей радугой шириной в метр и длиной метров в сто, закрепленной стопками золотых презервативов. На полпути к проспекту Виктория, где через речушку переброшен мост Эль-Гарвард, кто-то вписал в границу «100 смутов» пурпурными буквами. До сих пор не имею понятия, что это было, но хочу сказать, что с таким количеством помощников мы быстро закончили работу. Полицейские, знавшие меня по работе и по арбузам, частенько ехали следом на патрульных машинах, сверяя точность моей границы со старым дорожным атласом. А против добродушного подтрунивания офицера Мендес я не имел ничего против.

— Чем это ты занимаешься?

— Ищу пропавший город Диккенс.

— Ищешь, рисуя посреди дороги белую полосу, когда здесь и так уже есть две желтые?

— Приблудную паршивую дворнягу любят не меньше, чем щенка, подаренного на день рождения.

— Значит, нужно повесить объявление, — сказала она и, быстренько начеркав какой-то текст на обороте листа «Их разыскивает полиция», протянула его мне.

Оценив по достоинству помощь Мендес, я жвачкой прилепил объявление к ближайшей телефонной будке. Если кто-то потерялся, вопрос выбора места для объявления становится судьбоносным. Свой призыв я разместил между рекламой концерта «Армии Дядюшки Джема» в Центре военных ветеранов («Служить и веселиться! Лос-Афганистан, Калифорния! Аллах ак-бар, открыто с 21.00!») и интригующим предложением о заработке тысячи долларов в неделю на дому. Надеюсь, тот, кто повесил это объявление, договорился с отделом кадров: по-моему, он и триста долларов в неделю не зарабатывал, и уж точно не дома.

На то, чтобы нарисовать границу и знаки, ушло около полутора месяцев. В результате я и сам не понял, что получилось, но забавно было наблюдать в выходные детишек, совершавших обходы вдоль города: они ступали по линии, как по веревочке, чтобы не пропустить ни единый сантиметр. Иногда попадались пожилые, у которых не хватало духу переступить через белую черту. На лицах их было написано недоумение: почему по эту сторону, в Диккенсе, все не так, как по другую? Ведь и там, и там валялось неубранное собачье дерьмо, да и скудная трава здесь не была зеленее. И там, и там ниггеры били баклуши, но возникало чувство, будто здесь ты — дома. Интересно, почему? Ведь это всего лишь белая линия.

Честно сказать, я и сам первые несколько дней робел пересекать черту: неровная белая полоса вокруг города напоминала мне меловой контур, нарисованный полицейскими вокруг тела моего отца. И все же мне нравилась получившаяся граница. Она сплачивала людей и создавала из них общность. И хотя я не вполне восстановил статус Диккенса, то хотя бы посадил его на карантин. Что ж, сообщество cum лепрозорий — тоже неплохое начало.