Прогуливаясь по южному берегу острова Ситэ солнечным июньским днем – по одну руку словно взмывал в небеса величественный собор, по другую сверкала и искрилась река, – Сильви Пало спросила Пьера Омана:

– Так ты намерен на мне жениться или нет?

Ей доставил мимолетное удовольствие промелькнувший в его взгляде страх. Это и вправду было необычно. Пьер замечательно владел собой, и поколебать его душевное равновесие было очень нелегко.

Вот и теперь – он восстановил самообладание столь быстро, что тот проблеск страха во взоре можно было бы посчитать наваждением.

– Конечно, намерен, любовь моя! – Пьер выглядел обиженным. – Почему ты засомневалась?

Сильви немедленно пожалела о своем вопросе. Она обожала Пьера, причинять ему боль, сколь угодно малую, было поистине нестерпимо.

А сейчас, когда ветерок с реки играл с его золотистыми кудрями, он выглядел совершенно неотразимым. Однако девушка собрала волю в кулак и не дала себя отвлечь.

– Мы помолвлены уже больше года. Это слишком долго.

Все остальное в жизни Сильви было просто отлично. Книжная лавка отца процветала, Жиль подумывал открыть вторую, на другом берегу реки, в Университетском квартале. А торговля из-под полы Библией на французском и прочими запрещенными книгами шла еще лучше. Пожалуй, в последнее время не случалось ни дня, когда Сильви не ходила на тайный склад на рю де Мюр за той или иной книгой для очередного покупателя-протестанта. В самом Париже и по всей стране протестантские общины множились словно грибы после дождя, и семейство Пало не только распространяло истинное вероучение, но и радовалось изрядно выросшим доходам.

Но поведение Пьера смущало девушку и озадачивало.

– Мне нужно закончить обучение, а отец Муано отказывается учить женатых студентов, – напомнил юноша. – Я тебе объяснял это, и ты согласилась подождать.

– Я ждала год. Занятия все равно кончаются через несколько дней, лето же. Мои родители нас благословили. Денег достаточно. Жить мы можем над лавкой, по крайней мере, пока дети не появятся. А ты все молчишь.

– Я написал матушке.

– И мне не сказал?

– Хотел дождаться ее ответа.

– О чем ты ее спрашивал?

– Позволит ли здоровье приехать в Париж на свадьбу.

– А если она ответит, что нет?

– Давай не будем гадать. Ответит, тогда и подумаем.

Сильви расстроили эти слова, но она решила не показывать своего огорчения.

– Где будет венчание? – Пьер покосился на громаду собора Нотр-Дам, и девушка засмеялась. – Нет, там не получится. В соборе венчается знать.

– В приходской церкви, наверное.

– А потом повенчаемся по-настоящему, среди своих. – Сильви подразумевала старый охотничий домик в лесу. В некоторых городах протестанты уже проводили моления открыто, но в Париже подобное до сих пор было невозможно.

– Надо бы пригласить маркизу, – проговорил Пьер и скорчил рожу.

– Ну да, дом принадлежит ее мужу… – Как некстати Пьер ухитрился рассориться с маркизой Луизой и так и не нашел способа с нею помириться! На самом деле чем настойчивее он старался ее очаровать, тем холоднее и суровее становилась Луиза. Сильви надеялась, что однажды Пьер попросту отмахнется от этих хлопот с привычной беззаботной улыбкой, но почему-то этого не происходило. Он злился, и Сильви наконец догадалась, что ее жених, такой самоуверенный на вид, весьма озабочен мнением других о своей персоне.

Эта открывшаяся уязвимость заставила девушку полюбить его сильнее прежнего, а вдобавок подарила повод для беспокойства, причем сама Сильви не могла объяснить, из-за чего тревожится.

– Думаю, придется смириться. – Пьер говорил вроде бы весело, но его выдавал взгляд.

Сильви поспешила перевести разговор на более приятную тему.

– Ты наденешь что-нибудь новое? – Она знала, что ему очень нравилось покупать себе одежду.

Он улыбнулся.

– Ага, чудесный наряд мышиного цвета, как положено протестантам, верно?

– Верно, – согласилась Сильви.

Пьер посещал службу каждую неделю. Он быстро перезнакомился со всеми в общине, а также завел знакомства с людьми из других парижских общин. Больше того, время от времени он ходил на моления этих общин. Ему отчаянно хотелось побывать на майском общем синоде – французские протестанты впервые решили устроить нечто подобное, – однако приготовления велись в строжайшей тайне, а на само собрание позвали только тех, кто уже давно доказал свою приверженность истинной вере. Если не считать этого случая, Пьер стал для общины своим, и Сильви была этому счастлива.

– Должно быть, найдется портной, шьющий темные одежды для протестантов, – продолжал Пьер.

– Конечно. Это Дюбеф с улицы Сен-Мартен. Мой отец ходит к нему, когда матушка его заставляет. Вообще-то он может позволить себе покупать новый камзол каждый год, но не желает тратить деньги на всякую, как говорит, бахвалу. Наверное, он оплатит для меня свадебное платье, но расстроится.

– Пускай расстраивается. Зато мне будет приятно.

Сильви остановилась, притянула Пьера к себе и поцеловала.

– Люблю тебя! Ты чудо! – прошептала она.

– А ты – самая красивая девушка в Париже. Нет, во всей Франции.

Она усмехнулась, зная, что это не так. Впрочем, в своем черном платье с белым воротником она и вправду выглядела обворожительно, ибо протестантские цвета удачно сочетались с ее темными волосами и румянцем щек. Потом Сильви вспомнила о деле и снова посерьезнела.

– Когда получишь ответ от своей матушки…

– Да?

– Нужно будет выбрать день. Что бы она ни написала, я не желаю ждать до скончания времен.

– Хорошо.

На мгновение она растерялась, поскольку не ждала, что он уступит.

– Ты серьезно? – Радоваться Сильви не спешила, памятуя о минувшем годе, который обернулся сплошным разочарованием.

– Конечно. Мы с тобой назначим день свадьбы.

– Я люблю тебя, – повторила она с широкой улыбкой и снова поцеловала Пьера.

Не знаю, как долго я смогу это терпеть, признался себе Пьер Оман, расставшись с Сильви у дверей лавки ее отца. Он торопливым шагом двинулся через мост на правый берег. В отдалении от реки ветерок стих, и юноша вскоре вспотел.

Ожидание свадьбы и вправду затянулось настолько, что становилось подозрительным. Печатник Жиль из-за этого сделался грубее обычного, а матушка Сильви, прежде всегда благоволившая Пьеру, теперь разговаривала с ним через губу. Даже сама Сильви, влюбленная и счастливая, начала беспокоиться. Им казалось, что юноша морочит голову своей невесте, – что ж, они были правы.

Зато этот год принес невиданно обильный урожай. Книга в черном кожаном переплете заполнилась именами сотен парижских протестантов и указаниями мест, где те проводили свои еретические службы.

Даже сегодня удалось узнать кое-что полезное – имя портного, обшивающего протестантов. Пьер упомянул о его существовании в разговоре с Сильви всего лишь в шутку, но шутка оказалась правдой, и глупышка Сильви выдала очередного еретика. Отменный улов!

Кардинал Шарль составлял по донесениям Пьера длинные списки. Как ни удивительно, никого из протестантов до сих пор почему-то не арестовали. Пьеру не терпелось спросить кардинала при встрече, почему бездействует стража.

Сейчас он как раз направлялся на встречу с кардиналом, но располагал временем, чтобы кое-что проверить, если действовать быстро. Пьер двинулся вдоль по улице Сен-Мартен, высматривая лавку портного Рене Дюбефа. Обычный парижский дом, разве что окна чуть больше, чем в соседних домах, а над дверью вывеска.

Юноша вошел внутрь. Его поразило непредставимое сочетание кавардака и порядка. На первый взгляд помещение, в которое он попал, загромождали портновские запасы, но все при этом подчинялось некоему строгому укладу: рулоны шелка и шерстяной ткани ровным рядами лежали на полках, пуговицы в мисках на столе были рассортированы по цвету, на выдвижных ящиках шкафов виднелись пометки и значки, говорившие о содержимом.

Над столом склонился лысый человечек, осторожно и уверенно отрезавший кусок ткани большими портновскими ножницами, весьма острыми на вид. В дальнем конце стола, под железным канделябром, сидела красивая женщина; она шила при свете дюжины свечей. Пьеру подумалось, нет ли у нее на платье нашивки с надписью «Жена портного».

Еще одна семейная пара протестантов для списков кардинала, но куда важнее узнать, кто их заказчики.

Мужчина отложил ножницы и шагнул навстречу Пьеру. Он назвался Дюбефом, опытным взглядом оценил дублет с прорезями и составил, похоже, определенное мнение о посетителе. Пьер даже слегка забеспокоился, не счел ли портной его наряд слишком пышным для протестанта.

Юноша назвал свое имя.

– Мне нужен новый камзол. Не слишком цветистый. Быть может, темно-серый.

– Как скажете, мсье, – настороженно отозвался портной. – Вы пришли ко мне сами – или вас кто-то надоумил?

– Второе. Печатник Жиль Пало.

Дюбеф расслабился.

– О, я хорошо его знаю.

– Он скоро станет моим тестем.

– Поздравляю.

Итак, первый шаг сделан, Пьера признали своим.

Несмотря на малый рост, Дюбеф ворочал тяжелые рулоны ткани на полках с легкостью, выдававшей давнюю привычку. Пьер выбрал ткань, серый цвет которой казался почти черным.

К его разочарованию, другие посетители не спешили заходить в лавку. Пьер стал прикидывать, какую пользу способен принести этот портной-протестант. Не будешь ведь торчать тут целый день в ожидании заказчиков. Можно, конечно, установить наблюдение за лавкой – Гастон ле Пан, начальник стражи де Гизов, наверняка подберет неприметного соглядатая, – но так не узнать имен тех, кто будет приходить, а значит, вся затея окажется бессмысленной.

Пьер велел себе думать; уходить из лавки с пустыми руками не хотелось.

Между тем портной взял длинный кожаный пояс и принялся обмерять Пьера и вкалывать разноцветные булавки в кожу, отмечая ширину плеч юноши, длину его рук, обхват груди и талии.

– Вы прекрасно сложены, мсье Оман, – сказал он. – Камзол на вас будет смотреться восхитительно.

Пьер пропустил эту лесть портного мимо ушей. Как, ну как же ему узнать имена заказчиков Дюбефа?

Покончив с измерениями, портной достал из ящика шкафа записную книгу.

– Могу я узнать, где вы живете, мсье Оман?

Пьер зачарованно уставился на книгу. Ну разумеется, Дюбеф должен знать, где проживают его заказчики! Иначе любой мог бы к нему прийти, сделать заказ, а потом сказать, что передумал. И потом, даже если у портного особенная память, даже если он запоминает все имена и все заказы, наличие письменного свидетельства избавляет от споров об оплате. Значит, этот Дюбеф, одержимый порядком, судя по его лавке, должен все записывать и где-то хранить эти записи.

Нужно как-то заглянуть в эту книгу. Именам, которые в нее внесены, самое место в его собственной книге, с черным переплетом, где перечислены все протестанты, выявленные до сегодняшнего дня.

– Где вы живете, мсье Оман? – повторил портной.

– О, простите. Я живу в коллеже Всех Душ.

Дюбеф вдруг обнаружил, что в чернильнице пусто. Он смущенно фыркнул и сказал:

– Это вы меня простите. Надо сходить за чернилами.

Когда портной скрылся в недрах лавки, Пьер решил, что хорошо бы удалить из помещения и его жену. Юноша приблизился к красавице – той было на вид лет восемнадцать, намного меньше, чем ее мужу, которому явно перевалило за тридцать.

– Скажите, вас не затруднит налить мне вина, горло промочить? Уж больно пыльно на улице.

– Конечно, мсье. – Она отложила шитье и вышла из лавки.

Пьер поспешно раскрыл портновскую книгу. Как он и рассчитывал, там перечислялись имена и места проживания заказчиков, заодно с подробностями насчет выбранной одежды и тканей и с точным подсчетом причитающихся и выплаченных средств. Некоторые имена юноша опознал: это были протестанты, которых он уже выявил. Отлично, просто отлично! В этой книге записана, должно быть, половина всех парижских еретиков. Роскошный вышел бы подарок для кардинала Шарля. Сунуть бы ее за пазуху и удрать, но это было бы опрометчиво. Надо постараться запомнить как можно больше имен.

Пьер старательно зубрил имена, когда у него из-за спины раздался возмущенный возглас Дюбефа:

– Что вы делаете?

Портной, судя по бледности лица, страшно перепугался. И правильно, подумал Пьер; ты, приятель, допустил непозволительный промах, оставив свою книгу на столе.

Юноша закрыл книгу и улыбнулся.

– Так, любопытствую. Прощу прощения.

– Это частные записи! – сурово произнес Дюбеф. Пьер видел, что портной вне себя от страха.

– Знаете, я выяснил, что знаком с большинством ваших заказчиков. Приятно видеть, что твои друзья платят по счетам.

Дюбеф не засмеялся этой шутке, но кто бы стал его винить?

Мгновение спустя портной откупорил принесенную чернильницу, обмакнул в нее перо и записал имя и место проживания Пьера.

Тут вернулась его жена.

– Ваше вино, мсье, – сказала она, протягивая Пьеру кружку.

– Спасибо, Франсуаза, – поблагодарил Дюбеф.

А у нее отменная фигурка, подумал Пьер. Интересно, что побудило ее сойтись с портным? Надежда на спокойную жизнь под опекой преуспевающего супруга? Или все-таки любовь?

– Если соблаговолите вернуться через неделю, считая от сегодняшнего дня, – сказал Дюбеф, – ваш камзол будет готов для примерки. Он обойдется вам в двадцать пять ливров.

– Замечательно. – Пьер решил, что на сегодня достаточно, допил вино, попрощался с портным и его женой и вышел из лавки.

Вино нисколько не утолило его жажду, поэтому он заглянул в первую же таверну поблизости и попросил пива. Еще он попросил лист бумаги, чернильницу и перо. Потягивая пиво, он записал: «Рене Дюбеф, портной рю Сен-Мартен. Франсуаза Дюбеф, жена». Потом добавил все имена из портновской книги, которые успел запомнить. Дал чернилам просохнуть и сунул лист бумаги под дублет. В свою книгу в черном переплете он перепишет все это позднее.

Продолжая попивать пиво, юноша задумался над тем, почему кардинал Шарль не торопится как-то распорядиться добытыми сведениями. Порой у него создавалось впечатление, будто кардиналу вполне достаточно одного списка имен, но вряд ли все тем и ограничится. Рано или поздно Шарль возьмется за дело, и тогда протестантам не поздоровится. И он, Пьер, будет среди тех, кто приложил руку к торжеству католической веры. Правда – тут Пьер неловко заерзал на скамье – из-за него сотни мужчин и женщин будут брошены в застенки, подвергнуты пыткам или даже сожжены. Многие из протестантов, с которыми он познакомился, были спесивыми святошами, и Пьера нисколько не тревожили уготованные им страдания – в особенности он был бы рад мучениям маркизы Нимской; но другие были добры к нему, тепло принимали в охотничьем домике в лесу и в собственных домах, искренно отвечали на его коварные вопросы – от этой искренности ему порой становилось неловко, и он ощущал себя злодеем. А всего полтора года назад, подумать только, он разве что облапошивал чрезмерно доверчивых любвеобильных вдов.

Пьер допил пиво и вышел из таверны. Отсюда было недалеко до улицы Сент-Антуан, где устроили турнир, ибо Париж снова праздновал: испанцы подписали мирный договор, и король Генрих Второй повелел устроить гулянья, как если бы и вправду одержал победу в войне.

Рю Сент-Антуан была самой широкой среди парижских улиц, потому ее и использовали для проведения турниров. Вдоль улицы тянулся обветшалый, но все еще величественный дворец Турнель, из окон которого взирали особы королевской крови и прочая знать, чьи пышные одеяния словно расцвечивали каменную громаду. По другую сторону улицы толпились простолюдины, все, как один, в скучных и полинялых нарядах оттенка пашни по зиме. Кто стоял, кто сидел на принесенных с собою табуретах, кто предпочел взобраться на подоконники и крыши близлежащих домов. Рыцарские турниры представляли собой зрелище, увидеть которое хотелось всем, особенно если случались увечья или гибли родовитые бойцы.

Пьер вошел во дворец и столкнулся с Одеттой, служанкой лет двадцати, привлекательной, но глуповатой. Девушка игриво улыбнулась, показав кривые зубы. Про нее поговаривали, что она не отказывает в близком знакомстве, но Пьеру нынче было не до служанок – в свое время он вдосталь порезвился с ними в Тоннанс-ле-Жуанвиле. Тем не менее юноша обрадовался встрече с Одеттой, поскольку это означало, что и очаровательная Вероник где-то поблизости.

– Где твоя хозяйка? – спросил он.

Одетта скорчила гримаску, но ответила:

– Мадемуазель наверху.

Большинство дворян расположилось на верхнем этаже, откуда открывался отличный вид на турнирную площадку. Вероник сидела за столом в компании молодых знатных дам, попивая фруктовую настойку. Будучи отдаленной родней братьев де Гиз, она занимала весьма скромное место в своем семействе, но ее знатность никто не оспаривал. Сегодня она облачилась в бледно-зеленое платье, пошитое из шелка и льна и будто парившее в воздухе вокруг ее великолепной фигуры. Пьеру вообразил, как сжимает в объятиях эту обнаженную высокородную красотку, – и едва не лишился чувств. Вот на ком он хотел бы жениться, а вовсе не на унылой дочке печатника-протестанта.

С первого дня знакомства Вероник обращалась с ним снисходительно, хоть и вежливо, но постепенно добрела. Все во дворце знали, что Пьер – сын сельского священника, однако было известно и то, что ему покровительствует могущественный кардинал Шарль, а это наделяло юношу особым положением.

Пьер поклонился и спросил, нравится ли Вероник турнир.

– Не скажу, что я в восторге, – ответила она.

Он одарил девушку своей лучезарной улыбкой.

– Вам не доставляет удовольствия наблюдать, как мужчины скачут по кругу и вышибают друг друга из седел? Никогда бы не подумал.

Вероник рассмеялась.

– Предпочитаю танцы.

– Я тоже. Говорят, вечером будет бал.

– Жду не дождусь.

– Буду счастлив повидать вас на балу. Увы, мне пора, ваш дядюшка Шарль меня ожидает.

Шагая прочь, юноша хвалил себя за этот короткий разговор. Он заставил Вероник рассмеяться, да и обращалась она с ним почти как с ровней.

Шарль отыскался в боковой комнатке, вместе с маленьким мальчиком, у которого были золотистые волосы де Гизов. Это был его восьмилетний племянник Анри, старший сын Меченого. Пьер, сознававший, что однажды этот мальчик станет герцогом де Гизом, низко поклонился и осведомился, как Анри себя чувствует.

– Мне не позволили биться, – пожаловался мальчик. – Я бы им всем показал! Я хорошо езжу!

– Ступай, Анри, – велел кардинал Шарль. – Вот-вот начнется новый поединок. Ты не захочешь его пропустить.

Мальчик убежал, а кардинал указал Пьеру на кресло.

За те полтора года, которые Пьер подвизался на службе кардиналу, их отношения заметно изменились. Кардинал не скрывал своей признательности за добытые Пьером имена и места сборищ парижских протестантов. Сегодня кардинальский список этих имен и мест был намного длиннее, чем до появления Пьера. Да, порою кардинал держался надменно и говорил презрительно, но так он вел себя со всеми, а мнением Пьера при этом интересовался и как будто дорожил. Иногда они вдвоем обсуждали политические вопросы, и Шарль всякий раз внимательно выслушивал соображения Пьера.

– Я кое-что выяснил, – сказал Пьер. – Многие протестанты одеваются у портного с улицы Сен-Мартен. Он записывает их имена.

– Золотая жила, – произнес Шарль. – Господь всемогущий, эти люди наглеют на глазах!

– Мне так хотелось схватить его книгу и удрать…

– Полагаю, тебе еще рано выдавать себя.

– Согласен. Но рано или поздно я завладею этой книгой. – Пьер сунул руку за пазуху. – Вот список тех, чьи имена я сумел запомнить.

Он протянул бумагу кардиналу.

Шарль изучил список.

– Похвальное усердие.

– Пришлось заказать у портного камзол, – прибавил Пьер. – За сорок пять ливров.

Кардинал раскрыл кошель и вручил Пьеру двадцать золотых экю – каждая такая монета была достоинством в два с половиной ливра.

– Надеюсь, камзол выйдет красивым.

– А когда мы наконец займемся этими отступниками? – спросил Пьер. – Мы же теперь знаем сотни имен.

– Терпение, юноша.

– Но ведь каждый новый еретик – это новый враг. Почему мы от них не избавляемся?

– Когда придет пора, все должны узнать, что за расправой стоят де Гизы.

Против этого у Пьера возражений не было.

– Ну да, так ваш род докажет свою верность католичеству.

– А люди, которые ратуют за терпимость, – их еще называют муаннерами, теми, кто проповедует милосердие, – окажутся в рядах протестантов.

Хитро, подумалось Пьеру. Такие люди принадлежали к злейшим врагам семейства де Гизов. Они вполне были способны лишить семейство всякой власти и влияния. Поэтому их следовало обезвредить так или иначе. Ничего не скажешь, политической предусмотрительности кардинала Шарля остается только завидовать.

– Но каким образом мы сможем возглавить поход против еретиков?

– Однажды юный Франциск станет королем. Надеюсь, это произойдет не завтра; нам нужно вывести его из-под влияния королевы Екатерины и добиться того, чтобы он во всем слушался нашу племянницу, королеву Марию Стюарт. Когда это случится, – Шарль помахал листом бумаги, полученным от Пьера, – тогда мы и воспользуемся вот этим.

Пьер погрустнел.

– Я и не предполагал, что вы заглядываете так далеко. Придется что-то придумывать.

– О чем ты?

– Я помолвлен с Сильви Пало, больше года как. Уже и не знаю, что ей говорить.

– Женись на этой сучке, – бросил Шарль.

– Но я не хочу брать в жены протестантку! – ужаснулся Пьер.

– Какая разница? – Кардинал пожал плечами.

– Ну… Есть девушка, на которой я мечтаю жениться.

– Да? И кто же это?

Что ж, настала пора признаться кардиналу, какой именно награды Пьер ожидает.

– Вероник де Гиз.

Кардинал расхохотался.

– Ах ты, дерзкий негодник! Жениться на моей родственнице? Да, губа у тебя не дура! Что за глупость втемяшилась в твою голову?

Пьер ощутил, что краснеет от стыда. Он неверно выбрал время – и, выходит, подвергся унижению вполне заслуженно.

– Не думал, что мечу слишком высоко, – возразил он. – Ведь Вероник – ваша очень дальняя родня.

– Она, между прочим, приходится родней Марии Стюарт, которая в один прекрасный день может стать королевой Франции! Кем ты себя возомнил? – Шарль досадливо махнул рукой. – Можешь идти.

Пьер встал и вышел из комнаты.

Элисон Маккей радовалась жизни. С тех пор как Мария Стюарт перестала считаться женой принца Франциска и стала его супругой, положение королевы Шотландской заметно упрочилось, а заодно упрочилось и положение Элисон. Появилось больше слуг, больше нарядов, больше денег. Люди теперь кланялись Марии ниже и уважительнее, чем раньше. Она вошла во французскую королевскую семью, и все признавали сей факт. Марии это нравилось, и Элисон – тоже. А будущее и подавно выглядело манящим, ибо Марии было суждено сделаться королевой Франции.

Сегодня все собрались в большой зале дворца Турнель, где свекровь Марии, королева Екатерина, обыкновенно устраивала приемы. Сама королева облачилась в наряд, блиставший золотом и серебром и стоивший, должно быть, целое состояние.

Дамы сидели у открытого окна: день клонился к вечеру, но солнце припекало, а из окна тянуло свежим воздухом.

Вошел король, и сразу пахнуло крепким мужским потом. Все, кроме Екатерины, встали. Сорокалетний Генрих, ровесник своей жены, выглядел чрезвычайно довольным. Крепкий физический, привлекательный, полный сил, он обожал турниры, а сегодня вдобавок побеждал. Он снизошел до того, чтобы усадить обратно Меченого, своего лучшего военачальника.

– Еще один, – сказал он Екатерине.

– Уже поздно, – возразила та по-французски, с заметным итальянским выговором, от которого за много лет так и не смогла избавиться. – Вы устали, сир. Почему бы вам не отдохнуть?

– Ба! Я сражаюсь за вас! – вскричал король.

Этот обмен любезностями никого не обманул. Екатерина отвернулась, Мария нахмурилась. Все могли видеть на копье Генриха черно-белые ленты, цвета Дианы де Пуатье. Она обольстила Генриха всего спустя год после свадьбы короля, и вот уже двадцать пять лет Екатерина притворялась, что не знает об этом. Диана была гораздо старше соперницы, через несколько недель ей исполнялось шестьдесят, а Генрих давно успел обзавестись новыми любовницами, но Диана оставалась для него любовью всей жизни. Екатерина успела привыкнуть и смириться, но король все-таки ухитрялся порою разбередить старую рану.

Генрих ушел надевать доспехи, а дамы зашептались между собой. Екатерина между тем поманила Элисон к себе. Она всегда тепло относилась к чужестранке, проявившей сострадание и доброту к болезненному Франциску.

Екатерина повернулась спиной к остальным, давая понять, что беседа будет частной, и сказала вполголоса:

– Уже четырнадцать месяцев.

Элисон сразу сообразила, что королева имеет в виду. Ровно столько времени прошло с дня бракосочетания Франциска и Марии.

– Да. И она не в тягости.

– Тебе известно, почему? Она здорова?

– Говорит, что да.

– Но ты ей не веришь?

– Я не знаю, чему верить.

– Помню, я тоже забеременела не сразу, когда вышла замуж.

– Правда? – Элисон не могла не изумиться, ведь Екатерина родила Генриху десятерых детей.

Королева кивнула.

– У меня хватало забот, особенно после того, как моего супруга соблазнила Мадам. – Так все при дворе называли Диану де Пуатье. – Я преклонялась перед ним и преклоняюсь до сих пор. Но она пленила его сердце. Я думала, что смогу его вернуть, если рожу. Он по-прежнему приходил ко мне в постель – по ее настоянию, как я узнала впоследствии. – Элисон моргнула, такое услышишь не каждый день. – Но понести никак не могла.

– И что вы сделали?

– Мне было пятнадцать, от родных меня отделяли сотни миль, я была в отчаянии. – Екатерина понизила голос до шепота. – Я стала следить за ними.

Это признание смутило Элисон и потрясло ее до глубины души, но Екатерине, очевидно, захотелось выговориться. Беспечно брошенная королем фраза по поводу той, за кого он сражается, ввергла королеву в печаль, и ее потянуло на откровенность.

– Я подумала, что, быть может, веду себя с Генрихом как-то не так, и решила подсмотреть, чем они занимаются с Мадам, – продолжала Екатерина. – Обычно они забирались в кровать среди дня. Мои служанки отыскали уголок, из которого было удобно подглядывать.

Элисон словно наяву увидела юную королеву, что подсматривает в щелку, как ее супруг-король развлекается с любовницей.

– Конечно, наблюдать было горько и обидно, потому что он любил ее, это было видно. Слышать я ничего не слышала. Да, они затевали игрища, мне до того неведомые, но в конце концов он имел ее точно так же, как имел меня. Единственная разница состояла в том, что с нею он наслаждался, а со мною исполнял долг.

Екатерина говорила ровным, спокойным тоном. Ее голос ничуть не дрожал, а вот у Элисон на глаза наворачивались слезы. Как только у нее сердце не разорвалось, подумала девушка о королеве. Ей хотелось о многом спросить, но она молчала из опасения, что Екатерина спохватится и перестанет откровенничать.

– Я перепробовала множество снадобий, в том числе самых отвратительных, делала себе внизу припарки из помета, но ничего не помогало. А потом пришел доктор Фернель, и от него я узнала, почему не могу забеременеть.

– И почему? – не удержалась от вопроса Элисон, совершенно завороженная рассказом.

– Королевский член был коротким и толстым, понимаешь? Он не мог просунуть его достаточно глубоко, так что мое девичество оставалось нетронутым, какой уж тут ребенок. Врач проткнул меня каким-то хитрым приспособлением, а месяц спустя я уже носила Франциска. Pronto.

С улицы донесся восторженный многоголосый крик, как если бы там подслушивали рассказ Екатерины и решили выразить одобрение. Элисон подумала, что, наверно, это король снова уселся на коня и изготовился к очередному поединку.

Екатерина положила ладонь на колено Элисон, словно желая задержать девушку еще немного.

– Доктор Фернель умер, но его сын ничуть не уступит отцу. Пусть Мария его позовет.

Интересно, спросила себя Элисон, а почему королева не скажет об этом Марии напрямую.

Будто прочитав ее мысли, Екатерина прибавила:

– Мария – гордячка. Если она сочтет, что я опасаюсь, как бы она не оказалась бесплодной, то может оскорбиться. Советы вроде моего должны исходить от подруги, а не от свекрови.

– Понятно.

– Будь так добра, поговори с нею.

Было странно слышать просьбу от королевы, привыкшей повелевать.

– Конечно, ваше величество.

Екатерина встала и направилась к окну. Прочие дамы присоединились к ней и стали смотреть, что происходит снаружи.

Посреди улицы выставили две изгороди, так что получилась длинная и узкая площадка. В одном ее конце стоял королевский жеребец по имени Мальере; в другом виднелся конь Габриэля, графа де Монтгомери. Посреди площадки была перегородка, мешавшая животным сталкиваться между собой.

Король о чем-то разговаривал с Монтгомери у этой перегородки. Из дворца услышать, о чем они говорят, было невозможно, однако эти двое, похоже, спорили. Турнир почти завершился, зрители начали расходиться, но воинственный король, как предположила Элисон, хотел провести последний поединок. Тут Генрих повысил голос, и все услышали его слова:

– Таково мое королевское слово!

Монтгомери поклонился и надел шлем. Король последовал его примеру, после чего бойцы разошлись и направились каждый к своему коню. Генрих опустил забрало. «Закрепи его, cherie», – пробормотала Екатерина, и король, словно услышав, повернул защелку, которая не давала забралу подняться.

Генрих рвался в бой. Он не стал дожидаться сигнала трубы, пнул коня пятками и послал вперед. Монтгомери поступил так же.

Оба коня, громадные и сильные, относились к породе боевых, сызмальства приученных к схваткам; их копыта били по земле с таким грохотом, словно какому-то великану вздумалось постучать в барабан. Элисон ощутила, как ее сердечко забилось быстрее от восторга и страха. Всадники между тем неумолимо сближались. Толпа улюлюкала, кони летели навстречу друг другу, ленты на деревянных копьях развевались на ветру. Эти копья имели затупленные концы, целью поединка было не нанести сопернику ранение, а просто выбить его из седла. Но все равно – Элисон не могла нарадоваться тому, что этому развлечению предаются лишь мужчины. Сама бы она ни за что не захотела участвовать.

В последний миг перед столкновением бойцы крепче сжали коленями лошадиные бока и оба подались вперед. Над площадкой прокатился громовой раскат. Копье Монтгомери ударило короля в голову. Шлем сдвинулся, забрало вдруг взлетело вверх, и Элисон отчего-то сразу поняла, что это не к добру. Копье переломилось надвое.

Сила столкновения влекла обоих бойцов вперед, и в следующее мгновение обломанное копье Монтгомери снова поразило короля в лицо. Генрих пошатнулся в седле, будто лишившись чувств. Екатерина вскрикнула от ужаса.

На глазах Элисон герцог де Гиз перепрыгнул через изгородь и бросился к королю. За ним устремились другие придворные. Они кое-как усмирили королевского жеребца, потом сняли короля с седла – пришлось потрудиться, ибо в доспехах он весил немало – и опустили на землю.

Кардинал Шарль бежал за своим братом Меченым, а Пьер несся по пятам за кардиналом. Едва с короля ловко, но осторожно сняли шлем, стало понятно, что рана серьезная. Лицо Генриха было залито кровью, а из глазницы торчала длинная и толстая щепа. Другие щепки оспинами испещряли кожу на голове и лезли из волос. Король лежал неподвижно, лишившись, похоже, чувств от чудовищной боли. Личный врач Генриха, наблюдавший за поединком на случай происшествий вроде вот такого, немедленно встал на колени рядом с раненым.

Шарль долго смотрел на короля, а потом сделал шаг назад.

– Умрет, – прошептал кардинал, обращаясь к Пьеру.

Юноша пребывал в растерянности. Что это будет означать для семейства де Гизов и для самого Пьера? Тот долгосрочный план, который совсем недавно и в общих чертах изложил ему кардинал, оказался бесполезной пустышкой. Охватившая Пьера тревога граничила с паникой.

– Слишком скоро, да? – проговорил он и сам подивился тому, насколько тонким стал вдруг его голос. Сделав над собою усилие, он прибавил, уже спокойнее: – Франциск не готов и не сможет управлять этой страной.

Шарль отошел еще дальше от прочих, чтобы никто не подслушал, пускай даже на них с Пьером сейчас вовсе не обращали внимания.

– Французский закон гласит, что король может править с четырнадцати лет. Франциску пятнадцать.

– Верно, – согласился Пьер. Мысли успокоились, тревога исчезла, ей на смену пришла холодная логика. – Но ему понадобится помощь. И тот, кто станет ближайшим советником молодого короля, будет истинным правителем Франции. – Отринув всякие правила приличия, он шагнул вплотную к Шарлю де Гизу и произнес, вложив в слова всю душу: – Кардинал, этим человеком должны стать вы!

Шарль метнул на него взгляд, значение которого Пьер без труда истолковал. Этот взгляд означал, что Пьер сказал что-то такое, до чего сам Шарль не додумался.

– Ты прав, – негромко проговорил кардинал. – Но естественным выбором кажется Антуан де Бурбон. Он первый принц крови.

Принцами крови признавались прямые наследники короля по мужской линии. Эти люди относились к высшей знати, выше них была только королевская семья. Среди них самым старшим был как раз Антуан.

– Упаси боже! – воскликнул Пьер. – Если Антуан станет главным советником короля Франциска Второго, с могуществом рода де Гизов будет покончено.

И с моим будущим – тоже, прибавил он мысленно.

Антуан владел короной Наварры, крошечной страны между Францией и Испанией. Что важнее, он был главой дома Бурбонов, который, наряду с кланом Монморанси, являлся величайшим среди соперников де Гизов. В вопросах веры Бурбоны отличались переменчивостью, но очевидно, что по отношению к еретикам Бурбоны и Монморанси окажутся не столь суровыми, как Гизы, а потому их поддержат протестанты. Разумеется, при иных обстоятельствах подобная поддержка вышла бы этим семействам боком, но сейчас, если Антуан подчинит себе мальчишку-короля, де Гизы останутся ни с чем. Думать об этом было поистине невыносимо.

– Антуан глуп, – сказал кардинал. – И его подозревают в связях с протестантами.

– А еще его нет в городе.

– Ну да, он у себя в Пау. – Оплот королей Наварры располагался у подножия Пиренеев, в пятистах милях от Парижа.

– Гонцов к нему отправят нынче же вечером, – напомнил Пьер. – Антуана можно опередить, но действовать придется быстро.

– Нужно поговорить с моей племянницей, Марией Стюарт. Она станет королевой Франции. Пусть убедит короля не назначать Антуана своим советником.

Пьер покачал головой. Шарль никак не мог сообразить, что сейчас нужны иные шаги, иные меры.

– Красавица Мария – совсем еще девочка. На нее нельзя полагаться.

– Тогда поговорю с Екатериной.

– Она дружит с протестантами и вряд ли будет возражать против Антуана. Хотя…

– Продолжай, не тяни.

Шарль слушал Пьера так, словно тот был ему ровней по положению. Пьер готов был скакать от восторга: политическая сметка обеспечила ему внимание и уважение талантливейшего государственного мужа Франции.

– Скажите Екатерине, что, если она согласится назначить вас с братом главными советниками короля, вы удалите от двора Диану де Пуатье и запретите ей возвращаться в Париж до самой смерти.

Кардинал поразмыслил, а затем медленно кивнул.

Элисон втайне радовалась ранению, полученному королем Генрихом. Нет, она надела подобающий белый наряд и ухитрялась время от времени выдавливать слезинку-другую, но сердце девушки пело. Мария Стюарт вот-вот станет королевой Франции, а Мария – лучшая подруга Элисон!

Короля перенесли во дворец Турнель, и придворные толпились у покоев, где ухаживали за раненым. Умирал он долго, но мало кто сомневался, каков будет исход этой борьбы со смертью. Среди врачей был и Амбруаз Паре, тот самый, что вынул наконечник копья из щеки герцога де Гиза, – остался лишь шрам, из-за которого герцог и удостоился своего прозвища. Так вот, Парэ заявил, что если бы щепа пронзила только глаз, король мог бы выжить – при условии, что в рану не занесли никакой заразы; увы, она проникла гораздо глубже и поразила мозг. Хирург поставил опыт над четырьмя осужденными преступниками: всем им втыкали щепки в глазницы, воспроизводя королевское ранение, и все они умерли, посему для Генриха надежды не оставалось.

Пятнадцатилетний супруг Марии Стюарт, будущий король Франциск Второй, словно утратил рассудок. Он то лежал в постели, оглашая спальню стонами, то пытался разбить собственную голову о стену. Даже Мария с Элисон, верные подруги его детских лет, возмущались тем, что Франциск повел себя столь безответственно.

Королева Екатерина никогда не могла похвастаться тем, что муж принадлежал ей безраздельно, однако участь потерять его навсегда безмерно ее страшила. Впрочем, она не преминула отомстить сопернице, Диане де Пуатье, запретив пускать ту к королю. Дважды Элисон замечала, как Екатерина беседует о чем-то с кардиналом Шарлем; быть может, тот приходил к ней с духовным утешением, но, скорее всего, они обсуждали, каким образом обеспечить надежную передачу короны и власти. Оба раза кардинала сопровождал Пьер Оман, пригожий и загадочный молодой человек, возникший словно из ниоткуда около года назад и с тех пор ставший чуть ли не тенью Шарля.

Утром 9 июля спешно провели обряд соборования.

Где-то после часа дня, когда Мария и Элисон обедали в своих покоях, вошел Пьер Оман. Низко поклонившись, он сказал Марии:

– Король быстро угасает. Пора действовать.

Настал миг, которого все ждали.

Мария не стала притворяться, будто не понимает, о чем речь, или будто у нее истерика. Она сглотнула, отложила в сторону нож и вилку, промокнула губы салфеткой и спросила:

– Что мне делать?

Элисон не могла не восхититься самообладанием подруги.

– Помогите своему мужу, – ответил Пьер. – С ним сейчас герцог де Гиз. А потом мы все отправимся в Лувр с королевой Екатериной.

– Вы хотите подчинить себе нового короля, – проговорила Элисон.

Пьер пристально поглядел на нее, и она внезапно сообразила, что для него существуют лишь важные люди: остальных он попросту не замечает.

– Верно, – сказал он, и в его взгляде промелькнуло одобрение. – Королева-мать заключила соглашение с дядьями вашей госпожи, с герцогом Франсуа и кардиналом Шарлем. В минуту наподобие этой Франциск должен обратиться за помощью к своей супруге, королеве Марии – и ни к кому другому.

Элисон понимала, что все это чушь. Франсуа и Шарль де Гизы хотели, чтобы король слушал только их, Франсуа и Шарля. Мария для них – не более чем прикрытие. В мгновения неопределенности, наступающие со смертью прежнего государя, человеком, в чьих руках власть, становится не новый король, а тот, кого этот новый король слушается. Вот почему Элисон заговорила о подчинении – и вот почему Пьер Оман насторожился и догадался, что она раскусила их план.

Мария вряд ли это понимала, но ее мнение не имело значения, да и предложение Пьера сулило Марии сплошные выгоды. В союзе с дядьями она станет намного более могущественной правительницей. А вот Антуан де Бурбон почти наверняка постарается отодвинуть Марию подальше, если сумеет подобраться к Франциску. И потому, когда Мария вопросительно поглядела на Элисон, та утвердительно кивнула.

– Очень хорошо, – сказала Мария, вставая.

Элисон заметила по лицу Пьера Омана, что тот не упустил подробностей их безмолвного разговора.

Вместе с Марией Элисон направилась к покоям Франциска; Пьер шагал следом. У дверей стояли стражники. Девушка узнала их командира Гастона ле Пана, сурового на вид мужчину, начальника отряда головорезов-наемников при де Гизах. Значит, они готовы, если понадобится, принудить Франциска к сотрудничеству силой.

Франциск рыдал, но одевался при помощи слуг. За ним нетерпеливо наблюдали герцог Франсуа и кардинал Шарль, а минуту спустя вошла и королева Екатерина. Вот они, люди, мечтающие о власти, сообразила Элисон. Мать Франциска заключила сделку с дядьями Марии.

Интересно, кто способен их остановить или хотя бы помешать? Главный соперник, наверное, герцог Монморанси, носивший титул коннетабля Франции. Но основная опора Монморанси, Антуан де Бурбон, нынче далеко и вряд ли успеет добраться до Парижа вовремя.

Де Гизы на коне, сказала себе Элисон, и поступают разумно, решив не медлить, ведь обстоятельства могут измениться очень быстро. Преимущество само по себе – ерунда, нужно суметь им воспользоваться.

Пьер сказал, обращаясь к Элисон:

– Новые король с королевой займут королевские покои в Лувре. Герцог де Гиз расположится в бывших комнатах Дианы де Пуатье, а кардинал Шарль – в комнатах герцога де Монморанси.

Умно, подумала Элисон.

– Получается, де Гизы завладеют сразу королем и дворцом.

Пьер довольно усмехнулся, и девушка решила, что это он предложил де Гизам так поступить.

– Если вы, конечно, сможете опередить соперников, – добавила она.

– Никаких соперников нет.

– Прошу прощения, – извинилась Элисон. – Я говорю глупости.

Во взгляде Пьера читалось уважение к ее мыслительным способностям. Это воодушевляло, и девушка вдруг поняла, что ее влечет к этому умному, привлекательному и самоуверенному юноше. Мы с тобой можем стать союзниками, подумала она, и не только союзниками. Проведя большую часть жизни при французском дворе, Элисон приучилась воспринимать брак так, как воспринимало его большинство знати, – прежде всего как союз умов, а уж потом, если сладится, союз любящих сердец. Они с Пьером Оманом могли бы стать достойной парой. Если уж на то пошло, кстати, приятно будет просыпаться утром рядом с мужчиной, который выглядит вот так.

Все вместе они спустились по парадной лестнице, пересекли нижнюю залу и вышли наружу.

У ворот уже собралась толпа парижан, желавшая лицезреть монарших особ. Завидев Франциска, они радостно завопили. Даже чернь понимала, что он скоро станет королем.

На дворе стояли кареты – под охраной все тех же стражников. Элисон бросилось в глаза, что кареты поставили таким образом, чтобы от ворот было видно, кто в какую садится.

Гастон ле Пан распахнул дверцу первой кареты. Герцог де Гиз сделал шаг вперед, под руку с Франциском. Толпа узнала Меченого, и все могли увидеть, что он заботливо опекает юного короля. Элисон догадалась, что весь этот выход спланирован заранее.

Франциск приблизился к карете, поставил ногу на ступеньку и скрылся внутри, ухитрившись не споткнуться и не упасть. Элисон облегченно вздохнула.

Следом пошли Екатерина и Мария. На подножке Мария остановилась, пропуская Екатерину вперед. Но та покачала головой.

Мария высоко вздернула подбородок – и ступила внутрь.

Пьер спросил своего духовника:

– Не грешно ли жениться на той, кого не любишь?

Отцу Муано, дородному священнику с квадратной физиономией, было за пятьдесят. Учиться у него в сорбоннском коллеже означало прочитать больше книг, чем водилось в лавке отца Сильви. Он довольно высокомерно взирал на окружающих, но любил посиживать с молодыми людьми, и потому студенты относились к нему тепло. А еще он точно знал, какую именно работу выполняет Пьер для кардинала Шарля.

– Конечно, нет, – ответил Муано звучным голосом, чистоту которого лишь слегка подпортило пристрастие к крепкому канарскому вину. – Знатные постоянно так поступают. Порой для короля может оказаться грехом именно женитьба на той, кого он любит.

Священник хохотнул. Ему, как и всем наставникам, нравились парадоксы.

Но Пьер был настроен серьезно.

– Я ведь сломаю Сильви жизнь.

Отец Муано покровительствовал Пьеру и, судя по некоторым признакам, предпочел бы распространить это покровительство вплоть до физической близости, однако быстро понял, что Пьер не из тех мужчин, которым приятны другие мужчины, и потому позволял себе разве что дружески похлопать юношу по плечу. Уловив настроение Пьера, он сменил тон:

– Понимаю. Тебе хочется знать, исполняешь ли ты Божью волю, верно?

– Вот именно. – Совесть мучила Пьера не то чтобы часто, но, с другой стороны, он еще никому не причинял столько боли, сколько собирался причинить Сильви.

– Выслушай меня внимательно, Пьер. Четыре года назад была совершена ужасная ошибка. Я имею в виду так называемое Аугсбургское усмирение, это договор, который позволил германским княжествам самим решать, готовы ли они следовать за лютеранской ересью, если того пожелают их правители. Так на свете впервые появились города, где протестантство перестало считаться преступлением. Для нашей христианской веры это была настоящая катастрофа.

– Cuius regio, eius religio, – произнес Пьер на латыни. Таков был девиз аугсбургского договора, означавший «Чье владение, того и вера».

– Подписав это соглашение, – продолжал Муано, – император Карл Пятый рассчитывал положить конец религиозным распрям. Но что случилось в итоге? Ранее в этом году проклятая грешница, королева Елизавета Английская, навязала протестантство своим несчастным подданным, лишив их возможности приобщиться к истинной святости. Терпимость распространяется все шире, и это горькая правда.

– Значит, мы должны ее остановить! Делать, что можем!

– Ты совершенно прав – мы должны делать, что можем. А у нас теперь юный король, во всем послушный семейству де Гизов. Небеса ниспослали нам возможность покончить с ересью. Я понимаю твои чувства: ни один разумный человек не придет в восторг, наблюдая, как еретиков сжигают на кострах. Ты рассказывал мне о своей Сильви, и, насколько я могу судить, она вполне здравомыслящая. Разве что слегка распутная. – Священник снова хохотнул. – Во многих отношениях бедняжка Сильви – всего лишь невинная жертва своих злодеев-родителей, которые растили ее и воспитывали в ереси. Но так уж действуют протестанты – они заманивают и обращают других. А их жертвы теряют свои бессмертные души.

– То есть вы говорите, что я не совершу ничего дурного, женившись на Сильви, а потом ее предав?

– Напротив, ты творишь благо, – ответил Муано. – Ты исполняешь волю Божью и будешь за это вознагражден на небесах.

Именно это Пьеру и хотелось услышать.

– Спасибо, святой отец.

– Ступай с Богом, сын мой, – напутствовал его отец Муано.

Сильви вышла замуж за Пьера в последнее воскресенье сентября.

Католическая свадьба состоялась накануне, в субботу, венчание провели в приходской церкви, но для Сильви это было лишь соблюдение мирского закона, не более того. В ночь с субботы на воскресенье новобрачные спали раздельно. Настоящую же свадьбу устроили в воскресенье, в охотничьем домике посреди леса, превращенном в протестантскую молельню.

День выдался умеренно теплым, как бывает на переходе от лета к осени, облачным, но без дождя. Серое платье Сильви отливало сизым, как голубиные перья, и Пьер сказал, что в таком платье ее кожа словно светится, а глаза сияют. Сам Пьер выглядел поистине сногсшибательно в новом камзоле от Рене Дюбефа. Службу провел пастор Бернар, а маркиза Нимская стала свидетельницей. Когда Сильви приносила брачный обет, ей вдруг почудилось, будто все, что случилось раньше, было сном, будто жизнь началась именно сейчас.

Потом всю общину пригласили в лавку Жиля. Гостей оказалось так много, что они заняли и лавку, и жилые помещения наверху. Сильви с матерью всю неделю готовили еду – похлебку с шафраном, сладкое, а также пироги – со свининой и имбирем, с луком и сыром, с кастардом и с яблоками. Отец Сильви вел себя нехарактерно мягко, добродушно, разливал вино в стаканы с плоскими донышками и разносил тарелки с едой. Все ели и пили стоя, сидели лишь новобрачные да маркиз с маркизой, которых удостоили такой чести из-за их знатности.

Сильви показалось, что Пьер слегка волнуется, и это было для него необычно: как правило, он держался свободно и непринужденно, внимательно слушал мужчин и очаровывал женщин, никогда не упускал случая восхититься красотой чьего-нибудь младенца, каким бы уродцем тот на самом деле ни выглядел. Но сегодня он словно не находил себе места – дважды подходил к окну, а когда ударил соборный колокол, отмечая наступление нового часа, и вовсе подскочил. Девушка решила, что он тревожится, поскольку протестанты устроили сборище в самом сердце города.

– Все в порядке, – сказала она. – Мы просто гуляем после свадьбы. Никто нас ни в чем не заподозрит.

– Верно, – согласился Пьер и криво усмехнулся.

Сама Сильви не переставала думать о грядущей ночи. Она ждала эту ночь с нетерпением, предвкушала, но все же слегка беспокоилась. «Терять девственность не так уж больно, – уверяла матушка, – миг, и все кончено. Бывает, что девушки вообще ничего не замечают. И не пугайся, если не будет крови, это случается». Сильви не то чтобы боялась. Ей отчаянно хотелось физической близости, хотелось лечь с Пьером в одну постель, целовать его, обнимать и касаться, не сдерживая себя. Но ее терзали сомнения – понравится ли ему ее тело. Вот этого Сильви и вправду опасалась. У женских статуй груди всегда были большими и правильной формы, а она такими похвастаться не могла. У обнаженных женщин на картинах интимные части едва угадывались и были прикрыты нежным пушком, а ее собственные мнились Сильви мясистыми и волосатыми. Что подумает Пьер, когда увидит ее без одежды? С матушкой Сильви об этом не говорила, потому что ей было стыдно.

На гулянье ей пришло в голову, что стоит, наверное, спросить маркизу Нимскую – та всего на три года старше, а грудь у нее вон какая высокая. Впрочем, Сильви тут же спохватилась: вряд ли маркиза станет такое обсуждать. Тут ее размышления прервали громкие голоса снизу, из лавки. Кто-то испуганно закричал. Пьер почему-то снова метнулся к окну, хотя шум доносился не снаружи, а изнутри. Зазвенело разбитое стекло. Что происходит? Неужто кто-то из гостей напился и завязалась драка? Кто посмел испортить ей день свадьбы?

Маркиз с маркизой настороженно переглянулись. Пьер, стоявший спиною к окну и глядевший сквозь открытую дверь на внутреннюю лестницу, внезапно побледнел. Сильви бросилась к двери, гадая, что могло так напугать ее мужа. Сквозь окно черного хода было видно, как некоторые гости убегают через задний двор. А у подножия лестницы стоял незнакомый мужчина в кожаной куртке и с дубинкой в руке. На глазах Сильви он начал подниматься по ступенькам. Только теперь девушка осознала, что все намного хуже, чем пьяная свара среди гостей, что к ним в дом явилась стража. Гнев утих, сменившись ужасом. Сильви стремглав кинулась обратно в столовую.

Мужчина с дубинкой последовал за нею. Невысокого роста, он был широк в плечах и коренаст и лишился где-то половины одного уха; словом, выглядел он страшно. Но все же пастор Бернар, несмотря на свой почтенный возраст, встал перед ним и отважно спросил:

– Кто вы и что вам нужно?

– Я Гастон ле Пан, капитан стражи де Гизов, а ты – богохульник и еретик! – Незваный гость замахнулся дубинкой и обрушил ее на пастора. Бернар ухитрился увернуться, но все-таки дубинка задела его по плечу, и он повалился на пол.

Ле Пан оглядел остальных, норовивших, казалось, вжаться в стены.

– У кого еще будут вопросы? – осведомился он.

Все молчали. Тем временем в столовую вошли еще двое громил и встали за спиной ле Пана.

Капитан процедил сквозь зубы, обращаясь почему-то к Пьеру:

– Который из них маркиз?

К несказанному изумлению Сильви, отказывавшейся понимать, что вообще творится, Пьер кивком головы указал на маркиза Нимского.

– А та сучка с большим выменем, небось, маркиза? – уточнил ле Пан.

Пьер кивнул.

Сильви почудилось, будто мир перевернулся вверх тормашками. Ее свадьба отчего-то обернулась страшным сном, в котором все вокруг перестало быть прежним.

Маркиза Нимская встала и надменно воззрилась на ле Пана.

– Как вы смеете?! – прошипела она.

Ле Пан вместо ответа ударил ее по лицу. Она взвизгнула, отшатнулась. Щека мгновенно покраснела, а Луиза зарыдала.

Тучный маркиз хотел было выбраться из-за стола, но понял, что это бесполезно, и опустился обратно на стул.

– Берите этих двоих и не дайте им улизнуть! – велел ле Пан своим подручным.

Маркиза и маркизу Нимских выволокли из помещения.

Пастор Бернар, все еще лежавший на полу, ткнул пальцем в Пьера.

– Дьявол! Ты нас предал!

В этот миг с глаз Сильви словно упала пелена. Пьер, именно Пьер устроил этот налет. Он проник в общину, втерся к ним в доверие исключительно ради того, чтобы потом предать. Он притворялся, что любит, только чтобы стать своим. Вот почему он так долго откладывал свадьбу!

Сильви с ужасом уставилась на Пьера, на это чудовище, которым обернулся ее возлюбленный. Как если бы ей отрубили руку и она таращилась на окровавленную культю… Нет, боль была сильнее. Пьер не просто испортил ей день свадьбы, он разрушил всю ее жизнь. Хотелось лечь и умереть.

Сильви шагнула к мужу.

– Как ты мог? – воскликнула она, сама не зная, что сделает дальше. – Иуда! Предатель! Как ты мог?

А затем кто-то ударил ее по голове, и в глазах потемнело.

– В коронации меня кое-что беспокоит, – сказал Пьер кардиналу Шарлю.

Беседа проходила в семейном особняке де Гизов на улице Вьей-дю-Тампль, в той самой роскошно обставленной приемной, где Пьер когда-то впервые предстал перед кардиналом и его братом Меченым. С тех пор Шарль приобрел множество новых картин, украсивших стены; эти картины изображали вроде бы библейские сюжеты, но неприкрыто намекали на плотские радости, будь то Адам с Евой, Сусанна со старцами или жена Потифара.

Порой Шарль выказывал неподдельный интерес к соображениям Пьера, порой же попросту отмахивался, поводя ладонью с длинными и тонкими пальцами. Сегодня кардинал, похоже, был в настроении слушать.

– Продолжай.

Пьер воспроизвел на память строку клятвы:

– «Мы, Франциск и Мария, милостью Божьей король и королева Франции, Шотландии, Англии и Ирландии».

– Но так и есть. Франциск – король Франции. Мария – королева Шотландии. По праву наследования и по предписанию папы римского она также королева Англии и Ирландии.

– Эти слова вырежут на мебели и украсят ими королевскую посуду, чтобы видели все, – в том числе английский посланник.

– К чему ты ведешь?

– Поощряя Марию Стюарт объявлять всему свету, что она – законная королева Англии, мы делаем своим врагом королеву Елизавету.

– И что с того? Елизавета едва ли может считаться угрозой для нас.

– Но чего мы добьемся? Если обзаводишься врагом, в этом должен быть какой-то смысл. Иначе получится, что мы вредим сами себе.

Вытянутое лицо Шарля приобрело хищное выражение.

– Мы намерены править величайшей европейской державой со времен Карла Великого, – поведал кардинал. – Она будет больше державы Фелипе Испанского, ибо его владения разбросаны по свету и потому ими трудно управлять. Новая французская держава будет не где-то, а прямо тут, все ее богатства и силы сосредоточатся воедино. Мы станем править землями от Эдинбурга до Марселя, а наша власть над морями будет простираться от Северного моря до Бискайского залива.

Пьер отважился возразить.

– Если наши планы и вправду таковы, следовало бы получше скрывать их от англичан. А то мы сами тех предупредили.

– И что они сделают? Елизавета правит бедной варварской страной, у которой нет армии.

– Зато есть флот.

– Одно название.

– Но ведь на остров вторгнуться непросто…

Шарль прищелкнул пальцами; это означало, что он утратил интерес к разговору.

– Давай-ка потолкуем о насущных делах. – Кардинал протянул Пьеру плотный лист бумаги с печатью. – Вот. Твой брак признан недействительным.

Пьер с признательностью склонил голову. Основания для расторжения брака были очевидными, поскольку они с женой так и не познали друг друга, но все равно добиться этой бумаги было нелегко.

– Быстро получилось, – заметил он, не скрывая облегчения.

– Я не просто так ношу кардинальскую шапку. А ты молодец, не побоялся венчаться.

– Оно того стоило. – В ходе налетов, спланированных Шарлем при помощи Пьера, по всему городу задержали сотни протестантов. – И не важно, что большинство отпустили, когда они заплатили штраф.

– Сам понимаешь, если они отрекаются от ереси, мы не вправе их казнить, в особенности благородных, вроде маркиза Нимского и его жены. Пастор Бернар умрет, поскольку отказался отречься, даже под пытками. А в печатной мастерской мы нашли главы из Библии на французском, так что твоему бывшему тестю не отделаться отречением. Жиля Пало сожгут.

– А семейство де Гизов стало героями в глазах католиков.

– И ты к этому причастен.

Пьер снова склонил голову. Он и не думал скрывать широкую улыбку, просто благодарил. Все вышло именно так, как ему хотелось: он стал доверенным помощником самого могущественного человека в стране. Ладно, хватит улыбаться, а то кардинал может рассердиться.

– Есть еще одна причина, по которой я постарался ускорить получение этой бумаги, – прибавил Шарль.

Пьер нахмурился. Что там замыслил кардинал? Пожалуй, состязаться с Шарлем в хитроумии даже ему, Пьеру, было бесполезно.

– Хочу, чтобы ты женился на другой.

– Господи боже! – вскричал опешивший Пьер. Подобного он никак не ожидал. Перед мысленным взором сам собой возник образ Вероник де Гиз. Неужели Шарль передумал и готов позволить Пьеру жениться на ней? В сердце юноши вспыхнула надежда. Неужто бывает так, чтобы сбывались обе мечты разом?

– Мой племянник Алэн, которому всего четырнадцать, соблазнил служанку, и та забеременела. Он на ней, конечно, не женится.

Сердце Пьера упало.

– Служанку? – выдавил он.

– Алэна ожидает согласованный политический брак, как и всех мужчин из рода де Гизов, кроме тех, кто избирает стезю священничества. Но я хотел бы позаботиться об этой служанке. Не сомневаюсь, ты оценишь мою заботу, поскольку сам появился на свет в схожих обстоятельствах.

Пьеру хотелось то ли рыдать, то ли крушить все вокруг. Он рассчитывал, что успех, достигнутый кардиналом при его непосредственном участии, позволит стать членом семьи, пускай незначительным по положению. А вместо этого ему сурово напомнили о том, насколько низко он стоит.

– Вы хотите, чтобы я женился на служанке?

Шарль расхохотался.

– Тебя послушать, так ты только что узнал о смертном приговоре!

– Скорее, о пожизненном заключении. – И что прикажете делать? Кардинал Шарль не терпит, когда с ним спорят. Если Пьер откажется выполнить это пожелание, с мечтами о будущем возвышении можно распрощаться.

– Тебе дадут пансион, – пообещал Шарль. – Пятьдесят ливров в месяц.

– Деньги мне не нужны.

Шарль приподнял бровь, как бы изумляясь дерзости собеседника, посмевшего его перебить.

– В самом деле? А что же тебе нужно?

Пьер вдруг сообразил, что есть одна награда, которая сделает такую жертву оправданной.

– Хочу, чтобы мне даровали право зваться Пьером Оманом де Гизом.

– Женись, и мы обсудим это.

– Нет. – Пьер понимал, что рискует всем, но попер напролом. – В брачном свидетельстве должно быть указано, что меня зовут Пьер Оман де Гиз, иначе я не стану его подписывать.

Никогда прежде он не отваживался бросать кардиналу открытый вызов.

Юноша затаил дыхание в ожидании ответа, заранее страшась кардинальского гнева.

– Настырный ты наглец, Оман! – процедил Шарль.

– Иначе от меня было бы мало толку.

– Верно. – Шарль помолчал, обдумывая варианты. – Хорошо, я согласен.

Если бы Пьер стоял, у него подкосились бы ноги.

– Отныне ты вправе зваться Пьером Оманом де Гизом.

– Благодарю, ваше преосвященство.

– Девушка ждет тебя в соседней комнате. Ступай, познакомься хотя бы.

Пьер поднялся и направился к двери.

– Будь с нею ласков, – бросил вслед Шарль. – Разрешаю поцеловать.

Пьер молча вышел из приемной. Закрыв за собой дверь, он постоял, чтобы собраться с мыслями и унять колотящееся сердце. Непонятно, то ли радоваться, то ли грустить. Да, он отделался от одной нежеланной жены, но тут же заполучил другую. А сам стал де Гизом!

Юноша встряхнулся. Надо бы поглядеть на будущую супругу. Служанка, значит? Деревенская дурочка. Может, хоть красивая, раз сумела соблазнить Алэна де Гиза. Впрочем, мальчишкам в четырнадцать лет все девицы кажутся красотками, для них в этом возрасте главное – доступность…

Пьер прошел по коридору до двери соседней комнаты и без стука ввалился внутрь.

Девушка сидела на кушетке и плакала, закрывая лицо руками. На ней было простое платье прислуги. Пухленькая, отметил про себя Пьер; должно быть, из-за беременности.

Когда он закрыл дверь, девушка отняла руки от лица.

Он сразу ее узнал. Простушка Одетта, служанка Вероник де Гиз. Значит, теперь предстоит постоянно вспоминать о той, на ком ему не позволили жениться.

Одетта тоже узнала Пьера и храбро улыбнулась ему сквозь слезы, обнажив свои кривые зубы.

– Вы мой спаситель? – спросила она.

– Да, господи, помилуй! – ответил Пьер.

После казни Жиля Пало матушка Сильви впала в беспросветное уныние.

Для Сильви это оказалось последней каплей горя; тоска матушки стала для нее потрясением горше предательства Пьера и печальнее кончины отца. До сих пор матушка виделась Сильви этакой скалой, которая будет стоять вечно, надежной опорой в жизни. Изабель лечила ее детские недуги, мазала царапины, кормила, когда она была голодна, утешала, когда она пугалась, и спасала от приступов отцовской ярости. Но теперь Изабель вдруг сделалась совсем беспомощной. Она целыми днями просиживала в комнате. Если Сильви растапливала очаг, она сидела и смотрела в огонь; если Сильви готовила еду, она молча съедала положенное на тарелку; если бы Сильви не помогала ей одеться, она бы так и сидела в исподнем.

Участь Жиля была предрешена, когда стражники отыскали в лавке стопку свежеотпечатанных листов Библии на французском. Эти листы были подготовлены для разрезания на страницы и последующего переплетения, после чего их отнесли бы на тайный склад на рю де Мюр. Увы, припрятать столь весомую улику попросту не хватило времени, поэтому Жиля признали виновным не только в ереси, но и в распространении оной. Пощады ожидать не приходилось.

Церковь полагала Библию самой опасной среди всех запрещенных книг, в особенности если ее переводили на французский или английский и снабжали примечаниями на полях, пояснявшими, как та или иная фраза подтверждает истинность протестантского вероучения. Священники уверяли, что обычные люди сами не в состоянии верно истолковать слово Божье и нуждаются в наставниках. Протестанты же говорили, что Библия раскрывает людям глаза на грехи и ошибки католического духовенства. Но и те и другие видели в чтении Библии главное оружие того противостояния вероучений, что захлестнуло Европу.

Работники Жиля клялись, что знать не знали об этих листах. Мол, их привлекали только для печатания латинских Библий и других разрешенных сочинений, остальное Жиль печатал сам, по ночам, когда работники расходились по домам. Этих людей все равно оштрафовали, но они хотя бы избежали гибели.

Когда кого-либо казнили по обвинению в ереси, все его имущество отнимали в пользу казны и церкви. Этот закон применялся избирательно, его толковали весьма широко, но у Жиля забрали все, оставив его жену и дочь без гроша и без крова. Они сумели только забрать немного наличных из лавки, которая перешла к другому печатнику. Позднее они обратились с просьбой отдать одежду, но узнали, что ту уже продали на рынке подержанных вещей. Так что Сильви и Изабель пришлось подыскивать себе съемное жилье, одну комнату на двоих.

Шить Сильви не умела, ведь ее растили как печатницу, не как портниху, поэтому даже шитье, обычное утешение обездоленных женщин третьего сословия, было для нее недоступно. Единственным занятием, которое для нее нашлось, была стирка белья для протестантских семей. Несмотря на преследования, большинство протестантов хранило верность своему вероучению; после уплаты штрафов они быстро возобновили встречи и нашли новые укромные местечки для совместных молений. Люди, знавшие Сильви по прежним временам, нередко платили ей за стирку больше, чем полагалось, но и этого не хватало, чтобы прокормить и обогреть двоих, и постепенно все те деньги, которые удалось забрать из лавки, подошли к концу. Это случилось в студеном декабре, когда по узким парижским улочкам загулял пронизывающий ледяной ветер.

Однажды, когда Сильви стирала простыни Жанны Мориак в стылой воде Сены, руки девушки окоченели настолько, что она разрыдалась, – а проходивший мимо мужчина предложил ей пять су, если она удовлетворит его губами.

Девушка молча покачала головой и вернулась к стирке, а мужчина ушел.

Сильви же продолжала думать. Пять су, шестьдесят денье, четверть ливра. На эти деньги можно купить вязанку хвороста, свиную ногу и хлеба на неделю. Всего-то и требуется, что взять в рот мужской член. Что может быть хуже того положения, в каком они с матерью очутились сейчас? Конечно, это грешно, однако о грехе забываешь, когда твои руки так замерзли, что, кажется, вот-вот отвалятся.

Девушка отнесла простыни домой и развесила в комнате на просушку. Последние запасы дров почти иссякли; завтра она уже не сможет просушить постиранное белье, а даже протестанты не захотят платить, если она принесет им сырые простыни.

Той ночью ей не спалось. Она лежала и думала, польстится ли на нее хоть кто-нибудь. Даже Пьер всего лишь притворялся, что она ему нравится. Сильви никогда не считала себя красавицей, а теперь вдобавок исхудала и давно не мылась. Но тот мужчина на набережной был как будто не против; быть может, найдутся и другие.

Поутру она купила на последние деньги два яйца. Растопила очаг последними дровами, поджарила яйца, по одному себе и матери, и разделила с Изабель черствый хлеб, купленный еще на прошлой неделе. Больше еды не осталось. Теперь они умрут голодной смертью.

На все милость Божья, говорят протестанты. Какая же это милость?

Сильви расчесала волосы и умылась. Зеркала в доме не было, поэтому она не знала, как выглядит, могла лишь догадываться. Вывернула наизнанку теплые чулки, чтобы те казались менее грязными. И вышла на улицу.

Она не очень-то представляла, что делать. Прошлась по улице, но никто не сделал ей нескромного предложения. И то сказать, с какой бы стати? Это ей самой нужно предлагать себя мужчинам. Сильви попыталась улыбаться встречным, но на нее не обращали внимания, проходили мимо, не задерживаясь. Одному она осмелилась сказать: «Я вас утешу за пять су», но он как будто разозлился и поспешил уйти. Наверное, стоило бы обнажить грудь, но слишком уж холодно.

Сильви заметила молодую женщину в старой красной накидке, спешившую по улице с хорошо одетым мужчиной средних лет; женщина держала этого мужчину за руку, словно опасаясь, что тот убежит. Женщина сурово поглядела на Сильви, как если бы признала в ней соперницу. Сильви была бы не прочь поговорить с нею, но женщина настойчиво двигалась в известном ей направлении, ведя за собой мужчину; девушка услышала, как она сказала своему спутнику: «Это прямо за углом, дорогуша». Выходит, мало завлечь кавалера, нужно еще куда-то его отвести.

Тут Сильви сообразила, что вышла на рю де Мюр и стоит напротив того склада, где семейство Пало хранило запрещенные книги. На улице было не слишком людно, но, быть может, мужчины как раз предпочитают искать блудниц на задворках? И правда, рядом с нею остановился какой-то мужчина.

– Скучаешь, милашка? – спросил он.

Сердце Сильви чуть не выпрыгнуло из груди. Она знала, что нужно произнести заветные слова насчет пяти су, но внезапно ощутила сильнейшее отвращение. Неужто и впрямь необходимо? А как же город и холод?

– Сколько за перепихнуться? – не отставал мужчина.

Об этом Сильви как-то не подумала. Она молчала, не зная, что сказать.

Мужчину явно рассердило ее молчание.

– Где живешь? Рядом?

Она не могла отвести его туда, где сидела и бессмысленно глядела в окно мать.

– Нигде, – наконец ответила Сильви.

– Тупая корова! – Мужчина пошел дальше.

Сильви захотелось плакать. И вправду тупая корова. Даже отдаться не смогла.

Потом она посмотрела на склад.

Возможно, запрещенные книги уже сожгли. Возможно, новый владелец мастерской использует склад под свои нужды – или сдал кому-то еще.

Но ведь ключ вполне может лежать на прежнем месте. И тогда склад станет ее комнатой для свиданий.

Девушка пересекла улицу.

Вытянула наружу кирпич у дверного косяка, сунула руку в отверстие. Ключ оказался на месте. Она достала его и вставила кирпич обратно.

Ногой она откинула мусор от двери, вставила ключ в замок, открыла дверь, прошла внутрь, заперла дверь на засов и зажгла фонарь.

Все выглядело, как раньше. Бочонки от пола до потолка, а между ними и стеной – достаточно места для задуманного. Пол, правда, каменный и грубый. Ну и ладно, это будет потайная комната ее позора.

Бочонки покрывал слой пыли, как если бы складом давно не пользовались. Интересно, а те, которые пустые, никуда не делись? Сильви попыталась сдвинуть один бочонок, и тот легко поддался.

За рядом бочонков стояли ящики с книгами. Все в сохранности. И тут Сильви словно осенило.

Девушка открыла один ящик. В нем лежали Библии на французском.

Как такое могло случиться? Они с матерью ничуть не сомневались, что новый владелец лавки присвоил себе все. Но, по-видимому, он не прознал о существовании склада. Сильви нахмурилась, размышляя. Отец всегда настаивал на сохранении тайны, был на этом все равно что помешан. О складе не знали даже работники, трудившиеся в мастерской. А самой Сильви велели не рассказывать ничего Пьеру до свадьбы.

Выходит, о складе знают лишь Сильви и Изабель.

Потому-то книги до сих пор здесь – сотни книг.

А книги – это деньги, если отыщутся те, кто отважится их купить.

Сильви взяла в руки французскую Библию. Эта книга стоила гораздо дороже пяти су, которые девушка надеялась заработать, торгуя собой.

По старой привычке она завернула книгу в грубую холстину и перевязала бечевой. Потом вышла со склада, тщательно заперла дверь и спрятала ключ.

И пошла домой, исполненная надежд.

Мама сидела в стылой комнате, глядя на холодный очаг.

Книги стоили дорого, но кому их продавать? Только протестантам, конечно. Взгляд девушки остановился на простынях, выстиранных накануне. Это простыни Жанны Мориак, одной из той общины, что собиралась на моления в охотничьем домике в предместье Сен-Жак. Муж Жанны, Люк, был грузовым маклером, что бы это ни означало. Прежде ему Библию не продавали, значит, он вполне может ее купить. Но вот осмелится ли, всего через полгода после налета стражи?

Простыни высохли. Сильви заставила мать помочь ей сложить белье. Потом спрятала книгу под простынями и пошла к Мориакам.

Она подгадала, чтобы прийти так, чтобы застать семейство за обедом. Служанка окинула Сильви оценивающим взглядом и велела обождать на кухне, но девушка слишком отчаялась, чтобы слушаться служанок. Она прошмыгнула мимо живой преграды и ворвалась в столовую. От запаха свиных отбивных ее замутило.

Люк и Жанна сидели за столом вместе с Жоржем, своим сыном. Люк радушно поприветствовал Сильви – он всегда был весел и бодр. Жанна смотрела настороженно: будучи опорой семьи, она частенько, как казалось со стороны, ощущала себя уязвленной добродушием и беззаботностью мужа и сына. Молодой Жорж, когда-то ухаживавший за Сильви, и вовсе старался не смотреть на девушку, что было объяснимо: из хорошо одетой дочки преуспевающего печатника она превратилась в нищую оборванку.

Сильви развернула простыни и показала книгу Люку, которого сочла подходящим покупателем.

– Я припомнила, что у вас нет Библии на французском, – сказала она. – Смотрите, вот чудесное издание. Мой отец гордился этой работой. Взгляните сами.

Сильви давно усвоила, что покупатель скорее приобретет книгу, если подержит ее в руках.

Люк с удовольствием полистал страницы.

– Французская Библия нам не помешает, – сказал он жене.

Сильви улыбнулась Жанне.

– Господь вас вознаградит.

– Но это незаконно, – возразила Жанна.

– Быть протестантом тоже незаконно, – заметил ее муж. – Книгу всегда можно припрятать. – Он посмотрел на Сильви. – Сколько?

– Мой отец обычно продавал за шесть ливров.

Жанна неодобрительно фыркнула, словно цена была чересчур высока.

– Из-за своих обстоятельств я готова уступить за пять, – поторопилась добавить Сильви и затаила дыхание.

Люк покачал головой.

– Вот если за четыре…

– Годится! – перебила Сильви. – Книга ваша, и да благословит вас Господь.

Люк достал кошель и отсчитал восемь серебряных монет. Эти монеты, иначе тестоны, были каждая достоинством в десять су, то есть в пол-ливра.

– Спасибо, – поблагодарила Сильви. – А за простыни десять денье.

Теперь эта мелочь была ей ни к чему, но она вспомнила, как обжигал руки холод, и решила, что честно заслужила плату.

Люк усмехнулся и протянул дизан – монетку достоинством в десять денье. Потом снова раскрыл Библию.

– Когда мой товарищ Радиге увидит эту книгу, он обзавидуется.

– Другой у меня нет, – поспешила заверить Сильви. Редкость протестантских книг позволяла держать высокую цену; отец научил девушку никому не сознаваться в том, что на самом деле напечатано немало. – Если попадется еще одна, я загляну к Радиге.

– Уж будь так добра.

– Но не говорите, как дешево она вам обошлась, хорошо?

Люк деловито кивнул.

– Не скажу, покуда он с тобою не рассчитается.

Сильви попрощалась и ушла.

Она настолько ослабела от пережитого, что не находила в себе сил радоваться. Зашла в первую же встретившуюся по пути таверну и заказала кружку пива. Быстро выпила, чтобы утишить резь в животе. Мгновенно закружилась голова.

Ближе к дому она купила ветчины, сыра, масла, хлеба и яблок, а еще – кувшинчик вина. Кроме того, не позабыла купить вязанку дров и дала уличному мальчишке десять денье, чтобы занес дрова в дом.

Мать настолько удивилась этим покупкам, что даже как будто забыла о своей тоске.

– Здравствуй, мама, – сказал Сильви. – Наши беды позади.

Охваченный грустью Пьер женился во второй раз через три дня после Рождества 1559 года.

Он настоял на том, чтобы венчание провели втихую, поскольку не собирался притворяться, будто ему есть что праздновать. Гостей он не звал, утренника не устраивал. Правда, выглядеть бедно не хотелось, поэтому он нарядился в новый темно-серый камзол, вполне приличный – и отменно подходивший под настроение. В приходскую церковь он явился, когда куранты стали отбивать назначенный час.

К его ужасу, там была Вероник де Гиз.

Она сидела на задних скамьях церкви в компании полудюжины служанок из дома де Гизов – должно быть, подружек Одетты.

Для Пьера ничего не могло быть хуже: Вероник воочию узрит унижение, которому ему предстоит подвергнуться. А ведь он грезил свадьбой с нею! Разговаривал, смешил, очаровывал, всячески старался показать, что они с нею – люди одного круга. Но кардинал Шарль не преминул поставить его на место и безжалостно разрушить мечты. И потому видеть Вероник в церкви, где Пьера должны были обвенчать с ее служанкой, было поистине мучительно. Ему захотелось плюнуть на все и убежать.

Но он вспомнил о награде. Нужно выдержать это испытание, и он с полным правом запишет в приходской книге свое новое имя – Пьер Оман де Гиз. Заветная мечта исполнилась. Он станет членом уважаемого и могущественного семейства, и никто не сможет лишить его этой чести. Да, придется жениться на уродливой служанке, обрюхаченной знатным юнцом, зато он сам сделается де Гизом.

Пьер оскалился и мысленно поклялся себе не оплошать.

Церемония была короткой, поскольку священнику заплатили лишь за самое необходимое. Вероник и прочие девицы непрестанно хихикали. Пьер понятия не имел, что их так рассмешило, но предполагал, что они потешаются над ним. Одетта то и дело оглядывалась на них через плечо и глуповато улыбалась, обнажая кривые зубы, что смахивали на покосившиеся надгробия на старом, заброшенном кладбище.

Когда все закончилось, она горделиво вышла из церкви под руку с привлекательным и уже кое-чего добившимся в жизни мужем. Похоже, Одетта уже благополучно забыла, что ее навязали Пьеру против его воли. Неужто убедила себя, дуреха, что каким-то неведомым образом завоевала его любовь?

Бестолковая, что с нее взять…

Из церкви они направились в скромный домик, который заранее позаботился купить кардинал Шарль. Неподалеку находилась таверна «У святого Этьена», а вообще в Л’Але, где теперь предстояло жить Пьеру, парижане делали повседневные закупки – приобретали мясо, вино и поношенную одежду, в которой ходили все, исключая, разумеется, знать. Вероник и служанки де Гизов без приглашения последовали за новобрачными. Одна девица помахала бутылью с вином, и пришлось их впустить, чтобы они могли выпить за здоровье молодых.

Наконец гостьи ушли, на прощание забросав Пьера ворохом грубых шуточек насчет того, что ему не терпится забраться в постель с молодой женой.

Оставшись одни, Пьер с Одеттой поднялись наверх. В домике была единственная спальня с единственной кроватью. До этого мгновения Пьер как-то не задумывался, готов ли он к плотским усладам с новообретенной супругой.

Одетта легла на кровать.

– Ну, теперь мы женаты, – сказала она и задрала платье до груди, обнажив чресла. – Давай порезвимся, муженек.

Пьера едва не стошнило. Откровенная вульгарность Одетты не вызывала ничего, кроме отвращения. Он брезгливо скривился.

И в этот миг осознал, что не прикоснется к ней – ни сейчас, ни когда-либо потом.