Замок Ньюарк,
Шотландия, сентябрь 1517

Мы едем в замок Ньюарк, как и планировали, оставляя Крэймилларс с приспущенными флагами шевалье в знак глубокого траура. Путешествие оказывается крайне печальным, под холодным проливным дождем. Я рада, что мой мальчик, Яков, не поехал с нами и Маргарита тоже осталась в детской. Однако мне странно ехать в мой собственный замок, о котором я почти ничего не знаю. Я ловлю себя на том, что везде ищу признаки пребывания здесь другой женщины, но мои комнаты чисты, постельное белье пахнет свежестью, а пол посыпан свежей соломой. Я не нашла никаких свидетельств того, что здесь вообще кто-то жил до меня. Теперь мне начинает казаться, что шевалье попросту позабыл собственный кодекс чести, когда клеветал на Арчибальда. В одном Ард прав: великие мира сего всегда привлекают чужие досужие домыслы.

Яков не может ехать с нами, потому что лорды – члены совета приказывают ему вернуться под защиту Эдинбургского замка, и теперь, после смерти де ла Басти, они боятся даже собственной тени. Они опасаются, что я могу украсть его и увезти в Англию, и теперь, когда представитель регента мертв, ожидают бунта против регентства как такового.

– Они подозревают, что твой дядюшка, Гэвин Дуглас, похитит моего сына, – говорю я Арчибальду. – Они больше никому не верят.

– Глупцы, – спокойно отвечает он. – У них есть доказательства?

– Нет! Просто сплетни. – Что-то в выражении его лица не дает мне покоя. – Ведь это же просто сплетни, не так ли? Ну кто в здравом уме решится похитить Якова и увезти его из его собственного королевства? Твоему дядюшке даже в голову не придет ничего подобного, да? Ард, ты ведь этого не допустишь?

– А разве Якову не будет безопаснее жить в Англии? – вместо ответа спрашивает он меня. – Разве нам всем не будет лучше по ту сторону границы? Если они могут так спокойно убить регента?

– Нет! Яков должен оставаться здесь! Как он вернет себе трон, если будет в изгнании?

– Но в Англии, разве ваш брат не был бы обязан честью восстановить его на его троне? Он же дал вам денег и отправил домой, чтобы вы правили.

– Не знаю. – Я не могу давать обещаний за Генриха. Я вообще почти ничего от него не слышала с тех пор, как вернулась в Шотландию. Мне думается, что, как только я исчезла с его глаз, я напрочь ушла из его памяти тоже. Он очень беспечен. Он молодой беспечный мужчина.

Смерть де ла Басти напугала не только лордов-советников. Говорят, что Джордж Хьюм привязал отрубленную голову шевалье к седлу и так и поехал с ней, бьющейся о его колено, до самого Данса, где и прибил ее к кресту, стоящему на въезде в городок.

– Это первобытная жестокость, – говорю я.

– Нет, это использование возможностей, – поправляет он меня, берет за руку и уводит прочь от дымящего огня в центре зала. Стоит раннее осеннее утро, и все вокруг залито прозрачным, звенящим светом. Если бы я была в Англии, то в такую погоду непременно отправилась бы на охоту. День просто идеален: холодный воздух, трава похрустывает под ногами после первых заморозков и свет пронзительно-ярок.

– Давайте пройдемся, – мягко произносит голос Арда.

Я позволяю ему положить мою руку к себе за спину, за ремень, в то время как он обвивает своей рукой мою талию. Он уводит меня из дома, пока прислуга накрывает на стол, сквозь массивный деревянный дверной проем и вниз по ступеням, на морозную зелень. Еще несколько шагов, и мы пересекаем подъемный мост и смотрим вниз, на раскинувшийся под нашими ногами лес, которым порос весь склон холма. Макушки деревьев уже окрасились в золотисто-медный и красный, и только сосны остались темно-зелеными.

– Королевство осталось без лидера, – начал говорить Ард. – Олбани нет, да он и не вернется, де ла Басти мертв. Единственный человек, который сейчас может претендовать на регентство, – это вы.

– Я не стану пользоваться его смертью, – с внезапным отвращением говорю я.

– Почему? Он бы именно так и поступил, если бы у него была такая возможность. А раз он мертв, то вы можете занять место, принадлежащее вам по праву.

– Они мне не доверяют, – с обидой говорю я.

– Они все находятся на содержании у французов. Однако французский регент далеко, а его помощник мертв. И сейчас выдался шанс для Англии и тех, кто любит английскую принцессу.

– Генрих сам мне говорил, что мы должны сохранить мир. Я была выдана замуж, чтобы привнести мир в Шотландию, и вернулась, чтобы попытаться сделать это снова.

– И теперь мы можем этого добиться. Раньше нам это было недоступно, из-за влияния иностранных сил. Но теперь мы можем это сделать, под вашей рукой и силой Англии.

Ард говорит, стараясь соблазнить, и его рука на моей талии старается быть такой же убедительной, как и его слова.

– Подумайте, – шепчет он. – Подумайте о том, чтобы снова стать регентом и возвести вашего сына на трон. Мы можем стать настоящей королевской семьей, под стать Генриху и Екатерине. У них есть корона, но нет наследника, которому ее можно было бы передать. Вы были бы королевой-регентом, я – вашим консортом, а ваш мальчик – королем. Подумайте, как чудесно это может быть.

Его слова не оставляют меня равнодушной. Одной мысли о том, чтобы снова править, уже достаточно, чтобы лишить меня покоя. А мысль о том, что я могу стать более значительной королевой, чем Екатерина, – и вовсе неодолимо соблазнительна.

– И как мы этого добьемся?

В ответ он хитро улыбается.

– Все уже сделано наполовину, любимая. Де ла Басти мертв, а я на вашей стороне.

Шотландия лежит передо мной, как стол, накрытый для пиршества. Томас Дакр пишет, чтобы я не упустила свой шанс получить регентство. Он намекает на то, что мой брат позаботится о том, чтобы герцог Олбани никогда не вернулся в Шотландию. А Шотландии нужен регент, и этим регентом должна стать я.

– Примите предложение, – выдыхает Ард мне в ухо, читая письмо через мое плечо. – Это ваша победа.

И я его принимаю. Я думаю, что наконец настали дни и моего триумфа. Вот что значит быть королевой. Вот что чувствовала Екатерина, когда Генрих назвал ее регентом. Вот для чего я родилась и кем я должна была стать. Я – возлюбленная жена, правящая королева и мать короля. Мой брат и мой муж добились для меня этого счастья, и я приму его. Мой сын вернется под мое попечительство. Я уже понимаю, что свои самые лучшие дни провожу в его обществе, и никто не спутает ни с чем иным выражение его лица, когда он видит меня.

Лорды устали от французских правителей и уже готовы предпочесть руку женщины правлению французского дворянина. Они устали от постоянной борьбы за власть и хотят видеть королеву, которая выше их всех по праву рождения. Я могу сделать то, о чем меня просил мой погибший муж: позаботиться о его стране и его сыне, и сделать это умно, а не по-глупому. Я могу стать его истинной вдовой и почтить свои брачные клятвы ему и все знания, которые я от него получила. Я могу почтить его память. Я даже могу представить его себе скрывающимся в лесах, выжившим в этом страшном бою, скитающимся где-то в диких приграничных краях со страшным шрамом на голове и не противящимся тому, что все считают его мертвым. Главное – чтобы я вернулась в его страну и вернула себе корону, чтобы делала все, что в моих силах, ради благополучия его королевства и в нужный момент его не подвела.

Итак, я считаю, что моя первая встреча с советом лордов станет самой важной и определяющей. Они поприветствуют мое возвращение, а я проявлю к ним свое великодушие. Я собираюсь напомнить им о том, что я привезла им мир с Англией и что они могут служить мне как вдовствующей королеве и английской принцессе. Я еду одна, велев Арду ждать меня в Холирудхаусе. Он должен будет появиться на совете только по приглашению.

Как только лорды усаживаются, я говорю им, что принимаю регентство и что буду править вместе со своим мужем в качестве корегента. В зале заседаний тут же поднимается шум протеста. Сначала они один за другим стучат по столу и выкрикивают свои возражения, и я потрясена этими всплесками ярости, старым сопротивлением, старым гневом, о котором меня предупреждал Арчибальд. Шотландия снова раздираема на части по одной простой причине: неумения работать сообща. Но постепенно они начинают перекрикивать общий шум, чтобы донести до меня суть своих возражений. Они заставляют меня прислушаться к ним. Заставляют меня понять. Очень медленно я начинаю слышать их. И так же медленно, словно остывая, я начинаю понимать.

Они спрашивают меня, не утверждают, а именно спрашивают, что из своих шотландских рент я получила, пока была в Англии. Я начинаю жаловаться на то, что им самим лучше знать ответ на этот вопрос, что это они должны ответить мне, почему не послали мне ничего. Ничего! Практически! И тогда они мне говорят, что все деньги были выплачены.

– Мы отправили вам деньги. Выслушайте нас! Все ренты были выплачены самым честным образом. Мы отправили вам деньги.

В зале повисает молчание. Они смотрят на меня с презрением – за мой тугой ум, за глупое упрямство и нежелание понять.

– Выплачены кому? – спрашиваю я с ледяным достоинством, но уже знаю ответ. Они видят, что я его знаю, но все равно отвечают.

Они говорят, что отдали все причитающиеся мне деньги моему мужу, Арчибальду, и это он не стал мне ничего отправлять. Это он поставил меня в положение, вынудившее меня одалживаться у сына мясника в Англии, принимать как милость оплату моих жилых счетов моей более богатой сестрой и носить ее платья.

Они спрашивают меня, где, по моему мнению, Арчибальд жил со дня помилования? Я отвечаю, что их совершенно не касается, где он жил, если он при этом не нарушал данного им слова. Потому что до этого самого момента я была уверена в том, что он был в Танталлоне. Они качают головами и говорят мне, что нет, я ошибалась. Он практически не бывал в своем замке. Он переезжал из одного моего имения в другое, собирая причитающуюся мне ренту, угощаясь винами из моих погребов, охотясь на мою дичь, выбирая еду из запасов моих крестьян, подгоняя моих поваров и живя как лорд.

– Но у него есть право жить в моих имениях, он же мой муж, – упрямо говорю я. – Все, что у меня есть, принадлежит и ему по праву.

Один из лордов роняет голову и бьется ею о стол со звонким стуком, как будто желая выбить из себя дух, вне себя от раздражения. Я непонимающе смотрю на него. Мне нечего ему сказать. Я чувствую себя совершенно глупой, одураченной, даже больше, чем дурой: женщиной, отказавшееся от рассудка в пользу страсти.

– Именно так, – говорит один из них. – Он ваш муж, он живет в ваших имениях, собирает ваши ренты и не отправляет их вам.

Старый лорд, ударивший голову о стол, поднимает лицо, и я вижу, что на его лбу красуется красная шишка. Он смотрит мне прямо в глаза.

– И кто, по-вашему, хозяйка в вашем доме? – спрашивает он. – В вашем доме? Кто спит на вашем белье? Кто сидит во главе вашего стола? Кто велит поварам и слугам принести лучшую посуду, чтобы есть с нее? Кто носит ваши украшения? Кто посылает за вашими музыкантами? Кто ездит на ваших лошадях?

– Я не собираюсь слушать эту клевету, – предупреждаю их я. Мои руки уже холодны как лед, и перстни свободно сидят на пальцах. – Меня не интересуют сплетни.

Я им покажу, что значит быть настоящей королевой, как Екатерина Арагонская. Я даже взглядом не выдам свою обиду. Что мой муж влюбился в мою фрейлину. Сердце Екатерины было разбито вдребезги, и ее доверие пошатнулось, но она ни словом не пожаловалась на Генриха. Она не позволила себе ни одного косого взгляда в сторону Бесси Блаунт. Я знаю, что неверность мужа не имеет никакого значения. Я покажу им, что такое гордость королевы. Я покажу, что мне нет дела до их мелочных подозрений. Я – королева, и меня никто не может заменить. Даже если этот кто-то ест с моих тарелок, носит мои драгоценности, я все равно жена Арчибальда. Я все равно вдовствующая королева, мать короля и дочери Арда.

– Это его жена, которую он сам там поселил, – говорит кто-то с дальнего конца стола, и я понимаю, что правда известна даже самым неродовитым лордам. Это говорит человек, настолько не пользующийся вниманием, что он почти стоит в толпе простолюдинов. – Это его жена, на которой он женился задолго до того, как его дед заставил его сойтись с вами. Это красотка Джанет Стюарт из Траквейра. Она жила как его леди, как и должно жить честной жене. Вот они вдвоем и веселились на ваши ренты да в ваших погребах и спальнях. Вы ему не жена и никогда ею не были. Вы – его честолюбивые мечты, его чертова жажда власти, жажда его клана. Он был женат на ней, уже несколько лет, женат, а не помолвлен. Он сделал вид, что берет вас в жены, и вы отдали ему все. А теперь вы хотите отдать ему Шотландию.

– Я не верю, – первое, что вырывается у меня из уст. Отрицать! Все отрицать! – Вы лжете. Где именно они жили вместе? Где проходили все эти пресловутые семейные увеселения?

– В замке Ньюарк, – говорят они один за другим. Они совершенно едины в этом, это не может не быть правдой. – Разве вы не заметили чисто подметенных полов и свежей соломы? Чистого белья?

– Джанет Стюарт выехала оттуда за день до того, как въехали вы, и оставила его чистым, как и полагается хорошей хозяйке.

– Она даже отдала ваши чулки в починку.

Я перевожу взгляд с одного рассерженного и раздраженного лица на другое. Я не вижу в них жалости, только ярость на то, что я позволила себя одурачить и хотела одурачить их. Я думаю, что на самом деле он предпочел мне Джанет Стюарт. Потому что, когда я уехала в Англию, он отправился прямо к ней. Пока я воевала с послами и одалживалась у Уолси, он был счастлив с ней, своей первой любовью.

Я не помню, как выхожу из зала заседаний лордов, как спускаюсь с холма, как проезжаю по крутой дороге до Холирудхауса. Я не помню, как спешиваюсь и знаком отсылаю своих фрейлин, чтобы дойти до своей спальни и оказаться в полном одиночестве в этих прекрасных комнатах.

Я укладываюсь в кровать, словно я опять стала маленькой девочкой, которая очень устала за день. Тихо входят фрейлины и спрашивают, не заболела ли я. Не желаю ли я отужинать вместе со всеми придворными? Я говорю, что меня одолели женские горести. Они думают, что я имею в виду кровь, но я действительно имею в виду истинно женские горести: когда женщина любит мужчину, который ее предает. Предает полностью и бесповоротно, мыслью, словом и делом. В намерениях и их исполнении, днем и ночью, и, что хуже всего, публично. Перед всем миром.

Мне приносят темный сладкий эль и горячий мед. Я не говорю, что мне это было нужно, что женские горести заставляют болеть сердце от ревности, обиды, зависти и злости. Я пью эль и запиваю его медом. Я велю им не пускать Арчибальда, мне нужно побыть одной. Я лежу на постели и позволяю себе плакать. Затем засыпаю.

Ночью просыпаюсь от мысли, что я – величайшая дура из ныне живущих и за свою глупость я повержена на самую землю. Я думаю о том, что Екатерина вышла замуж за короля Англии и встала рядом с ним, ни разу не задумавшись о собственных чувствах, всегда отказывая себе в своих желаниях и сохраняя ему непрестанную, стоическую верность, по той лишь причине, что она дала ему в том свое слово. У нее была цель, и после того, как она ее перед собой поставила, ее ничто не могло остановить. Вот как она стала великой женщиной.

А потом я думаю о себе, о том, как я вышла замуж за короля, как дала ему слово стать хорошим регентом, но влюбилась в первое хорошенькое личико, юношу, который, как я сама знала, был обещан другой. Я вспоминаю о своей уверенности в том, что он выберет меня, которой не мешало знание о том, что он был обручен. О своей радости, с которой я отобрала его у другой. На самом деле мне даже нравилось, что он был не свободен, что позволило мне одержать верх над другой, совершенно незнакомой мне девушкой. Я украла у нее ее возлюбленного, ее жениха, и теперь, впервые за все это время, мне становится за это стыдно. Мне так стыдно, что я даже думаю, что моя недалекая младшая сестра, Мария, и та разумнее распорядилась своей жизнью, чем я. Я назвала ее дурой. Она вышла замуж за простого мужчину по любви, но сделала это так, что теперь она его жена. Она живет с ним, и я знаю, что он ни разу не посмотрел на другую женщину и они никогда не разлучаются. А я… Я прижимаюсь лицом к подушке и давлю свой стон отчаяния, боли, которую я причинила себе собственной глупостью.

Проснувшись утром, я узнаю, что Арчибальд уехал на охоту, но оставил мне дюжину любовных посланий и обещание привезти упитанного оленя на ужин. Полагаю, он услышал о том, что сказали мне лорды: этот город полнится шпионами и сплетниками. И, скорее всего, он уже придумал, как все исправить, или, что проще всего, обвить меня руками и снова соблазнить в блаженную глупость.

Из тихого и внимательного ухода, которым меня окружают мои фрейлины, я понимаю, что и они уже обо всем знают. Наверное, уже весь Эдинбург знает, что муж королевы воровал ее состояние и все это время был женат на другой женщине, жене по его собственному выбору. Половина из них будет смеяться над унижением, которое пришлось вытерпеть английской принцессе, а вторая просто недоумевать от глупости, свойственной всему женскому роду, независимо от страны рождения. Они будут говорить, что женщины неспособны править. Они будут говорить, что я сама только что это доказала.

В часовне я не слышу слов молитвы. За завтраком не могу есть. Ко мне прибывает делегация лордов, и я принимаю их в парадном приемном зале. Я тщательно одеваюсь, успокаиваю рисовой пудрой вспухшие и покрасневшие веки, подрумяниваю щеки и губы. Я выбираю белое платье с зелеными рукавами – цвета Тюдоров. Я обуваю серебристые туфли с золотыми каблуками. Их приглашают, когда я уже сижу на троне в окружении фрейлин и с выстроенными вдоль стен слугами. Мы устраиваем хорошее представление, но все знают, что это представление лишено смысла. У меня нет власти, и они об этом знают. У меня нет денег, и они об этом знают. У меня нет мужа вот уже несколько месяцев, и это знают все, кроме меня. Они кланяются, сохраняя видимость уважения, и я обращаю внимание на то, что Джеймс Гамильтон, граф Арран, который вел переговоры о заключении брака между мной и королем Яковом и получил за это титул, стоит в самых дальних рядах и как-то непривычно скромен. А лорд, стоящий впереди, держит в руках свиток, снабженный печатями. Они явно пришли к какому-то соглашению и явились сегодня ко мне, чтобы объявить это. И, судя по всему, Джеймс Гамильтон не станет говорить первым.

– Милорды, благодарю вас за внимание. – Я не должна говорить обиженно, хотя, Господь мне свидетель, мне очень сложно подавить это чувство.

Они кланяются. Им явно неловко быть свидетелями моего позора.

– Мы избрали нового регента, – тихо говорит один из лордов. Я замечаю, как открывается задняя дверь в приемный покой и оттуда появляется Арчибальд в костюме для охоты. Он останавливается и прислушивается к происходящему, не сводя с меня пристального взгляда. Возможно, он думает, что я сумела заставить лордов исполнить его волю. Он надеется, что они назовут его имя. Или просто хочет посмотреть, как я вынесу унижение, которое он же мне и устроил.

Лорды передают мне свиток. Я заглядываю туда, чтобы прочитать имя нового регента. Как я и догадалась, это Джеймс Гамильтон, граф Арран, внук Якова II, родственника моего первого мужа, короля Шотландии. Я поднимаю глаза, Арчибальд смотрит на меня, побуждая меня заговорить.

– Такова ваша общая воля? – спрашиваю я.

– Да, – отвечают они.

Джеймс Гамильтон тоже скромно кивает и начинает выходить вперед.

– Я предлагаю выбрать двух регентов, которые могли бы править вместе, – произношу я. – Себя и благородного графа Арран, Джеймса Гамильтона, который всегда был мне другом. – Я совершенно игнорирую Арчибальда, сосредоточив все свое внимание на нахмурившемся лице нового регента. – Уверена, что вы захотите работать со мной, ведь так, милорд? Мы так давно дружим.

Он молчит. Его явно не впечатлило мое предложение.

– Как пожелает совет, – безрадостно говорит он.

Тут подает голос один из старших лордов, которого я не знаю. Он говорит из самых дальних рядов и слов не подбирает:

– Нет, если вы останетесь женой предателя и будете ему подчиняться.

Арчибальд прыжком оказывается рядом со мной. Он все еще одет для охоты, и хотя ношение оружия при дворе запрещено, все наверняка знают, что у него в сапоге спрятан кинжал.

– Кто смеет это говорить? – вопрошает он. – Кто смеет клеветать на меня и на королеву, мою жену? Кто смеет бросать вызов нам и английскому королю?

В зале немедленно поднимается гул голосов лордов, возмущенных его тоном. Ард не обращает на них внимания, а поворачивается ко мне и требует:

– Предложите меня.

– Они никогда…

– Я хочу увидеть, кто именно откажется.

– Согласны ли вы принять регентство графа Аррана и графа Ангуса? – спрашиваю я, называя полный титул Арчибальда и разглядывая искаженные яростью лица.

– Никогда, – звучит короткий ответ откуда-то сзади, а потом все лорды, все до единого, говорят «нет».

– Я думаю, ты увидел достаточно, – поворачиваюсь я к Арчибальду. – И теперь Джеймс Гамильтон стал регентом и опекуном моего мальчика, а я покрыта презрением.

Совет лордов снова кланяется и выходит из приемного зала. Я едва ли замечаю их отбытие.

– Видишь, что ты наделал! – говорю я Арчибальду. – Ты все испортил!

– Это ты все испортила! – хлестко возвращает он обвинение. – Это твой брат тебя подвел! Он заключил соглашение с советом, даже не поставив тебя в известность. Это он тайно дал согласие на то, чтобы Арран стал регентом, а ты – ничтожеством! Это он сделал тебя пустым местом здесь!

Это не может быть правдой, Генрих не стал бы заключать соглашение с советом за моей спиной.

– Он любит меня! – чуть не задыхаюсь я. – И он никогда бы меня не бросил. Он обещал… Он послал меня сюда и обещал!

– Он бросил тебя, – повторяет Арчибальд. – И ты видишь результат.

– Это ты бросил меня! – горько говорю я. – Я все знаю о Джейн Стюарт.

– Ты ничего о ней не знаешь, – холодно говорит он. – Ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Ты даже представить себе не можешь, какая она на самом деле.

– Она шлюха! – взрываюсь я. – Что можно представлять о шлюхе!

– Я не позволю тебе говорить о ней в таком тоне, – вдруг заявляет он со странным достоинством. – Ты королева, так веди себя подобающим образом.

– Я твоя жена! – кричу я. – И я не должна даже слышать о ней.

Он молча кланяется.

– Вы никогда не услышите о ней от меня, – холодно говорит он и уходит.